Текст книги "ТВ - эволюция нетерпимости"
Автор книги: С. Муратов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
На городских площадях или улицах устанавливали легкий временный домик, куда каждый мог войти, чтобы высказать наедине с видеокамерой любое пожелание, мысль, обратиться к публике. «Я требую отставки президента! – негодовал один. – И ни в коем случае не отдавать Курилы». «Все наши печали – от того, что мы семьдесят с лишним лет обращались к товарищам, – объяснял другой. – А товарищи бывают только по несчастью. Господами по несчастью не бывают. Так вот, все мы – господа!». Через минуту микрофон автоматически отключался и смельчак погружался в темноту. Впервые оказавшись перед микрофоном, многие робели, становились наглыми от смущения.
Другие радовались открытой возможности. Иногда у такого домика выстраивалась очередь из желающих.
Вскоре еще один воспитанник АТВ Дмитрий Дибров начал отвечать в вечернем эфире на любые вопросы зрителей, звонивших по телефону /"Воскресенье с Дибровым", 1993/. Ведущего не смущала ни опасность непредвиденных реплик, ни то, что звонки то и дело срывались. /«Мое «алло-алло» добавляет телефонной военной романтики: «Алло, Гвоздика! Я – Ромашка!»/. Диброва называли «гением прямого эфира», хотя многих шокировали его вызывающие манеры, желтые ботинки, ростовский выговор и вихры «человека с улицы».
В один из дней открытый микрофон поставили прямо на Красной площади. Собралась толпа. В этот день Дибров выходил в эфир четырежды. Будка гласности превратилась в площадь гласности. Началась суматоха, неразбериха, что-то вроде штурма автобуса в час «пик». Ведущий на экране заявил, что мечтает в дальнейшем растянуть такой репортаж на три дня.
«Мне важна драматургия жизни, – оправдывался он впоследствии в ответ на упрек телекритика. – Ну если кто-то не видит изумительной роскоши в собратьях, которые его окружают, если его не увлекает эта потрясающая человеческая комедия... или даже духовность...» – «Какая духовность? – возмущался его оппонент. – Какой человек с чувством собственного достоинства пойдет толкаться на Красной площади, чтобы излагать свои мысли?» – «Это мой народ, и мне нравится, что они такие. Мне было бы противно вести репортаж из палаты пэров: «Будьте любезны, пройдите к микрофону... Ах нет, после вас...».
Удивляло, насколько стремительно телевидение было захвачено митинговой стихией. Хотя, если вдуматься, то между пропагандой и митингом можно обнаружить немало общего. И там, и здесь произносятся лозунги, а не аргументы. Правда, в одном случае эти лозунги звучат сверху, в другом – снизу /если, разумеется, сам митинг не инспирирован сверху/.
Телевидение эры гласности вынесло на поверхность все, что было в нас лучшего и что было худшего.
Митинговать люди научились быстрее, чем разговаривать. В кратчайшие сроки прошли расстояние от телефонного права до мегафонного. Но оказалось, что мегафон добавляет к нашим доводам не доказательности, а только громкости. А чаще и вовсе не требует доводов.
Находясь в толпе, свидетельствуют психологи, человек спускается на несколько ступенек по лестнице цивилизации. Мы не только узнаем себя в этих толпах революционных манифестаций и негодующих шествий, демонстрируемых экраном, но и – что печальней – угадываем толпу в себе. Она – в нашей страсти к готовым формулам, рожденным еще до того, как мы успели подумать или вместо того, чтобы думать, в нашей уверенности, что переубедить собеседника – это, значит, перекричать его /"довод слаб – повысить голос"/.
Люди с митинговым мышлением невосприимчивы к аргументам. Для многих мегафонное поведение становится единственно возможным способом самовыражения. «Чего вам страну, перестали гулять на свободе и заскрипел сук над их головой», – мечтал о счастье Александр Проханов. «Не хватает народа – поднимать некого», – сожалела Валерия Новодворская. Депутатам меньше времени, чем представителям правительства». Телекритики прохронометрировали передачу. Оказалось, что больше всего эфирного времени заняла в выпуске именно оппозиция, а из всех участников дольше всех говорил сам Павлов.
«Вам не кажется, что существо, десятки лет обитавшее в клетке соцзоопарка, было больше похоже на человека, чем мы сейчас? – примерно такой вопрос был задан в передаче «Без ретуши» правозащитнику С.Ковалеву. – Если наделить демократическими свободами стадо обезьян, – продолжал участник пресс-конференции, – они не станут вести себя человечнее. Разрушение клетки – еще не гарантия превращения обезьяны в человека. Вы не разочарованы, наблюдая за тем, что получается из нашей свободы?». – «Свобода нам дана таким, какие мы есть, – ответил С.Ковалев. – Отобрать ее снова? Но тогда мы будем жить в той же клетке».
Политизация, разбудившая общество, оборачивалась все чаще синонимом конфронтации. В подобной атмосфере резко обозначалось то, что поначалу ускользало от наших взглядов. Обретая в митинговых баталиях навыки гражданской непримиримости, ведущие демонстрировали эти качества на своих собеседниках.
В пресс-конференции «Без ретуши», одной из лучших программ эфира, каждый журналист получал три минуты для диалога с гостем, после чего наступало наиболее интересное – интервью в цейтноте. И все же для многих газетчиков в передаче главным было не ответы приглашенного, а их собственные вопросы, сплошь и рядом превращавшиеся в тирады на две с половиной минуты. В результате до «самого интересного» дело так и не доходило /«Сегодня нам, как всегда не хватило времени»/.
Нередко экранные встречи напоминали комиссию по расследованию антидемократической деятельности, вызывая у зрителей сочувствие к жертвам расспросов. В «Красном квадрате» двое ведущих то и дело перебивали своих гостей, в том числе из Ближнего зарубежья, чьи изображения возникали на мониторе в студии. Едва эксперт из Киева или Кишинева успевал произнести несколько фраз, как его отключали, лишая возможности высказать даже в контексте передачи, что он думает об услышанном. Очевидно, что участников приглашали не ради их аргументов, а ради коротких реплик, чтобы показать, насколько эти реплики справедливы, когда совпадают с мнением комментатора, и насколько не убедительны, если не совпадают. Ведущие словно вознамерилась доказать, что любая дискуссия – не борьба мнений, а борьба самомнений.
Персонализация пропаганды
Митинговая нетерпимость, все чаще проникавшая на экран, с очевидностью подчеркнула новое явление отечественной документалистики – персонализацию пропаганды. Наиболее ярким примером неистового пропагандиста стал Александр Невзоров, дебютировавший еще в конце 1987 года своими «600 секундами». Воспринятая как вызов «Времени», непарадная и сенсационная передача заполнила несуществующую тогда еще нишу криминальной хроники.
Каждый выпуск включал в себя с десяток невероятных сюжетов. Мчаться на лошади, участвовать в оперативных рейдах милиции в самый момент захвата, открывать ногой двери кабинетов чиновников было излюбленным поведением репортера. «Один мой день мог бы послужить человеку воспоминанием на всю жизнь, а у меня такой день – каждый день». До того ведущий стремился испытывать себя в разных ситуациях – был каскадером и даже певчим в церковном хоре. «Певчим я был кошмарным... Считал, что хор – это место, где должно быть слышно меня. Все мои силы уходили на то, чтобы переорать тех пятьдесят человек, что стояли рядом со мной».
Невзоров сравнивал себя по призванию с флибустьером, пиратом, разбойником /«у меня разбойничья профессия»/. Гордился – применительно к себе – высоким понятием» «авантюрьер». Обожал лошадей и оружие /«особенно холодное – я на нем помешан»/. Объяснял, что в живописи любит батальные полотна, где изображены все те же лошади и оружие. «А все эти пикассы, кошмарные эти кандинские, есть еще Малевич какой-то, говорят, да? Вообще мрак собачий, этот Малевич ваш».
Для него, человека действия, деликатность относилась к понятиям реликтовым. В одном из сюжетов пожилые женщины, купив торт, обнаружили в нем презервативы. И напрасно директор кондитерской фабрики оправдывался в последствии, что это резиновые «напальчники» – презервативы выглядели куда скандальнее.
«Гениальным негодяем» назвал его Урмас Отт, которого тот считал своим другом. Авантюрьер, по мнению Невзорова, – человек, способный во имя чего-то сильно рисковать и побеждать. Но все же – рисковать во имя чего?
От выпуска к выпуску становилось все очевиднее – улики для ведущего значили куда больше, чем факты, которые уступали место режиссерским конструкциям. Откровенные инсценировки, спектакли под документ с использованием пиротехники и статистов подменяли собой живую реальность.
«Мы не имеем права быть идеалистами и исповедывать кодекс чести российских дворян. У нас нет ни кодекса, ни чести, ни дворянства – вообще ничего», считал Невзоров, полагая, что «секунды» так любимы и популярны, потому что это не просто разговор – это акция. «Это голос ненависти народа, ненависти ко всему, что происходит».
«Сначала вездесущий репортер, затем – публицист-резонер, потом – народный мститель, бросивший вызов всем и вся, – писал телекритик. – Самая важная новость в «600 секундах» он сам – Александр Невзоров». «Ненавидя советскую власть, Невзоров, как и весь советский народ, продолжает быть тем самым «красным совком», каким его сделали семья и школа, наука и жизнь, клуб и художественная самодеятельность, – соглашался В.Туровский. – Сдирая с себя «совковую» кожу, он лишь обнажает «совковые» нервы... Считает себя просто обязанным быть на переднем крае, вперед паровоза, поверх барьеров.
Его должны окружать свита и скандал. Без свиты и скандала жизнь для него теряет всякий смысл». Что опаснее, спрашивали газеты, – Невзоров, ежевечерне заражающий подверженных симптомом «толпы» людей, или сама эта толпа с портретами Невзорова над головами, зловещая и сметающая все на своем пути?
Трагическим события в Вильнюсе автор "600 секунд" посвятил свой выпуск под грифом «Наши», безоговорочно встав на сторону десантников, захвативших телебашню и приведших ситуацию к жертвам. «Не верьте!» – публично обратились к аудитории от лица Союза кинематографисты известные документалисты. Для профессионального глаза режиссера, оператора, репортера совершенно очевидно, что репортаж Невзорова из Вильнюса – инсценированная фальшивка. «Наших бьют!» – говорят нам сегодня, – комментировал этот выпуск в «Комсомольской правде» писатель В.Дудинцев. – И мы снова протягиваем «руку помощи». Как протягивали в свое время и Польше, и Венгрии, и Чехословакии, и Афганистану».
Наутро после показа по ленинградскому телевидению передача вызвала бурное обсуждение на Верховном Совете. В тот же день выпуск Невзорова был дважды показан по ЦТ /в то время, как журналисты «ТСН за попытку рассказать о событиях в Вильнюсе вскоре лишились работы/. «У каждого народа есть свои ястребы, – писал В.Дудинцев. – Есть они, увы, и у нас, у русских. Они тоже наши».
Весной того же года в Московском театре восковых фигур появилась скульптура Невзорова в десантном костюме в обществе Григория Распутина и Екатерины II, у которой он берет интервью.«Нашизм» как способ подхода к реальности, не принимающий в расчет никакие жертвы, очень быстро нашел сторонников. Нетерпимость заставляет такого ведущего забывать, что аудитория состоит не только из людей, разделяющих его взгляды и его отношение к окружающим.
Как-то собкор «Комсомольской правды» в Японии предложил своей газете репортаж из женской тюрьмы. Согласие газеты было получено, как и разрешение от властей – посетить любую из четырех женских тюрем. Разрешение при одном условии: корреспондент не должен иметь фотоаппарат или даже блокнот, куда бы он мог записать фамилию хотя бы одной заключенной. Потому что, когда те окажутся на свободе, ничто не должно помешать им начать новую жизнь и напомнить о драме прошлого. Для отечественных документалистов типа Невзорова такие условия неприемлемы. Журналистская биография «Железного Шурика» – хронология бесчисленных судебных процессов, возбужденных по искам оскорбленным им участников в программах «600 секунд», «Паноптикум», «Дикое поле».
Предвзятость таких журналистов выражается и в привычном для них лексиконе, вызывая к жизни слова, казалось бы, давно уже вышедшие из обихода. Это раньше, отмечали лингвисты, у нас был социалистический строй, а в Греции у черных полковников – режим. Теперь, с точки зрения, например, коммунистов, «режим Ельцина» – царил у нас /«кровавый», «преступный», «оккупационный»/ «Закулисная возня», «оголтелая пропаганда», «корыстные интересы правящей верхушки» – фразеология, дословно воспроизводящая набивший в свое время оскомину словарь комментаторов-международников.
Не лучшим решением программной политики оказались и попытки телевизионных работников вообще не предоставлять оппонентам слова. У многих зрителей это вызвало недоверие /не показывают – значит «боятся правды»/, а кое-кого привело к пикетам возле «Останкино».
11 июня 1992 года у здания «Останкино» собралась, спровоцированная оппозицией /«Трудовая Россия», ВКПБ, движения «Наши» и пр./, многотысячная толпа с плакатами: «Русским – русское телевидение», «Ельцин, катись к Бушевой матери», «Стряхнем с останкинского шпиля гнездо шершней Израиля»... К телецентру подогнали полуторку с портретом Сталина, раскинули палаточный городок, выстроившиеся шеренгами пикетчики плевали в проходящих мимо сотрудников телевидения. У многих были дубинки, обрезки силового кабеля в руку толщиной и даже краска, которой «патриоты» рисовали себе «раны».
Добившиеся приема у председателя комитета, митингующие потребовали телекамеру, немедленного выхода в эфир и ежедневного «Часа прозрения» в интервале между 19.00–23.00. «Когда толпа рвалась в здание телецентра, я смотрел на эти бесчинства сверху и ясно отдавал себе отчет в том, что вижу фрагмент гражданской войны, – вспоминал ситуацию бывший тогда председателем Е.Яковлев. – Этот гипертрофированный, массированный, я бы сказал, интерес к политике – симптом тяжело больного общества».
Поставленная перед «Останкино» «Будка гласности» показала зрителям пикетчиков крупным планом. «Мужики! В России сионизм не пройдет...», «Дорогие соотечественники, не кажется ли вам, что нашему правительству пора прекратить геноцид русского народа и поганой метлой выгнать с русской земли всю эту неумытую сволочь...».
Пять суток спустя 50 милиционеров в течение получаса ликвидировали палаточный городок пикетчиков под возмущенные возгласы коммунистов и пение «Это есть наш последний и решительный бой».
«Новости – наша профессия»
Информационная журналистика в России, по сути дела, рождалась заново. Стремясь преодолеть свое пропагандистское прошлое и не поддаться митинговой стихии, документалисты усваивали опыт, давно уже наработанный в мировом эфире. Наблюдали за манерой ведущих в зарубежных телевыпусках новостей /Си-эн-эн, Эй-би-си, Си-би-эс, Би-би-си и «Немецкая волна транслировались по центральным каналам/. Формировали непривычные для себя принципы работы. События августа 91-го и октября 93-го для них явились испытаниями не меньшими, чем для общества, которое и переживало эти события прежде всего благодаря теленовостям.
Решающим этапом в эволюции информационного вещания после опыта ТСН стало рождение в 1993 году компании НТВ.
Залогом успеха оказалось появление на одном канале /сначала пятом, затем четвертом/ ведущих Евгения Киселева с его еженедельными «Итогами», Татьяны Митковой и Михаила Осокина в ежедневных «Сегодня», а также автора и ведущего «Намедни» Леонида Парфенова. Все они составляли одну команду, которую возглавили бывшие руководящие сотрудники «Останкино» Игорь Малашенко и Олег Добродеев.
«Новости – наша профессия» стало лозунгом новой компании.
В известной мере его можно считать девизом всей программной стратегии тогдашнего российского телевидения.
Именно в это время складывались критерии профессиональной этики.
Достоверность и полнота информации – первые правила в этом новом негласном кодексе.
Достоверность каждого сообщения обусловлена прежде всего доверием к источнику информации – зритель хочет знать, откуда получено сообщение и кому принадлежит излагаемое суждение. По авторитету источника он судит о ценности информации, а это в свою очередь формирует авторитет самой рубрики новостей.
Крупные компании мира не случайно стремятся как можно быстрее отправить в места происходящих событий своих репортеров, чтобы быть уверенными в точности поступающих сообщений. Если же на месте события отсутствует собственный корреспондент, необходимо – в соответствии с международной телепрактикой – подтверждение не менее, чем из двух источников.
Наибольшую объективность обеспечивает множественность источников.
Зная о реакции скептически настроенных зрителей, информатору следует избегать расплывчатых высказываний типа «ожидается, что...», «известно, что...», «говорят, что...» /ожидается кем? Известно кому? Говорит кто?/.
Заповедь профессионала – проверяйте все, проверяйте дважды, трижды. Проверка и перепроверка фактов, в том числе и тех, что кажутся очевидными, – обязательное условие информационной гигиены.
Журналист новостей оперирует только теми данными, которые в случае необходимости могут быть им доказаны, и добивается такого изложения материала, чтобы, даже будучи обвиненным в дезинформации, суметь подтвердить свою правоту в судебном порядке.
«Допустим, разговор идет о потерях, – объясняет Аркадий Мамонтов, корреспондент НТВ, нередко ведущий репортажи с места военных действий. – Да, мы почти точно знаем, что на той высоте полегло не менее половины Армавирского ОМОНа. А по официальным данным, погиб один человек. Мы так и говорим, ссылаясь на официальные источники. А вот когда проверим, перепроверим и убедимся, вот тогда, возможно, и скажем, как есть».
Четкое отделение фактов от мнений в новостийной программе осознавалось, как все более неукоснительный журналистский принцип.
Профессиональное телевизионное сообщение не должно содержать оценок, тем более если это оценки сотрудника телевидения – ведущего, репортера, интервьюера. Журналисту информационной службы следует категорически избегать ситуаций, в которых он мог бы воспользоваться возможностью высказать свое личное отношение к изображаемому событию. Зрителю достаточно усомниться в достоверности или непредвзятом освещении хотя бы одной детали, чтобы потерять доверие к остальным сюжетам, а если подобное повторяется, то и к программе в целом.
И все же достоверность отдельно взятого факта еще не гарантирует объективности /хотя без такой достоверности говорить об объективности не приходится/. Когда факты, существенные для понимания ситуации, в экранном сообщении вообще отсутствуют или в нем изложена только точка зрения, односторонне рисующая картину, журналист нарушает не менее важный критерий – полноты информации. Далеко не всегда это результат злого умысла – чаще всего свидетельство непрофессиональности.
Объективная информация не должна быть односторонней.
Если в передаче изложена определенная точка зрения на событие, документалист обязан предоставить такую же возможность и для мнения другой стороны. Тем более, когда речь идет об аналитической передаче, в которой расследуется проблема. /Пренебрегая этим правилом, мы рискуем уподобиться директору обувной фабрики, решившему производить на своем предприятии туфли исключительно одного размера, например, того, который носит директор/.
Полнота представленных фактов и обнародованных суждений – важнейшее условие объективности.
Но и достоверность, и полнота информации в свою очередь достигаются только при условии непредвзятости.
Непредвзятость равнозначна самокритичности, то есть трезвому осознанию того, что интересы журналиста и людей его круга еще не исчерпывают собой интересов общества.
Разумеется, документалистам экрана, по долгу своей профессии апеллирующим к массовому сознанию, нелегко удержаться от искушения представить свое личное мнение как истину в последней инстанции. Учитывая этот соблазн, крупные телекомпании мира запрещают своим сотрудникам высказывать личные мнения по вопросам текущей политики или проявлять на экране симпатии по отношению к политическим партиям и их лидерам. Обнародованная публично позиция тележурналиста способна дискредитировать любую рубрику новостей.
Позиция сотрудника этой рубрики – в подборе, полноте и последовательности освещаемых фактов.
С подобными правилами знакомили всех дебютантов, которым посчастливилось быть принятыми на НТВ.
«Первое, что нам сказали: никаких оценочных прилагательных, мы – объективная компания, – вспоминала ведущая утреннего выпуска «Сегодня» Жанна Агалакова /«Новая газета», 1998, № 31/. – Субъективности в наших выпусках не бывает, она выжигается. Моя личная точка зрения никого не интересует, я должна изложить факты и комментарий компетентного специалиста». «Если говорит об эмоциях, то они просто неуместны, – подтверждает ту же мысль Аркадий Мамонтов, – Даже употребление таких слов, как «ужасный», «страшный», «кровавый», недопустимо. Нужно все делать спокойно, без накруток и домыслов».
«Журналисты нашей информационной службы – первое поколение, которое абсолютно деидеологизированно, – заключает О.Добродеев. – Для них важен факт, а не идеологема, заложенная в сюжет. У нас резюме никогда не опережает факта».
Новички сразу же усваивали, что в программе «Сегодня» нет места событиям, произошедшим вчера /если не обнаружились новые последствия тех событий/. Что каждый выпуск /в том числе и утренний, и дневной/ верстается заново. Кроме того, есть табу на некоторые слова – например, «разборки», «стволы»... «Целый список, составленный Добродеевым, был вывешен в каждом кабинете, – свидетельствует Ж.Агалакова. – Прочитав его, скажешь: да, это лексика для уважающей себя компании».
«Первая телевизионная война»
Опережая телевизионные службы других каналов, НТВ оказывалось первым в центре драматических событий, происходящих в стране. Оно стало общепризнанным реформатором в информационном вещании.
Когда в середине декабря 1994 года российская авиация нанесла ракетно-бомбовый удар по военным объектам Грозного, две группы кампании находились в республике. Не удивительно, что именно НТВ первым начало давать экранные сообщения. Затем к репортажам с поля боя присоединились «Вести» /РТР/, а впоследствии и другие каналы.
Профессия военного корреспондента оказалась едва ли не самой популярной, а бронежилет – повседневной формой одежды. Телевидение превратилось в главный источник информации о войне. При этом новости НТВ оставались не только лидирующими /за последнюю неделю года аудитория «Сегодня» увеличилась почти вдвое, тогда как число зрителей «Времени» – лишь на шестую часть/. Репортажи компании были признаны наиболее объективными по опросу самих журналистов.
Освещение войны в Чечне сразу же привело к столкновению между средствами массовой информации и теми, кто развязал войну. Федеральные власти стремились всячески воспрепятствовать репортерам. «Люди, принимавшие решения, просто попрятались по щелям, и никакими силами добиться от них комментария было невозможно», – вспоминал И.Малашенко. Зато проблемы, как взять, например, интервью, у Явлинского, Гайдара или Сергея Ковалева не возникало. Что же касается чеченской стороны, то она обеспечивала журналистам максимальный доступ к местам событий, отлично понимая, что это в ее интересах.
Такое полярное отношение к средствам массовой информации не могло не сказаться и на экране. Официальные источники сообщали о прекращении бомбардировок Грозного, а телеэкраны на следующий день показывали эти бомбардировки. Те же официальные источники информировали о том, что потери российской армии минимальны, а зрители видели переполненные палаты госпиталя в Моздоке. Телевидение ежедневно давало возможность зрителям наблюдать за событиями своими собственными глазами.
Многие депутаты Думы пытались обвинить журналистов в том, что те подкуплены. В докладе комиссии по расследованию причин возникновения кризисной ситуации они высказывали предположение о том, что «дудаевские» деньги прокручиваются в Мостбанке, финансирующем НТВ. «Защищать чеченцев, с которыми мы воюем, – преступление, – утверждали депутаты, – в любой стране в этой ситуации вводится военная цензура. Оспаривать это могут либо сумасшедшие, либо люди, которые демонстративно не хотят считаться с реальностью».
«Мы никогда не защищали чеченцев, – от лица оппонентов неоднократно отвечал на такие доводы С.Ковалев. – Ни чеченцев, ни русских, ни армян, ни евреев, которые проживают в Чечне. Мы защищаем права человека. А эти права не зависят ни от пола, ни от возраста, ни от национальности, ни от цвета кожи».
«Да какое место на войне занимают права человека? – раздраженно воскликнул адвокат, представлявший Думу, на телевизионной дискуссии несколько лет спустя /«Слушается дело», 12 августа 1999 г./. – На войне господствует закон сильного – кто с автоматом или на танке, тот и прав!». – «Но существуют Женевские конвенции, – отвечал С.Ковалев. – Они федеральными войсками грубо и массово нарушались. В конфликтах такого рода никогда не бывает ни одной безупречной стороны. Вначале чеченская позиция была гораздо гуманнее, нежели федеральная...».
НТВ стремилось давать в своих сообщениях минимум комментариев и максимум репортажности, предоставляя зрителям спектр различных мнений и возможность самостоятельно делать выводы. /Хотя, конечно же, само количество фактов и их последовательность уже способствовали определенному взгляду на события, и каждый канал определял для себя степень своей оппозиционности/.
«Нынешние военачальники очень бы хотели объявить войну народной и священной, – писала в «Семи днях» И.Петровская. – Обвиняют журналистов: они-де дискредитируют армию, умаляют ее подвиги и доблести, сгущают краски. А журналисты, рискуя собственной жизнью, всего лишь выполняют свой долг: говорят и показывают правду. И во многом благодаря им общество не впало в шовинистический раж и сострадает в равной степени как своим, так и чужим детям, оказавшимся в кровавой мясорубке. И, может быть, впервые не делит жертвы на «наших» и «не наших»...».
Военный конфликт впервые в отечественной истории стал достоянием общественности. Телекритики называли его «первой телевизионной войной». Они считали, что поведение НТВ во многом повторяло политику Си-эн-эн во время войны в Ираке. Знаменитые репортажи Питера Арнетта во время бомбардировок в Персидском заливе подвергались иракской цензуре, но это обстоятельство постоянно подчеркивал журналист, давая возможность зрителю догадываться о том, что осталось за кадром. Тогдашнее введение цензуры, обусловленное соображениями национальной безопасности, не означало невозможности объективного освещения хода событий.
Хотя непредвзятая позиция документалиста, выступающего как «беспристрастный» корреспондент, во время чеченских событий вызывала настороженность по обе линии фронта, но понимание того, что такому свидетелю аудитория верит больше, заставляла полевых командиров /дудаевцы это поняли первыми/ содействовать ему в сборе фактов, тем более, что каждая из сторон была уверена в собственной правоте.
Реальная практика вновь поставила вопрос о различиях профессиональных амплуа информаторов и аналитиков.
Журналист на линии фронта
Насколько важен аналитический дар в работе не комментатора /здесь такой дар не вызывает сомнений/, но – репортера, интервьюера, ведущего новостей? В чем состоит содержание понятия «авторская позиция» по отношению к информационным рубрикам да еще в военное время? Должен ли информатор осознавать пружины любого события, чтобы его показывать?
Безусловно должен, ибо в противном случае «мы скользим по поверхности и не определяем свое местонахождение в политических координатах», – утверждал Е.Яковлев в сборнике «Становление духа корпорации», опубликованном тогда же в 1995 году. Ставший к тому времени главным редактором «Общей газеты», он привел в доказательство эпизод чеченской войны о жестоком кровопролитии в селе Самашки. Одни эксперты утверждали, что имела место карательная экспедиция, другие это начисто отрицали, возлагая вину на самих чеченцев. Обе стороны были непримиримы, хотя обе заслуживали доверия. «Я оказался в вакууме, я ни о чем не могу составить представление, потому что по любому поводу получаю прямо противоположную информацию, – признавался Е.Яковлев. – Если там была карательная экспедиция – я живу в фашистском государстве... причем осознанно фашистском, потому что оно не только совершает карательные акции, но еще и ведет дезинформацию, скрывающую суть происходящего... Поэтому я уперся рогом в эти Самашки и не могу дальше двигаться». Иными словами, если дело журналиста – поддерживать государственную дезинформацию, то при чем тут истина?
При всем критическом отношении к сталинским временам, подчеркивал Е. Яковлев, тогда была заинтересованность в том, чтобы журналист имел какую-то точку зрения. Точка зрения могла быть навязана властью, но отсутствовало деморализующее состояние неопределенности. «Нет, мне лучше идти неправильным путем, чем вообще не идти».
Такой подход загубил не одно поколение журналистов, – не менее решительно возражал в том же сборнике О. Добродеев, возглавлявший тогда редакцию информации НТВ. Перед тем, как ответить на классические вопросы – что? где? когда? – документалисты спешат заявить – «Я здесь, я вижу, с моей точки зрения...». «Еще не дав сюжетной канвы, предпосылают свою личную оценку... Приходится объяснить моим ребятам, что гораздо важнее дать четкую, развернутую картину происходящего без оценок».
Конфликт между позицией публициста, осмысляющего событие, и позицией информатора, оперативно показывающего само событие, возникал все чаще. Но в какой мере он действительно был конфликтом? И в августе 91-го, и в октябре 93-го, не говоря уже о трагических днях чеченской войны, журналисты были вынуждены решать – показывать ли ход событий такими, каковы они есть, или вначале выработать собственную точку зрения на то, что ты показываешь. Работа публициста требовала анализа фактов, работа репортера – демонстрации самих фактов. Но не будь репортеров, комментатору-публицисту не на чем было бы строить свои анализы. Профессиональное достоинство репортера целиком зависело от его умения непредвзято представить картину происходящего, без чего невозможно было бы выявить суть событий.
Наиболее тенденциозным освещение чеченских событий выглядело во «Времени» /по степени доверия зрителей, свидетельствовали опросы, программа занимала последнее место/. В репортаже о встрече тогдашнего министра внутренних дел Куликова с тяжелораненными солдатами из Чечни из кадра тщательно устраняли костыли, инвалидные коляски и покалеченных солдат, чтобы не травмировать зрителя.
