Текст книги "Холодные близнецы"
Автор книги: С. Тремейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
6
Следующие пять дней прошли в работе, у меня не было времени отдышаться, да и подолгу раздумывать – тоже. Дом оказался в кошмарном состоянии, и лишь Бог знает, что здесь было до того, как Энгус «навел порядок» перед нашим приездом.
Базовая конструкция нашего жилья на Торране вполне симпатична. Два островерхих белых коттеджа построены в тысяча восемьсот восьмидесятые отцом Роберта Льюиса Стивенсона и объединены в середине двадцатого века в один большой дом. Но обследование комнат, проведенное в первый же час, ясно показало, что с тех пор никто тут всерьез не жил.
Кухня – вообще нечто неописуемое: холодильник изнутри покрылся черной плесенью. Надо его выкинуть. Плитой можно пользоваться, но она загажена до умопомрачения – с самого полудня и до заката в День Первый я возилась с ней, стоя на коленях, пока они не заболели, но когда стемнело – увы, очень рано – я отчистила лишь половину. А мне предстояла еще и раковина – глубокая, керамическая, которая пахла так, будто в ней разделывали морских птиц.
Хотя в общем-то сама кухня выглядит немного лучше. Из кранов над раковиной течет мутная невкусная вода: Энгус забыл сказать мне, что вода идет к нам с материка по пластиковой трубе, и при отливе трубу на дамбе даже видно. Она протекает, и из окна я могу разглядеть эти протечки – из трубы с шипением брызгают жизнерадостные фонтанчики, говоря небу «привет».
Хотя мы каждый раз кипятим воду, рыбный привкус чувствуется повсюду. Поэтому наша главная задача – починить водопровод, мы не можем постоянно горбатиться, таская бутилированную воду из супермаркета «Ко-оп» в Бродфорде, тратя силы и деньги. Пропускать воду через фильтр или очищать при помощи таблеток – слишком сложно и долго, в качестве постоянного решения это не подойдет. Но как нам выманить на наш остров водопроводчиков – для того, чтобы помочь троим людям, которые зачем-то решили уехать на абсурдно отдаленный островок в холодном море?
Может, когда водопроводная компания в конце концов явится к нам на помощь, они заодно сжалятся над нами и помогут избавиться от крыс?
Крысы стали моим кошмаром наяву. Когда я сплю, они будят меня – царапаются в стенах, играют, кувыркаются, пляшут и громко пищат. Из-за них нам приходится хранить еду в проволочных корзинах, подвешенных на толстой металлической проволоке для сушки белья.
Я бы убрала пищу в кухонные шкафы, но они сырые и прогнившие. Когда я впервые открыла дверцу буфета, то нашла там только плесень, грязь и пустоту. Ну и маленький белый хрупкий скелетик землеройки, лежавший точно посередине полки.
Он был похож на симпатичный музейный экспонат из коллекции антиквара: странный, изящный и удивительный. Я попросила Энгуса выкинуть его в море.
Сегодня – День Пятый, и я сижу здесь совсем одна, грязная и уставшая, посреди сгущающейся темноты при свете лампочки и позволяю ароматным пылающим дровам трещать впустую. Я люблю смотреть на умирающие языки пламени. Энгус храпит в нашей спальне на старой постели с деревянным каркасом, он зовет ее «Адмиральская кровать», и я не знаю, почему. Моя дочка тоже спит у себя в комнате со своим замечательным ночником – в другом конце дома.
Огонь выплюнул огромную искру на ковер. Я даже не пошевельнулась, ведь ковер – хоть и турецкий – настолько сырой, что не загорится. Я примостила на колене блокнот и начала сочинять список Важных Дел. Он уже длинный до безобразия, а я все еще строчу в полумраке.
Нам нужна лодка. Энгус каждый день общается с потенциальными продавцами, но они ломят несусветно дорогую цену. А покупать дешевую скорлупку, которая может в любой момент затонуть, нельзя.
Еще нам надо починить телефон: в столовой на приставном столике стоит черный аппарат шестидесятых годов в бакелитовом корпусе, он весь заляпан краской, и на днище у него подпалины. Думаю, что в свое время его водрузили на раскаленную печь. Возможно, тогда нежданные гости острова Торран напились в хлам, пытаясь защититься от ветра и забыть о крысах.
Но как это не объясняй, а телефонная трубка шипит и трещит, как оголтелая. Я едва могу разобрать, что говорят на другом конце провода. Боюсь, что повреждена сама линия – разъело морской водой. Похоже, покупкой нового телефона теперь не отделаешься. Интернета на острове, разумеется, нет, и сотовый не ловит. Изоляция полнейшая.
И что мне делать?
Закончить список.
Дом смотрителя маяка скрипит, сотрясаясь под не такими уж и сильными порывами ветра с пролива Слейт. Я слушаю треск пламени, в котором неохотно прогорают просоленные дрова. Вся моя одежда пропахла дымом.
Что у нас дальше в списке? Мы еще не распаковали посуду и стекло. Джош, Энгус и грузчики с большим трудом переправили ее в коробках, и так они до сих пор и пылятся, а мы пьем красное вино из баночек из-под варенья.
Я подчеркнула слово «коробки» и огляделась по сторонам.
Кое-где на стенах нарисованы жутковатые картинки: танцоры, русалки, шотландские воины, скорее всего, их намалевали «временные жильцы», которые незаконно обитали в доме из года в год. От граффити тоже надо непременно избавиться. Дровяной чулан позади кухни еще хуже – там царит вековой беспорядок, с этим пусть разбирается Гас. Просторный сарай на улице почти развалился и загажен чайками, а чтобы привести в порядок обнесенный стеной садик, потребуются годы – он завален камнями и водорослями.
Так, еще туалет. Он рядом с ванной, и к бачку приклеена картонка, на которой старческим почерком бабушки Энгуса написано: «Пожалуйста, положите камень обратно, чтобы не пахло хорьком».
Я продолжаю список Важных Дел: «Починить туалет», потом дописываю «Уничтожить хорька».
Закончив писать, я слегка улыбаюсь.
Несмотря на хаос, мне все равно нравится на Торране. Это отголосок, предвкушение нашей будущей радости. Да, сейчас все только еще на стадии проекта, работы много, ее масштабы слегка пугают, но грандиозные планы наполняют мою душу надеждой и помогают мне собраться с силами. Я знаю точно, чем буду заниматься в течение тридцати месяцев – превращать ужасное жилище в симпатичный дом. Оживлять мертвеца.
Другого выбора у меня нет, мне просто придется пройти через это, и я с энтузиазмом подчиняюсь обстоятельствам.
Помимо минусов в доме есть и серьезные плюсы. В двух больших спальнях и в гостиной можно жить – стены оштукатурены, радиаторы отопления работают. Позже можно будет обновить и другие спальни, и буфетную. Места здесь много.
И еще мне нравится маяк, особенно по ночам. Он мигает, по моим подсчетам, каждые девять секунд, но не настолько ярко, чтобы я проснулась. На самом деле он даже помогает мне уснуть, как метроном, как ровное биение материнского сердца.
И последнее, но самое важное – отсюда открываются шикарные виды. Пусть я уже видела их на фотографиях, все равно это – восхитительно. Иногда от здешних пейзажей у меня просто дух захватывает.
Порой я стою как вкопанная с малярной кистью в руке, с открытой банкой краски под ногами и молча – минут по двадцать – смотрю на то, как солнечные лучи падают на рыжевато-коричневые горы, заливая темные скалы золотом. В такие моменты время останавливается, только облака лениво плывут над снежными вершинами Нойдарта: Сгурр-нан-Ягалтом, Сгурр-а’Хоре-Вети, Фрух Бэнем.
Ручка в руке, блокнот на коленях, я пишу диковинные названия.
Сгурр-нан-Ягалт, Сгурр-а’Хоре-Вети, Фрух Бэнь.
Вот чему меня научил Энгус. Очаровательные гэльские слова – просоленные близостью моря, легкие и текучие, они впадают в культуру, как быстрые речки, текущие с гор Куллин, в Коруиск. Ночью мы пили виски, Энгус показывал мне на карте гэльские названия, и я повторяла за ним таинственные гласные и согласные. Мы с мужем тихо смеялись и прижимались друг к дружке под одеялом. С обоюдной нежностью.
А сейчас Энгус спит в нашей кровати, и я стремлюсь составить ему компанию. Но прежде – последний раз на сегодня – я вновь пишу названия гор, будто это магические заклинания, которые защитят нашу маленькую семью. Муркрофтов, которые живут одни-одинешеньки на своем острове с серебристыми пляжами и любопытными тюленями.
Ручка валится из рук, я чувствую, что клюю носом и вот-вот засну, меня накрывает приятная усталость, которая всегда приходит после тяжелого физического труда.
Но меня будят.
– Мам… Мама?
Приглушенный расстоянием и дверями голосок окликает меня.
– Мама! Ма-ма!
Очередной кошмар? Я отбросила блокнот и нащупала фонарик, включила его и через темный холл прошла в ее комнату.
Дверь закрыта. Во сне говорит, что ли?
– Мама…
Ее голос звучит странно. На миг я совершенно по-глупому замерла перед дверью. Я не хотела входить.
Мне стало страшно.
Абсурд, конечно, но мое сердце в панике затрепетало. Я не могу войти в комнату собственной дочери? Меня что-то останавливало, как будто там затаилось некое зло. Меня охватил детский страх, как в фильмах ужасов. Монстры под кроватью и в шкафу. Нет, в комнате – моя дочь, и вполне возможно, что она улыбается, как тогда в машине. Улыбается, чтобы меня пристыдить. Она пытается наказать меня. Ты позволила моей сестре умереть, потому что тебя не было с нами.
Что за бессмыслица! Во мне опять пробуждаются воспоминания, как мой отец орал на мать. Когда его карьера пошла на спад, он стал часто кричать, и мать съеживалась от его воплей. Я слышала все через дверь, и мне казалось, что там ругаются злые чудовища, что там гремит гром.
С тех пор меня нервируют закрытые двери.
Так. Хватит. Я сейчас – не самая лучшая мать.
Собрав волю в кулак, я повернула ручку и шагнула через порог, вглядываясь в царящий в комнате полумрак.
От увиденного все мои страхи мгновенно разлетелись: Кирсти сидела на постели и совсем не улыбалась – слезы заливали ее личико. Но что случилось? Ночник у нее хоть и слабо, но еще горит. Что стряслось?
– Деточка, детка! Что с тобой? В чем дело?
Я присела на кровать и крепко обняла ее, несколько минут я ее укачивала, пока она тихо плакала, а потом она замолчала с измученным видом.
Да, ей, вероятно, приснился кошмар. Она еще всхлипывала, но уже реже, и море вторило ее всхлипам. Снаружи до меня доносился тоскливый и тревожный шум волн. Вдохи и выдохи. Кто оставил окно открытым? Видать, Энгус – у него пунктик насчет свежего воздуха.
Постепенно моя малютка замолчала. Я заключила ее лицо в ладони, ощущая под пальцами теплые мокрые слезы.
– Ну, милая, что с тобой? Опять плохой сон?
Моя малышка отрицательно покачала головой, придушенно всхлипнула, покачала головой и показала на что-то пальцем.
На простыне лежала распечатанная на принтере большая фотография. Я подняла ее – и мое сердце заныло от боли. Снимок был не самого лучшего качества, да еще и выведен на принтер, но несмотря на это, я смогла различить все детали. Жизнерадостная фотография – снята, наверное, за год до несчастного случая: на ней Кирсти и Лидия в Девоне, на пляже в Инстоу. На девочках одинаковые розовые толстовки из Леголенда[6]6
Леголенд – сеть детских тематических парков развлечений, практически полностью построенных из элементов конструктора «LEGO», первый из которых был открыт в 1968 году в Дании. В настоящее время таких парков шесть. Парки разбиты на тематические зоны. «Долина Дупло» («Мир Дупло», «Дуплоленд») – зона для самых маленьких.
[Закрыть] с надписью «Долина Дупло», в руках – ведерки и лопаточки. Близняшки улыбаются и смотрят прямо в камеру моего телефона, хотя и щурятся от солнца.
Скорбь обрушилась на меня нескончаемым водопадом, коричневым от кислых торфяников.
– Кирсти, где ты ее взяла?
Она ничего не сказала. Я растерялась. Мы с Энгусом еще давно решили спрятать от дочки старые фотографии. Может, она нашла ее в нераспакованных коробках?
Я взглянула на фото, стараясь пренебречь бушующей внутри меня печалью. Но это очень трудно. Близняшки выглядели абсолютно счастливыми друг с дружкой. Две сестрички, освещенные ярким солнцем, две самые близкие в мире родственницы.
Внезапно я поняла, что моя оставшаяся в живых дочь просто-напросто осиротела.
Кирсти в своей мягкой розовой пижаме выскользнула из-под моей руки, выдернула у меня фотографию и повернула ее ко мне в слабом свете ночника:
– Мама, кто тут я?
– Что, дорогая?
– Кто тут я, мам? Где тут я?
Господи Всеблагой, помоги мне это вынести – мне нечего ей ответить. Я действительно не знаю. Мне не понять, кто есть кто, у девочек на фотографии нет никаких знаков отличия. Значит, нужно врать ей? А что, если я неверно истолковала ее слова?
Кирсти ждет. Я ничего не могу сказать: лишь бормочу ласковые утешительные фразы, отчаянно стараясь придумать ложь во спасение. Но отсутствие внятного ответа делает все только хуже.
Какую-то секунду Кирсти напряженно смотрит на меня и начинает рыдать. Она падает на кровать и молотит по ней кулаками, как двухлетний ребенок в припадке гнева. Ее крики и стенания вызывают ужас и жалость, но я четко разбираю:
– Мама, мама, мама, кто я?!
7
Я успокаивала дочь целый час. Я утешала ее до тех пор, пока она не заснула, прижимая к себе плюшевого Лепу так крепко, будто пыталась его задушить. Но теперь не могла заснуть я сама. Шесть унылых часов я провалялась с открытыми глазами рядом с похрапывающим Энгусом, расстроенная и злая, раздумывая над вопросом Кирсти.
Кто я?
Каково это – не знать, кто ты? Не знать, который «я» жив, а который мертв?
К семи утра я озверела, вскочила с измятой постели и по злосчастному телефону позвонила Джошу. Зевая, он согласился отвезти меня в слабом свете утра на лодке с острова к автопарковке возле «Селки», раз уж нам с приливом не повезло. Когда я положила трубку, в столовую ввалился сонный Энгус и, зевая, засыпал меня вопросами. Почему ты звонишь Джошу? Куда ты так рано собралась? Зевок. Что вообще происходит?
Я попробовала ответить, но у меня ком подкатил к горлу. Я не хотела говорить ему правду, по крайней мере, сейчас – слишком уж все жутко. Может быть, я осмелюсь признаться ему позже, когда молчать не получится – и поэтому я соврала. А может, мне надо было лгать ему раньше – еще в Лондоне. Наверное, мне следовало соврать ему о моей давней интрижке. Ведь тогда я, вероятно, нанесла непоправимый удар по нашему браку – такой сильный, что мы до сих пор не можем восстановить его полностью. Однако сейчас у меня не было времени обвинять себя. В итоге я объяснила, что мне надо ехать в Глазго, найти одну статью, меня просила об этом Имоджин, и я согласилась. Ведь нам нужны деньги, не так ли? Кроме того, я сказала, что Кирсти опять видела кошмар и за ней надо особо присматривать в мое отсутствие.
Кошмар. Всего-навсего.
Примитивная ложь, но Энгус вроде бы поверил.
Джош приплыл на лодке, продирая глаза. Мы двинулись вдоль Салмадейра в Орнсей. Я взбежала по ступенькам пирса, прыгнула в машину и с безумной скоростью помчалась в Глазго – из Кайла в Форт-Уильям, в центр города, взывая по пути к благосклонности Имоджин. Она знакома с Малькольмом Келлавеем – одним из лучших детских психиатров Шотландии. Еще месяц назад я читала статью Имоджин про современное материнство, где она очень его хвалила. А теперь мне была нужна ее помощь.
– Запиши меня к нему! Прямо сейчас!
– Что-что?
– Имми, прошу тебя!
Перед моими глазами раскинулась голая равнина Раннох-Мур. Одна моя рука – на руле, в другой зажат мобильник. Думаю, что в округе нет полицейских и никто не арестует меня за невнимательное вождение. Маленькие озера блестят под лучами солнца, как нечищеное серебро.
– Имми, пожалуйста. Мне срочно нужно.
– Ладно. Я попробую. Он тебе перезвонит из офиса. Но… хм… Сара, ты точно в порядке?
– Что?
– Сара, ты знаешь, о чем я.
– Имоджин!
Как и положено близкой подруге, которая была все время со мной, она поняла меня, перестала задавать вопросы и выполнила мою просьбу. Мне перезвонили из офиса Келлавея, когда я еще ехала, – он согласился принять меня через четыре часа.
Имоджин, спасибо тебе.
И вот я уже в Глазго, в офисе Келлавея на Джордж-стрит. Доктор Малькольм Келлавей, психиатр, сидит в вертящемся кожаном кресле за аскетичным металлическим столом – ладони сложены вместе в молитвенном жесте, подбородок лежит на указательных пальцах.
Он снова спрашивает меня:
– Вы действительно уверены, что в тот вечер в Девоне могли допустить ошибку?
– Я не знаю. Нет. Да. Не знаю.
Воцаряется тишина.
Небо над Глазго начинает темнеть, а времени только половина третьего.
– Хорошо. Давайте обратимся к фактам.
И он опять начинает меня обо всем расспрашивать. Обстоятельства дела, имеющиеся в наличии данные, смерть моей дочери, возможное помешательство оставшегося в живых ребенка.
Я слушаю его речь и смотрю в квадратное окно с гранитными черными подоконниками. В небе бурлит водоворот из клубящихся облаков. Глазго. Зимой этот город с его викторианской суровостью отвратителен до тошноты, прямо-таки сатанинский. Зачем я сюда приехала?
Келлавей задает очередной вопрос.
– Что именно вы обсуждали с мужем, миссис Муркрофт?
– Почти ничего.
– А почему?
– Ну, я боюсь еще сильнее испортить дело. Я имею в виду, пока я сама во всем не разберусь.
Меня одолевают сомнения. Что я здесь делаю? Какой в этом смысл? Малькольм Келлавей – мужчина средних лет, но до сих пор носит джинсы, из-за которых выглядит несолидно. У него вялые жесты, которые меня раздражают, водолазка с закатанным воротом и очки без оправы с идеально круглыми линзами, похожими на две буквы «о». Что он может такого знать о моей дочери, чего не знаю я? Чего он может мне рассказать такое, чего я не могу сказать сама?
Он таращится на меня через очки и говорит:
– Миссис Муркрофт, вероятно, есть смысл собрать дополнительную информацию, которая позже нам пригодится.
– Хорошо.
– Начнем сначала. Утром, поговорив с вами, я провел небольшое исследование и проконсультировался с коллегами из Королевской больницы. К сожалению, как я и подозревал, надежного способа различить однояйцевых близнецов не существует, особенно в вашей уникальной ситуации.
Я удивилась.
– А ДНК?
– Боюсь, что нет. Даже если бы мы располагали… – Он поморщился, на секунду умолк и продолжил: – Образцами тканей вашей погибшей дочери, стандартные тесты ДНК не покажут определенной разницы. Однояйцевые близнецы действительно абсолютно одинаковы – и внешне, и генетически. Данная проблема актуальна и для полицейских – бывают случаи, когда близнецы избегали наказания за преступления, поскольку полиция не могла определить, кто из подозреваемых совершил то или иное деяние, а уж у них-то имелись образцы ДНК с места преступления.
– А отпечатки пальцев? Они же разные?
– Да, иногда имеется разница в отпечатках пальцев и отпечатках ног, даже у идентичных близнецов, но ваша дочь… Вы ведь ее кремировали?
– Да.
– И ни у одной из девочек не брали отпечатков пальцев?
– Нет.
– Вот в чем состоит главная проблема.
Он неожиданно глубоко вздохнул, подошел к окну и посмотрел на огни включившихся уличных фонарей. В три часа дня.
– Знаете, миссис Муркрофт, если бы обе дочери были живы, тогда у нас нашлось бы множество способов различить их, к примеру по рисунку кровеносных сосудов на лице, по термографии… Но одна из них мертва, и вы хотите провести исследование постфактум… Это практически невозможно. Анатомия здесь попросту бессильна.
Он повернулся и внимательно взглянул на меня. Мое кожаное кресло оказалось настолько глубоким, что привело меня в замешательство. Ноги едва доставали до пола, и я ощущала себя ребенком.
– Но, может, в этом нет необходимости.
– Простите?
– Будем позитивны, миссис Муркрофт. Давайте зайдем с другой стороны и обратимся к психологии. Известно, что потеря одного из близнецов является для другого весьма тяжким состоянием.
Для Кирсти. Моей бедной Кирсти.
– Идентичные близнецы, потерявшие свою точную копию, занимают стабильно высокое положение по четырем из восьми параметров шкалы переживания горя,[7]7
Шкала, применяемая в психиатрической диагностике в США и Великобритании.
[Закрыть] их сильнее мучают отчаяние, чувство вины, рефлексия и деперсонализация. – Он снова вздохнул: – В свете вышесказанного получается, что горе и, конечно же, деперсонализация, может быть причиной того, что ваша дочь, Кирсти, галлюцинирует или бредит. Врачи из Эдинбургского университета недавно проводили исследование, связанное с близнецами, которые потеряли одного брата или сестру из пары, и сделали соответствующий вывод. Выяснилось, что такие близнецы более склонны к психическим расстройствам, чем в тех случаях, когда живы оба…
– То есть Кирсти сходит с ума?
Келлавей, застывший на фоне темного окна, был похож на поясной портрет в раме.
– Не совсем, это, скорее, нервное расстройство, но довольно сильное. Представим, что творится в голове Кирсти: она является живым напоминанием самой себе о погибшей сестре и видит ее всякий раз, когда смотрит в зеркало. Помимо прочего, она чувствует ваше горе и печаль вашего мужа и чрезвычайно переживает. Учтите, что она по-настоящему боится своего дня рождения – и испытывает по этому поводу серьезную душевную боль: ведь Кирсти была неразлучна со своей сестрой, а теперь их общий праздник превратился в день рождения лишь для нее одной. Теперь ей приходится жить в изоляции, что тоже больно и страшно, потому что она страдает от мучительного чувства одиночества, которого нам с вами не понять.
Я старалась не разрыдаться, а Келлавей продолжал:
– Подозреваю, что путаница в ее мыслях имеет глубочайшие корни. После таких трагедий уцелевший близнец может постоянно ощущать себя виноватым и терзаться раскаянием еще и в том, что именно он остался в живых. Чувство вины может в дальнейшем усиливаться из-за горя родителей, особенно если они ссорятся. Хочу вас предупредить, что часто подобные ситуации заканчиваются разводом – и это факт. – Он посмотрел на меня в упор, явно ожидая ответа.
– Мы не ругаемся, – выдавила я почти шепотом. – Ну, мы вообще-то ругались, наши отношения, как вы знаете, складывались не самым легким образом, но все уже позади. Насколько я помню, при девочке мы не скандалим. Нет.
Келлавей подошел к другому окну и заговорил, созерцая уличные фонари:
– Итак, три вышеперечисленных компонента – чувство вины, горе и внезапно возникшее одиночество – соединяются между собой. Порой они приводят к странным и необычным изменениям в психике утратившего пару близнеца. Если вы читали специальную литературу, то там есть много подробных описаний. Когда умирает один близнец, то второй перенимает их общие индивидуальности и становится более похожим на погибшего. В известном американском исследовании рассказывается о человеке, утратившем близнеца в двенадцать лет. Он стал настолько напоминать своего покойного брата, что его родители решили, что в него вселился дух умершего. Или еще тот же возраст, девочка. Она по собственному желанию взяла себе имя сестры, словно желая, – Келлавей полуобернулся и перевел взгляд на меня, – перестать быть собой. Она сказала, что хочет перестать быть собой. Она хотела быть своей умершей сестрой.
Пауза.
Мне нужно что-то ответить.
– Вы имеете в виду, что Кирсти – это Кирсти, – пролепетала я, пытаясь сохранять спокойствие. – Но она притворяется, что она Лидия, или даже думает, что она Лидия, чтобы преодолеть горе и чувство вины?
– Насколько я понимаю, это весьма вероятно. Нечто определенное и конкретное я смогу сказать лишь после полноценного анализа.
– А как же собака? Бини?
Келлавей отошел от окна и сел в кресло.
– Да, поведение собаки загадочно. В известной мере. Насчет того, что собаки могут различать однояйцевых близнецов лучше всяких тестов ДНК – по запаху, вы совершенно правы. Также хорошо известно, что близнецы, потерявшие второго из пары, часто формируют тесную духовную связь с животными. Они заменяют им умерших братьев или сестер. Таким образом, я полагаю, что между Кирсти и Бини установилась крепкая связь, и поведение Бини изменилось оттого, что собака просто обыгрывает свою новую роль в тандеме, отвечая на нежность со стороны Кирсти.
Дождь над Глазго усилился, капли застучали по стеклу. Я потерпела поражение. Я практически поверила, что вернулась моя дорогая Лидия, но похоже, что выжила Кирсти. А я все выдумала. И Кирсти тоже?
Мое сердце забилось. Все бессмысленно.
– Но что мне теперь делать, доктор Келлавей? Как быть с путаницей в голове моей дочери?
– По возможности ведите себя как обычно. Как сейчас.
– Нужно ли рассказывать о нашей беседе мужу?
– Как пожелаете. Лучше бы не говорить, но на самом деле – на ваше усмотрение.
– А потом? Что будет с ней дальше?
– Сложно утверждать, но я уверен, что это расстройство пройдет, как только Кирсти поймет, что вы относитесь к ней именно как к Кирсти, любите ее как Кирсти и не вините ее за то, что она Кирсти. Спустя некоторое время она снова станет прежней Кирсти.
Его слова прозвучали как окончательное резюме, и я сообразила, что пора прощаться. Моя консультация завершилась. Келлавей проводил меня до дверей, подал плащ, как швейцар в роскошном отеле, и, отбросив профессиональный тон, спросил:
– Вы записали Кирсти в новую школу?
– Да. Со следующей недели она начнет посещать занятия. Когда мы переехали, то сначала хотели освоиться на острове, как-то привыкнуть…
– Естественно. А школа – важная часть в процессе адаптации. Спустя пару-тройку недель у Кирсти появятся друзья – на что я надеюсь и верю, – и все будет в норме.
Он одарил меня слабой, но искренней улыбкой.
– Я знаю, что для вас это должно быть тяжело. Почти невыносимо, – он ненадолго замолчал и взглянул мне в глаза. – Как у вас дела? Вы совсем не рассказали о себе, а ведь вы пережили действительно ужасный год.
– У меня?
– Да, у вас.
Его вопрос ошеломил меня. Я пристально посмотрела на психиатра: лицо Келлавея приняло профессионально-вежливое выражение.
– Думаю, что я в полном порядке. Переезд – это, конечно, стресс, но мне понравилось. Думаю, что наша идея сработает. И еще мне бы хотелось, чтобы все поскорее закончилось.
Он кивнул, и его глаза под очками стали задумчивы.
– До свидания, миссис Муркрофт. Будьте, пожалуйста, на связи, не пропадайте.
Дверь офиса неслышно закрылась за мной, я спустилась вниз по сияющей лестнице из стали и светлого дерева и вышла на мокрые улицы Глазго.
Капли ледяного дождя вокруг фонарей мерцали, как туманные нимбы, на промерзших тротуарах почти не было народу. Только женщина в черном, у которой ветер вырывал из рук зонт. И я.
«Холидей Инн Экспресс», в котором я сняла номер, находился за углом. Весь вечер я просидела в отеле, заказала себе карри и съела его, сидя на мягкой-премягкой кровати и орудуя пластиковой ложкой. Я ела, пялилась поверх пластиковых лотков в экран телевизора и старалась не думать о Кирсти. Я смотрела кулинарные шоу и передачи о животных, пока мой мозг не наполнился беспредметностью. Я не чувствовала ничего: ни тревоги, ни печали, только покой. Наверное, гроза позади. Неужели жизнь и впрямь способна продолжаться?
Ранний завтрак был таким же пластмассовым, как и обед, и я обрадовалась, что могу сесть за руль и отправиться на свой «Дикий Север». По мере того как серая муниципальная застройка уступала место зеленым полям, широким лесам, а потом и настоящим горам, присыпанным ранним снегом, я чувствовала, как мое настроение улучшается.
Должно быть, Келлавей прав – он же знаменитый на всю страну детский психиатр. И кто я такая, чтобы с ним спорить? Кирсти Муркрофт – это Кирсти Муркрофт, думать по-другому действительно нелепо. Моя бедная девочка совсем запуталась, да еще и страдает от чувства вины. Мне захотелось обнять Кирсти и не отпускать целый час, когда я приеду домой. И мы все начнем жить заново в сладком кристально чистом воздухе Гебрид.
Стальной Лох-Линне тянется слева от меня, и на противоположном берегу я могу различить переплетение живых изгородей. Это знаменитая «дорога на острова»,[8]8
«Дорога на острова» – шотландская народная песня.
[Закрыть] которая вьется через леса и пустоши до рыбного порта и паромного терминала Маллейга.
Не отрываясь от руля, я взглянула на часы на приборной панели. Мне рассказывали, что если сесть на паром от Маллейга до Армадейла, то весь путь займет на два часа меньше – не придется делать изрядный крюк на север через Кайл, чтобы попасть в Орнсей.
Я съехала на обочину и поговорила по телефону с жизнерадостной леди из паромной компании «Калмак». Хорошие новости – следующий паром отправляется в час дня, и я на него вполне успеваю. Я позвонила на Торран, сказать Энгусу, и сквозь треск и шипение расслышала его ответ: «Ладно. Я заберу тебя на лодке».
– Что? У нас есть лодка?
Треск.
– Да. Моторка. Я… – треск.
– Здорово.
Шипение. Треск. ТРРРРЕСССК.
– Я тебя встречу в Орнсее на пирсе, когда… – Голос Энгуса пропал в буре статических помех.
Телефонный кабель, тянущийся по морскому дну, когда-нибудь точно сгниет.
– Полтретьего!! Энгус, встречай меня в Орнсее в полтретьего!
Я еле расслышала Энгуса и предположила, что он сказал «да».
У нас есть лодка!
Наконец-то.
Когда я добралась до порта Маллейг, деловая атмосфера сразу же отвлекла меня от собственных мыслей. Здесь было полно офицеров береговой охраны и беспечных рыбаков, которые перекликались друг с дружкой на своих краболовных и креветочных судах. Я быстро завезла машину на паром. Улыбаясь и будто в полудреме, протянула из окна деньги за проезд симпатичному польскому пареньку в просторном анораке – тот доставал билеты из умного аппарата.
Затем паром переправился на другой берег, и я покатила по главной дороге Слейта в Орнсей. У нас есть лодка! Настоящая лодка из дерева или из брезента! Да все равно из чего!
Я энергично въехала на крутую возвышенность к югу от Орнсея.
Открытый всем ветрам и поросший вереском холм почти всегда заставлен автомобилями – здесь хороший сигнал сотовой сети, и местные едут сюда со смартфонами, чтобы побыть в Интернете. Еще этот холм был последней из преград, заслонявших вид на Орнсей, и когда я преодолела спуск, я его увидела.
Мой новый дом.
У меня тотчас поднялось настроение.
Торран. Незабвенный Эйлен Торран.
Я привязалась к острову, едва на него ступила. Я влюбилась в истинную красоту нового дома, невзирая на запустение и сырость, приняла великолепие волнующихся вод к югу от Салмадейра и была готова упасть в обморок от одинокой прелести Нойдарта меж двух заливов. Красиво до боли, словно от заживающей раны.
Я хочу никогда не возвращаться в Лондон. Хочу жить здесь.
На Эйлен Торране. Нашем острове.
Я промчалась вдоль деревни, через парковку возле «Селки» выехала к пирсу и обнаружила Энгуса. Он обнимал Кирсти, одетую в розовое пальтишко. Она робко улыбалась, а он – нет. Он смотрел на меня как-то странно, и я поняла: что-то не так.
Но сейчас-то что стряслось? Отмахнувшись от тревоги, я спросила:
– Почем взял?
– За пятьсот фунтов в «Гэйлфорсе»,[9]9
Сеть специализированных магазинов «Гэйлфорс Марин».
[Закрыть] в Инвернессе. Джош помог ее довезти. Надувная, длина два с половиной метра. Я считаю, вполне удачная покупка.
Энгус не очень убедительно оскалил зубы в усмешке и повел меня на пирс, где продемонстрировал огненно-оранжевую резиновую моторку, качавшуюся на орснейских волнах.
– Джош сказал, что после суровой ночи на баре[10]10
Бар – коса, валообразная наносная отмель, состоящая из обломочных или ракушечных отложений, длиной от 100 до 400 км. Образуется в прибрежной зоне под действием морского волнения и течений, а также в устьях рек из-за наносов.
[Закрыть] она будет уже не такой нарядной, но это ерунда.
– Здорово.
Кирсти одной рукой прижимала к себе плюшевого Лепу, другая ее ручонка утонула в широкой ладони отца. Кирсти терпеливо ждала, когда можно будет сесть в лодку с мамой и папой и поехать домой. Но ее отец не унимался:
