Текст книги "Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу"

Автор книги: Сабина Дарденн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Странно, хотя я не доверяла его ответам на такого рода детали, я продолжала безоговорочно верить в сценарий, который он выдумал. Но он был хитрый: с той поры он получал ответы на подобные вопросы «по телефону». По его мнению, это было более осторожным… Не помню, воспользовался ли он этим аргументом, чтобы объяснить, почему ответы написаны его почерком, и даже не помню, задала ли я вообще этот вопрос. Я была совершенно больной.

– Твои родители тебя больше не ищут. Они не заплатили, поэтому справедливо полагают, что тебя уже нет в живых!

– Нет, это невозможно.

Если этому типу и удалось так завладеть моим сознанием, это потому, что я, со своей стороны, была уверена, что мои родители боятся, что всей семье угрожают смертью. Я была убеждена, что они меня не ищут, но не могла поверить, что они считают меня мертвой. Тем более что он позволял мне писать им, а я получала так называемые ответы от них, значит, они знали, где я была! Этот мерзавец незаметно подводил меня к отчаянию. Тем более что мои отношения с моей семьей, особенно с мамой, были не такими теплыми, на мой взгляд.

Дети очень быстро начинают чувствовать себя виноватыми, и когда она как-то раз в шутку сказала: «О, когда ты родилась, это была катастрофа!», я для себя сразу поняла это так: «Ну вот, я не должна была родиться, я всех только раздражаю».

И то же самое я чувствовала, когда мама выражала свое предпочтение одной из моих старших сестер, которая всегда все делала правильно, а я же была несносной девчонкой, которая таскала из школы одни плохие отметки по математике.

А если я отказывалась подмести пол или вымыть посуду, то и вовсе становилась чертенком!

Я писала ей: «Я не буду делать того, не буду делать сего, я буду хорошей, я буду обращать внимание на то и на это…» И когда этот монстр внушал мне: «Они тебя считают умершей», в моей детской голове проносилось: «Ну вот и все, меня все бросили, одной меньше!»

И это была лишняя пытка для меня.

Но в другие моменты я пыталась избавиться от этих мыслей: «Нет, это невозможно, я не могу в это поверить!» Однако в следующую секунду надежда рушилась, чтобы воспрянуть опять через какое-то время. «Это возможно, вот доказательство! Дни проходят, а я все еще здесь… Нет, я в это не верю. Он ведь сказал, что звонил им!»

В тот период я не знала, что делать, чтобы сопротивляться таким же способом, как вначале. Я была надломлена. Я находилась там более двух месяцев и сейчас была в таком состоянии физического поругания, что мне было все труднее и труднее сопротивляться и досаждать ему. Порой, когда он спал, во мне возникало неповиновение…

«Если бы я смогла пойти за пистолетом, который он мне показывал, если бы я сумела им воспользоваться, я бы его убила». Но безумная эта идея тотчас же улетучивалась, ведь я была привязана.

Часто, когда мы ели и я держала в руке вилку, я говорила себе: «Я бы воткнула эту вилку в твою рожу, сволочь!» Эта вилка тоже становилась навязчивой идеей, но я не знала, куда именно ее воткнуть.

Запертая, одинокая, с этим уродом, который целыми днями проделывал со мной самые ужасные вещи, я постепенно потеряла смысл жизни. У меня не было больше занятий. Меня ничего не интересовало. Мне осточертело писать. Да я даже не знала, о чем писать. Приставку Sega я, как мне казалось, в припадке ярости сломала в один из дней, хотя она все еще работала, но я уже была не в состоянии видеть эти картинки снова! Я прочитала все книжки, и даже чтение мне действовало на нервы, я читала, но ничего не воспринимала. Последнее время я становилась все более одинокой, он запирал меня в этой крысиной норе, а сам исчезал на много дней. Мне не осталось совсем ничего, за что я могла бы зацепиться, я говорила сама с собой, я смотрела на стены, на потолок, как будто я могла сквозь них просочиться.

Первая мысль, которая пришла мне в голову, когда мне стало совсем плохо, была такая: «Освободите меня, мы не скажем ничего шефу, я буду жить в другом месте, если надо… Предупредите моих родителей, чтобы они поменяли дом, мы переедем, совершим кражу со взломом, чтобы раздобыть денег и заплатить вам». Я представляла всякие глупости. Я не хотела больше оставаться там, с меня было довольно. Я уже ненавидела этого урода, а сейчас я питала к нему отвращение, потому что он оставлял меня одну, взаперти, я не могла даже иметь возможности поменять обстановку, поднявшись на этаж выше. В той комнате, где мы ели, атмосфера не была свежей, но это была хоть какая-то смена декораций. Разговоры наши не были разнообразными. Часто они вертелись вокруг одного и того же:

– Жратва отвратительная.

– Кончай привередничать, ешь что дают.

– Я хочу увидеть родителей!

– Это невозможно!

– Я не хочу подниматься в спальню! Я не люблю этого!

– Тем хуже для тебя.

В течение двух с половиной месяцев это отсутствие диалогов довело меня до отупения. И в конце концов я пришла к совершенно бредовой идее:

– Я хочу подружку!

– Но это невозможно!

Я подошла к последнему пределу моих возможностей выжить в этом аду. Писать я больше не могла, освободить он меня не мог, значит, мне нужен был кто-то, чтобы побыть вместе со мной.

– Мне не с кем даже поговорить, я не могу так! Дома у меня было полным-полно подруг! Я хочу хотя бы одну!

– Ты что, совсем не в себе! Не нужна тебе никакая подруга! – И он добавил: – И еще что? Может, пойти поискать тебе подружку в твоем квартале?

Я совсем сбрендила. И его ответ был логичен в какой-то мере, ведь не идти же ему, в самом деле, в район, где живут мои родители и где меня повсюду ищут. Преступник не возвращается в те места, где он совершил преступление! Однако же я в своем бредовом состоянии хотела именно одну из своих подруг!

Я не отдавала себе отчета. В моей детской голове это не было более безумным, чем попросить его: «Откройте мне дверь и дайте уйти».

И я настаивала, как я это делала всегда, я плакала:

– Я не привыкла сидеть взаперти вот так. Летом я всегда была на улице, я была в своем домике, я купалась в бассейне! И со своими подругами!

И тогда ему пришла идея заставить меня загорать, положив на двух стульях, голую, под этим крошечным окошком, выходящим на крышу. Чтобы я представила, что лежу на солнышке! Я ему сказала, что для этого не обязательно быть голой, потому что все равно нельзя загореть через стекло. Но этот извращенец настаивал на своем! И я должна была проделывать это пять или шесть раз.

Было очень неприятно и нелепо.

Но идефикс, чтобы заполучить подругу, не оставляла меня. Когда я снова об этом сейчас думаю, я говорю себе, что в эти последние дни заточения у меня в самом деле крыша поехала. Или же я моментально деградировала к пятилетнему возрасту! Мои речи сводились к следующему: «Мне скучно, мне все надоело, я не хочу оставаться одна… Если вы не хотите меня отпустить, то я хочу подругу!»

И это было так по-детски, как если бы малыш требовал что-то у своих родителей до тех пор, пока они не сдадутся.

Я не знала, что он похищает детей, этот монстр. Я считала, что я единственная, которую «спасли» и теперь «охраняют» от ужасной судьбы. Он мог бы привести мне в гости подругу! Кого-нибудь, кто придет провести со мной время, поиграет со мной, даже поспит со мной. Я никак не представляла, что и вторую будет ожидать та же судьба. Это ведь я была заложницей, и это мой отец причинил какое-то зло «шефу». А моя потенциальная подруга, она-то не будет иметь никакой причины, чтобы ее «наказывали». И потом, я в это все-таки не верила до конца. Ведь он продолжал мне говорить, что это невозможно.

В четверг, 8 августа, я написала свое последнее письмо в тайнике. Даже если они меня покинули, даже если они считают меня умершей, мне было все равно. Нужно было, чтобы я им писала. Я находила, что они не очень-то суетились ради меня и что они дали мне попасть в ту совершенно жуткую ситуацию, в которой я оказалась.

В этом письме я не показываю этого. Но горечь сквозит в нем.

Дорогие мама, папа, бабуля, Нанни, Софи, Себастьен, Сэм, Тифи и вся семья!

Я была очень рада узнать ваши новости. Я знаю, что он не мог говорить с вами очень долго по телефону, потому что ему не хочется неприятностей. В этом письме мне особенно не о чем рассказывать, потому что я вам писала совсем недавно. Я была рада узнать, что приехал крестный отец Софи, должно быть, ей это доставило удовольствие. Я знаю также, что Нанни успешно сдала экзамены, и я очень рада за нее, я поздравляю ее, потому что она этого заслуживает, и наверняка у Софи нет экзаменов, потому что она перешла в шестой! Интересно узнать, что получила в подарок Софи от своего крестного, и ты, мама, тоже, и Сэм. И хотелось бы, чтобы ты, мама, если у тебя будет время, рассказала господину, какие подарки вы получили. Я также знаю, что вы поставили бассейн и что вы пользуетесь теплой погодой, которая сейчас стоит. Надеюсь, что у вас светит солнце и вы хорошо проводите каникулы. Ты также сказала, мама, что он хорошо сделал, что лечил мою инфекцию. Но ты не знаешь, что он сделал мне очень больно, что из-за него у меня шла кровь. Да, конечно, очень мило с его стороны, что он позволяет мне писать вам, хотя это и рискованно для него. Но вы знаете, жизнь здесь совсем не является веселой и счастливой! В доме кругом грязь, я уже не говорю о ванной! (Нет даже коврика.) Ты знаешь, мама, я узнала, что ты выздоровела, но я очень боюсь из-за твоих слов: «Если бы у меня что-то было в другом месте, я бы уже ничего не сделала». Вот что меня пугает, ведь я так тебя люблю. Я рада, что Сэм и Тифи чувствуют себя хорошо, и я надеюсь, что у меня удалась редиска и что все мои цветы хорошо растут! Я довольна, что Софи возьмет Миозотиса и Марсю. ^[3] Во всяком случае, я ей однажды сказала, что, если со мной что-то случится, она их сможет взять. Я также знаю, что папа взял мой радиобудильник, в котором надо заменить батарейки и открыть крышку корпуса, чтобы найти кнопочку для регулировки и настройки часов, будильника и т. д.

Я также рада, что вы все меня простили и желаете мне удачи. Надеюсь, что бабуля чувствует себя хорошо и что ее артрит пока не проявляется. Надеюсь также, что Софи была рада, когда я каждый день ходила навещать ее в больницу, когда ей делали операцию, и что я ее не слишком утомляла. Возможно, ей больше хотелось побыть со своими друзьями или одной, чтобы лучше отдохнуть. Вы знаете, что иногда мы ругались, ссорились, но в глубине души мы все-таки любили друг друга. Доказательство: если бы я не любила Нанни и Софи, я бы не беспокоилась о том, как Нанни сдала экзамены, и не проводила бы все послеобеденное время в клинике рядом с Софи. А если бы я не любила папу, зачем я тогда ходила бы наверх за его свитером или бегала за пачкой табака в лавку к Жозе! А если бы я не любила бабулю, стала ли бы я ей помогать, спускаясь за молоком или еще за чем-нибудь в подвал, и зачем бы я стала помогать ей, принося на подносе кофе или помогать ей развешивать белье и собирать его в корзину, когда начинался дождь! А если бы я не любила тебя, мама, почему же я ходила в подвал то за маслом, то за уксусом, то за бутылкой лимонада, то еще за чем-нибудь? Почему же я ходила в Баттар, в булочную для тебя, а также гладила носовые платки и другие вещи и поднимала наверх выстиранное белье, корзину или еще что-то? А также зачем же я тогда делала тебе массаж ног между пальцами (маленькими ножиками, как мы говорили), когда ты сильно уставала, и мы поэтому все рано укладывались спать? Почему же я все это делала, если не любила вас? Возможно, вы смирились с тем, что больше никогда меня не увидите, но неужели вы не думаете обо мне? Я еще вот о чем иногда думаю: я знаю, что не всегда была с вами доброй, что я была злой и эгоистичной, но, в конце концов, можете ли вы мне сказать, почему я оказалась здесь? Ведь, в конце концов, я ничего не сделала этому «шефу». И я не понимаю, почему мне приходится за это расплачиваться. Мне очень жаль, что приходится говорить вам об этом после всего, что вы сделали для меня, но абсолютно необходимо, чтобы вы меня вытащили отсюда. Я очень грустная и несчастная, и мне вас страшно не хватает, и вы знаете, что это правда! Во-первых, я хочу вернуться домой, потому что я хочу вас всех снова увидеть. Во-вторых, я хочу вернуться домой, потому что здесь мне не место, мое место среди вас, с моей семьей и друзьями, а также потому, что я не хочу больше находиться в этом логове! И в-третьих, он делает мне очень больно… […]

…Кроме того, я не хочу расти здесь, потому что двенадцать-тринадцать лет – это время, когда все начинается, и я не хочу, чтобы месячные начались у меня здесь, потому что те гигиенические прокладки, которые он мне дает, разваливаются через несколько минут. В предыдущем письме я уже говорила вам про хлеб, но это не такой вкусный хлеб, как пекут в булочной Де Роо или у Маеса, этот хлеб сделан машинами или не знаю как. И я ем не масло, а маргарин! Я уже вам говорила, что он уезжал в командировку и вот это случилось! Он уехал 16 июля и вернулся 23 июля. Но это был плохой сюрприз для меня! Потом он уехал 1 августа и до 5 августа, а пятого снова уехал и вернулся только 8 августа. И восьмого он опять уехал и – до какого? (Пока не знаю, потому что сегодня 8 августа.) В конце концов, все, на что я надеюсь, – что у вас все в порядке, что вы хорошо проводите каникулы, но простите меня, я не могу запретить себе смотреть на мой будильник и плакать о вас.

Я вас всех обожаю, честное слово.

Сабина.

P. S. На отдельных листочках я вложила кроссворд для Софи, шарики от ручек (смотри маленький пакетик), а также стихи, которые я написала сама и без посторонней помощи! Также рисунки и главные солецизмы и варваризмы, которые я переписала из словаря, который он мне дал (он совсем маленький и плохой, там почти нет слов!). Волосы, которые я вложила в листок, – не те, которые я сама отрезала, а те, что отрезал он, – он остриг меня как клоуна, и даже еще хуже, чем когда меня стригла мама, посмотрите на нижний рисунок, и вы поймете сразу, на что похожа моя голова!

Я целую вас тысячу раз, я вас всех обожаю.

Кроссворд не такой хороший, как я сделала для Софи, но я старалась изо всех сил.

Он наверняка позвонит дней через двадцать!

N. В. Он говорит, что я могу называть его на «ты», но я предпочитаю не слишком к нему привязываться!! Забыла вам сказать, что, когда он уезжает в командировку, я имею право на кофейник, чтобы нагреть воды и сделать кофе (это растворимый кофе, и не такой вкусный, как дома, но вкусный!).

Уезжая, он доверительно сказал мне: «Привезу тебе подругу…»

Я ему не поверила. Если бы он мне сказал: «Открывай дверь и иди домой», я бы тоже не поверила. В тот момент я видела себя потерянной, запертой в той норе по меньшей мере лет на десять! Мои родители что-то не очень обращали внимания на то, что я писала в предыдущих письмах, я могла чертовски страдать, но от этого ничего не менялось.

Он вернулся 8 августа вечером. Я отметила этот день новым скорбным крестиком в своем календаре. 9 августа я его не видела, судя по всему, он уехал. 10 августа он пришел за мной в подвал. Я думала, чтобы идти есть, но, когда мы поднимались по лестнице, он объявил: «Твоя подруга здесь, можешь скоро на нее посмотреть».

Я была как громом пораженная! Буквально обезумела от счастья, настолько присутствие кого-то еще в этом доме казалось мне чудом. Разумеется, мне захотелось увидеть ее немедленно!

«Нет, нет, сначала пойдешь позагораешь, а потом увидишься с ней».

Этот идиотский ритуал и так меня выводил из терпения, а в тот раз хуже обычного.

Когда он наконец-то отвел меня на второй этаж, я на лету подхватила свои шортики и скорей надела их прямо на лестнице, чтобы не быть совсем голой перед «подругой». Я не могла даже найти свою рубашку! Я была совершенно не в себе.

Я не хотела, чтобы, увидев меня, она спросила себя, в какой сумасшедший дом она попала. Что это за дом, где девочки ходят голые?

И наконец-то я увидела другую девочку, привязанную к кровати, и под простыней было видно, что она была голой, как я тогда. У меня было впечатление, что я это уже видела… Она не была в нормальном состоянии, он попытался ее разбудить, чтобы она меня увидела:

– Представляю тебе твою подругу!

Я была слегка озадачена.

– Кто это? Как ее зовут?

Я думаю, что он ничего этого не знал…

Во всяком случае, он не ответил. А я была одновременно и довольна, и смущена. В тот момент я не знала, откуда она взялась, я сама даже представления не имела о том, что похищена, а не «спасена». Значит, он не вырвал эту девочку из семьи! Я-то полагала, что он пойдет за кем-то, кого знает, скажет, что он ищет подружку для одной девочки, которой очень скучно в одиночестве…

И потом в моих глазах эта картина приобрела реальные очертания. Кровать, цепь на шее… Все ко мне медленно возвращалось, как будто я наводила резкость на мутное воспоминание. Да, в самом деле, там кто-то был, «подруга», это было правдой, и в то же время… меня пронзила чудовищная мысль: «Но что же я попросила! Что же я наделала?»

Я внимательно на нее смотрела и видела саму себя. Эта простыня, эта цепь, это голое тело под ней… это была я. И мне захотелось исчезнуть. Но вместо этого я сказала:

– Здравствуй… Как дела?

Я не знала, что еще сказать. У нее был такой вид, словно она была пьяная. И кроме того, я была смущена присутствием монстра, который стоял и слушал.

Она спросила меня:

– Как тебя зовут?

– Сабина.

– Сколько времени ты здесь находишься?

Я опустила глаза. Я боялась называть количество дней перед ним; этот срок мог стать для меня приговором, и я часто думала об этом. Если однажды он посчитает, что я нахожусь здесь слишком долго и что я ему уже мешаю, он освободится от меня не моргнув глазом.

Поэтому я шепнула совсем тихо:

– Уже семьдесят семь дней…

Она опять заснула. Она была здесь со вчерашнего дня, но я ничего не знала.

6. ВОСЕМЬДЕСЯТ ДНЕЙ

– Ты хочешь, чтобы я ее разбудил?

– Нет.

Он отвел меня в тайник и сказал, что тогда он даст ей поспать.

Мне было страшно. Я не ожидала, что встречу свою подругу в первый раз, привязанную, как и я, за шею к кровати этого мерзавца, и что я окажусь, как и всегда, взаперти в моем застенке. Откуда она взялась? Я не хотела, чтобы он ее будил, потому что мне было страшно узнать правду. Если он похитил ее, как и меня, и ее родители заплатят за нее выкуп, она вернется домой, скажет, что видела меня, и тогда он меня убьет.

11 августа он дал мне подняться наверх, чтобы поесть. За столом мы сидели втроем. Я надеялась поговорить с ней, но она чувствовала себя ничуть не лучше, чем накануне, да к тому же он все время был начеку и следил за нами, поглядывая глазами садиста. Она отказалась есть готовое блюдо, которое он, по своему обыкновению, разогрел в микроволновке. Она съела только кусочек хлеба, и взгляд ее блуждал в пустоте. Она все еще находилась под воздействием наркотика. Ситуация становилась для меня все более и более странной. Глядя на нее на той кровати, вчера я говорила себе: «Черт возьми, с ней то же самое, что и со мной! А ведь это я попросила подружку, и он ее так же раздел и привязал! Что он с ней уже сделал?» Но в то же время я была так рада, потому что уже не могла больше выносить этого типа! Наконец-то у меня был кто-то, с кем я могла поговорить. Я отодвигала пока вопрос о моей ответственности, запутавшись в психологических махинациях своего сторожа. Но я должна была ждать, пока она придет в себя, и тогда этот идиот спустит ее в тайник. Вот тогда я смогу спокойно поговорить с ней. Для меня это было важнейшее событие, кусочек голубого неба в моем беспросветном отчаянии. Мрачное будущее, которое ждало меня в обществе этого типа, понемногу просветлялось. Мы будем вдвоем, он пообещал увеличить «полезную площадь» тайника, вынести весь хлам, сложенный с другой стороны. Он даже пообещал нам раковину!

А пока он заставил меня вымыть весь дом. Снабдив меня ведром, грязной тряпкой и средством для мытья посуды, он велел мне вымыть ванную, среднюю комнату, где мы ели, и переднюю. Я уже когда-то делала подобную уборку, не помню когда. Было настоящее наводнение и грязь повсюду. Он обзывал меня «принцессой», потому что я жаловалась на грязную тряпку. Этот тип был такой же грязный, как и его тряпка. С тех пор как я там находилась, он ни разу не дал мне возможность вымыть тайник, который до такой степени вонял плесенью и был таким пыльным, что у меня был постоянно заложен нос. Но зато, по крайней мере, мне удалось вытребовать у него капли для носа.

Я опять спустилась в свою крысиную нору. Моя «подруга» осталась с ним. Он хотел, чтобы она ходила по дому голая, но она потребовала свою одежду, и он в конце концов уступил.

В понедельник, 12 августа, я записала в своем календаре: «Подруга». Он привел ее в тайник.

Тяжелая дверь закрылась за нами, и она огляделась вокруг еще затуманенным взглядом. Мне было велено предупредить ее о том, как мы будем здесь существовать. Но прежде всего я предложила ей поесть. Она опять отказалась.

– Я боюсь, что он накачал меня наркотиком.

– Поешь все-таки, мне кажется, ты совсем ничего не съела.

– Да нет, я съела бутерброды, но основную еду есть не стала.

Она погрызла вместе со мной несколько «Ник-Наков», и я хотела предупредить ее о мерзостях, с которыми он наверняка будет приставать к ней, когда он за ней придет.

– Это уже было.

Она «принимала ванну» так же, как и я. Мне было трудно об этом с ней говорить, я не смела задавать ей много вопросов. Но, кажется, что я ее все-таки спросила, как она все перенесла.

– Я очень боялась, что он изобьет меня…

– Да ты с ума сошла! Он никогда меня не бил! Я орала как сумасшедшая, что это ненормально, что я не хочу, что мне больно!

– А я, когда тебя увидела, подумала, что ты избита.

У меня всегда были воспаленные, красные и опухшие глаза, потому что целыми днями я плакала. Болячки на теле не проходили. Поэтому у меня был вид, словно меня избили.

– Так, значит, ты уже давно здесь? И как, ничего?

– Если так можно сказать…

Я взяла свой календарь и показала ей, как я все отмечала в нем. Для меня было чрезвычайно важно как-то быть привязанной к невидимой жизни, которая продолжала свое течение помимо меня. Дни, когда у моей матери были выходные, день, когда я была в гостях у бабули. К сожалению, там были отмечены и дни, когда он уезжал, и буквы «В», символизирующие его возвращение.

– Я нахожусь здесь с 28 мая.

Она взглянула на меня внимательней. Она все еще была сонная, вероятно, ее накачали наркотиками гораздо больше, чем меня в тот день, когда меня похитили.

– Подожди-ка, как тебя зовут? Меня зовут Летиция.

– А меня Сабина. Я говорила тебе наверху…

– Сабина? А фамилия?

– Сабина Дарденн.

– Точно, я тебя видела.

– Но я тебя, во всяком случае, не видела никогда. Я уверена. Ты откуда?

– Я живу в Бертри, на юге Бельгии.

– А я в другой стороне, в Турне. Мы не знакомы…

– Да, да, я тебя видела! По всей Бельгии развешаны объявления о твоей пропаже. Твои родители ищут тебя как сумасшедшие!

– Да уж, не слишком-то сильно они меня разыскивают! Сегодня уже семьдесят восьмой день, как я здесь…

– Да нет, они тебя ищут! Я не могла ошибиться, это точно ты! Если я узнала тебя по твоей фотографии, значит, они точно тебя ищут!

Я не верила. Мои родители не могли искать меня, потому что они были в курсе! Потому что они не заплатили выкуп!

Она еще стала меня расспрашивать, как меня похитили.

– Я ехала в школу, и меня сцапали прямо с моего велосипеда. А тебя?

– А я была в Бертри, я пошла в бассейн с моей сестрой, ее приятелем и моими подругами. Поскольку у меня была менструация, я не могла плавать, моя сестра с приятелем отправились туда. Я побыла немного с ними, но мне надоело смотреть, как другие развлекаются в воде, и я ушла. Бассейн недалеко от моего дома, я пошла домой пешком. И там остановился грузовичок, один из парней спросил меня, что происходит в Бертри. Я сказала, что там проводится день на мопедах. Парни сделали вид, что не поняли. И в два счета я оказалась в машине.

– Через боковую дверь? Он тебя схватил?

Это был или он, или хмырь в кепке. Факт в том, что хмырь спросил ее о чем-то и сделал вид, что не понял. И когда она пошла своей дорогой, они подъехали и другой подобрался к ней сзади и схватил ее. Дальше все было, как и со мной. Кроме одного: чтобы перетащить ее в дом, они несли ее, завернутую в одеяло; она была слишком большой, чтобы поместиться в сундуке. Позднее мы узнали, что кто-то из соседей видел, как он тащил сверток, и он спокойно объяснил, что это якобы был его больной сын…

Полусонный рассказ Летиции и дальше очень походил на мою историю.

– Они дали мне лекарства, я их выплюнула, они мне дали тогда запить кока-колой. Я их опять выплюнула. Тогда он сказал мне: «Ну и хитрюга же ты!»

Он не видел, что Летиция выплюнула их прямо в бутылку с кокой. Он опять дал ей лекарства, затолкав их ей прямо в горло, и этот болван выпил то, что оставалось в бутылке. Когда он заметил, что жидкость пенится, было уже слишком поздно, он тоже все это проглотил.

– В третий раз он мне дал очень много. Я до сих пор нахожусь под их действием, даже сейчас…

Она говорила очень медленно. Иногда я ее спрашивала: «Ты хочешь бутерброд?» Она с сонным видом отвечала: «Нет». У меня голова работала очень ясно, я была вся в напряжении, а она как в тумане.

– А что ты делаешь целый день?

Он поручил мне объяснить ей, как функционирует тайник. Надо затаиваться, когда слышишь шум, отвечать только в том случае, когда он скажет «это я». Две лампочки, одна послабее, другая посильнее, которые надо выкручивать, чтобы погасить, этажерка, гигиеническое ведро, консервные банки, из которых надо было также пить сок, канистра с водой. Хлеб, который плесневел так быстро, маленькая кофеварка и растворимый кофе, который он давал время от времени, но не было сахара! Он был против, сахар полагался только ему, конечно же! Мне он давал изредка три огрызка сахара, и я должна была довольствоваться этим.

Летиция слушала меня пассивно. Но я все-таки была рада, что она проснулась, я столько времени ждала того, что смогу поговорить с подругой! Но было видно, что ей тяжело бодрствовать.

– Все-таки у тебя есть телевизор?

– Нет, это не телевизор, он работает только с игровой приставкой. Если бы у меня был телевизор, я бы могла узнавать новости. Но во всяком случае я знаю, что нахожусь в Бельгии.

Этот первый день вместе с ней не оправдал моих надежд. Она была наполовину сонная, ее серьезно накачали наркотиком. На следующий день она была не намного лучше, у меня было впечатление, что я говорю сама с собой.

Я показала ей свой портфель, который мне повезло сохранить, и мои уроки. Я ей сказала, что писала письма родителям.

– Ты думаешь, я потом тоже смогу писать?

– Знала бы ты, сколько я промучилась, чтобы наконец иметь возможность писать, я так здесь скучала, что мне было просто необходимо иметь кого-то, я хотела подругу…

В тот момент она не отреагировала. Она была в таком затуманенном состоянии, что даже не подумала сказать мне: «Ну и дура же ты, выходит, я здесь из-за тебя оказалась?»

Она мне рассказала, что он говорил ей: «Злой шеф желает тебе зла, а я тебя спас…»

– Мне он говорил то же самое!

Но я даже не задавала себе вопросов по поводу такого сходства. А ведь оно должно было навести меня на мысль, что этот мерзавец все напридумывал. Летиция кемарила остаток времени. Я скучала. Мне страшно хотелось выйти отсюда. Нам было тесно. Я сложила как могла все вещи в ногах и спрашивала себя, как мы сможем устроиться вдвоем в этой крысиной норе. Ведь я и одна тут задыхалась. Это заточение было пыткой. Я была еще ребенком, и мне была необходима свобода. Я хотела играть в мяч на улице. Бегать. Здесь я постепенно сошла бы с ума. А может быть, уже становилась полоумной. Грязь, мои омерзительные шортики, моя черная от грязи рубашонка. И этот электрический свет, который я никогда не выключала ночью, потому что безумно боялась темноты.

В какой-то момент я подумала, что вдвоем мы могли бы спастись. Когда я пыталась сдвинуть с места эту дверь, у меня не было больших сил, но мне все же удалось подтолкнуть ее настолько, что почти можно было просунуть голову. Вдвоем мы наверняка могли бы ее открыть. Но потом я разочаровалась в этой идее и даже не говорила о ней с Летицией. Он тогда страшно меня отругал, а если мы примемся за это вдвоем и нас постигнет неудача, он может по-настоящему взбеситься и отлупить нас. Летиция была крупнее меня, но я чувствовала, что психологически – возможно, из-за наркотика – она была менее выносливой, чем я, чтобы противостоять возможному избиению. Но даже если предположить, что нам удастся открыть дверь и мы сможем выскользнуть из тайника, остается лестница, закрытая на ключ дверь и две комнаты на первом этаже, через которые надо пройти к входной двери, также запертой на ключ. Все это, да при том, что мы не могли точно знать, не затаился ли он в каком-нибудь углу и не накинется ли он на нас со своей пресловутой «бандой шефа».

Я пыталась как-то получше обустроить наш быт в тайнике, но это было трудно осуществимо. Летиция все время лежала на матрасе полусонная, я не знала куда приткнуться. Там и для одной-то не было места, а вдвоем мы теснились, как сельди в бочке. Иногда она мне что-то говорила, и я все время ждала, раздумывая немного – но не слишком – над той глупостью, которую я совершила, попросив себе подругу. Я не знала, что он будет обращаться с ней так же, как и со мной.

Когда он спустился в подвал, то приказал мне:

– Так, ты останешься здесь!

Я слишком хорошо знала, что он будет с ней делать, но где-то в уголке моего сознания я говорила себе, что по крайней мере на это время он оставит меня в покое. Позднее я понимала, что в моем отношении было нечто мазохистское, когда я испытывала подобное облегчение, но за последние две недели я стала такой ненормальной и так намучилась… Он насмехался над моими страданиями, истекала ли я кровью или нет, кричала ли я от боли или нет, это чудовище все равно делало что хотело.

Я ждала, что рано или поздно он опять примется за меня, и поэтому маленькая передышка была мне очень кстати. Когда он приказал мне: «Ты останешься здесь», у меня чуть не вырвался вздох облегчения. Это грустно, но так было.

Потом я опять подумала о том, что мне сказала Летиция: «Я решила молчать…»

Ведь если она позволяла ему делать с собой что угодно, он мог вообразить, что она согласна! Этот болван не видел дальше своего носа, он был способен ей поверить! Как будто можно быть с этим согласной! Я его ненавидела, это жалкое ничтожество. Я надеялась, что Летиция не будет скрывать своего отвращения.