Текст книги "Подружка невесты"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Рут Ренделл
Подружка невесты

Дону

Глава 1

Иных насильственная смерть завораживает. А Филиппа она удручала. Он боялся, считал, что у него фобия убийства, любых его форм, страх кровопролития на войне и нелепой смерти в катастрофах. Насилие было ему противно – в реальном мире, на экране телевизора, в книгах. Так он относился к смерти много лет, с самого детства, когда его сверстники целились игрушечными пистолетами друг в друга, играя в войну. Он не знал, когда этот страх появился и почему. Самое удивительное, что Филипп не был трусом или брезгливым человеком и смерть пугала его не больше и не меньше, чем других. Просто насильственная смерть не щекотала ему нервы, и он старался избегать ее. И знал, что это странно, скрывал свой страх – или пытался скрыть.

Когда дома смотрели телевизор, он тоже смотрел и глаз не закрывал. При этом он никогда не критиковал ни газеты, ни современные романы. Окружающие знали о его страхе, но им, по большому счету, не было дела до его чувств. И они продолжали говорить о Ребекке Нив.

Будь Филипп один, он не обратил бы никакого внимания на сообщения об исчезновении девушки, да это и сейчас его не занимало. Выключил бы телевизор – и все. Разумеется, десятью минутами раньше он так бы и поступил и не услышал бы очередных новостей из Северной Ирландии, Ирана, Анголы, не узнал бы ни о железнодорожной аварии во Франции, ни о пропавшей девушке. Никогда бы не взглянул на ее фотографию, не увидел бы красивого смеющегося лица, с глазами, которые щурились от яркого солнца, и волосами, развевавшимися на ветру.

Ребекка исчезла часа в три. Был осенний день. В среду утром с ней по телефону говорила сестра, а ближе к обеду позвонил парень, новый приятель, с которым у нее было всего четыре свидания. Он последний слышал ее голос. Сосед Ребекки видел, как та выходила из дома в ярко-зеленом вельветовом тренировочном костюме и в белых кроссовках. А больше ее никто не видел.

Когда на экране появилась фотография девушки, Фи сказала:

– Мы с ней вместе учились в школе; по-моему, я это имя знаю – Ребекка Нив. Где-то я его слышала.

– А я не слышала. Ты никогда не говорила, что у тебя есть подруга, которую зовут Ребекка.

– Это и не подруга, Черил. Нас в школе было три тысячи человек. Я с ней, наверное, даже не разговаривала ни разу.

Фи не отрываясь смотрела в телевизор, а вот ее брат старался этого не делать: взял газету и открыл ее на той странице, где о Ребекке Нив не было ни слова.

– Они, наверное, думают, что Ребекку убили, – сказала Фи.

На экране появилась мать пропавшей девушки и попросила тех, кто что-либо знает о Ребекке, сообщить все, что им известно.

Ребекке было двадцать три года. Она преподавала лепку на курсах для взрослых, нуждалась в деньгах и потому искала работу няни или домработницы, давала объявления в газетах. Возможно, кто-то откликнулся на такое объявление, девушка назначила на вечер встречу и ушла. По крайней мере, так хотела думать мать Ребекки.

– Бедная женщина! – сказала Кристин, внося в комнату поднос с чашками кофе. – Как она, должно быть, переживает! Представляю, что было бы со мной, окажись на месте этой девушки кто-то из вас.

– Со мной бы такого не случилось, – сказал Филипп, хорошо сложенный, хотя и худой парень шести футов росту. – Ну, теперь можно выключить? – Он посмотрел на сестер.

– Тебе ведь это не нравится? – Черил, никогда не сдерживающая эмоций, нахмурилась. – Может, ее и не убили. Каждый год пропадают сотни людей.

– Наверняка нам что-то недоговаривают, – отозвалась Фи. – Никто бы так не суетился, если бы она просто ушла из дома. Забавно… я помню, мы были в одной группе по труду. Говорили, что она хочет продолжать учиться после школы и стать учительницей, а девчонки над этим смеялись, потому что их единственным желанием было поскорее выйти замуж. Ну ладно, Фил, выключай. Все равно больше ничего про Ребекку не будет.

– Почему не рассказывают о хорошем? – спросила Кристин. – Тоже было бы интересно посмотреть. Не поверю, что нет ни одной хорошей новости.

– Несчастья и бедствия – вот что такое новости, – сказал Филипп, – хотя для разнообразия можно было бы попробовать и твою идею. Составлять, например, списки спасенных: всех, кто чуть не утонул, кто благополучно пережил автомобильную аварию, кого чуть не убили, – и продолжил уже более мрачно: – Детей, которых не поколотили, девочек, которые убежали от насильников.

Он выключил телевизор. Определенно, было некоторое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как изображение тускнеет и быстро пропадает с экрана. Фи не злорадствовала по поводу исчезновения Ребекки Нив, но всевозможные догадки о случившемся интересовали ее гораздо больше, чем «хорошие новости» Кристин. Филипп попытался заговорить о другом. Вышло довольно натужно:

– А когда мы завтра планируем выходить из дома?

– Правильно, давай сменим тему. Ты как всегда, Фил.

– Он сказал, что будет у себя около шести. – Кристин довольно робко посмотрела на девочек, потом опять на Филиппа. – Пойдемте-ка на минутку в сад. Мне нужен ваш совет.

Сад, маленький, унылый, был хорош лишь в те часы, когда садилось солнце и по земле тянулись длинные тени. На краю росли кипарисы, отгораживавшие его от соседнего участка. Посередине газона была круглая бетонная плита, на ней – статуя и птичья поилка. Мох на бетоне не рос, но в щель под поилкой пробивались сорняки. Кристин положила руку на статую и погладила ее, точно малыша, по головке. Она сосредоточенно посмотрела на детей, то ли с заботой, то ли с какой-то решимостью в глазах:

– Как вы думаете, могу я подарить ему Флору?

Фи, вообще редко сомневающаяся, была, как всегда, резка:

– Людям статуи не дарят.

– А почему нет, если это кому-то нравится? – спросила Кристин. – Он говорил, что статуя ему нравится и что она хорошо смотрелась бы у него в саду. Он говорил, что Флора напоминает ему меня.

Фи как будто не слышала слов матери:

– Людям дарят конфеты или вино.

– Он привозил мне вино. – Кристин произнесла это так благодарно и удивленно, будто взять с собой бутылку вина, когда едешь в дом к женщине, с которой будешь ужинать, – знак исключительной заботы и щедрости. Она провела рукой по плечу Флоры:

– Мне всегда казалось, что она похожа на подружку невесты. Наверное, дело в цветах.

Филипп раньше толком не всматривался в мраморную девушку: Флора – всего лишь статуя. Сколько он себя помнил, она стояла в саду. Говорили, что отец купил ее во время их с Кристин медового месяца. Это была уменьшенная, три фута высотой, копия римской статуи. В левой руке букет цветов, правая протянута к подолу, как будто Флора приподнимает его с правой лодыжки. Обеими ногами девушка стояла на земле, но складывалось впечатление, что она неторопливо идет или танцует. Особенно красивым было ее лицо. Вообще-то лица античных статуй Филиппу не нравились: из-за тяжелых подбородков, длинных, без переносиц, носов у них грозный вид. Наверное, дело в том, что изменился эталон красоты. Или просто его привлекает что-то более утонченное. Однако у Флоры лицо было как у красивой девушки из дня сегодняшнего: высокие скулы, круглый подбородок, маленькая верхняя губа, а сам рот – прелестнейший союз нежно сложенных губ. Лицо это казалось бы и вовсе живым, если бы не глаза. Слишком широко расставленные, они будто смотрели за горизонт. Во взгляде было что-то загадочное, отстраненное, языческое.

– Я уже давно думаю, что ей здесь не место, – сказала Кристин. – Она выглядит глупо. То есть из-за нее выглядит глупо все остальное.

И впрямь, статуя была слишком хороша для сада, в котором стояла.

– Все равно что шампанское в пластиковых стаканчиках, – заметил Филипп.

– Точно.

– Если хочешь, можешь ее отдать, – сказала Черил. – Она же твоя, не наша. Папа ведь тебе ее подарил.

– Я всегда считала, что здесь все наше, – ответила Кристин. – Он говорит, у него неплохой сад. Мне было бы приятно знать, что Флора в подходящем, правильном месте. Понимаете?

Она посмотрела на Филиппа. Никакие проповеди дочерей не могли внушить ей идею равенства полов, и натиск газет, журналов и телевидения не мог ее убедить в этом. Мужа не было в живых, и Кристин обращалась к сыну, хотя он и не старший ребенок, за решающим словом, указанием, советом.

– Завтра возьмем ее с собой, – отозвался Филипп.

Тогда этот разговор не казался важным. Да и с чего бы? Это же не вопрос жизни и смерти, как, к примеру, жениться ли, рожать ли ребенка, менять ли работу, соглашаться ли на рискованную операцию. Тем не менее, решение было так же существенно.

Конечно, должно было пройти еще немало времени, прежде чем Филипп начал думать об этом именно так. Он приподнял Флору на пару дюймов, чтобы понять, сколько она весит. Да, столько, сколько он и предполагал. Внезапно Филипп поймал себя на мысли, что Флора для него – символ матери: попала к отцу после свадьбы, и вот теперь ее отдают Джерарду Арнэму. Неужели мать думала выйти за него замуж? Они познакомились на прошлое Рождество, когда была вечеринка на работе у дяди Филиппа. Их отношения развивались медленно, если это вообще отношения. Возможно, причина в постоянных заграничных командировках Арнэма. Насколько Филипп знал, Арнэм был у них дома только один раз. И вот сейчас они собирались ехать к нему. Похоже, дело принимает серьезный оборот.

Мать сказала:

– Думаю, не стоит брать с собой Харди.

Харди – джек-рассел-терьер, названный так в честь модельера Харди Эймиса, чью одежду Кристин очень любила, – вошел в сад и встал около хозяйки. Кристин погладила пса.

– Он не любит собак. Не то чтобы он был с ними груб, – она говорила так, будто нелюбовь к собакам означает жестокое обращение с ними. – Просто они ему не нравятся. Когда он приезжал, я сразу заметила, что Харди ему не понравился.

Филипп собрался было вернуться в дом, и тут Фи произнесла:

– Я смотрела на Флору и вспомнила, как Ребекка Нив однажды слепила женскую голову.

– Как это – слепила женскую голову?

– В школе, в мастерской. Из глины. В натуральную величину. Учительница заставила Ребекку расколоть ее, потому что мы должны были лепить какие-то горшки и никто не разрешил бы засунуть в печь эту глиняную голову… А теперь Ребекка, быть может, лежит где-то мертвая, ты только представь.

– Лучше не надо. Я, в отличие от тебя, не любитель таких подробностей.

Фи взяла на колени Харди, который в это время всегда приходил к хозяевам и ласкался в надежде, что его поведут гулять.

– Да не в том дело, что я любитель «таких подробностей», Фил. Просто нам всем интересны убийства, насилие, преступления. Говорят, это потому, что в каждом есть склонность к насилию. Все мы способны на убийство, всем иногда хочется напасть на кого-то, ударить, сделать больно.

– Мне не хочется.

– Фи, ему действительно не хочется, – подтвердила Черил, – ты прекрасно знаешь. И он не любит об этом говорить, так что помолчи.

Флору нес Филипп: считалось, что он, единственный мужчина в доме, самый сильный. Поездка из Криклвуда в Бакхерст-Хилл без машины – это ужасно: сначала автобусом до станции Килбурн, оттуда на метро до Бонд-стрит, где потом еще целую вечность пришлось ждать поезда Центральной линии. Они вышли из дома около четырех, а сейчас было уже без десяти шесть.

Филипп никогда не бывал в этой части центрального Эссекса. Место напомните ему Барнет, где жилось так счастливо и где солнце, казалось, светило все время. Сейчас они шли по улице, больше похожей на какую-нибудь деревенскую тропинку: деревья и живые изгороди почти полностью закрывали дома. Мать и сестры были впереди, и Филипп торопился и перекладывал Флору из одной руки в другую. Черил ничего не несла, но идти в обтягивающих джинсах и на высоких каблуках ей становилось неудобно, и она ныла:

– Мам, еще далеко?

– Не знаю, дорогая. Джерард сказал, нужно подняться на холм, а там свернуть на четвертую улицу справа. Не правда ли, славный район? – У Кристин все всегда было славное. «Славный» – ее любимое слово.

Она надела розовое льняное платье и белый пиджак. Белые бусы, розовая помада. Волосы мягкие и пушистые; морщины под глазами благодаря темным очкам не видны. Вообще, Кристин выглядела как женщина, которая вряд ли долго будет одна. Филипп заметил, что кольцо, подаренное отцом на помолвку, она оставила дома, хотя обручальное кольцо было на ней, как и всегда. Наверное, есть какая-то особая причина, рассудил он. Например, носить кольцо, подаренное на помолвку, – это знак любви к мужу, а обручальное – это лишь выполнение требования общества к вдовам и женам. Фи, которая была помолвлена, конечно же кольцо носила. («Лучшее, что можно показать людям», – подумал Филипп.) В левой руке она держала сумочку, которую называла ридикюлем. В деловом темно-синем костюме, в этой чересчур длинной юбке сестра выглядела старше своих лет, настолько старше, что Арнэм мог решить, будто Фи слишком взрослая, чтобы быть дочерью Кристин.

Перед выходом Филипп не думал о своем внешнем виде – его единственной заботой было привести в порядок Флору. Мать обещала, что постарается стереть с мрамора зеленое пятно, и попробовала отмыть его мылом, но безрезультатно. Дала бумагу, чтобы упаковать статую. Филипп завернул Флору еще и в газету, ту самую утреннюю газету, вся первая полоса которой была посвящена случившемуся с Ребеккой Нив. Он увидел еще одну фотографию пропавшей девушки и сообщение о том, что некий мужчина двадцати четырех лет провел весь вчерашний день в полиции, «оказывая помощь следствию». Филипп быстро обернул статую и засунул в пакет, в котором Кристин принесла плащ из чистки. Наверное, напрасно он так сделал: пакет был скользкий и Флора елозила из стороны в сторону, так что все время приходилось ее возвращать в прежнее положение, и у Филиппа уже болели руки.

Наконец они свернули на улицу, где жил Арнэм. Дома здесь стояли не по отдельности, как в Барнете, а тянулись изогнутыми линиями. Такие городские особняки, в каждом сад с кустами и осенними цветами. Филипп уже понимал, что Флора, несомненно, смотрелась бы лучше в одном из этих садиков. Дом Арнэма был трехэтажный, с жалюзи на окнах и тяжелым медным дверным молотком в виде львиной головы на темно-зеленой георгианской двери. Кристин остановилась у ворот, посмотрела вокруг:

– Как жаль, что ему придется продавать этот дом. Но ничего не поделаешь, ведь он должен делить с бывшей женой собственность.

Нехорошо получилось, подумал потом Филипп, что Арнэм открыл дверь в тот самый момент, когда Черил довольно громко сказала:

– А я думала, его жена умерла. Я и не знала, что он разведен. Паршиво, правда?

Филипп на всю жизнь запомнил первое впечатление от Джерарда Арнэма, появившегося на пороге дома: хозяин, казалось, вовсе не рад своим гостям. Арнэм оказался среднего роста, крепко сложен, но не толст. Мягкие черты лица, полные губы. Волосы седые, жирные, прилизанные. Но он, чем-то похожий на итальянца или грека, был определенно красив – в том смысле, который Филипп вкладывал в это слово (хотя и не мог объяснить толком почему). На Арнэме были кремовые брюки, белая рубашка с открытым воротом и легкий пиджак в крупную, но не слишком кричащую сине-кремово-коричневую клетку. Испуг на его лице сменился выражением возмущения и удивления, граничащего с недоверием, и он даже на секунду закрыл глаза.

Но быстро открыл их и стал спускаться по лестнице, уже пряча эмоции под маской искренней вежливости. Филипп думал, что Арнэм поцелует мать, и, похоже, она ждала этого, потому и подошла к нему, подняв лицо. Он не поцеловал ее. Пожал всем руки. Филипп поставил Флору на ступеньку.

Кристин представила детей:

– Познакомься: Фиона, моя старшая дочь. Она выходит замуж в следующем году. Помнишь, я тебе говорила? Это Филипп, он только что получил диплом и собирается стать дизайнером интерьеров, а это Черил, она недавно закончила школу.

– А это кто? – спросил Арнэм.

Филипп поставил статую так, что действительно могло показаться, будто это еще один человек. Бумага разорвалась, и голова и рука Флоры торчали из сумки. Спокойное лицо, с глазами, будто смотрящими сквозь тебя куда-то вдаль, было сейчас полностью открыто, как и правая рука с букетом мраморных цветов. Зеленое пятно на шее и груди Флоры и отколотая мочка уха сразу стали особенно заметны.

– Джерард, помнишь ее? Это Флора из моего сада, ты сказал, что она тебе очень понравилась. Теперь она твоя. – Арнэм молчал, но Кристин продолжала: – Это подарок. Мы привезли ее тебе, ведь ты сказал, что она тебе приглянулась.

Арнэму пришлось изобразить воодушевление, но получилось не очень убедительно. Флору оставили на лестнице. Их было четверо, и по узкому коридору пришлось идти друг за другом, так что складывалось впечатление, будто они входят в дом строем. Филипп радовался, что хотя бы Харди с собой не взяли: вот уж не место для собак.

Комнаты были хорошо отделаны и со вкусом обставлены. Филипп на это всегда обращал внимание. Если бы не обращал, то, наверное, и не стажировался бы в компании «Интерьеры Розберри Лон». Когда-нибудь, пусть не скоро, он сделал бы в своем доме похожую гостиную – с темно-зелеными стенами, картинами в узких позолоченных рамах и ковром, цвет которого – глубокий, благородный теплый желтый цвет – напомнил ему китайский фарфор из музеев.

Через арку была видна столовая и в ней накрытый на двоих стол. Розовые салфетки в двух высоких розовых бокалах, в хрустальной вазе – розовая гвоздика. Прежде чем Филипп сообразил, в чем дело, Арнэм провел всех через боковую дверь в сад. Он поднял Флору, будто боясь, что та запачкает ковер (так показалось Филиппу), и нес статую, размахивая ею, как сумкой с покупками.

На улице Арнэм бросил ее на клумбу, отделявшую сад от альпийской горки, извинился и скрылся в доме. Уордманы остались стоять на лужайке. Из-за спин матери и Черил Фи, подняв брови, посмотрела на брата и с довольным видом кивнула ему, тем самым давая понять, что Арнэм ничего, что он ей понравился. Филипп пожал плечами и обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Флору, на ее мраморное лицо, которое не было похоже ни на лицо матери, ни на лицо какой-либо другой женщины из тех, что он знал. Классический нос, глаза, пожалуй, слишком широко посажены, линия губ – мягкая, а взгляд холодный и тусклый, как у человека, которого не тревожат страхи, сомнения и неуверенность.

Арнэм вернулся, еще раз извинился, и они поставили Флору между двумя серыми камнями в маленьком пруду, над которыми раскинуло свои побеги какое-то растение с золотыми листьями. Здесь она могла спокойно думать о своем.

– Славное место для Флоры, – заметила Кристин. – Жаль, что она не сможет здесь остаться навсегда. Ты же возьмешь ее с собой, когда переедешь.

– Да.

– Надеюсь, сад у тебя будет хороший, где бы он ни находился.

Арнэм не ответил. Филипп подумал, есть еще шанс (ведь он знает свою мать), что Кристин попрощается с Флорой, – это было бы в ее духе. Он нисколько бы не удивился, если бы Кристин сказала Флоре «до свидания» и попросила ее вести себя хорошо. Мать промолчала и величаво пошла в дом впереди Арнэма. Филипп все понял: не прощаться же с тем, с кем будешь жить рядом до конца дней. А видел ли кто-то еще или только он заметил, что со стола в столовой исчезли и скатерть, и приборы, и бокалы, и даже розовая гвоздика? Вот зачем Арнэм возвращался в дом – убрать все это. Филиппу многое стало ясно. А Кристин по-прежнему ждала.

Мать и сестры, казалось, не чувствовали неловкости ситуации. Черил устроилась на диване, вытянула ноги. Хотя, конечно, она отчасти вынуждена была сидеть так: джинсы слишком обтягивающие, а каблуки слишком высокие, так что трудно согнуть колени и нормально поставить ноги на пол. Фи закурила, не спрашивая разрешения. Пока она искала пепельницу, отсутствие которой среди множества разнообразных украшений, чашечек, блюдечек, фарфоровых зверюшек и вазочек было почти подозрительным, и ждала, пока Арнэм принесет пепельницу из кухни, пепел упал с сигареты на желтый ковер. Арнэм никак не отреагировал.

Фи заговорила о пропавшей девушке. Она была уверена, что человек, помогавший следствию, – это тот самый Мартин Хант, который, как утверждала пресса, звонил Ребекке в день ее исчезновения. Так говорят всегда, используя одни и те же штампы, когда имеют в виду, что убийца пойман, но его вина еще не доказана. Ведь если газеты напечатают что-нибудь еще, к примеру назовут имя задержанного, или сообщат, что человека подозревают в совершении убийства, на них могут подать в суд за клевету. Или они нарушат еще какой-нибудь закон.

– Готова поспорить, в полиции его допрашивали беспощадно. Наверное, даже избивали. Мы ведь и не предполагаем, что у них там происходит, правда? Им нужно от него признание, потому что обычно они слишком глупы, чтобы разыскать доказательства, как это делают сыщики в книгах. Вряд ли они поверили, что он ходил на свидание с Ребеккой лишь пару раз. Тело не найдено – это и осложняет расследование. До сих пор точно неизвестно, была ли она убита. Вот почему им так нужно признание. Они вытягивают его.

– У нас самая управляемая и цивилизованная полиция в мире, – отчеканил Арнэм.

Вместо того чтобы спорить, Фи улыбнулась и пожала плечами:

– Обычно считается, что если человека убивают, то убийца – это или супруг жертвы, если таковой имеется, или приятель. По-моему, это ужасно!

– Почему мы должны об этом думать? – воскликнула Черил. – Не знаю, зачем мы это обсуждаем и кого волнуют эти отвратительные подробности.

Фи, не обращая внимания на реплику сестры, продолжила:

– Лично я считаю убийцей того человека, который откликнулся на объявление Ребекки. Какой-нибудь маньяк позвонил ей, заманил к себе домой, где и убил. Полагаю, в полиции думают, что это Мартин Хант, который просто изменил голос.

Филиппу показалось, что он видит на лице Арнэма отвращение и, возможно, скуку, но это, скорее всего, было просто отражение его собственных чувств. Сестра могла бы снова упрекнуть его в том, что он меняет тему разговора, но Филипп все же вставил:

– Я любовался этой картиной, – начал он, показывая на довольно странный пейзаж над камином, – это Сэмюэл Палмер?

Естественно, он имел в виду репродукцию. Каждый бы понял, о чем речь, но Арнэм недоверчиво посмотрел на Филиппа и ответил:

– Не думаю. Зная, кто такой Сэмюэл Палмер… Жена купила эту картину на распродаже.

Филипп покраснел. В любом случае, его попытки прервать Фи оказались тщетны.

– Она, наверное, уже мертва, ее тело нашли, но полиция это скрывает. У них свои причины. Хотят заманить кого-то в ловушку.

– Если это так, – отозвался Арнэм, – то на дознании все обнаружится. В нашей стране полиция ничего не утаивает.

Черил, не проронившая ни слова после возвращения из сада, внезапно заговорила:

– Кого вы пытаетесь обмануть?

Арнэм не ответил.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – выдавил из себя хозяин и окинул собравшихся взглядом, но так, будто их было не четверо, а человек десять. – Кто-нибудь, может быть?

– А что у вас есть? – спросила Фи. Филипп отлично понимал, что подобные вопросы не задают таким людям, как Арнэм, хотя среди знакомых Фи и Даррена это было бы вполне уместно.

– Все, что можно себе представить.

– В таком случае мне, пожалуйста, бакарди с колой.

Конечно же этого как раз не было. Но он предложил херес и джин с тоником. К удивлению Филиппа (хотя он и знал, что мать может быть поразительно нечувствительной к происходящему вокруг), Кристин, казалось, не замечала, какой натянутой стала атмосфера. С бокалом «Бристоль Крим» в руке она продолжила разговор, начатый сыном, и стала восхищаться мебелью и вещами в доме Арнэма. То и это славно, все очень славно, ковры особенно милы и такого хорошего качества. Филипп поражался прозрачности ее намеков. Она говорила, как человек, покорно благодарящий за неожиданный роскошный подарок.

Резкая реплика Арнэма разрушила ее воздушные замки.

– Все будет продано. У меня есть предписание суда: все должно быть продано, а выручку надлежит поделить между бывшими супругами, – он глубоко вздохнул и продолжил стоически: – А теперь предлагаю поехать куда-нибудь поужинать. Не думаю, что можно приготовить что-нибудь здесь. Как насчет местной бифштексной?

Он посадил их в свой «ягуар». Машина большая, так что все уместились без труда. Филипп думал, что надо быть благодарным Арнэму за приглашение на ужин, да еще за его счет, но благодарности не чувствовал. Он считал, что Арнэм должен был сказать правду, сказать, что ждал одну Кристин, а потом посвятить время только ей, как изначально планировал. Ни Черил, ни Фи не возражали бы. Они тоже предпочли бы уехать (по крайней мере, Филипп так считал), чем сидеть в тусклом свете расположенного над супермаркетом второсортного ресторана, стилизованного под загородное поместье, и пытаться завязать разговор с человеком, который определенно мечтал о том, чтобы гости ушли.

Людям поколения Арнэма не хватает прямоты, думал Филипп. Они не честны. Они лукавят. И Кристин такая же: никогда не говорит того, что думает, ей кажется, что это грубо. Филипп не мог спокойно смотреть, как мать нахваливает каждое блюдо, будто Арнэм сам его приготовил. По дороге в ресторан Арнэм стал поразговорчивее, любезно беседовал со всеми, спрашивал Черил, чем она теперь, после окончания школы, собирается заниматься, интересовался, кем работает жених Фи. Он, очевидно, уже поборол разочарование и злость, которые испытывал вначале. Увидев интерес Арнэма, Черил стала рассказывать об отце. Это, как казалось Филиппу, был самый неподходящий предмет для разговора, однако из троих детей именно Черил была ближе всех к отцу и до сих пор не оправилась после его смерти.

– Да, так примерно все и было, он это любил, – немного смущенно отозвалась Кристин на слова Черил о том, что отец был игрок. – Но имей в виду, это не вредило никому. Он всегда брал нас с собой. И мы ведь выигрывали, правда? Множество славных вещей мы купили на эти деньги.

– В свой медовый месяц они поехали в путешествие на папин выигрыш на скачках, – продолжала Черил. – Но папа интересовался не только лошадьми, правда, мам? Он ставил на все подряд. Если бы вы ждали с ним автобуса, он поспорил бы, какой придет первым – 16 или 32. Звонил телефон, и он говорил: «Черил, мужской или женский голос? Пятнадцать пенсов». Мы часто ходили вместе на собачьи бега, я их обожала. Было здорово: сидишь, пьешь колу, может даже, ешь что-нибудь – и смотришь, как собаки бегут по кругу. Папа никогда не злился. Когда у него было плохое настроение, он говорил: «Так, на что бы нам поставить? На лужайке две птички – дрозд и воробей, спорим на фунт, что воробей улетит первым».

– Вся его жизнь была наполнена игрой, – вздохнула Кристин.

– И нами, – настойчиво добавила Черил. Она выпила два бокала, и вино уже слегка ударило ей в голову. – Сначала мы, а потом уже ставки.

И это была чистая правда. Даже его работа являлась своеобразной игрой – на бирже. Все продолжалось так до тех пор, пока однажды, когда он сидел в кресле, держа телефонную трубку в одной руке и сигарету в другой, его сердце не остановилось внезапно. Наверное, это произошло в результате постоянных волнений и стресса, беспрерывного курения и недосыпания. Исход болезни, долгой, но тщательно скрываемой от жены и детей, оказался летальным. Жизнь отца не была застрахована, семья во всех отношения была плохо обеспечена, и кредит на дом в Барнете, к тому же незастрахованный, не выплачен. Не имея на то никаких оснований, отец рассчитывал прожить еще много лет и своей игрой заработать состояние, на которое жена и дети могли бы существовать после его смерти.

– Мы даже Флору нашли благодаря игре, – стала вспоминать Кристин, – на медовый месяц мы были во Флоренции, шли по улице, где много антикварных магазинов, и вдруг в витрине я увидела Флору и сказала: «Не правда ли, она красивая?» Рядом с домом, который мы построили, был садик, не такой большой, как в Барнете, но все равно славный, и я сразу себе представила там Флору, стоящую около пруда. Черил, расскажи, что случилось потом. Так, как ты слышала от папы.

Филипп заметил, что Арнэма история заинтересовала: он улыбался. В конце концов, он сам говорил о своей бывшей жене, так почему Кристин не вспомнить покойного мужа?

– Мама говорила, что статуя жутко дорогая, но папу никогда не волновало, сколько стоит вещь. Он утверждал, что лицо у Флоры точь-в-точь как у мамы, но, по-моему, это не так. А вы как думаете?

– Может быть, немного похоже, – ответил Арнэм.

– В любом случае, папа всегда вспоминал, что статуя ему приглянулась потому, что напоминала маму. «Вот что я тебе скажу: давай поспорим, – предложил он. – Спорю, что это – Венера, богиня Венера. Если нет, то я покупаю ее тебе».

– А я думала, что Венера – это звезда, – вставила Кристин, – Стивен сказал, что нет, что Венера – это богиня. Вот Черил знает, они в школе проходили.

– Так что они пошли в тот магазин, и какой-то человек, говоривший по-английски, объяснил отцу, что статуя не Венера: Венеру почти всегда изображают обнаженной по пояс, с открытой грудью.

– Об этом можно было бы и не говорить, Черил!

– А папа мне всегда спокойно все рассказывал, ведь это искусство, правда? В магазине ему сказали, что это копия Флоры Фарнезской, богини весны и цветов, и ее цветок – боярышник, который она и держит в руках. Папа купил статую, хотя она стоила дорого – сотни тысяч этих… не знаю, как называется их валюта. Ее отправили домой посылкой, потому что в самолет статую нельзя было проносить.

Разговор вернулся к тому, с чего и начался еще в доме, когда Арнэму подарили статую. Наверное, это и стало для него сигналом: он попросил счет. Когда Черил закончила рассказ, Арнэм произнес:

– После всего, что я услышал об этой статуе, мне уже кажется, что не нужно было принимать такой подарок. – Он как будто считал что-то в уме, наверное, переводил лиры в фунты. – Да, я действительно не могу принять этот подарок, он слишком дорогой.

– Нет, Джерард. Мне хочется, чтобы Флора была у тебя, – сказала Кристин, когда все вышли из ресторана. Было уже темно. Филипп слышал слова матери, несмотря на то, что она шла в отдалении от детей, взяв Арнэма за руку. Или это он взял ее за руку. – Для меня очень важно, чтобы статуя была у тебя. Ну пожалуйста. Я буду счастлива, думая о том, что она стоит там.

Почему Филипп подумал, что Арнэм довезет их только до Бакхерст-Хилл? Об этом никто не говорил. Возможно, Арнэм действительно влюблен в Кристин и, само собой разумеется, хотел ей угодить. Или он чувствовал себя обязанным, приняв подарок? Филипп заметил, что от былой неловкости не осталось и следа. Мать сидела впереди, разговаривала с Арнэмом о районе, где он живет, о местах, где сама жила когда-то и где живет теперь, и о том, стоит ли ей снова начать работать парикмахером, как до замужества. Ведь семье нужно «немного денег». Она обсуждала это так простодушно, что Филипп даже поморщился. Действительно, казалось, что она вешается Арнэму на шею. Кристин и вправду хотела понять, получится ли что-то с ним, прежде чем решаться работать на дому.