Текст книги "Холодные близнецы"
Автор книги: С. Тремейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
С. К. Тремейн
Холодные близнецы
Моим дочерям
S. K. Tremayne
THE ICE TWINS
Copyright © S. K. Tremayne 2015
© Гришин К., перевод на русский язык, 2016
© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2016
От автора
Я хочу поблагодарить Джоэла Франклина и Диди Макгилврэй, Гаса Маклина, Бена Тимберлейка и в особенности Энджел Седжвик – за помощь в работе над этой книгой.
Те, кто бывал на Внутренних Гебридах, сразу же отметят несомненное сходство между выдуманным Эйлен-Торраном и реальным Эйлен-Шона, расположенным возле острова Скай с его живописной деревушкой Айлорнсей. Совпадение отнюдь не случайно – книга была написана отчасти под впечатлением от жизни на этом очаровательном приливном островке в беленом известью домике под самым маяком.
Тем не менее все описанные здесь события и персонажи являются вымышленными.
Отдельное спасибо я хочу сказать Фрэнку Джонсону, Хелен Атсма, Кэйт Стивенсон и Юджину Фёрниссу: без их поддержки и мудрых советов «Холодные близнецы» едва бы появились на свет.
И наконец, я хочу поблагодарить Хивела Дэвиса и Элизабет Догерти, подсказавших мне идею с близнецами, из которой и вырос сюжет этой книги.
1
Между нашими креслами было ровно два ярда. Напротив кресел находился большой стол, а в креслах – как на сеансах семейной терапии – сидели мы. Всю обстановку комнаты я запомнила до мельчайших подробностей. Вдобавок мне на психику давили высоченные незашторенные окна восемнадцатого века с подъемным переплетом: своеобразный двойной портрет темного тусклого лондонского неба.
– Можно включить свет? – спросил мой муж.
Молодой солиситор Эндрю Уокер – адвокат, ведущий подготовку наших документов, – оторвался от бумаг с недовольным видом.
– Да, – ответил он. – Прошу прощения.
Он дотянулся до выключателя на стене, и два торшера залили кабинет желтым светом, а впечатляющие окна тотчас почернели.
Вместо неба я теперь видела свое отражение в стекле: неуверенная, вялая, с плотно сжатыми коленями.
Да кто она вообще такая?
Мое отражение не похоже на меня. Глаза у этой женщины голубые, как и всегда, но взгляд более грустный. Лицо кругловатое, бледное и чересчур худое. Она натуральная блондинка и даже хорошенькая, но все равно какая-то выцветшая и потрепанная – тридцатитрехлетняя женщина, лучшие годы которой остались позади.
Во что она одета?
Потрепанные джинсы, ботинки по прошлогодней моде, лилейно-белый кашемировый джемпер, симпатичный, но поношенный, в катышках от частых стирок. Я внутренне содрогнулась. Надо бы выглядеть получше. Хотя, с другой стороны, для чего? Нам предстоит стандартная беседа с юристом. Которая в корне изменит нашу жизнь.
Приглушенный шум машин за окном напоминал глубокое дыхание беспокойно спящего партнера. Интересно, буду ли я скучать по лондонскому трафику? Нескончаемый белый шум умиротворял меня: прямо как приложения для телефона, которые помогают заснуть, имитируя постоянный звук биения крови в сосудах матки и отдаленную пульсацию материнского сердца.
Мои близняшки слышали точно такие же звуки, когда толкались внутри меня. Я помню, какими они были на второй эхограмме. Они походили на два геральдических символа на гербовом щите – абсолютно одинаковые, они смотрели друг на друга, как два единорога.
Наследодатель. Душеприказчик. Законная доля. Официальное утверждение…
Эндрю Уокер разглагольствовал лекторским тоном: просто заправский профессор, снизошедший до, мягко говоря, туповатых студентов.
Завещатель. Умершая. Наследник. Дети, находящиеся в живых.
Мой муж Энгус вздохнул с еле сдерживаемым нетерпением. Мне знакомы эти вздохи, означающие, что муж устал и вряд ли доволен. Я его вполне понимала, но сочувствовала и юристу. Нелегкая досталась Уокеру задача – сердитый муж, готовый броситься на него с кулаками, размазанная давним горем жена плюс запутанный случай с завещанием. Здесь нужно быть ловкачом. И его манера говорить медленно, тщательно взвешивая каждое слово, – это лишь способ дистанцироваться. А работает он аккуратно – настоящий сапер на минном поле. А может, у юристов своя терминология, как у врачей? Вроде таких, к примеру, заумных фраз: «Дуоденальные гематомы и серозные отнятия, ведущие к фатальному младенческому перитониту».
Мои размышления прервал резкий возглас:
– Мы давно все обдумали!
Энгус успел выпить, что ли? Уж больно голос раздраженный, вот-вот сорвется. После того несчастного случая Энгус постоянно сердился. И разумеется, сильно пил. Но сегодня он более-менее уравновешенный, так что, пожалуй, трезвый.
– Мы бы хотели закончить возню с бумагами до холодов. Вы в курсе?
– Мистер Муркрофт, я вынужден повторить, что Питер Кенвуд в отпуске. Если хотите, мы можем позже договориться о встрече…
Энгус возразил:
– Нет. Мы хотим покончить с этим прямо сейчас.
– Тогда я должен снова просмотреть документы на предмет возможных проблем. Ведь вам не нужна волокита, верно?.. А Питер Кенвуд… он… чувствует…
Я видела, что солиситор колеблется и еще старательнее выбирает выражения, однако следующая фраза получилась натянутой:
– Итак, мистер Муркрофт, Питер считает себя не просто адвокатом, а добрым другом семьи. Ему известны обстоятельства данного дела, кроме того, он был знаком с покойной миссис Кэрнан – вашей бабушкой. Именно поэтому он просил меня удостовериться в том, что вы оба действительно хорошо информированы.
– Мы сами за себя отвечаем.
– Конечно. Но я бы упомянул, что на острове, в принципе, особо не разгуляешься. О комфорте вам придется забыть, – Уокер вздохнул и потупился, будто в этом была виновата его юридическая контора и он хотел избежать потенциальной тяжбы. – Боюсь, что домик смотрителя маяка сейчас не в лучшем состоянии – там много лет никто не жил, да и ремонта там не было. Но здесь написано, что вы вольны его снести и возвести новую постройку.
– Ага. В детстве я частенько бывал на острове. Игрался в приливных озерцах.
– Но, мистер Муркрофт, имеете ли вы представление о реальных условиях выживания на Гебридах? Подобный переезд – весьма рискованный шаг. В связи с наличием приливных заиленных участков территория является труднодоступной, помимо прочего существуют сложности с водоснабжением, отоплением, электричеством, и самое главное – в завещании не упомянуты деньги на…
– Представление полное, полнее некуда.
Возникла пауза. Уокер посмотрел на меня, потом опять на Энгуса:
– Вы продаете свой дом в Лондоне?
Энгус уставился на Уокера.
– Что, простите? А какое это имеет отношение к нашему делу?
Солиситор поджал губы.
– Питер беспокоился в связи… э… с постигшей вас тяжкой утратой… он очень тревожился и…
Энгус покосился на меня, я нерешительно пожала плечами. Энгус наклонился вперед.
– Ладно. Мы продаем дом в Кэмдене.
– Следовательно, в результате сделки у вас появится сумма, достаточная, чтобы восстановить хозяйство на Элле… – Эндрю Уокер нахмурился, пытаясь прочесть текст. – Не могу произнести правильно. Элье…?
– Эйлен-Торран. Это гэльский шотландский. В переводе – Громовой остров. Остров Торран.
– Совершенно верно. И вы надеетесь выручить от продажи вашей лондонской недвижимости сумму, которой хватит для ремонта домика смотрителя маяка на Торране?
Я чувствовала, что мне надо присоединиться к разговору. Должна же я хоть что-нибудь сказать, а то в бой рвался пока лишь Энгус. Но молчание окутывало меня, как теплый кокон. Зачем мне говорить? Вот моя фишка – я всегда была тихой и замкнутой, а Энгуса это раздражало уже несколько лет. О чем ты думаешь? Расскажи мне. Почему только я говорю? В ответ я обычно пожимала плечами и отворачивалась, потому что порой молчание бывает гораздо красноречивей, чем слова.
И теперь я опять взялась за свое. Сижу и слушаю своего мужа.
– У нас есть две закладные на дом в Кэмдене. Я потерял работу, и мы находимся в бедственном положении, но пару фунтов мы выручим.
– А покупатель?
– Тянет с подписыванием чека. – Энгус явно пытался сдерживать гнев. – Смотрите. Моя бабушка в завещании отписала остров на нас с братом. Да?
– Да, конечно.
– Мой брат сделал широкий жест и отказался от острова. Так? Моя мать в доме престарелых. В итоге получается, что остров принадлежит мне, моей жене и дочери. Я прав?
Дочери. Одной.
– Да.
– Ясно? Мы хотим переехать. Очень хотим. Да, есть затруднения, и домишко на острове разрушается. Но мы справимся. По крайней мере, мы попытаемся. У нас случались и более трудные времена, – заключил Энгус и опустился в кресло.
Я внимательно смотрела на мужа.
Даже если бы мы познакомились впервые только сейчас, его привлекательность сразила бы меня наповал. Высокий, энергичный, с приятной трехдневной щетиной. Моложавый для четвертого десятка. Темноглазый, мужественный, талантливый.
Раньше Энгус тоже предпочитал небритость, и мне понравилось, как темная поросль подчеркивает его линию подбородка. Я почти не встречала людей, к которым так подходило бы слово «классный», а Энгус был одним из них. Столкнулись мы в Ковент-Гардене, в шумной забегаловке с испанской кухней – тапас и тому подобная экзотика.
Они с друзьями сидели неподалеку от барной стойки, всем лет по двадцать пять. Энгус смеялся. Наша компания расположилась за соседним столиком, и мы уже выпили достаточно «Риохи».
Один из парней отпустил в наш адрес остроумную шутку, кто-то из нас не остался в долгу и ответил. Вскоре наши компании смешались, мы постоянно пересаживались, сдвигались, хохотали и знакомились: это Зоя, Саша, Алекс, Имоджин, Мередит…
А это Энгус Муркрофт. Привет тебе, Сара Милвертон! Он из Шотландии, ему двадцать шесть, а ей – двадцать три, она наполовину англичанка, наполовину американка. Теперь вы пойдете по жизни рука об руку, разделяя вместе и радости, и горести.
Шум транспорта за окном усилился – час пик. Я очнулась от грез. Эндрю Уокер давал Энгусу на подпись очередные документы. О да, мне хорошо знакома данная процедура – за последний год мы подписали бесконечное количество бумаг! И каждая из них была связана с нашим горем.
Согнувшись над столом, Энгус царапал свое имя, ладони мужа казались огромными по сравнению с ручкой. Я посмотрела на желтую стену, где висела картинка, изображающая Старый Лондонский Мост. Я хотела еще повспоминать, чтобы отвлечься, – об Энгусе, о себе, о нашей первой ночи.
Я помню все подробности того вечера. От музыки – мексиканской сальсы – до не очень вкусных тапас: обжигающих язык красных «пататас бравас» с белой спаржей в уксусе. Постепенно наша ватага начала расходиться – кое-кто ужасно хотел спать, а некоторые боялись опоздать на метро. Наверное, они чувствовали, насколько мы с Энгусом подходим друг другу и что это – не банальный флирт в пятницу вечером.
Как просто все тогда произошло! Как бы сложилась моя жизнь, если бы мы заняли дальний столик или пошли в другой кабак? Но мы выбрали тот самый бар, тот самый столик и тот самый вечер. К полуночи подле меня околачивался долговязый парень – Энгус Муркрофт. Мы сидели рядышком, и он сообщил мне о себе то, что считал нужным. Он архитектор, шотландец, и он одинок. Потом он рассказал мне заумный анекдот, и я сперва вообще не поняла, в чем вся соль. Только через минуту я засмеялась и поймала его взгляд – серьезный и вопросительный.
Я посмотрела на Энгуса в упор. У него были темно-карие глаза, волнистые густые черные волосы, ровные белые зубы, красные губы и щетина. Я уже знала свой ответ. «Да».
Спустя два часа мы пьяно целовались на углу Ковент-Гарден-пьяцца под одобрительным взглядом луны. Я помню, как мы обнимались, как блестели мокрые от дождя булыжники мостовой, помню прохладную сладость вечернего воздуха. В ту же ночь мы переспали.
Примерно через год мы поженились. После двух лет брака у нас появились дочки – похожие как две капли воды однояйцевые близняшки. А теперь из них осталась только одна.
Боль поднялась во мне удушливой волной. Может, засунуть в рот кулак, чтобы не затрясло? Когда же это пройдет? А если никогда? Похоже на боевое ранение – осколок шрапнели, спрятанный глубоко под кожей, прокладывает себе путь на поверхность годами.
Значит, надо открыть рот, чтобы подавить боль и угомонить мысли. Я просидела в офисе полчаса – послушная и безмолвная кукла или пуританская домохозяйка. Я слишком часто предоставляла Энгусу право вести разговор, он компенсировал мою молчаливость, но хватит мне молчать.
– Если мы отремонтируем постройки на острове, то он будет стоить миллион.
Мужчины повернулись ко мне: обалдеть, оно разговаривает!
– Там даже вид из окна стоит миллион фунтов, – продолжила я. – Оттуда видно пролив Слейт и Нойдарт.
Я всегда стараюсь произносить это слово правильно: пишем «Слит», но говорим «Слейт». Я тщательно изучила лингвистический вопрос, перелопатив добрую половину Гугла.
Эндрю вежливо улыбнулся.
– Эээ… вы бывали там, миссис Муркрофт?
Я залилась краской, но и черт с ней.
– Нет, но я видела фотографии и читала книги – один из лучших видов в Шотландии открывается именно с нашего острова. Нашего будущего острова, – поправилась я.
– Да. Однако…
– На материке, в деревне Орнсей, есть домик. Он находится в полумиле от Торрана, – я быстро сверилась с заранее сохраненным на телефоне файлом, хотя вызубрила информацию наизусть. – Пятнадцатого января нынешнего года его продали за семьсот пятьдесят. В доме – четыре спальни, вокруг разбит красивый сад, комнаты просторные. Приятное жилище, хоть и не особняк. Но из окон – шикарный вид на пролив – вот за него-то семьсот пятьдесят штук и заплатили.
Энгус одобрительно кивнул и включился в беседу.
– Именно! Если мы тоже сделаем ремонт, у нас будет пять спален. На самом деле участок большой – целый акр, и мы можем выручить миллион. Легко.
– Хорошо, мистер Муркрофт. Сейчас дом стоит пятьдесят тысяч, но, согласен с вами, такая возможность есть.
Юрист вымученно улыбнулся. Мне стало интересно, отчего он с таким скепсисом относится к нашему переезду на Торран? Он знает что-то особенное? И какова реальная позиция Питера Кенвуда? Может, они хотят продать остров сами? Это не лишено смысла. Кенвуд знает остров Торран как облупленный, является доверенным лицом бабушки Энгуса и осведомлен о всех краеугольных камнях, в том числе и о потенциальной стоимости дома после ремонта.
Действительно ли они такое задумали? Если да, то это было бы элементарно! Тогда им следует просто дождаться, когда бабушка Энгуса умрет, и малость надавить на наследников – на пришибленную бедой парочку, что до сих пор не оправилась от смерти ребенка и увязла в денежных затруднениях. Предложить им сотню тысяч – вдвое больше, чем стоимость домишки, корчить из себя благородных и понимающих и сердечно, но грустно улыбаться. Вам сейчас тяжко, но мы поможем справиться с бедой – распишитесь вот здесь…
Ну а дальнейшее – вообще пустяки: нужно пригнать на Скай автобус, набитый польскими строителями, дать им несколько сотен, и через год можно будет пожинать плоды своих усилий.
Продается чудесный участок с домом, расположенный на острове в знаменитом проливе Слейт. Стоимость 1,25 миллиона фунтов с торгом…
Неужели они планировали нечто подобное? Эндрю Уокер пристально посмотрел на меня, и я почувствовала себя неловко. Возможно, я несправедлива к конторе «Кенвуд и партнеры». Хотя я им остров не отдам – это мой единственный выход, реальный способ сбежать от горечи воспоминаний, от всех старых сомнений и давнишних долгов.
Я так мечтала об этом! Устроившись на кухне в три часа ночи, разглядывая фотографии на светящемся экране ноутбука. Кирсти посапывала в своей кроватке, спал и Энгус, одурманенный скотчем, а я любовалась на дивные пейзажи острова Эйлен-Торран и залива Слейт. Я буквально растворялась в красоте Внутренних Гебридов, и у меня голова шла кругом от этого «чудесного участка с домом»…
– Отлично. Осталась еще пара подписей, – заявил Эндрю Уокер.
– И мы свободны?
Многозначительная пауза.
– Да.
Спустя пятнадцать минут мы с Энгусом покинули желтый офис и через красный холл попали на улицу, в сырой октябрьский вечер. Бедфорд-сквер, Блумсбери.
Завизированные бумаги лежали в рюкзаке Энгуса. Остров принадлежал нам. Мир изменился. Я глазела по сторонам, и мое настроение улучшалось.
По Гауэр-стрит ехали красные автобусы, изо всех окон – и верхних и нижних – смотрели бледные лица.
Энгус взял меня за руку:
– Ты молодец.
– Что?
– Ты здорово вклинилась в разговор. Как раз вовремя. Я думал, что сейчас заеду ему в челюсть.
– И вдруг я пришла тебе на помощь, – мы обменялись многозначительными взглядами. – Но ведь мы это сделали, разве не так?
Энгус хмыкнул.
– Да, дорогая, – он поднял воротник, защищаясь от дождя. – Но, Сара, я хочу еще раз тебя спросить: ты точно хочешь переехать?
Я поморщилась. Он продолжал:
– Да, знаю. Но ты действительно считаешь, что мы сделали правильно? Тебе хочется бросить нашу лондонскую жизнь? – он показал на вереницу лондонских такси, флуоресцентно подсвечивающих дождевые капли. – На Скае всегда очень тихо.
– Как говорится, если тебе надоел Лондон, тебе надоел дождь, – произнесла я.
Энгус рассмеялся и наклонился ко мне. Его карие глаза искали мой взгляд, вероятно, его губы искали мои. Я нежно погладила его по щеке и поцеловала щетину на подбородке. Я вдохнула его запах. От него не пахло виски, от него пахло Энгусом, мылом и особенным мужским запахом. Человек, которого я любила, чистый и надежный. Я люблю его и буду любить всегда.
Возможно, сегодня ночью у нас будет секс, впервые за много недель. Неужели мы наконец-то пережили это? Ведь горе не может длиться целую вечность.
Мы шли по улице, взявшись за руки. Энгус крепко держал мою ладонь. С некоторых пор он часто держал меня за руку: и когда я молча плакала каждую ночь, и во время жутких похорон Лидии – от начала до конца – от «Аз есмь воскресение и жизнь» и до самого «Всегда пребудет с нами».
Аминь.
– На метро или на автобусе?
– Метро, – ответила я. – Быстрее будет. Хочу поскорее сообщить Кирсти хорошие новости.
– Надеюсь, они окажутся для нее именно такими.
Я посмотрела на мужа.
Нет, я не могу позволить себе сомнений. Если я остановлюсь и задумаюсь, мои опасения усилятся, захлестнут меня с головой, и мы застрянем в нашей тоске навсегда.
На одном дыхании я выпалила:
– Энгус, я уверена, что да. Ей должно понравиться. У нас будет собственный маяк, свежий воздух, олени, дельфины…
– Имей в виду, что фотки, которые ты видела, сделаны в основном летом, при ярком солнце. А там не всегда такая погода. Зимой на острове мрачно.
– Значит, в январе и феврале мы… как бы получше сказать… окопаемся и будем защищаться. Тоже приключение.
Мы добрались до станции. На ступени подземки накатывала черная волна людей, их одежда лоснилась от влаги, лондонское метро глотало пассажиров. Я обернулась и быстро окинула взглядом затянутую туманом Нью Оксфорд-Стрит. Осенний туман в Блумсбери – как призрак, видимое напоминание о том, что когда-то в Средние века здесь были болота. Я где-то о них читала.
Я вообще много читаю.
– Вперед!
Я схватила руку Энгуса, и, сцепившись пальцами, мы спустились в метро и преодолели три остановки. В городе наступил час пик, и толпа притиснула нас друг к дружке вплотную. На «Морнингтон Кресент» мы втиснулись в дребезжащий лифт, и когда вновь очутились на поверхности, мы почти бежали.
– Эй! – засмеялся Энгус. – У нас что – Олимпиада?
– Я хочу поскорей рассказать нашей дочери!
И я действительно хочу, правда-правда! Я поведаю моей живой доченьке замечательные новости, ну, по крайней мере, приятные – пусть хоть что-то вселит в нее отраду и надежду. Сегодня, четырнадцать месяцев назад, погибла Лидия – ее сестра-близнец. Я до сих пор легко могу подсчитать, сколько времени с тех пор прошло, и как же я ненавижу себя за это! Четырнадцать месяцев – год с лишним сплошных мучений и боли для маленькой Кирсти. Мне не понять ее страданий – ведь Кирсти потеряла свою копию, свое второе «я». Четырнадцать месяцев назад она замкнулась в себе, ушла в полную изоляцию, но теперь я смогу вытащить ее!
Чистый воздух, горы, заливы, а через пролив видно Нойдарт.
Я спешу к дверям белого дома, который мы никогда не сможем позволить себе купить. Он уже нам не по средствам.
В дверях застыла Имоджин. Здесь пахнет детским ужином, стиркой и только что сваренным кофе. Как приятно! Я буду немного скучать по домашним запахам. Может быть.
– Имми, спасибо, что присмотрела за ней.
– Ой, ладно тебе. Заходите. Как дела? Вы подписали?
– Да, Имми! Мы переезжаем!
Имоджин хлопает в ладоши: моя умная, элегантная, темноволосая подруга со времен колледжа. Она обнимает меня, и я со смехом высвобождаюсь.
– Она пока ничего не знает, мне нужно ей рассказать!
Имоджин лукаво прищуривается:
– Она у себя в комнате со «Слабаком».
– Что?
– Книжку читает!
В два счета я пересекла холл, взлетела вверх по лестнице и замерла перед дверью с надписями «Здесь живет Кирсти» и «Стучите». Надписи сделаны из отдельных букв, неуклюже вырезанных из глянцевых журналов. Как меня просили, я постучала.
В ответ я услышала вялое «Ммм-ммм», что заменяет Кирсти «Входите».
Я толкнула створку. Моя семилетняя дочь сидела на полу, скрестив ноги и уткнув в книгу веснушчатый носик. На ней была школьная форма – черные брюки и белая рубашка-поло. Воплощенная невинность, и при этом воплощенное одиночество. Внутри меня все задрожало от любви и печали. Я хотела помочь ей забыть потерю, наполнить ее жизнь радостью, хотела сделать все, что в моих силах.
– Кирсти…
Она не ответила, поглощенная чтением. С ней бывает. Заиграется и не разговаривает, только «ммм…». И в последний год все чаще и чаще.
– Кирсти. Муми-тролль. Незабудка.
Она подняла голову и взглянула на меня голубыми глазами. Моими глазами, только более яркими. Как небо Гебрид. А еще у нее очень светлые волосы, практически белые.
– Ма?..
– У меня есть новости, Кирсти. Хорошие. Просто превосходные.
Я уселась на пол рядом с Кирсти. Вокруг нее были разложены игрушки – ее пингвинчики, Лепа – плюшевый леопард и Кукла с Одной Рукой. Я с жаром выложила Кирсти все. Что мы переезжаем на Эйлен-Торран, и теперь у нас будет совсем другая жизнь. Мы начнем все заново, и на нашем собственном острове всегда будет чудесно и здорово – мы будем просыпаться под звуки прибоя…
Пока я говорила, Кирсти смотрела на меня, почти не моргая, вбирая в себя информацию. Она апатично, как в трансе, выслушала меня, не сказав ни слова, возвращая мне мою молчаливость. Под конец она кивнула и вяло улыбнулась. Вероятно, она озадачена. В комнате стало тихо, я выдохлась.
– И что ты думаешь? – спросила я. – Как тебе такая идея? Мы переедем на остров! Наш остров! Правда, классно?
Кирсти пожала плечами, уткнулась в книжку, затем закрыла ее, снова подняла взгляд на меня и произнесла:
– Мамочка, почему ты все время зовешь меня Кирсти?
Я сглотнула. Тишина звенела в ушах.
– Прости, дорогая. Что? – выдавила я.
– Почему ты называешь меня Кирсти, ма? Кирсти нет. Мама, Кирсти умерла, я Лидия.
