Текст книги "Валентайн"

Автор книги: С. Сомтоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

13
Таммуз

• пророк •

Какое прекрасное воскресное утро здесь у нас в Вопле Висельника – Божье утро, когда Господь улыбается нам с небес, и солнце сияет в безоблачном небе. Надеюсь, что и у вас тоже чудесное ясное утро, в нашей телестране, в стране моей паствы, от моря до моря, и я чувствую, как миллионы сердец бьются в едином порыве – готовые выслушать Божье слово и исполнить Господню волю.

Но я пришел к вам с тяжелым сердцем.

Потому что я вам солгал. Да, я, Дамиан Питерс, который поддерживает огонь веры в людских сердцах, который старается удержать неразумных от дьявольского искушения прелюбодейства и дьявольской тяги к спиртному, я сказал вам неправду.

Да. Я солгал. Но почему?

Потому что, друзья мои, на самом деле утро совсем не прекрасное, да. На самом деле у нас гроза. И дождь льет с хмурящихся небес, как будто сейчас начнется потоп – как это было, когда Господь в своем праведном гневе решил наказать человеков за непослушание и беззаконие и в великом своем сострадании спас только Ноя и тварей земных на Ковчеге.

Но вам не приходится видеть мрачную непогоду над Воплем Висельника. Благодаря развитым технологиям телевидения вы видите самое ясное, самое чудное утро на Божьей земле. Но это лишь видеозапись. Я сейчас стою в студии, за спиной у меня синий экран, а монтажный компьютер совмещает два изображения.

Если вы мне не верите, я попрошу нашего оператора показать, что творится за окнами студии... посмотрите... все небо затянуто черными тучами... слышите, как грохочет гром... да, это глас Господа в гневе, ибо разве Он не сказал человекам: «Ибо я ревнивый Бог; и не будет у тебя других богов, кроме меня»? Но давайте не будем смотреть на разбушевавшуюся стихию. Давайте еще раз посмотрим на это чудесное летнее утро. Посмотрим очень внимательно, пристально – на каждый цветок, каждый трепетный лист. Так, как будто мы видим все это в последний раз – эту божественную красоту. Потому что вполне может статься, что это и вправду последний раз. Потому что – и это так же верно, как и то, что я стою сейчас перед вами и говорю эти слова, возлюбленные дети мои, моя достойная паства, – над Землей собирается буря, буря, несущая Божий гнев, и имя ей – Армагеддон.

Конец мира уже наступает.

Пришло время расплаты. Пришло время ответить за всю ту «невинную» ложь, которую мы говорили друг другу всю жизнь – пусть даже не из-за желания обмануть, а из-за желания сделать как лучше. Даже эта утешительная иллюзия – когда вы видите на экране чудесное ясное утро, в то время, когда за окном беснуется гроза, и гром сотрясает землю, как в Судный день... все равно это иллюзия, друзья мои. А кто у нас мастер творить иллюзии, кто у нас мастер обмана и лжи? Да, мы все знаем ответ. Сатана, Князь Тьмы.

Дьявол лжет, дьявол вводит нас в искушение, но иногда – иногда – он говорит правду. Он смешивает правду с ложью, дабы сбить нас с пути истинного, дабы мы с вами погрязли в отчаянии.

Отчаяние – вот главный враг человека, друзья мои.

Но я говорю вам: не надо отчаиваться!

Сегодняшняя моя проповедь будет посвящена иллюзии. Иллюзии как искусству и как науке. Иллюзии как средству дурачить себя и других. Но иллюзия – это только иллюзия. Самое главное, это реальность, скрытая за завесой лжи. И эта единственная истинная реальность – реальность Господа нашего Иисуса Христа, Спасителя нашего и Царя Небесного, хранящего мир от бед. Аминь.

Сегодня я буду не проповедником, поучающим неразумных. Сегодня я буду одним из вас. Вам всем известно о так называемых скандалах, в которых фигурирует мое имя. Вам всем известно, что Сатана может принять любой облик – от репортера «National Enquirer» до инспектора Службы внутренних доходов.

Но я скажу вам всю правду, Божью истину, благословенное слово Его.

Правда! Только правда! И ничего, кроме правды!

Любой ценой.

Любой болью.

Давайте все вместе помолимся... и если вас тронуло слово Божье, наш контактный телефон пойдет бегущей строкой в нижней части экрана... принимаем кредитные карточки Visa и Master Card.

Отче наш...

* * *

• память: 130 н.э. •

Снаружи императорского шатра женщины воют, оплакивая Таммуза. В палатке начальника хора мальчики-певчие репетируют «Царя Эдипа». Это будет великая погребальная песнь Антиною и посвящение новому городу, который будет основан здесь, на этом самом месте, по велению Цезаря, – городу, который получит название Антиноаполис.

Днем мальчик-вампир, который теперь носит имя Лизандр, спит, зарывшись в песчаную дюну в двух шагах от оазиса, – спит, сжимая в руках горсть пепла Помпеи. Он не знает, зачем ему эта горстка родной земли, но какой-то глубинный инстинкт подсказывает ему, что ее нужно хранить как зеницу ока.

По ночам он дожидается темноты. Пока тот кельтский мальчик, Клаэлин, не заснет у ног императора. И тогда он входит в пурпурный шатер и играет на лире. Неизбывное горе заразило Адриана бессонницей: он читает классические сочинения при свете масляной лампы, ища утешения в знакомых словах древних философов и поэтов – Гомера, Алкея, Платона.

Он поет песни, которые выучил еще до того, как его обратили. Он поет на греческом, который уже кажется архаичным, хотя с той поры сменилось лишь два или три поколения. Слова песен – еще древнее. Никто уже и не помнит, как они звучали изначально. Но они по-прежнему красивы:

Мое сердце дрожит от любви,

Как дуб под порывами горного ветра...

– Сапфо – моя любимая поэтесса, – говорит император и отпивает глоток неразбавленного вина, в котором он топит свою печаль. – Но что знаешь о любви ты, Антиной... ты, такой юный. Ты – как пустой сосуд. Прежде надо дождаться, чтобы в тебя перелили вино – а потом его уже будут брать у тебя. И в любви точно так же. Сначала любят тебя – за твои юность и красоту, а потом любишь ты – когда годы берут свое, и твоя красота увядает. Сначала берешь, а потом отдаешь.

– Да, Цезарь, – отвечает Лизандр, не желая напоминать императору, что он никакой не Антиной, и умалчивая о том, что на самом деле он значительно старше, чем сам Адриан. И он по-прежнему отдает любовь. Живого – его не успели наполнить; умерший, но не мертвый – он остается пустым.

– Как хорошо, что ты приходишь ко мне. Хотя положенные три дня скорби еще не прошли, – говорит Адриан. – Мне было так одиноко. Я знаю, теперь мне нельзя к тебе прикасаться. По крайней мере не так, как раньше. Теперь ты принадлежишь Гадесу. Удивительно даже, что он позволяет мне видеть тебя.

– Я не тот, за кого ты меня принимаешь, – говорит Лизандр, зная, что Адриан все равно ему не поверит. – Расскажи мне о нем. Об Антиное. Как он умер?

– Он бросился в реку, – говорит Адриан.

– Он был несчастлив своей судьбой, хотя он был возлюбленным императора? Или он был тяжко болен и отчаялся найти исцеление?

– Нет, нет, нет... это я был тяжко болен... я по-прежнему болен... и моя империя тоже.

– Расскажи мне о нем.

– Знаешь, кто такие христиане?

– Нет, Цезарь.

– Тайная религиозная секта. Они поклоняются Таммузу, как и все левантийцы. Разумеется, в этом нет ничего такого. Каждый знает, что царь весны каждый год умирает, и возрождается на третий день, и обновляет землю. Это естественно. Но эти люди... они все понимают буквально. Они утверждают, что Таммуз был реальным человеком... не символом, не метафорой, не даже жрецом, который становится инкарнацией бога для исполнения священных обрядов... а реальным человеком... плотником из Иудеи... преступником, которого распяли на кресте лет сто назад. Они сумасшедшие, эти люди. Они взяли поэзию и превратили ее в дерьмо. Выбросили из религии тайну. Они ведут себя так, словно миф – это больше не символ истины, а сама истина. Да, мы их убиваем. Когда нам удается поймать кого-нибудь из них. Но они – как чума, которую не остановишь. Они есть и будут всегда, и мы всегда будем стараться их уничтожить: будем сжигать их живьем, скармливать диким зверям, расчленять на глазах у толпы. Если только... если только...

– ...если вы не создадите себе новый миф... что-то очень красивое.

– Антиной, – говорит тот, кого однажды объявят богом по решению Сената. – Однажды он вызвался это сделать. Когда я посетовал на плачевное состояние мистических культов в наших восточных провинциях... я говорил о том, как этот культ Иисуса извращает истину, подменяя духовное материальным... они верят в телесное воскресение из мертвых! Получается, что со временем в мире останутся одни вампиры... ожившие мертвецы, которых народы непокоренной Африки называют нзамби, ходячими духами!

Цезаря бьет дрожь. Лизандр подливает ему вина.

– Он убил себя, чтобы стать для тебя новым Таммузом?

– Он ускользнул потихоньку, ночью, – говорит Цезарь. – Незапятнанный мальчик. Чистый лист, незаполненный сосуд. Он призвал Хапи, бога Нила, и бросился в воду с имперской баржи. И тогда – только тогда – я понял, что он тоже способен любить.

Лизандр, лишенный такой способности, молча слушает.

– Oioioi, pheu, pheu, – выкрикивает император. Греческий скорбный плач. – Ты любил меня, Антиной. И не потому, что я Цезарь и что после смерти я стану богом. Ты сам стал богом, и ты будешь ждать меня на вершине Олимпа. Ты меня опередил в божественности, и я поэтому знаю, что как бог ты старше. Ты родился задолго до моего рождения. Ты – бог, умирающий и возрождающийся вновь и вновь. Я знаю. Ты – Таммуз, Адонис и Осирис. Ты сбросил земное обличье, как змея сбрасывает старую кожу. Человеку такая любовь недоступна. Только бог может любить эту землю так, как любил ее ты – ты, который отдал свою жизнь, чтобы земля возродилась.

«Он бредит, – думает Лизандр. – Свою любовь без взаимности он превращает во вселенскую драму богов, смерти и возрождения. А я только питаю его самообман. Самого по себе меня нет. Я лишь отражение его боли. Боли каждого, кто видит во мне что-то свое. Я – зеркало их израненных душ».

Заметив, что Адриан снова впал в тягостное молчание, Лизандр поет:

Луна зашла, семь сестер растворились во тьме;

Полночь; проходит ночной дозор;

Я сплю одна.

И Цезарь беззвучно плачет.

* * *

• пророк •

А теперь мне хотелось бы поговорить о подложных мессиях.

Давным-давно, еще прежде, чем истинный свет снизошел с горних высей на землю и воссиял среди людей, во тьме горели другие огни – обманные. И люди, поскольку жили во тьме, тянулись к этим источникам света, к любому свету, не зная, что свет этот – ложный. Утопающий хватается за соломинку. А язычник-дикарь – за всякое суеверие, ибо не ведает он о Боге.

Да, друзья мои, невежество – это тьма.

Я читал много книг этих мирских гуманистов, я смотрел выступления по телевидению этих так называемых экспертов типа Джозефа Кэмпбелла, и вот на прошлой неделе, когда я смотрел очередную такую лекцию, мне вдруг открылось, что со мной говорит сам дьявол, искусно мешая ложь с правдой, о чем я сегодня уже говорил. Там говорилось, что люди в эпоху неолита верили в человека, который сделался богом и которого каждый год убивали на страстную пятницу – его убивала верховная жрица, – и его тело запахивали плугом в землю, и он возрождался на третий день. Там говорилось, что этот бог, воплощавшийся в смертного человека, этот языческий бог, которого называли сотней разных имен... Адонис, Думузи, Таммуз, Осирис... что его изуверские ритуалы... что из них зародилась легенда о смерти и воскресении Иисуса. Там говорилось, что все мифы – лишь вариации одного исконного мифа; что пришествие Господа нашего, его рождение в земном обличье, и поганые боги язычников с сотней рук и кровожадными зверскими лицами – это одно и то же. Там говорилось, что пасхальные яйца и пасхальный заяц происходят от тех омерзительных игрищ, которые назывались у примитивных народов обрядами плодородия. Вот такие теории, смущающие умы, пытаются нам навязать эти мирские якобы гуманисты – а на самом деле пособники дьявола, – якобы во имя исторической точности и справедливости, якобы во имя преемственности культуры... но вот что я вам скажу, дорогие мои прихожане, верные слуги Господа, все эти праздные домыслы – полная хренота!

Я вас шокирую, дорогие друзья? Но только так, с помощью грубой брани, можно говорить о тех, кто стремится замутить нашу чистую веру! И это будет еще мягко сказано! Я хочу, чтобы это нехорошее слово прозвучало во всеуслышание, чтобы вы повторили его вместе со мной...

Хренота! Хренота! Хренота!

Изыди, Сатана!

Друзья мои... все, кто сейчас меня смотрит... я знаю, вы были со мной в горе и радости... я знаю, вы оставались верными мне, несмотря на клеветнические наветы, которыми злобствующие завистники пытались очернить мое доброе имя... дабы тем самым подорвать вашу веру... но вы оставались со мной, мои верные друзья. Вы болели за меня душой, как я болею душой за вас и за дело Господне на этой земле. Я буду предельно честен и откровенен. Пришло время правды.

Мне было видение.

Вчера вечером, на закате, я поехал в холмы за городом. Я доехал до самой вершины этих благословенных холмов. Я был один – вдали от города, вдали от угольных шахт, вдали от этого храма, который я выстроил в Вопле Висельника с вашей помощью, дорогие друзья, вдали от всего, сотворенного человеком. Я стоял на вершине холма и смотрел на заходящее солнце. И я встал на колени и помолился Господу нашему. Я сказал ему: Господи, почему, почему ты посылаешь мне столько несчастий и бедствий, ведь я твой верный и беззаветный слуга? Почему меня обвиняют в блуде и прелюбодействе, в том, что я ловко дурачу своих прихожан и не желаю отдать кесарю кесарево? Я молился, молился, молился, и слезы текли у меня по щекам, я просил Господа: Боже Всевышний, не отверни от меня свой лик, ведь я люблю тебя так же, как прежде, люблю тебя, несмотря ни на что, потому что, если я перестану тебя любить, у меня не останется ничего, кроме боли.

А потом я увидел, что собирается гроза.

Увидел черные тучи, закрывшие солнечный лик. Это было красиво, и страшно, и грандиозно – как и все, что творит Господь! Я молился и плакал, осознавая свою ничтожность перед величием и великолепием небес и земли. И Бог удостоил меня видения.

Господь обратился ко мне, ничтожному, со словами:

– Дамиан, слушай меня. Слушай и передай Мое слово миру. Я низверг тебя до самого дна, дабы ты на себе испытал всю ту низость и грязь, в которую впали сыны человеческие, и когда ты познаешь горечь и унижение, Я опять вознесу тебя на вершину, дабы ты понял истинную величину Моих замыслов. Слушай меня, Дамиан.

– Да, Всемогущий. – Я не смел поднять глаз.

И Господь сказал так:

– Я собираюсь произвести фундаментальную перемену в самой природе мироздания. Это произойдет ровно в полночь, завтра, в день Летнего солнцестояния – да, это языческий праздник, но я Бог для язычников, так же, как я Бог для верных. Пусть они сами это и отрицают, но я – их истинный Бог.

– И что это будет, Господи? – спросил я робко. – Второе пришествие, Страшный суд... ядерная катастрофа? Ты опять снизойдешь на землю во славе своей и величии, дабы судить и живых, и усопших?

И я почувствовал у себя на лице благостное дыхание, и Бог коснулся меня своей дланью, и душа моя возликовала, соприкоснувшись с Отцом небесным, и было так, будто раньше я был слепым, а теперь вдруг прозрел. И я увидел великий свет. И услышал небесную музыку – пение ангелов. Мощный орган и тысячеголосый хор в моем виртуальном соборе – это лишь слабое эхо той дивной музыки...

И хотя я по-прежнему не решался поднять глаза, я знал, что Господь улыбается мне. Он сказал:

– Ты, мой возлюбленный сын, приведешь людей к свету, выведешь их из пустыни тьмы.

– Я, Боже? Но я недостоин.

– Конечно, ты недостоин, – ответил мне Бог. – Да и кто из сынов человеческих был бы достоин? Но ты мне нужен. Начиная от часа, который я определил и назвал, когда я снизойду в своей славе на землю, на земле будет новый завет. Третий Завет. Могущественные падут, и последние станут первыми.

И Он открыл мне свои грандиозные планы о будущем человечества. Но прежде чем я передам вам Его слово, восславим Господа Всеблагого и помолимся все вместе. И не забудем про наш телефон бегущей строкой внизу экрана, ибо церковь наша – по всей стране, по всему миру, и ваши доллары – наша кровь.

* * *

• память: 130 н.э. •

Погребальные игрища по Антиною проходят без лишней помпезности. Строго и аскетично. Обнаженные юные атлеты состязаются за лавровый венок в беге, борьбе и метании копья. Император наблюдает за всем из импровизированной ложи в наскоро, но добротно сооруженном театре, который потом облицуют мрамором. Его лицо абсолютно бесстрастно. Как маска. Хотя обряды все греческие, их серьезность и строгость поистине римская.

Он хотел, чтобы Лизандр был рядом, но мальчик-вампир не выносит солнца. Может, когда-нибудь он и научится выносить его свет, но сейчас – еще нет. Он спит в мраморном саркофаге. Саркофаг предназначен для Антиноя, императорского любимца. Прощания с телом не будет. Наверное, Антиной, раздувшийся от воды, уже не настолько красив, чтобы показывать его людям. Лизандр слышал, что бальзамировщики уже трудятся над его телом: вынимают все важные органы, набивают его селитрой, миррой и ароматными травами – готовят его к путешествию на запад. Саркофаг стоит на почетном месте у трона Цезаря. Мальчик-вампир крепко спит смертным сном, но его чуткий слух все равно ловит звуки из мира снаружи.

Даже в великой скорби император не забывает о делах государственных – отдает распоряжения и подписывает приказы, которые ему приносят раболепные чиновники. Он спокоен. Слезы он лил в одиночестве. Теперь же – на людях – он Цезарь. Тот, кто будет объявлен богом на земле.

Но когда начинается музыка, он уже не такой отрешенный и собранный. Сами песни – банальные и избитые: застольные песни, любовные мольбы, обращенные к какой-нибудь безлико-прекрасной девушке или юноше, в эолическом стиле, псевдогомерический эпос. Хотя музыка проникает в холодный саркофаг, Лизандр недвижим. Лишь одна песня врывается в его смертный сон без сновидений: песня на кельтском, в исполнении юного Клаэлина – ее рваная сбивчивая мелодия передает боль и глубокое отчуждение гораздо острее и проникновеннее, чем все остальные песни с их сглаженными мелодическими оборотами и искусными колоратурами[71]71
  Колоратура – технически трудные пассажи в пении, а также способность их исполнять.


[Закрыть].

Представление «Царя Эдипа» начинается поздно вечером. Цезарь сидит, погруженный в печаль и сумрак. Лизандр, обратившись туманом, истекает наружу из запечатанного саркофага и садится, никем не замеченный, у ног императора. Он принимает обличье создания тьмы. Сейчас это ворон. Его тревожат повязки на запястьях у Цезаря. Вскоре показывается и кровь. Но такой малости вряд ли достаточно, чтобы утолить голод.

Представление проходит при свете сотни факелов. Зрителей почти нет – как это может быть? Антиноаполис – это всего лишь идея в голове у императора. За деревянным помостом, обозначающим костяк будущего настоящего театра, виднеются пальмовые деревья, а за деревьями – песчаные дюны. Ветер пустыни несет прохладу. Оркестра не видно, он скрыт в глубокой тени.

Актеры играют тускло, без блеска. Деревянные маски нелепо гротескны. В Помпеях все было не так. Времена изменились. В Египте естественные пропорции эллинического искусства преувеличены до абсурда. Мальчики-хористы поют свои партии пронзительными и надрывными голосами. Наверное, считается, что такое пение должно пробуждать страсть и страх. Но вместо высокой трагедии Софокла получается пафосная истерика, и последние строчки отзываются в сердце Лизандра горькой иронией:

Значит, смертным надо помнить о последнем

нашем дне,

И назвать счастливым можно, очевидно, лишь

того, Кто достиг предела жизни, в ней несчастий

не познав.

Если бы поэт знал... если бы он вкусил смерти прежде, чем написать эти строки, он бы понял, что превыше горечи жизни – горечь вечности.

Цезарь требует еще вина. Опасаясь быть обнаруженным, мальчик-вампир снова меняет обличье и вливается в пляску теней от дрожащих факелов, стоящих по четырем углам трона.

Теперь он – черная кошка. Обдирает когтями золотые нити на пурпурной императорской мантии. Забирается на плечо к богу. Представление подходит к концу. Дочь Эдипа, юная Антигона, уводит отца, который сам себя ослепил, хор направляется следом за ними в медленном танце, не радостном, но и не скорбном. Этот запутанный сложный танец представляет всевластие мойры, закона судьбы, который не в силах нарушить ни боги, ни смертные. Черная кошка легонько прикусывает императору ухо. Слизывает кровь шершавым язычком. Цезарь вздыхает.

– Антиной тоже так делал, – говорит он, и, кажется, в первый раз в его воспоминаниях Антиной обретает человеческие черты.

На них никто не смотрит. Мальчик-вампир вновь принимает обличье человека.

– Тебе надо как следует отдохнуть, – говорит император. – Завтра мы явим им чудо.

– Я восстану из мертвых?

– Да.

– Ты действительно веришь, что я – Антиной, который воскрес и стал богом?

– Послушай, Лизандр. Когда я увидел тебя в первый раз, – Цезарь понижает голос, чтобы его не услышали факельщики у трона, – когда я увидел тебя в первый раз, я преисполнился безумной надежды. Теперь я знаю, что ты – не он. Но мы должны явить людям чудо. Ты бы видел его лицо, когда он мне говорил, чтобы я ни о чем не тревожился, что все будет хорошо, что он утолит мою боль и печаль, а вместе с ними – и муки моей разделенной империи. Он был ребенком с простой детской верой в чудеса. Но ты – не ребенок, я знаю. Твои глаза. Они выдают твой истинный возраст. Антиной бросился в Нил и показал мне, что я – всего-навсего император, а он – мальчик, который может стать богом, спасителем, верховной жертвой. О, но он не всегда был таким серьезным! Он меня часто смешил; с ним я смеялся по-детски. Он умел осветить даже самые темные и унылые мгновения. И ради него я сделаю так, что чудо случится. Завтра, на третий день, Таммуз восстанет из мертвых. И не важно, что ты – не он. Для тех, кто творит чудеса, чудеса – никакие не чудеса, а результат тщательной подготовки и ловкости рук. Но если они укрепляют людскую веру, значит, они истинные чудеса. Я уже составил декрет для Сената, который объявит его богом. И ты мне нужен для этого маленького представления. Чудо – это искусство. Искусство иллюзии.

На этих словах музыка умолкает, и актеры склоняются в низком поклоне, встав на одно колено на краю деревянной сцены, в надежде, что Цезарь вознаградит их за старания – кошель ауреусов[72]72
  Ауреус – древнеримская золотая монета.


[Закрыть], поместье на Сицилии, объятия красивых рабынь.

И император одаривает их щедро. Актеры едва в состоянии унести императорские дары. С благодарностями и поклонами они направляются к выходу и растворяются в сумраке.

– Сейчас тебе нужно вернуться в гроб, – говорит император. – А потом ты получишь свою свободу – еще до рассвета.

В театре уже никого не осталось. Погребальная процессия уже собирается в путь к месту последнего успокоения. Император готов к всенощному бдению над саркофагом. До рассвета. До воскресения.

* * *

• пророк •

И вот мы с вами опять в виртуальном соборе, дорогие мои друзья, все вы, кто сохранил веру в меня и остался мне верен, когда Господь испытывал мою волю и твердость и закалял меня в огненном горне мирских искушений. Я не отчаялся, и вы не отчаялись тоже, и теперь пришло время великой награды.

Продайте все, что имеете! Раздайте все свои деньги бедным или – еще лучше – отдайте их в нашу церковь! Распрощайтесь со всеми, кто не крепок в вере своей, а значит, не будет спасен, – с теми, кого вы зовете друзьями и близкими. Сидите дома и ждите. Отметьте двери своих домов, как это делали древние иудеи, дабы вас миновал гнев Господень.

Так случилось, что буря, которая потрясет мир, начнется в маленьком городке в Айдахо под названием Паводок. Там, в горах, разверзнутся врата адские. Сейчас там снимают фильм, но скоро иллюзия станет реальностью – много скорее, чем они себе представляют. Когда демоны ада вырвутся в мир, уже не будет нужды ни в каких спецэффектах!

И после ночи кошмара и ужаса мы с вами и все, кто сумел сохранить в себе веру, спасемся, облаченные в истинный свет...

* * *

• колдунья •

Его, похоже, заносит, подумала Симона Арлета, которая смотрела проповедь Дамиана на маленьком портативном телевизоре. Но когда она увидела, как Марджори Тодд протянула руку и коснулась экрана, как священной реликвии, когда увидела надежду, сверкнувшую в глазах этой женщины – в глазах, полных горечи и отчаяния, – она поняла, что Дамиан по-прежнему остается личностью обаятельной, харизматической, как теперь принято говорить, несмотря ни на что.

И все же ему не стоило упоминать Паводок. А что, если какие-нибудь религиозные маньяки решат штурмовать город в поисках адских полчищ?

Впрочем, адские полчища будут в избытке...

* * *

• память: 130 н.э. •

Час до рассвета. Саркофаг водружен в гробнице, прорубленной прямо в скале. Вход запечатан. Женщины воют, истошно кричат, бьют себя в грудь и рвут на себе волосы. Мальчик-вампир слышит их горестные стенания сквозь толщу камня. Он слышит ветер пустыни. Слышит тихие вздохи Цезаря. Ночь скоро закончится – ночь кошмара и ужаса.

Камень откатывается от входа, и он стоит в открывшемся проеме.

Вот что он видит:

Женщины – профессиональные плакальщицы и просто объятые горем, – их обнаженные груди в крови, с таким усердием они наносят себе удары в своей неистовой скорби. Солдаты преторианской стражи: напряженные позы и лица выдают их неловкость в присутствии столь откровенно неримского проявления чувств. Император на троне в облачении фараона и при всех атрибутах, поскольку этой провинцией он правит как фараон. Серое небо, уже окрашенное бледным свечением близящегося рассвета.

Увидев его на выходе из гробницы, женщины едва не теряют разум. Они в жизни не видели ничего такого. Возрождение бога всегда было для них лишь метафорой.

Он стоит перед ними в своих погребальных одеждах. Он знает, что они видят: совсем юного мальчика, с гипнотизирующими глазами и прозрачной, почти светящейся кожей, какой не бывает у смертных. Прохладный ветер треплет его черные волосы. Его бледность сродни белизне альбиноса.

Женщины в замешательстве умолкают. Потом одна из них кричит:

– Таммуз умер. Таммуз воскрес. Таммуз придет опять...

Остальные подхватывают ее крик. Они действительно верят в этот явный обман! Он тронут их беззаветной верой. Он смотрит поверх толпы в лицо Адриана. Император спокоен, он знает, что все это – ложь. Но он готов был солгать, чтобы сделать своего возлюбленного Антиноя богом. Он пожертвовал правдой ради высшей истины.

Уже скоро – до того, как на небе покажется солнце – мальчик должен раствориться туманом в утренней дымке, перелететь через пески в поисках нового места для отдохновения. Он найдет себе новые города, пересечет новые океаны – будет пить души еще не рожденных людей. Он станет частью их мифов. Может быть, это правда – что он стал богом. Как всякий бог, он наделен сверхчеловеческими способностями, и, как и у всякого бога, само по себе его существование лишено смысла – оно обретает смысл только в контексте человеческой веры.

Мальчик-вампир знает, что ему не избежать предназначенной ему роли – во всех теперешних и будущих драмах. Подобно Эдипу, ему не обмануть свою мойру. Судьбу не обманешь. Он умер еще до того, как познал себя, и теперь его просто нет. Он существует лишь как отражение веры смертных – их страха смерти, страха перед неизвестным.

Император тоже в ловушке, из которой нет выхода.

Но у императора все-таки есть возможность избежать бесконечных иллюзий.

Император хотя бы может умереть.