Текст книги "Валентайн"
Автор книги: С. Сомтоу
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
– Чтобы боль прекратилась. Да. Наверное, знаю, – ответил Эйнджел.
Тимми наконец отпустил его руку. К руке прилип холод. Рукоятка кинжала тоже была холодной как лед. Но буквально за считанные секунды... как будто вобрав в себя ярость, клокочущую у него внутри... рукоятка нагрелась. Эйнджел едва не выронил кинжал – таким он стал горячим. Руку жгло. Эйнджелу показалось, что он чувствует запах опаленной плоти. Он все-таки уронил кинжал, который со звоном упал на кафель. И только тогда Эйнджел вспомнил, где он – у себя в ванной. Зашел пописать.
«Не надо мне никакого кинжала, – подумал он со злостью. – Не надо мне никакого мистического дерьма. Мне сейчас хочется лишь одного: доснять эпизод и завалиться спать. И чтобы, когда я засну, мне не снились кошмары...»
Он сделал то, зачем пришел, и застегнул молнию.
Не буду его подбирать, этот нож, решил он.
Пусть это сделает кто-то другой. А я не хочу.
– У тебя очень красивый голос, – сказал Тимми Валентайн из зеркала. – Он заслуживает того, чтобы его отголоски звучали для будущих поколений.
Эйнджел решительно шагнул к двери, но потом все-таки обернулся. Существо в зеркале никуда не делось. Вот оно – за зеркальной гранью, вдруг окрасившейся темно-красным. Он посмотрел на него в упор. Смотрел долго и пристально. И думал о вечности. Об Эрроле в холодной земле. Господи, как он его ненавидит, Эррола. Если бы брат был жив, мать бы не стала его заставлять делать такие кошмарные вещи. Все у них было бы хорошо. Черт. У меня никогда не будет нормальной жизни. Единственный выход – убить себя... или то существо, которое пожирает меня с того дня, когда мы закопали Эррола в землю...
И Эйнджел Тодд поднял с пола кинжал.
Сердце бешено билось в груди.
* * *
• огонь •
– Торрес, давай быстрее, – сказал Остердей. – Уже все готово. Сейчас снимаем. – Он колотил в дверь трейлера, где каскадер одевался для съемок сцены с огнем.
Ассистент режиссера и все остальные ребята из съемочной группы отошли на безопасное расстояние. Все были в защитных костюмах из несгораемой ткани – на случай, если что-то пойдет не так. Вид у них был тревожный. Жар от огня обжигал легкие. Дышать было нечем. Хотелось укрыться в лесу, который манил свежестью и прохладой.
Остердей постучал еще раз. Потом решил войти.
– Блядь, где ты там? Только тебя и ждем. Каскадер обернулся к нему.
Остердей замер на месте. Что-то с Торресом было не так. Какой-то он стал другой. Да это, похоже, вообще не Торрес... не худощавый мужчина, который лишь кажется полным из-за слоев асбеста. Кажется, это был сам актер. Джейсон Сирота. Актеры – они такие. Иногда они просто невыносимы. Все зациклены на себе. Это у них как болезнь. Вот и этот... приперся в самый ответственный момент. Наверняка лез с расспросами и указаниями – отвлекал каскадера, когда того ждет работа.
Впрочем, ругаться со звездами – это последнее дело, поэтому Остердей просто сказал:
– Здравствуйте, мистер Сирота. Я вижу, вы уже здесь. Пришли познакомиться с дублером?
Сирота (все знали, что он заранее вживается в роль по методу Станиславского и иногда явно перегибает палку, но Остердей мог бы поклясться, что он – вылитый Дамиан Питерс, этот придурочный телепроповедник) сказал:
– Все поменялось. Я буду работать на эпизоде сам. Кто это – Питерс или Сирота? Остердею вдруг стало не по себе. Он сам никогда не смотрел эти религиозные шоу, но его мама не пропускала ни одной передачи и вечно портила им семейные праздники – День Благодарения, скажем, или Рождество, – усаживалась перед теликом и отключалась на «Час небесной любви», глядя в экран совершенно остекленевшим взглядом.
– Вы же знаете, так нельзя, мистер Сирота. Вы, наверное, шутите. Что скажет ваш агент?!
Но в глазах актера было что-то такое, что выдавало несгибаемую решимость. Что-то нечеловеческое...
– А где Джеймс? – спросил Остердей.
– Он вам больше не понадобится.
Остердей нервно взглянул на дверь-ширму в заднюю комнату трейлера. Джеймс наверняка там. Он слышал какой-то звук. Вроде какое-то бульканье. Он так и не понял, что это было.
– Мне надо с ним поговорить, – сказал он решительно. Глаза актера были холодными и неподвижными, как у каменной статуи. «Почему мне так страшно?» – подумал Остердей. По спине пробежали мурашки. Внезапно его пробил жуткий озноб. Как будто температура в помещении вдруг резко понизилась. И еще появился запах... как будто кто-то не спустил унитаз.
И тут дверь-ширма отъехала в сторону, и на пол упал Джеймс Торрес. Вернее, его бездыханное тело. Он был выпотрошен, как рыба. Кто-то вытянул из него все внутренности и тщательно обмотал вокруг торса. А в его развороченном животе сидела отрезанная голова какого-то старика восточной внешности. Вот именно, что сидела. Голова была живая. Она облизывалась, она пожирала Торреса изнутри! Из обрубка шеи тянулись внутренности, которые бились по полу, как щупальца какого-то кошмарного осьминога. Все тело Торреса было искромсано, как будто его долго и методично полосовали ножом. В мертвых глазах застыл ужас.
Только теперь Остердей заметил в глубине трейлера невысокую пожилую женщину с кривым кинжалом в руке. Она хладнокровно переступила через тело, в котором сидело это ужасное существо. На женщине был странный костюм – стилизация под Древний Египет.
– А вы кто такая? – растерялся Остердей. – Что еще за шутки? – Но он знал, что это не шутки. Он понимал разницу между реальностью и спецэффектами.
– Вы нас очень обяжете, мистер Остердей, если запустите свою пиротехнику прямо сейчас.
– Но я... я жду команды от режиссера.
– У нас теперь новый режиссер, и мы снимаем совсем другой фильм, – сказала женщина в египетском наряде. – Новый фильм называется «Смерть и возрождение вселенной». С бюджетом в несколько миллиардов.
– Да вы сумасшедшая! Какая-то психопатка-убийца... мистер Сирота... помогите мне. Надо доставить ее в полицию...
– Я не мистер Сирота, – сказал актер, и теперь, когда он посмотрел прямо Остердею в глаза, тот понял, что это никакое не «вживание в роль» по методу Станиславского. Это был настоящий Дамиан Питерс. Они оба безумны. Кажется, совсем недавно был какой-то сексуальный скандал, связанный с именем Питерса? Может быть, он после этого и повернулся мозгами. Кстати, и в женщине тоже было что-то знакомое. Он ее видел по телику. Какая-то ведьма-колдунья или что-то вроде того. Тоже с тараканами в голове. Малахольные – оба.
– Я вызываю охрану. – Он потянулся к сотовому телефону, который лежал на столе.
Женщина, которая едва доходила ему до плеча, метнулась вперед и ударила его по лицу. Он почувствовал, как из носа хлынула теплая кровь.
– В иной жизни тебе воздастся, – сказала она. – Тебе будет почет и награда за ту роль, которую ты исполнишь для приближения апокалипсиса...
– Вы о чем говорите?
– Делай, что тебе велено!
Она приставила кинжал ему к горлу. Остердей и сам не понял, как так получилось. Безумный проповедник стоял у него за спиной, и в спину ему упиралась какая-то твердая штука, которая – судя по ощущениям – была очень похожа на дуло пистолета.
– Медленно выходишь наружу, – сказала Симона Арлета, – и даешь знак, что можно начинать.
С ними был еще третий – он только что вышел из задней комнаты. Тощий как скелет пожилой мужчина, одетый, как дворецкий. Он молча вытер кровь с пола, вытащил чудовищную голову из тела Торреса и убрал ее в большую коробку.
– Жак, – сказала Симона, – проследи за ним. Чтобы без фокусов.
* * *
• колдунья •
Теперь Симона была королевой в своей стихии. Разрозненные фрагменты складывались в единую картину. Приближался финальный этап великого ритуала. Уже скоро границы между реальностью и иллюзией станут настолько тонкими и размытыми, что ткань бытия порвется, причины и следствия поменяются местами, и можно будет создать новую реальность. Новую истину.
Это был дерзновенный и грандиозный план, который ошеломлял даже ее самое. Не переоценила ли она свои силы? Может быть, и она тоже в конце концов пала жертвой гордыни, подумала Симона. Но когда она видела Дамиана Питерса, который еще недавно излучал неотразимое обаяние и покорял сердца, а теперь только и делает, что тревожится о своей половой жизни и состоянии своих финансов, когда она видела, какими жалкими и патетичными были остальные актеры этой великой драмы – взять хотя бы главного ее противника: доморощенный шаман-полукровка, торгующий своими картинками на туристских ярмарках; Господи Боже мой, она забывала про все свои страхи.
Она вышла из трейлера. Пиротехник шел следом. Жак периодически тыкал ему пистолетом в спину, чтобы тот не вздумал взбрыкнуть. Последним вышел Дамиан, притворявшийся каскадером, который дублировал актера, который копировал его самого.
Иллюзия внутри иллюзии! Идеальное средство для симпатической магии. Совершенная неразбериха – как раз то, что нужно. Сейчас у них получилось то самое переплетение судеб и случайностей, к которому так стремились Боги Хаоса, но к которому не подошли даже близко. Бедная Мьюриел Хайкс-Бейли с ее ребяческими потугами на колдовство, с ее «глазом тритона» и «печенью богохульника-иудея»! Мало того, что она ничего не знала, у нее еще не было ощущения принадлежности к истории. Того, что католики называют апостольской преемственностью – сопричастности с прошлым. Она не ощущала себя звеном в длинной и непрерывной цепи – от самых первых языческих жриц еще в доисторические времена и до наших дней. Она была дилетанткой.
Какое яркое солнце!
– Скажи им, чтобы начинали, – нетерпеливо проговорила она, обращаясь к Остердею. – И объясни мне подробно, как все работает.
– Да, только мне еще нужно закончить последние приготовления. – Он явно тянул время. – Когда каскадер – «преподобный Таппан» – бежит к воротам, оператор следует за ним вместе с подвижной камерой. Я нажимаю на эту кнопку – и вдалеке гремят взрывы. Таппан размахивает горящим факелом и поджигает все, что попадается у него на пути, но на самом деле он ничего не поджигает, просто мы поджигаем газовые горелки... газ подается по трубам, которые скрыты за живой изгородью... – Он показал Симоне какие-то ручки и рычажки, которые действовали очень похоже на выключатели газовой плиты.
– Хорошо. Начинай взрывы.
– Вы не понимаете. Сначала ассистент назовет номер дубля... потом включается камера... это съемки без озвучения, поэтому нам не нужно переживать за звук... потом ассистент режиссера должен дать команду «Мотор!», и только тогда я врубаю взрывы.
Кто-то из ассистентов подбежал к ним с горящим факелом, вручил его Дамиану и сразу унесся прочь.
– Давай, – сказала Симона.
Дамиан перехватил факел в руке и двинулся в направлении железных ворот. Симона услышала, как завопил ассистент режиссера, ответственный за сегодняшние съемки:
– Какого хрена он делает?! – но это уже не имело значения. Взрывы уже грохотали. Огонь разгорался. Из-за кустов поднялись языки пламени.
– Еще огня! – закричала она.
– Хотите спалить всю съемочную площадку? – спросил Остердей.
– Мир возродится в огне! – Она отпихнула пиротехника от пульта и выкрутила рукоятки почти на максимум. Оглушительный рев пламени поглотил все звуки. Симона раскинула руки и призвала первозданный огонь – огонь, из которого родилась вселенная. Она чувствовала, как огонь проходит сквозь ее душу. Она фокусировала стихию, как увеличительное стекло фокусирует солнечные лучи. Огонь бушевал в самых темных и потаенных глубинах ее существа. Он ревел у нее внутри. Она сама стала огнем. Жидкое пламя растекалось по телу, как пылающий электрический ток. Она наблюдала за Дамианом, который уже подходил к воротам. Он был весь охвачен пламенем. Но огонь его не обожжет. Огонь не причиняет вреда тому, кого создал сам.
– Он горит! – закричал Остердей. – Надо немедленно вызвать пожарных.
Она рассмеялась.
А потом выкрикнула слова, обращаясь к ревущему пламени: О древние Боги, восстаньте от сна и молчания, в кои ввергло вас мерзостное христианство, вспомните про свою силу... отнеситесь с участием и состраданием к вашей покорной служанке... возьмите меня и используйте... я буду смиренным проводником вашей невыразимой мощи... создания за пределами добра и зла... окружите это священное место огненным кругом... сотрите границы между явью и сном, и тогда сновидения обретут плоть... верните мне силу того существа, которого я держу в плену в царстве теней... дайте мне эту силу, умноженную тысячекратно, дабы я могла послужить вам сейчас и потом – на века...
Она взглянула на Остердея, вбирая в себя силу темного пламени. И вдруг поняла, что теперь ее взгляд может убивать. Когда пиротехник почувствовал на себе ее взгляд, он весь съежился и втянул голову в плечи. Он как будто почувствовал, что пришел его смертный час. Она почувствовала, как пламя вырвалось из ее души. Два луча света ударили из ее глаз и вонзились в Остердея. Он отшатнулся. Даже Жак, который давно привык к сверхъестественным манифестациям, слегка попятился.
Остердей сделал еще пару шагов назад, в направлении огня. А потом он взорвался. Череп раскололся, как будто что-то разорвало его изнутри, мозги потекли изо рта и из носа. Живот раскрылся, и внутренности вывалились наружу. Кипящая кровь с шипением брызнула во все стороны. Оторванная рука полетела в направлении камеры и ударилась в оператора, которого сразу же охватило пламя. Ассистент режиссера пытался что-то кричать в свою рацию, но та загорелась у него в руке. Он отшвырнул ее в сторону. Осколки обожженных костей ударили ему в лицо, превратив его в кровавую пиццу. Он истошно кричал, но его криков было не слышно за ревом огня.
Жак выпустил фи красу из коробки. Дух тут же пополз к массе обугленной плоти, в которую превратился Остердей, и принялся жадно чавкать. Симона решила: и пусть себе. Пусть насытится. Ему понадобятся все силы для последнего противостояния – потому что уже очень скоро ему придется столкнуться лицом к лицу с его внучкой, которую он когда-то любил, и существует пусть малая, но вероятность, что его могут сбить с его истинного пути, предначертанного для него судьбой...
Да, это красиво, подумала про себя Симона. Красиво и поэтично. Даже Дамиан выглядел величественно и красиво – сейчас, когда подходил к иллюзорному образу дома Тимми Валентайна с факелом возрождения в руках.
Огонь уже бушевал вовсю. Языки пламени растеклись по фасаду особняка. И Дамиан стоял перед самым входом, ликующе потрясая горящим факелом. Сам – как живой факел. Весь объятый огнем. Пламя уже придвигалось к лесу. Симона выкрутила рукоятки до максимума. Фасад из фанеры трещал, обгорая. Едкий дым от горящей краски мешался со сладким запахом поджаренной плоти. Лес ждал только искры, чтобы заняться огнем. Когда пламя добралась до края леса, Симона услышала, как затрещали сухие ветки. Ее переполнило обжигающее ликование – она не смогла сдержать слез.
Она побежала к Дамиану – в теплые объятия огня. Магия защищала их обоих. Зная свою хозяйку, огонь не причинял ей вреда. Заключенный в круг из тринадцати кусков тела Джейсона Сироты, огонь думал, что Дамиан уже мертв. Как всегда, магия – это искусство обмана.
Вокруг них вихрился горячий ветер. Это было чудесное ощущение.
Пора приступать к следующей части великого ритуала – посвящению Шипе-Тотеку, освежеванному богу, символу возрождения. Пора идти за Марджори Тодд, которая сейчас сидит у себя, прилипшая к телевизору, и смотрит вечерний повтор проповеди Дамиана Питерса.
* * *
• поиск видений •
– Ты ничего не чувствуешь? – просил Пи-Джей.
– Дымом пахнет, – сказала леди Хит. Воздух был очень горячим, он опалял легкие, не давал дышать. Обжигающий ветер дул прямо в лицо. Кедровые иголки, уносимые ветром, больно кололи кожу.
– Вот оно. Началось, – сказал Пи-Джей. – Поехали, пока еще можно проехать.
Когда они садились в «порше», с неба начали падать горящие угольки, похожие на крошечные звезды.
* * *
• огонь •
Когда все началось, Брайен с Петрой сидели в ресторане в отеле.
Они были единственными посетителями, и им пришлось долго ждать, пока им принесут заказ. Они почти не разговаривали. И Брайен знал почему: они оба напуганы, и оба боятся поделиться друг с другом своими страхами, потому что заговорить о своих страхах с кем-то другим – значит признать, что они реальны. И от этого будет еще страшнее. Поэтому они просто сидели, поглядывали друг на друга и нервно улыбались.
Наконец Брайен заговорил:
– Я давно хотел тебе сказать...
– Да?
– Ну, когда все закончится... то есть если мы это переживем... в общем...
Их руки соприкоснулись.
Оказалось, что слова все-таки не нужны.
А потом они оба подняли глаза и увидели Пита, одного из коридорных. Он направился прямиком к ним. От него так разило спиртным, что хотелось немедленно закусить.
– Прошу прощения, – сказал он, – но в городе объявлена эвакуация... лесной пожар. Никто не знает, как далеко распространится огонь...
– О Господи, – прошептала Петра. – А сейчас огонь где?
– В районе Узла, – сказал Пит. – Зону блокируют. Выставят оцепление и вызовут вертолеты. Там съемочная группа... э-э... никто не знает, что с ними...
Брайен понял, что война началась.
И что пора действовать.
– Нам надо идти, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Дороги еще не закрыты? – спросил он у Пита.
– Дороги? Автобусы ходят, да. В городе объявлена эвакуация. Всех везут в Ривервью. Никто ничего не поймет... да, сейчас сезон лесных пожаров, но при такой грозе, при таком ливне... никто и не думал...
– Много странного происходит в последнее время, – сказал Брайен.
– Это да, – серьезно кивнул коридорный, и у Брайена вдруг возникло стойкое ощущение, что он знает гораздо больше, чем готов рассказать.
– Поехали, – сказала Петра. – Надо добраться до них, пока еще можно.
– Ты собираешься ехать в...
* * *
• огонь •
Срань господня! Ты посмотри, что творится. Вызывай подкрепление.
Зона огня... идеальный круг... точно в центре – как бы проплешина, не тронутая пожаром... как огромная горящая мишень для дартса на склоне горы, а яблочко...
Узел.
* * *
• огонь •
– Узел, – сказал Брайен.
Часть третья
В дымящемся зеркале
15
В Зазеркалье
• зеркало •
Когда снимается фильм, о реальности забывают. Киносъемки – это пространство, замкнутое на себе; внешний мир их вообще не затрагивает. В мире могут объявить войну, или там разразится жуткая эпидемия, или начнется всеобщая длительная забастовка; но на съемочной площадке единственная реальность – искусственная.
Вот почему – хотя огонь охватил весь лес вокруг Узла, хотя в окрестных городах объявили срочную эвакуацию, а усиленные пожарные команды уже собирались в зоне пожара – все это никак не коснулось зеркальной комнаты в студийном павильоне, который стоял точно в центре двух кругов силы, начерченных Симоной Арлета и Пи-Джеем Галлахером в их готовящемся апокалипсическом противостоянии.
Брайен с Петрой мчались по узкой горной дороге, прорезавшей стену огня. Лес горел с обеих сторон. Охваченные пламенем деревья падали на дорогу, но всегда – сзади, ни разу – спереди. Их пропускали во внутренний круг. Вот если бы они бежали оттуда – тогда все было бы по-другому. Им бы не дали уйти. Но вход был свободен. Хотя все окна были закрыты, в машину уже проникал едкий дым. Петра кашляла и задыхалась. Но Брайен упорно ехал вперед. Все равно путь назад был закрыт. Но впереди дорога была свободной – как по волшебству.
Они ехали молча. Машина нагрелась. Внутри было – как в духовке. На заднем сиденье лежал большой пластиковый мешок с инструментами. Набор охотника за вампирами. Колья и крикетные молотки. Бутылки и термосы со святой водой. Связка чеснока. Темные предрассудки и мракобесие... единственное, что осталось. Единственное, что надежно.
Кресты и распятия в больших количествах.
Наконец они вырвались из стены огня. Здесь, в самом центре огненного кольца было на удивление тихо. Так тихо, что даже страшно. Они проехали мимо фанерного фасада особняка Тимми Валентайна, который выгорел дотла. Кое-где вдоль рельсового пути для подвижной камеры еще дымились крошечные очаги огня. И повсюду лежали трупы. Обгоревшие тела.
– Кто это, интересно, – сказал Брайен.
– Не останавливайся, – сказала Петра. – Все равно им уже не помочь.
Даже когда она закрывала глаза, перед внутренним взором все равно бушевал огонь – яркое пламя на фоне глухой стены тьмы.
* * *
• колдунья •
Симона громко постучала в дверь трейлера Тоддов. Никто не ответил. Она распахнула дверь и вошла. Марджори сидела на месте – ждала. Ничего другого Симона и не ожидала. Телевизор по-прежнему работал: в кадре – гора, охваченная пламенем, с высоты птичьего полета. Диктор за кадром объявил экстренный выпуск новостей. На склоне горы чернел круг темноты, нетронутый огнем. Это был круг, начерченный Симоной, – темное сердце огненной бури.
Марджори, конечно, была не в состоянии оценить всю иронию ситуации. Но от нее и не требовалось понимание. Только согласие.
Есть серьезные опасения, что актеры и съемочная группа «Валентайна» – в том числе всемирно известный режиссер Джонатан Бэр, знаменитый Джейсон Сирота и юный Эйнджел Тодд – остались в зоне пожара, на съемочной площадке в Узле... Вертолетам не удалось прорваться сквозь стену огня... общая площадь пожара на данный момент составляет квадратную милю... на съемках с воздуха видно, что город, где когда-то был дом Тимми Валентайна, изолирован в кольце огня... точно в центре лесного пожара... В конце сезона лесных пожаров, после такого обильного ливня... ученые утверждают, что данный пожар – какая-то аномалия... каприз природы...
– Мы уже здесь, Марджори, – тихо сказала Симона. – Приготовься. Пора.
Преподобный Дамиан Питерс встал в дверях. Горящий лес у него за спиной создавал зыбкий сияющий фон, отчего фигура проповедника казалась огромной и черной, почти демонической. Дамиан улыбался суровой и неумолимой улыбкой, какой улыбаются только боги. Симона знала: это ее властелин и ее слуга. Величайший из величайших, но и он все равно склонится перед волей Богини. Ибо так было всегда.
– Преподобный Питерс! – воскликнула мать Эйнджела Тодда. – Я вас видела по телевизору. – Как будто, подумала про себя Симона, человек может стать для нее реальным только в том случае, если она его видела по телевизору. – Я ваша большая поклонница. – Марджори произносила все это с благоговейным придыханием, в нелепых потугах на роль прожженной соблазнительницы, которая вдруг сподобилась счастья познакомиться лично с каким-нибудь знаменитым киноактером из общепризнанных секс-символов. Дамиан – уж никак не Джеймс Дин – раскинул руки в «распятой» позе и пробормотал невнятное благословение.
– Это правда, – прошептала Марджори Тодд. – Вы пришли за мной. Я знала, что так и будет. Я знала. Вы часто мне снились. Господи, проявите ко мне милосердие. Я творила ужасные вещи, преподобный, ужасные... я молю о прощении.
– Я пришел за тобой, – сказал преподобный Дамиан Питерс.
– О, я чувствую, как мое сердце переполняется чистым восторгом.
– Да.
– А вы не могли бы... то есть пока это все не началось... не могли бы вы дать мне автограф?
– Конечно, мэм. С удовольствием. – Снова – само обаяние. – У вас есть ручка?
Женщина умчалась в заднюю комнату трейлера. Симона пристально посмотрела в глаза Дамиану.
– Только не дрогни сейчас, – сказала она.
Жак возник за спиной Дамиана в дверях, держа в руках коробку с фи красу.
– Как я могу?! – искренне возмутился Дамиан.
Марджори вернулась с ручкой и Библией в кожаном переплете.
– Преподобный, – сказала она, – я знаю, что это писали не вы, но, по моему скромному разумению, для распространения Божьего слова вы сделали больше, чем кто-либо другой в этом мире. Я не верю всему тому, что о вас говорят. Я верю только вам.
Она была вся растрепанная, выглядела ужасно. Глаза распухли и покраснели от слез. Но, когда она уходила за ручкой, она успела попутно подкрасить румянами щеки и надушиться дешевенькими духами. Она была совсем не похожа на мать ребенка, который уже «стоил» миллион. Каждый жест, каждое слово выдавали ее простецкое происхождение. И все же из этой твари произойдет грандиозное возрождение в крови и слезах, подумала Симона. Ее нужно ценить и беречь. Как величайшее из сокровищ. Да, сказала себе Симона. Я должна ее полюбить.
Как все удачно сложилось, подумала Симона. Лучшей жертвы для ритуала Шипе-Тотека не найти, даже если специально искать. Кожа вся в складках, висит мешком. Раньше ей не попадалось такого удачного экземпляра.
Дамиан улыбнулся и подписал Библию.
Когда он взял ручку, Симона сделала знак Жаку подойти ближе. Он поставил коробку на стол и принялся выкладывать рядом набор инструментов: ланцеты, скальпели и разделочные ножи самых разных размеров.
Симона сосредоточилась. Она вызвала силу темного круга и протянула руки к матери Тодда. Та – наивная душа – даже не подозревала о чем-то плохом. Но когда она обернулась к Симоне и увидела, как та пристально на нее смотрит, наверное, у нее в душе все-таки шевельнулась тревога.
– Вы... вы же не сатанистка... правда? – пролепетала она.
Симона расхохоталась.
– Сатана! Козлиный царь! Пан, сатир, мелкий божок в пантеоне вечности! Тогда почему же мне не поклоняться ему?
– Что вы за церковь? – Теперь Марджори встревожилась не на шутку. – Вы же преподобный Питерс, правда? А не какое-то искушение, посланное Сатаной?
– Мы – все церкви в одной, – сказала Симона. – Мы – единственная истинная церковь. Мы – бог, который был прежде всех остальных богов. Мы – сила, которая привела мир в движение. Сила, которая переживет разрушение мироздания...
– С вами все будет в порядке, мэм. – Голос Дамиана источал беспокойное утешение. – Просто стойте спокойно. Если хотите, я подержу вас за руку. Это – для блага мира. Доверьтесь мне. – Он прикоснулся к руке Марджори, и та всхлипнула и вдруг вся обмякла. Жак подошел к ней сзади, заломил руки ей за спину и быстро связал их веревкой.
– Так познай ты отчаяние! – воскликнула Симона и приняла из рук Жака поднос с ножами. Взглянула прямо в глаза своей жертве, вложив в этот взгляд всю силу древней и первородной мощи, и увидела в этих глазах отчаяние – безнадежное и глухое, запредельное, страшное. Она погрузилась в это чужое отчаяние и пила его жадно, наслаждаясь беспомощностью своей жертвы, враз утратившей все иллюзии. Заходясь смехом, она рывком распахнула блузку на груди жертвы и приступила к работе, которая требовала полной сосредоточенности: это очень непросто – снять цельную кожу с еще живой плоти.
* * *
• зеркало •
99 ПАВИЛЬОН – ЗАЛ ЗЕРКАЛ – НОЧЬ 99
ТИММИ ВАЛЕНТАЙН сидит за белым роялем, который как будто парит в воздухе. Повсюду – зеркала. Тимми играет для себя – нежная, тихая музыка, совсем не похожая на те композиции, которые он исполняет со сцены. Неземная и отрешенная музыка. КАМЕРА объезжает его по кругу, придвигаясь все ближе и ближе, как стервятник, кружащий над еще живой добычей. Постепенный наплыв – КРУПНЫЙ ПЛАН ЛИЦА ТИММИ. Он полностью погружен в свою музыку, его выражение невозможно истолковать.
СМЕНА КАДРА: ТАППАН
Стоит в дальнем конце комнаты. МЫ ВИДИМ ОТРАЖЕНИЯ ТАППАНА – повсюду. Они множатся, окружают рояль – как хищник, готовый к прыжку. В руках у него по-прежнему – ГОРЯЩИЙ ФАКЕЛ.
ТИММИ
(резко прекращает играть)
Кто ты? Зачем ты пришел?
ТАППАН
Ты – Сатанинское отродье. Я пришел уничтожить тебя. Уничтожить самую идею. Даже воспоминания о тебе – чтобы ты не смог развратить грядущие поколения...
ТИММИ
(очень тихо)
Почему?
ТАППАН
Потому что ты не имеешь права на существование. Ты – оскорбление всего, что есть истина.
ТИММИ
Почему?
ТАППАН
Потому что ты слишком часто заставлял меня задаваться этим самым вопросом: почему? Потому что из-за тебя я усомнился во всеблагости Божьей. Потому что, когда я усомнился в Нем, я впал в отчаяние...
КРУПНЫЙ ПЛАН – ГЛАЗА ТИММИ
в которых нет даже намека на зло. Он – жертва. Потому что каждый видит в нем отражение своих внутренних мук.
ТИММИ
(с выражением оскорбленной невинности)
Почему?
ОТЕЦ ТАППАН
тычет факелом в рояль Тимми.
– Банально, избито, – сказал Джонатан Бэр, – но пойдет. Очень даже. Нашпигуем эффектами в стиле завернутых MTV-ишных клипов. Будет смотреться. Этот Брайен Дзоттоли – очень даже неплохо пишет, хотя иногда возникает стойкое ощущение, что он... как бы это сказать... слишком влюблен в текстовой процессор.
Новую раскладку для эпизода принесли буквально за час до съемок. Эйнджел сидел за роялем, покорно подставив лицо гримерше, которая в спешном порядке подправляла грим. Он, конечно, умел играть на фортепьяно, но играл не особенно хорошо – в этом он сильно отличался от настоящего Тимми Валентайна, – и сейчас он натужно наигрывал «Chopsticks», сбиваясь на каждой фразе. Бэр как угорелый носился по съемочной площадке, раздавая последние указания.
– И где, блядь, Сирота? – завопил Бэр, обращаясь к своим ассистентам, которые нервно переминались с ноги на ногу в дальнем конце студии.
Один из них пролепетал:
– Кажется, он пошел на вторую площадку... познакомиться с каскадером.
– Он не должен знакомиться с каскадерами! Он должен быть здесь сию же секунду, иначе я... я не знаю, что сделаю...
Эйнджел тупо стучал по клавишам. Хуже всего на съемках – это ожидание.
– Эйнджел, заткнись на минуточку, – рявкнул Джонатан Бэр.
Он прекратил играть. Уставился на свое отражение в бесчисленных зеркалах. Это будет самая сложная сцена – в плане технического исполнения. Камера не должна отразиться ни в одном из зеркал. Рельсы для подвижных камер были проложены по всему плексигласовому покрытию над нижним зеркальным полом. Все углы были просчитаны до десятой доли градуса. Оператор-постановщик подошел к своей задаче очень ответственно: тщательно выверил расположение каждой камеры, провел несколько испытательных репетиций.
– Где, блядь, Сирота?! – бушевал Бэр. – Опять, наверное, где-нибудь медитирует, вживаясь в роль!
– Пять минут, – объявил Джонни де Роуз, старший ассистент.
– Мы не можем сидеть-дожидаться, пока он соизволит почтить нас своим присутствием. – Бэр заглотил таблетку и сделал знак младшему ассистенту, чтобы тот передал ему сотовый телефон. Телефон принесли на подносе. Он схватил трубку и принялся набирать номер.
– Кажется, что-то со связью. Не могу прозвониться, – сказал он. – Ладно. Пока мы ждем, чтобы время не тратить, давайте снимем несколько крупных планов Эйнджела. Давайте свет. – Он поскреб пятерней свою недельную щетину и хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание Эйнджела.
Эйнджел смотрел на клавиши, отполированные до зеркального блеска. В каждой клавише было его отражение. И не оно одно. Он видел и Тимми тоже. Тимми стоял у него за плечом. Эйнджел чувствовал холод от не-дыхания Тимми у себя на щеке. И почти чувствовал руку Тимми у себя на плече. Почти слышал слово, которое Тимми шептал ему на ухо. Снова и снова. Освобождение, освобождение.
