Текст книги "Валентайн"

Автор книги: С. Сомтоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

14
Пиротехника

• зеркало •

Пит Джемисон, коридорный, постучал в дверь еще раз. Он слышал за дверью какие-то всхлипы. Может, там занимались сексом. Он не хотел мешать людям, но из номера звонили и просили о помощи, хотя и не объяснили, в чем дело.

– Миссис Муньос? – позвал он.

Снова – всхлипы. Блин, а если ее там насилуют?! Он решил все же воспользоваться запасным ключом. Открыл дверь и ворвался в номер.

Он увидел Габриэлу Муньос – вернее, ее половину, – торчащую из зеркальной дверцы шкафа. Телефон валялся на полу. Все зеркало было в крови. Сперва он не поверил своим глазам. Застыл, как дурак, на месте, выпучив глаза. Женщина тихонько стонала, царапая пальцами по ковру... взгляд у нее был совершенно остекленевший, как будто она накачалась наркотиками или еще какой дрянью. Но ведь не наркотики же запихали ее внутрь зеркала. Он даже не представлял, как такое могло случиться. Ходили какие-то слухи, что на прошлой неделе что-то подобное произошло с тем мужиком, сценаристом, но потом им объяснили, что это была просто шутка со спецэффектами – типа киношники развлекаются.

Но это была никакая не шутка. – С вами все в порядке, миссис Муньос? – Идиотский вопрос. Ежу понятно, что с ней все совсем не в порядке. Но он был слишком ошеломлен для того, чтобы сказать что-нибудь умное.

– Вытащите меня, – закричала она. Пит схватил ее за руки и потянул. Но она крепко застряла в зеркале. Он потянул еще раз – со всей силы. Она истошно закричала, и он испугался, что что-то ей повредил – плечо вывихнул или что-нибудь в этом роде. Он отпустил ее руки. Может быть, есть какой-нибудь другой способ.

К поверхности зеркала прилипла какая-то штука... четки. Пит разглядел, что они не прилипли к зеркалу, а тоже торчат из зеркала. Он взял их и потянул. Они легко вытянулись из зеркальной глади...

– Не трогайте четки... не вынимайте... это единственное, что держит его на той стороне...

Но еще прежде, чем она успела закончить фразу, она начала погружаться в зеркало... словно это было не зеркало, а озерцо жидкого глицерина... она закричала, но крик утонул в зеркале вместе с ней... Пит присел на кровать, тупо глядя на четки у себя в руке и пытаясь сообразить, что он скажет администратору...

Они подумают, что я снова надрался с утра пораньше, рассудил он. Может, и вправду так будет проще – списать все на разыгравшееся воображение...

Он спрятал четки в карман и подумал о почти непочатой бутылке водки, припрятанной у него в конторке...

* * *

• пророк •

Дамиан Питерс с удивлением покосился на еще одного пассажира в салоне – он думал, что полетит в первом классе один. И что самое удивительное: человек был похож на него, как зеркальное отражение.

Но присмотревшись получше, Дамиан понял, что сходство все-таки не такое разительное, как это кажется на первый взгляд. Надбровные дуги были подчеркнуты с помощью какого-то хитрого грима. Периодический нервный тик, мимолетная улыбка – все это была мастерская игра, настолько тонко подмеченная и так безупречно воспроизведенная, что по исполнению она едва ли не превосходила оригинал.

Зеркальное отражение уселось в кресло прямо через проход от Дамиана. Салон первого класса обрел идеальную поперечную симметрию – едва самолет взлетел, двое единственных пассажиров тут же раскрыли «Wall Street Journal» и углубились в чтение.

Когда самолет набрал высоту, Дамиан больше уже не мог сдерживать любопытства. Он украдкой взглянул на своего двойника поверх газеты и обнаружил, что тот точно так же глядит на него.

– Чтоб мне провалиться, – сказал псевдо-Питерс, – так не бывает. Актер, который уже неделю вживается в образ по методу Станиславского, готовясь к роли, вдруг встречает реального человека, того человека, который послужил прообразом для его персонажа... фантастика.

– Ой, – сказал Дамиан Питерс, – вы – Джейсон Сирота, знаменитый характерный актер... человек с тысячей лиц.

– Да, и исполнитель роли безумного проповедника-фундаменталиста в фильме «Валентайн», который снимают в Айдахо... и мой образ, насколько я понимаю, срисован с настоящего преподобного Дамиана Питерса, хотя, подчеркиваю, только внешний образ, ни в коем случае – не характер... Насколько я знаю, все согласовано с вашим адвокатом.

– Но вы моя идеальная копия! – Надо сказать, что подобное сходство произвело на Дамиана впечатление, а он был не из тех людей, на которых легко произвести впечатление. Разумеется, все было согласовано. Кстати, именно адвокат Дамиана предложил такой ход, чтобы отвлечь публику от сексуального скандала и представить Питерса как жертву алчных до сенсаций СМИ.

– Я всегда выбираю себе в модели лучших из лучших, – сказал Сирота. – А вы – самый лучший, и для меня это большая честь – познакомиться с вами лично.

– Спасибо на добром слове.

Они на минуту умолкли, пока стюардесса разливала шампанское.

– Знаете, мне очень понравилась ваша проповедь, – сказал Сирота. – Вчера вечером. Я был в восхищении. Как вы, наверное, уже поняли, в последнее время я регулярно смотрю ваши шоу. Надеюсь, что вас не обидит такое определение. Мне трудно поверить, что ваши действия обусловлены чем-то иным, кроме глубочайшего, предельного цинизма, и в этом смысле я искренне восхищаюсь вами. Честное слово. Вы – великий человек, Питерс, мастер телевизионной иллюзии, лучший в мире коммивояжер по продаже лекарства от всех болезней... Я могу только мечтать о таком обаянии, как у вас. Тогда бы мне не пришлось вечно играть роли второго плана... да, центральные роли второго плана, но ничего такого, за что дают «Оскара» – раздраженные сержанты, серьезные профессора, беспринципные полицейские комиссары, сутенеры-садисты... Безумные священники стали моей специализацией, хотя я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу сравниться с Дель Клосе в ремейке «Капли». Господи, это было великолепно. Но вы, с другой стороны... финансовая империя, частная телекомпания, собачья будка с кондиционером...

– Это не я. У меня даже собаки нет.

– Да, но теперь вы переживаете не лучшие времена. Повторение истории Фауста. Ваша история – парадигма человеческого бытия. Моя история – замкнутый круг из «обедов» и «встреч» с нужными людьми.

Дамиан никак не мог сосредоточиться на своем копченом лососе с каперсами. В словах актера была немалая доля правды – и это его огорчало и задевало больше всего. Но Сирота видел лишь внешнюю сторону: грязные махинации прессы и чуть ли не макиавеллиевский заговор против его персоны. Сирота не смог разглядеть ту великую битву за веру, что происходит в душе Дамиана, – битву Господа Всеблагого с Маммоном. Дамиан представлялся ему совокупностью мотивированных побуждений, неврозов и нервных тиков. Дамиан закрыл глаза, стараясь не слушать разглагольствования Сироты, но в темноте за закрытыми веками он увидел... кошмарные твари, исчадия ада, копошились в озерах кипящей серы... яркие живые картины из Блейка и Данте... раньше у него так хорошо получалось отрешиться от неприятного разговора, сосредоточившись на какой-нибудь фразе из Библии. Он повторял ее про себя снова и снова, как молитву – как мантру. Но сейчас у него в голове засело одно только слово, которое все повторялось и повторялось назойливым эхом. Полынь... полынь... полынь... Звезда полынь, возвещающая начало Апокалипсиса, конца света, к которому приложил руку и сам Дамиан.

– Хорошо хоть на время уехать из Голливуда, – сказал Сирота. Он слегка вышел из образа и заговорил в нос. – Насколько я знаю, страна Змеиной реки – весьма живописный край. Надеюсь, что я смогу выбраться посмотреть «Лунные кратеры»[73]73
  Страна Змеиной реки (реки Снейк) – штат Айдахо. «Лунные кратеры» – национальный памятник «Лунные кратеры», природный памятник вулканической деятельности в центре штата Айдахо.


[Закрыть]. Завтра у меня съемки, а послезавтра – свободный день. Может быть, съездим вместе, вы не хотите? У меня будет свой лимузин...

– Я буду занят скорее всего, – сказал Дамиан.

– О, ну да, я забыл, – сказала Сирота. – Армагеддон разразится, да?

– Именно, – прошипел Дамиан с досадой и, даже не доев своего лосося, снова укрылся за «Wall Street Journal».

* * *

• огонь •

97 НАТУРА – УЗЕЛ – ВЕЧЕР 97

ТАППАН несется по главной улице, размахивая горящим факелом. В глазах – безумие. Следом за ним движется стена ОГНЯ. Вдалеке СЛЫШНЫ ВЗРЫВЫ. ОГОНЬ поднимается вверх по склону к ОСОБНЯКУ ВАЛЕНТАЙНА. Безумный священник, лишь на пару шагов опережающий пламя, бьется о железные ворота особняка.

ТАППАН

(истошно кричит, надрывая голос)

Исчадие ада!

Ворота распахиваются, и МЫ СЛЕДУЕМ ЗА ТАППАНОМ, который бежит к переднему крыльцу, и ОГОНЬ у него за спиной уже почти настигает его...

– Какой идиот это придумал?! – пробурчал Дэн Остердей, главный пиротехник, высыпая третью порцию пороха по аккуратной разметке-дорожке, что вела к третьим воротам особняка Валентайна, установленным на вращающейся платформе, которая легко отодвигалась в сторону, позволяя подвижной камере совершить стремительный подъем в гору к фанерному фасаду особняка... Это была самая идиотская пиросцена из всех, которые ему приходилось ставить. Да, кадры получатся впечатляющие, но по сложности исполнения они подходят скорее для производства какого-нибудь музыкального клипа на MTV, чем для серьезной картины. Если что-то пойдет не так, восстановить декорации будет стоить около миллиона, если не больше. Он иногда поражался тупости режиссеров. Похоже, они были просто не в состоянии уразуметь, что пиротехнические эффекты – это такая вещь, которая редко когда срабатывает как надо, с первого раза.

А этот Бэр даже не собирался присутствовать на съемках эпизода с огнем – перепоручил это своему ассистенту. Остердей с сочувствием покосился на каскадера Джеймса Торреса, дублера Джейсона Сироты на трюковых съемках. Невозмутимый сухопарый мужчина с железными нервами. Каскадер, занятый в данной сцене, и должен был быть худым; когда он наденет всю свою защитную амуницию из несгораемой ткани, со спины он не должен казаться крупнее Сироты, который, кстати, тоже не почтит их сегодня своим присутствием, поскольку его реплику в данной сцене – кадр с истошными воплями у ворот особняка – будут снимать только завтра.

Остердей закончил выкладывать пороховые дорожки. Он очень надеялся, что сегодня дождя не будет – как это случилось позавчера, когда неожиданно хлынул ливень, без всякого предупреждения от синоптиков, – иначе вся работа пойдет коту под хвост и съемки задержатся минимум на неделю.

– Или можно еще переделать всю сцену, – сказал он Торресу, который молча кивнул в ответ. – Зеленые страницы сценария – это то, что писал Магир. Теперь, когда его нет, зеленых с каждым днем все меньше... – Он взмахнул сценарием, как радужным веером. Обычно «радужные» сценарии не используют для рабочего варианта, но на съемках крупнобюджетных картин этим правилом пренебрегали.

Где-то на середине склона запищала рация.

– Похоже, прибыл ассистент режиссера, – сказал Остердей. – Интересно, который из трех...

* * *

• колдунья •

Она сидела перед телевизором и смотрела по CNN поразительно нудное и совершенно невразумительное обсуждение последней проповеди Дамиана Питерса с Джошуа Леви, каким-то там специалистом по антропологии и культуре, которого всегда приглашали на подобные передачи и который всегда говорил вопиющие глупости.

Сейчас он с умным видом рассуждал о безумии конца миллениума:

– Понимаете, Бетси, сейчас, когда мы вступили в последнюю декаду тысячелетия, количество апокалипсических настроений и образов в поп-культуре – а институт телевизионного проповедничества, хотя, я уверен, многие со мной не согласятся, можно и должно рассматривать именно как поп-культуру, – неизбежно должно возрасти, как это было и раньше, около 1000 года нашей эры. Это тоже была интереснейшая эпоха с точки зрения антропологии и культуры. Массовая истерия, многочисленные самоубийства, ожидание конца света и сотни безумных пророков и проповедников, бродивших по городам Европы и предвещающих Судный день. Как говорится, история повторяется. Но что самое интересное в современной версии безумия конца миллениума – это возможность охвата многотысячной – многомиллионной – аудитории с помощью высокоразвитых технологий. Вчера, во время своей, скажем прямо, бредовой проповеди, преподобный Питерс сказал одну очень значимую фразу – он назвал свою церковь виртуальным собором. Иными словами, это иллюзия реальности, превращенная в гиперреальность. Понимаете, что я имею в виду? Сейчас, на стыке тысячелетий, реальность как бы истончается и колеблется, и когда она вновь закрепится, вполне может статься, что это будет уже совершенно другая реальность – произойдет своего рода магическая трансформация. И вовсе не обязательно, что в результате получится что-то плохое. Таково мое мнение. И именно в этом главное мое отличие от кликуш, предвещающих Армагеддон...

Заключенный внутри пентаграммы, обведенной защитным магическим кругом с четырьмя жаровнями с курящимися благовониями по четырем сторонам света, каждая из которых обозначена одной из букв – непроизносимого имени Бога, – бывший принц Пратна скорчился на полу. Его внутренности извивались, как змеи; язык яростно лакал воздух. Над его головой клубился зловонный туман. Симона посмотрела чудовищу прямо в глаза – хозяйке не должно выказывать страх перед своими рабами.

Когда ты меня отпустишь? – спросил бывший принц Пратна.

– Когда ты исполнишь свою работу, – сказала она. – А теперь не мешай. Мне надо сосредоточиться.

Ты мне столько всего обещала. Ты обещала мне душу Тимми Валентайна – для моих удовольствий и развлечений. Ты обещала мне пищу, но кормишь только дерьмом.

– В твоей теперешней форме ты можешь есть только дерьмо, – сказала Симона. – И ты это знаешь не хуже меня.

Я не хочу оставаться таким навечно. На каком-то этапе моя карма должна поправиться, и я смогу освободиться и снова прийти в мир живых в человеческом облике. Я хочу снова стать человеком.

– Человеком! – воскликнула Симона. – А был ли ты человеком, это еще вопрос!

Когда ты отдашь мне Тимми Валентайна?

Симона опять повернулась к экрану, где как раз обсуждали Тимми Валентайна.

– А почему, – проговорила ведущая Бетси Снайдерман своим высоким пронзительным голосом, – вы так упорно связываете массовую истерию конца миллениума с феноменом Тимми Валентайна? Какое отношение певец и музыкант, пусть даже весьма популярный певец и музыкант, имеет к проблемам реальности и иллюзии и – только не будем паниковать – к предполагаемому концу света?

Она явно держала Леви за идиота. Да он, наверное, и был идиотом. Вот только этот его идиотизм был опасно близок к правде, подумала Симона.

– Понимаете, Бетси... в какой-то из передач я уже говорил об изображениях юного мальчика в образе ангела смерти, которые всплывают периодически в разных культурах и, похоже, проходят через всю историю последних двух тысячелетий. Например, замазанный ангел на картине Караваджо «Мученичество апостола Матфея». По моему глубочайшему убеждению, этот образ – порождение коллективного бессознательного. Наверное, моя философия – это объединение идей Карла Юнга и Джозефа Кэмпбелла. Так вот. А Тимми Валентайн был живым воплощением этого образа. Вот почему его смерть (реальная или воображаемая, не важно) вознесла его на еще более высокий уровень популярности, и вот почему его воскресение станет предвестием чего-то такого... ну, я не знаю... обновления мира или, наоборот, его полного разрушения.

– Смерть и воскресение? А это не отдает богохульством, доктор Леви? Я имею в виду, христиане верят, что это Иисус...

– Я знаю, Бетси, но я иудей.

– Да, Джошуа, и все же...

Симона сердито нажала на кнопку на пульте и выключила телевизор.

Освободи меня! – завопила голова принца Пратны. Освободи меня, ты, мешок с дерьмом! Дерьмо дерьмо дерьмо...

– Слушай меня. – Симона тщательно подбирала слова. Когда общаешься с существами из потусторонних миров, всегда балансируешь на тонкой грани. Одно неверное движение – одно неверное слово, – и ты пропал. – Скоро мы тебя накормим. У тебя будет царский пир – из дерьма царя мира. Да, царя мира. Пусть даже это калиф на час.

Это был уже следующий этап. На протяжении многих лет Симона трудилась над претворением в жизнь своего грандиозного плана, но некоторые детали были еще не ясны. И вот теперь недостающие части встали на место. Дамиан Питерс объявил себя новым мессией – если угодно, Антихристом. Его никто не заставлял. Он это сделал без принуждения, по доброй воле. В древние времена, когда миром правили жрицы, именно так выбирали того, кто станет царем – странника и чужака, по воле случая забредшего в поселение. Он становился земным воплощением живого бога. А теперь пришло время для ритуального убийства царя; хотя, разумеется, будет убит царь подложный, ибо вселенские силы – они беспредельно доверчивы и всегда принимают подобие за реальность.

И подложный царь был уже рядом. Симона слышала шаги снаружи. Интересно, кого Дамиану удалось заманить к ним на этот раз? Вся штука в том, что жертва должна вступить в их владения – в данном случае номер – по доброй воле. Симона очень надеялась, что Дамиан не забыл надеть амулет, дающий его обладателю неотразимое обаяние и дар убеждения, – белладонну, смоченную в крови ворона.

– Жак! – крикнула она, вызывая слугу из соседней комнаты. – Принеси мешки для мусора.

Он принес тринадцать мешков (по числу лунных месяцев года) и разложил их вокруг круга силы, с внешней стороны.

В дверь постучали.

Симона приотворила дверь, не снимая цепочки.

– Это я, – сказал преподобный Питерс. – И у меня для тебя сюрприз. Не какая-нибудь безделушка, а действительно ценный подарок. Ты будешь довольна. – Веселье в его глазах всколыхнуло в душе Симоны гадливое отвращение, но в то же время оно было до странности заразительным. Она быстро достала из сумки платок, пропитанный хлороформом, и с улыбкой открыла дверь.

Дамиан Питерс вошел в комнату.

Дамиан Питерс остался стоять снаружи.

Первый Дамиан Питерс сказал:

– Он пришел по своей воле. Совершенный двойник.

Голос второго Дамиана Питерса был настолько похож на голос первого, что в этом было даже что-то зловещее.

– О Симона Арлета, королева медиумов. Вот уж не ожидал встретить вас здесь, хотя... если учесть все апокалипсические обстоятельства, это, наверное, закономерно...

Больше он не успел ничего сказать, потому что первый Дамиан заломил руки ему за спину, а Симона прижала к его лицу платок с хлороформом. Когда он осел на пол, она ударила его по голове ритуальным молотом.

– Но как... – Она не находила слов. – Это же идеально. Лучше и не придумаешь.

– Это Джейсон Сирота. – Дамиан открыл «дипломат» Сироты. – Замечательно, – сказал он. – Сценарий. Если наш план остается в силе, то он мне понадобится.

Она рассмеялась.

– Никогда раньше не приносила в жертву кого-то из знаменитостей. И он собирался играть тебя! Вживался в роль по методу Станиславского. – Она склонилась над распростертым на полу телом и провела рукой ему по волосам. – Ага. Седина не настоящая. Значит, он еще не такой ветхий, как ты. И... – она принялась раздевать безвольное тело, – ...он явно покрепче тебя. Наверняка занимается на тренажерах.

Она раздела актера уже до трусов. С трусами возиться не стала – просто разрезала их ножницами по бокам. Фи красу взвыл дурным голосом.

– Помоги мне, – сказала она Дамиану. – Надо перетащить его в кресло.

Вместе они посадили актера в кресло. Он слабо зашевелился, и Симона еще раз тюкнула его молотком по голове. Потом она облачилась в свои ритуальные одежды – золотой плащ, расшитый древними символами – и водрузила на голову Сироте заранее подготовленную бумажную корону.

– Ты никогда не узнаешь, какой великой была твоя последняя роль, – сказала она, гладя его по волосам. Такие мягкие... интересно, сколько поклонниц мечтали вот так вот притронуться к этим волосам. Корона – явная дешевка, была к тому же вся оборванная. Симона подобрала ее на каком-то дурацком шоу, посвященном Средневековью. Но корона сама по себе не имела значения. Важна была только символика.

– Долгие лета, царь, – сказала она, преклонив колени перед актером в глубокой отключке.

– А это действительно необходимо? – спросил Дамиан. – Я хочу сказать, эти шаманские выкрутасы, они, конечно, впечатляют непосвященного зрителя, но тут все свои...

– Посерьезней, пожалуйста! – оборвала его Симона. – Мы не в игрушки играем! Не забывай, наш ритуал – посвящение богу Осирису, который умер и возродился! Посвящение Таммузу и Адонису! Да тому же Иисусу, последнему из вереницы богов-царей, начало которой теряется в плотных туманах времени!

Она достала ритуальный кинжал и выпотрошила актера, аккуратно вспоров ему живот. Дымящиеся внутренности она бросила в круг. Пока фи красу насыщался, она взяла бронзовый лабрис, церемониальный боевой топор, который использовали жрицы Луны Древнего Крита, и разрубила тело актера на тринадцать частей. Крова залила ее золотой плащ, легла алыми брызгами на лицо. Она оставалась бесстрастной, а Дамиан весь позеленел, как будто его сейчас вырвет. Она раскидала окровавленные куски на разложенные мусорные пакеты, и Жак молча обошел круг, завязывая пакеты и вытирая кровь губкой. Когда губка набухла, он выкинул ее в мусорку, не выжимая. В комнате была жуткая, какая-то даже потусторонняя тишина, нарушаемая лишь громким чавканьем фи красу. Последней Жак подобрал голову. Взмахнул отрубленной головой, так чтобы кровь из обрубка шеи окатила Симону и Дамиана. Симона даже не поморщилась. Кровь у нее на губах была теплой. У нее был вкус жизни – не смерти.

– Долгие лета, Осирис, да будет царствие твое вечным, – сказала Симона.

Потом она молча сняла с себя жреческий плащ и облачилась в траурные одежды для следующей части обряда – скорби по умершему царю. Теперь плащ был черным, без единого украшения. Она заранее изорвала его в лохмотья, чтобы сберечь время.

– Царь умер, – сказала она и залилась слезами. И в этих слезах не было лицемерия и фальши. Как и все, что происходило из ее темной магии, эти слезы питались глубинной истинной у нее в душе, из детских травм и потерь, спрятанных глубоко в подсознании. Может быть, она думала о своем отце. Но у нее, разумеется, не было никакого отца. Биологически – да. Может быть. Но такие женщины, как она, рождаются от западного ветра, когда необузданные кобылицы тьмы, имя которым – кошмары, мчатся во весь опор к царству мертвых. Она плакала, собирая слезы в хрустальный пузырек. Потом она обошла круг и окропила своими слезами все мусорные мешки – по капельке на каждый кусок разрубленного тела.

– Ну вот, – сказала она. – Все компоненты у нас присутствуют. Теперь нам надо снести материал в машину. Надеюсь, мальчики, вы мне поможете... и, я вас очень прошу, постарайтесь вести себя как ни в чем не бывало...

– В жизни не слышал ничего более нелепого, – сказал Дамиан.

– Оставь при себе свой сарказм, – огрызнулась Симона. – Нам еще надо закончить с матерью Эйнджела... она ждет тебя у себя в трейлере.

* * *

• поиск видений •

Вечером накануне: белый «порше» припаркован в тени большого дерева. Леди Хит наблюдает за тем, как Пи-Джей сооружает шалаш из камней и веток. В какой-то момент она задремала, прислонив голову к переднему бамперу. Это был сон без сновидений. Ее убаюкала музыка ночи: музыка, которую она услышала в первый раз, но все равно знакомая и родная, как колыбельная, которую няня пела ей в детстве. Давным-давно. Еще до того, как ее отправили учиться в Америку.

На рассвете: он разбудил ее поцелуем, взял за руку и отвел в свой шалаш. Это было похоже на сауну: горячие камни дымились паром, пахло горькими травами.

Он сказал:

– Что-то случится. Уже очень скоро. Что-то страшное и нехорошее. Я хочу отвести тебя в страну духов. Когда ты вернешься, ты будешь знать многие тайны. Я хочу, чтобы ты побывала там, прежде чем ты столкнешься со своим дедом.

Она доверяла ему безраздельно. Она сняла с себя всю одежду и уселась в позе хатамаак, хорошо ей знакомой по буддистским медитациям.

– Мне надо прочитать мантру? – спросила она.

– Если хочешь. Я думаю, эта парная – она экуменистическая.

Сам Пи-Джей был только в джинсах. Он распустил свои длинные волосы, и они рассыпались по плечам, как черный капюшон.

Она закрыла глаза и почувствовала, как жар проникает под кожу. Этот жар исходил от нагретых камней, но не только. Он исходил из самого сердца мира. И от этого жара разгорался огонь у нее внутри. Она не знала, сколько она просидела вот так – ей казалось, прошли века. Но дрожь тревоги у нее в душе постепенно прошла, и она погрузилась в полный покой. Хотя ее глаза оставались закрытыми, теперь она могла видеть. В тишине она слышала каждый звук – даже мысли людей, даже звон жизней и смертей крошечных насекомых в летнем лесу.

Она почувствовала, как Пи-Джей взял ее за руку.

Она открыла глаза и увидела, что она вышла из тела, а Пи-Джей, держащий ее за руку, – это не Пи-Джей, который оберегает ее посреди клубящегося пара. Пи-Джей, который вел ее за собой по невидимой лестнице в небо, был женщиной. На ней было платье из шкуры оленя, и у нее были тяжелые груди, и пахло от нее, как пахнет от женщины, и разноцветные бусины в волосах тихо позвякивали на ветру. Ее лицо было озарено солнцем.

– Пойдем, – сказал Пи-Джей. – Я по-прежнему твой друг, но теперь я еще и ма'айпотс, священный муж, который и жена тоже. Я хочу показать тебе мир, пока не грянула буря. Тебе надо увидеть его сейчас, потому что, когда буря уляжется, мир может стать совершенно другим. Вполне может так получиться, что ты его не узнаешь.

Следом за ним она поднималась в небо. Теперь их обволакивали облака. Рука об руку они парили в высоких ветрах. Под ними была гора. И два Узла: старый – заброшенный мертвый город, и новый – город иллюзий из обманных фасадов и декораций. И священный круг из камней, который они выкладывали вдвоем. В видении камни светились внутренним светом... что-то они ей напоминали... ночные огни на взлетно-посадочной полосе... она различала людей на съемочной площадке... они были маленькие, как куклы... они готовили сцену большого пожара, зажженного фанатиком-пироманьяком.

А потом она увидела ягуара... дикого зверя... или это был автомобиль? Он обходил-объезжал их священный круг. Периодически он останавливался, и из него выходила женщина в черном. Ее сопровождали прислужник и мужчина в царских одеждах. Каждый раз, когда они выходили, прислужник передавал женщине мешок. Откуда-то леди Хит знала, что в этом мешке – мертвая плоть, которая еще недавно была живой... и она узнала женщину. Это была Симона Арлета.

Но как же она изменилась, Симона! Тогда, в пустыне Мохаве, вокруг нее не было этой ауры зла. Тогда она была обыкновенной женщиной – да, самой обыкновенной, хотя и злой, и себе на уме, и, подобно вампиру, питалась человеческими эмоциями: страхом, печалью, растерянностью. Теперь же Симона стала не просто женщиной. Она приняла на себя атрибуты тьмы – и стала актрисой в великой и вечной драме.

– На небесах идет битва, – тихо проговорила она. – Битва за власть над вселенной... добро и зло... свет и тьма... – Она помнила эти легенды еще из детства. Няня рассказывала ей на ночь такие сказки – когда она была маленькой девочкой лет семи-восьми, – сказки из Рамаяны про странных мифических героев с непроизносимыми именами, которые были непохожи на обычных людей. И вдруг она поняла, почему Пи-Джей принял облик ма'айтопса. Он был как древний пророк Тирезий, миф о котором она проходила на первом курсе на семинарах по мифологии, – он тоже был и мужчиной, и женщиной одновременно. Он был равновесием в напряжении между ин и янь. Он тоже участвовал в вечной драме, которую древние греки называли трагедией.

Пи-Джей взял ее за обе руки и развел их в стороны, и обзор внизу сразу расширился – теперь она видела не только долину Змеиной реки с ее утесами, напоминавшими лунный пейзаж, с отвесными стенами глубоких каньонов, с горами самых причудливых форм... теперь она видела дальше. Гораздо дальше. Она увидела Калифорнию, и свою неубранную квартиру в Лос-Анджелесе, и свою аккуратную и опрятную комнату в общежитии университета... увидела безбрежный океан и даже Бангкок, окутанный туманом, с его древними пагодами и современными небоскребами, которые напоминали гигантских роботов... она увидела весь мир, и на самом краю этого мира – черную тучу, грозившую поглотить его...

– Все так страшно? – спросила она.

– И да, и нет, – отозвался Пи-Джей. – Битва в наших сердцах и война между силами космоса – это одно и то же. Сейчас наступает решающий момент. И нас привели к нему силы, которые нам неподвластны. Ты уже поняла, что тебе предстоит убить деда, правда? Никто, кроме тебя, не сможет его освободить. Для того чтобы выправить его путь, нужна любовь. Но тебе будет трудно его любить, когда ты его увидишь. Тебе надо вспомнить те добрые чувства, что ты питала к нему тогда – в детстве.

– А ты, Пи-Джей? – спросила она. – Когда все закончится, ты тоже освободишься?

– Да... когда все закончится, я больше не буду магом, хранящим мир. Я стану простым индейцем, представителем коренного населения Америки, как это теперь называется, самым обыкновенным художником, который продает свои работы туристам на ярмарках. И я больше не буду бояться, что проснусь в женском теле.

– Покажи мне еще...

И Пи-Джей показал ей звезды, и серое марево, что разделяет галактики, и страну далеко на западе, где великий бизон еще жив, и девять кругов Дантова ада; он рассказал, что все эти миры пересекутся в зеркальном мире, за которым стоит нарожденная тень, темное "я" Тимми Валентайна.

А потом они поцеловались, и Хит почувствовала, как зыбкое тело Пи-Джея вновь обретает плотность. Как исчезают его – ее – груди, и из дымки текучей женственности возникает напрягшийся пенис. И когда Хит открыла глаза, они снова сидели в хижине, наполненной жарким паром, и творимая ими магия была магией земли и небес, дождя и молний.

* * *

• ангел •

Мальчик в зеркале протянул руку и вручил Эйнджелу нож. Кинжал. Эйнджел взвесил его на руке. Судя по виду – старый. На лезвии – корка засохшей крови. Рукоять изукрашена изумрудами, аметистами и рубинами. Этим кинжалом уже убивали. Раньше.

Мальчик в зеркале не отпускал руку Эйнджела. Ему было приятно касаться этого живого тепла.

Тимми сказал:

– Эйнджел. Чего ты хочешь больше всего на свете?

– Наверное, чтобы мне никогда больше не было больно.

– А как ты думаешь, чего мне хочется больше всего на свете?

– Наверное, – сказал Эйнджел, – чтобы тебе стало больно опять.

– И это может случиться, – сказал Тимми. – Битва уже началась. Буря уже сотрясает мир, хотя мир об этом еще не знает. И эпицентр бури – эта съемочная площадка, где искусство и жизнь подражают друг другу в таком сложном взаимодействии, что ткань вселенной рвется и распускается на отдельные нити. Да! А когда мироздание будет разорвано на куски и собрано снова, в нем останутся щели и дыры, через которые мы с тобой и проскользнем. Но за все в мире надо платить. Кровью. И ты это знаешь, правда? Ты знаешь, кого тебе надо будет убить.