Текст книги "Подружка невесты"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13

На лестнице пахло тухлыми яйцами. Значит, Кристин начала утро с химической завивки. Филипп где-то читал, что обоняние у собак в миллионы раз тоньше, чем у людей. Если вонь так бьет ему в нос, то страшно подумать, что же чувствует Харди. Пес лежал на площадке у лестницы и слабо завилял хвостом, когда Филипп прошел в ванную. Каждый раз, видя Харди, он вспоминал о собаке, которая, как утверждала Сента, была у Арнэма и которую она звала Угольком.

Филипп чувствовал переутомление. Будь у него возможность, он вернулся бы в постель и проспал еще сутки. «СБП», как говаривал его отец. «Слава богу, пятница!» Черил уже побывала в ванной и вытерлась не только своим, но и его полотенцем. Филипп мысленно вернулся к тому вечеру, когда увидел, как сестра что-то крадет на Голдерс-грин. А он ведь так и не предпринял никаких действий. Его голова занята только Сентой. Сентой, которая преследовала и изматывала его.

Прошлой ночью он почти решил не ехать на Тарзус-стрит, но в конце концов поехал. Филипп представил себе состояние Сенты, вспомнив, каково ему было, когда она его бросила. Он не мог выдержать ее слез, страданий. Подвальная комната его угнетала, и он вывел Сенту на улицу, надеясь поцеловать ее и оставить, чтобы она вернулась к себе одна. Но начались рыдания и мольбы, и он пошел с ней в дом, и выслушал все, о чем она рассказывала. А она твердила об этих Аресе и Афродите, о том, что они с Филиппом избранные, о могуществе и том, что не нужно жить по законам, созданным людьми. Любовью они не занимались.

Теперь, оставшись наедине с собой, он опять задался вопросом, что же дальше. Нужно освободиться от навязчивых идей, приводящих в ужас: собака, кинжал, станция метро. Надо разогнать их и начать думать об их с Сентой будущем. Но есть ли оно? Филиппа больно кольнула мысль, что он так и не рассказал матери и остальным членам семьи о Сенте, как собирался. Пока она не испортила их отношения ложью об убийстве, он ощущал крайнюю необходимость с кем-то поделиться своим счастьем, мечтал, чтобы другие о нем узнали, хотел, чтобы его любовь стала открытой, а намерения – очевидными.

Филипп пошел вниз. Весь дом насквозь пропах теми зловонными веществами, которые использовала Кристин, хотя дверь на кухню была закрыта. Кто может себе представить, что в такой обстановке можно завтракать. Он открыл дверь, поздоровался с пожилой женщиной, чьи белоснежные волосы Кристин накручивала на синие пластмассовые бигуди.

– Я знаю, что это не самый приятный запах, но я уйду через десять минут.

– И я тоже, – отозвался Филипп.

Банка с кофе оказалась спрятанной среди огромных флаконов лака для волос и тюбиков распрямляющего волосы геля. Зачем ей этот гель? У нее же нет ни одной чернокожей клиентки. Гель произведен – Филипп, разумеется, заметил – компанией «Уголек». Старушка, болтавшая без умолку с того момента, как он вошел, теперь рассказывала историю о том, как ее внучка ездила по обмену во Францию и жила в семье, где никто не говорил. Ни отец, ни мать не разговаривали. Едва ли стоит упоминать, что бабушка с дедушкой тоже не могли говорить, и даже дети могли выдавить из себя лишь несколько слов.

– Они тоже были немые, эти бедняжки? – спросила Кристин.

– Нет, они не немые, Кристин, я же не сказала, что они немые, я сказала, что они не говорят.

Филипп, которому еще полчаса назад казалось, что он никогда больше не засмеется, давился от смеха над чашкой обжигающего «Нескафе»:

– Имеется в виду, что они не говорили по-английски, мам. Ну возьми же себя в руки, ну ты что.

Кристин захихикала. Она так прелестна, когда смеется! Филипп подумал об Арнэме и понял, почему тот был очарован ею. Он допил кофе, попрощался и вышел из дома. Воспоминания об Арнэме снова погрузили его в пучину тревог и сомнений. Он почти не замечал ни солнца, ни аромата цветущих садов, избавившего его от серной вони. Он сел в свой «опель» и, управляя им машинально, тронулся. Сначала ему надо заехать в главный офис, а это предвещает стояние в еле движущемся хвосте автомобилей, сползающих к Лондону с холмов.

Как можно утверждать, что твои знакомые не убивают? Ведь все убийцы являются самыми обыкновенными людьми, пока не совершат преступление. Они не все бандиты или маньяки. А если кто-то и такой, то его сумасшествие или пренебрежение законами общества прячется под маской нормального человека. В общении они такие же, как и все остальные.

Сколько раз он читал в книгах или газетах о женах и подругах убийц, которые заверяли, что понятия не имели, каким их близкий человек был на самом деле, что им и в страшном сне не приснилось бы, что в их отсутствие он может совершить подобное. Но Сента такая миниатюрная, добрая, совсем как ребенок. Порой, если это не было время лекций о могуществе и волшебстве, она разговаривала как семилетняя или восьмилетняя девочка. Ее ладонь помещается в его ладони! Филипп представил себе, как Сента подходит к мужчине, всхлипывая от боли и страха, поднимает к нему лицо и просит его посмотреть, что у нее с глазом. Эта картину он видел, стоило только прикрыть веки. Когда он разворачивал газету, этот образ проступал сквозь фотографии и колонки текста. Он вспоминал, как Сента пришла в свою комнату в кепке и красной блузке, и теперь ему казалось, что он видел на этой блузке пятна. Несомненно, на плече было пятно крови.

Мужчина доброжелательно наклоняет голову и смотрит, что у нее в глазу. Возможно, просит разрешения прикоснуться к ее лицу, чтобы оттянуть нижнее веко. Как только он приближается, чтобы вынуть песчинку или ресничку, она выхватывает стеклянный кинжал и вонзает со всей своей детской силой ему в сердце…

Кричал ли он? Или только простонал, согнулся, колени его ослабели и он, прежде чем упасть, в последний раз посмотрел на нее в ужасном недоумении, с мучительным вопросом в глазах? Кровь забила струей, забрызгала ей плечо. А потом собачка, маленький черненький скотч-терьер, подбежала и стала лаять, потом лай перешел в вой.

Хватит, хватит, говорил себе Филипп, как всегда тщетно пытаясь остановиться, если фантазия уводила в этом направлении. Гарольд Майерсон – вот как его звали, Гарольд Майерсон. Ему было пятьдесят восемь лет. Он из Чигвелла, но это совпадение. Тысячи людей живут в Чигвелле. Филипп подумал, можно ли пойти в полицию и разузнать о Гарольде Майерсоне. К примеру, где он жил, его точный адрес. В газетах об этом никогда не пишут. Но такой визит в полицию и подобные расспросы покажутся странными. Они захотят узнать, почему он спрашивает. Запишут его имя, его запомнят. И это может привести полицию к Сенте.

Ты ведь и в самом деле веришь, что она его убила, сказал внутренний голос. В самом деле. Ты просто не способен посмотреть правде в глаза. Убийце не обязательно быть большим, сильным и крепким. Убийца может быть маленьким и хрупким, дети тоже убивают. Например, какое-то из боевых искусств учит нападающего извлекать преимущество из собственной слабости, чтобы воспользоваться силой жертвы. Когда к человеку обращаются, показывая рану, когда просят о помощи, доброта и жалость притупляют его осторожность.

И тут обнаружилось еще кое-что, что прежде не приходило Филиппу в голову. А если Джерарда Арнэма вообще звали не так? Движение замерло, зажегся красный. Что, если на самом деле он был Гарольдом Майерсоном, а матери назвал выдуманное имя, чтобы потом, когда понадобится, было легче от нее уйти? Беспринципные люди могут так поступить, а Арнэм как раз беспринципный, он обманывал Кристин, говоря, сколько пробудет в Америке, а потом бросил ее.

Чем дальше Филипп обдумывал эту версию, тем больше в нее верил. В конце концов, он ведь никогда не проверял, истинное ли это имя – Арнэм. Он не нашел Арнэма в телефонном справочнике, он никогда не слышал, чтобы кто-то, кроме матери, звал его так. Филиппу стало нехорошо. Он захотел было выскочить из машины, бросить ее, как есть, на середине Эджвер-роуд и убежать. Но куда? Нет такого места, куда можно уйти и не вернуться. Некуда спрятаться от Сенты, невозможно от нее отделиться.

Арнэму может быть пятьдесят восемь. Некоторые люди выглядят моложе своих лет. А то, что Арнэм сказал Кристин, что ему пятьдесят один, еще ни о чем не говорит. Ни для кого не секрет, что он лгал ей. Он же солгал, пообещав, что позвонит по возвращении из Америки. Миниатюрной Сенте человек ростом пять футов покажется высоким. Он, Филипп, в котором больше шести футов, возвышался над ней. А собака? Он уже об этом думал: собака принадлежит миссис Арнэм, миссис Майерсон.

Это Уголек, пес Воришки.

Рой снова был в хорошем настроении. Видимо, потому, что Оливия Бретт дважды звонила и спрашивала Филиппа.

– И не по имени, заметь, – говорил Рой. – «Позовите, пожалуйста, того ужасно милого и аппетитного мальчика со светлыми вьющимися волосами» – вот как она сказала. О, возьми меня, глупыш, как мне повезло!

– Что ей нужно?

– Ты меня спрашиваешь? В твоем возрасте сам должен знать. Полагаю, она тебе покажет, если ты заскочишь к ней в Хайгейт, когда солнышко скроется.

Филипп терпеливо повторил вопрос:

– Что, она сказала, ей нужно?

– В двух словах: можешь ли ты приехать посмотреть, как будет продвигаться дело, когда рабочие начнут ремонт. Не я, не какой-то другой парень, менее приятный на вид, а именно ты – вот что имела в виду эта милашка.

Филипп редко вливался в толпу, наводнявшую во время обеденного перерыва пабы и кафе в этой части старого Лондона. Как правило, по пути к очередному заказчику он останавливался перекусить где-нибудь на окраине. Но сегодня он не позавтракал и был очень голоден. Прежде чем отправиться в Кройдон, а это путь неблизкий, нужно основательно подкрепиться. Пара гамбургеров или сосиски с жареной картошкой. Филипп должен отвезти в Кройдон две вешалки для полотенец в картонных коробках, взамен сломанных. Что ж, их можно взять с собой и положить в багажник.

В этом районе были только офисные здания. Проезды и узкие улицы вели к автомобильным стоянкам и складским помещениям. Только одна старая улочка сохранила свой изначальный облик: ряд домов, реликт георгианской эпохи, с тремя магазинчиками, пристроенными в конце. Сами магазины не старомодные; это были скорее современные ловушки для туристов, которые, вероятно, могут пройти мимо, идя на станцию «Бейкер-стрит». Вернувшись с парковки и направляясь в кафе, где, как ему казалось, уже нет страшного наплыва обедающих, Филипп вышел из одного такого проезда через арку на старую улицу, которая будто нигде не начиналась и нигде не заканчивалась.

Он часто ходил этой дорогой, но никогда даже взгляда не бросал на магазины и не сказал бы, что там за товары в витринах. Но теперь его внимание привлекло поблескивание красного и синего стекла, и он задержался, чтобы взглянуть на фужеры, кувшины и вазы, расставленные на полках.

В основном это было венецианское стекло. На переднем плане он увидел стеклянные серьги, ожерелья из стеклянных бусинок, за ними стояли стеклянные животные: скачущие лошади, танцующие собаки и кошки с длинными шеями. Но вглядываться пристально, почти скептически Филиппа заставил – а он, наверное, даже не осознал, что заметил этот предмет сразу, – стеклянный кинжал.

Он стоял в левой части витрины, его держали (в целях безопасности, или, возможно, потому, что этого требовал закон, или просто на всякий случай) в футляре, правда, не стеклянном, а пластиковом, но пластик этот напоминал стекло. Кинжал был полупрозрачный, немного матовый. Лезвие длиной в десять дюймов, крестовина рукоятки шириной в три дюйма. Филипп не мог оторвать от кинжала взгляд, поначалу не веря своим глазам, а потом чувствуя болезненное узнавание. Еще пять дней назад он и думать не думал о существовании кинжалов из стекла, потом, узнав об этом, каждый день слушал рассказы о них, и теперь вот увидел в витрине магазина. Такое возможно?

Так иногда наткнешься в газете на слово, которого раньше не встречал, думал Филипп, и в тот же день кто-то в разговоре его произнесет, и ты увидишь его в какой-нибудь книге. Такие вещи нельзя объяснить рационально. Не может быть, чтобы ты раньше видел это слово много раз (или очень давно пассивно знал о стеклянных кинжалах) и всего лишь какое-то эмоциональное напряжение внезапно направило твое внимание на него. Сюда вовлечено что-то непостижимое, какая-то сила, пока еще не охваченная человеческим знанием. Так это объяснила бы Сента, и кто смог бы оспорить ее правоту? Хуже совпадения для Филиппа было открытие, что стеклянные кинжалы существуют на самом деле. Сента не солгала. Она не выдумала, что ее мать исландка, которая умерла при родах, она не выдумала, что училась на актрису. Да поймал ли он ее на лжи хоть раз?

Мысль о том, что ложь Сенты, возможно, существует только в его воображении, была слишком страшна, чтобы на ней останавливаться. Филипп заглянул в магазин. К нему подошла девушка и спросила, чем может помочь. Она говорила с легким акцентом, не исключено, что итальянским.

– Тот стеклянный кинжал в витрине, – начал Филипп, – откуда он?

– С острова Мурано. Это венецианское стекло. Все стекло у нас венецианское, с Мурано.

Сента упоминала это название. Он как раз пытался его вспомнить.

– Он ведь очень опасный, не так ли?

Филипп не хотел, чтобы его слова звучали как упрек, но девушка сразу же начала оправдываться:

– Им нельзя пораниться. Он совершенно – как вы это называете? – тупой. Стекло гладкое – пойдемте, я покажу.

В ящике лежали десятки таких вещиц, все в плексигласовых футлярах. Филипп сделал усилие, чтобы заставить себя прикоснуться к одному кинжалу, и почувствовал, как над его верхней губой выступил пот, едва палец дотронулся до края лезвия. Да, кинжал тупой. На кончике ножа висела маленькая капля или пузырек из стекла.

– Зачем нужен нож, – спросил Филипп так, будто никого рядом нет и он разговаривает с самим собой, – который совсем не режет?

Девушка пожала плечами. Она ничего не ответила, просто бросила на него взгляд, уже неодобрительный и напряженный. Филипп не поинтересовался, сколько стоит кинжал, а вернул коробочку девушке и ушел. Ответ на его вопрос был достаточно прост: стекло можно заточить, это не труднее, чем заточить металл. В этот момент Филиппу показалось, что он начинает понимать, как Сента сочетает ложь с правдой. Она, может, и купила кинжалы, но не в Венеции. Продают же их здесь, в Лондоне.

Он практически вслепую свернул со старой улицы. Здесь не ходил ни один автобус, не было магазинов, только задворки офисных зданий. Напротив почти глухой бетонной стены высотой в четыре этажа находилась стоянка, на воротах которой висело предупреждение: только для автомобилей работников компании, занимающей это здание.

Только что туда свернула машина, черный «ягуар». Филипп обратил на него внимание и отвлекся от тягостных, ужасных мыслей.

В изумлении он смотрел, как машина заезжает на одно из свободных мест и там паркуется. Дверь открылась, и водитель вышел.

Это был Джерард Арнэм.

Глава 14

Раньше Филипп колебался: то он не желал Арнэма видеть, то хотел с ним встретиться и все высказать, но в конце концов стал равнодушен к этой истории и переживания угасли. Филипп давно осознал, что всякий раз, приезжая в офис, может столкнуться с Арнэмом, поэтому (а не только из-за скопления народа) и старался не обедать в местных кафе. Теперь же трудно было представить себе человека, увидеть которого он хотел бы больше. Эта встреча стала для него почти так же желанна, как воссоединение с любимой после долгой разлуки. Филипп с трудом сдержался, чтобы не крикнуть Арнэму «здравствуйте», как только тот вышел со стоянки.

Арнэм, заметивший Филиппа секундой позже, остановился на противоположной стороне улицы, будто растерявшись. Вероятно, он почувствовал восторг Филиппа, потому что улыбка на его лице, сначала слабая, становилась все шире. Подняв руку в знак приветствия, Арнэм пропустил несколько машин и устремился на другую сторону.

Филипп двинулся ему навстречу, протягивая руку:

– Как поживаете? Рад вас видеть.

Эйфория прошла, и Филипп подумал, как Арнэм, должно быть, изумлен этим преувеличенным радушием. В конце концов он видел Филиппа лишь однажды, принял его и сестер не слишком тепло и бессердечно бросил его мать. Но, может, он почувствовал облегчение (как хорошо, что Филипп забыл старые обиды) или просто принял его за человека равнодушного. Что бы там ни было, Арнэм не показал своих чувств. Он сердечно пожал Филиппу руку и спросил, как дела.

– Я понятия не имел, что вы здесь рядом работаете.

– Я и не работал, когда мы виделись, – ответил Филипп, – я тогда еще стажировался.

– Как же это мы раньше не столкнулись?

Филипп объяснил, что нечасто приезжает в главный офис, но не сказал, что знает, где работает Арнэм. Арнэм спросил осторожно:

– Как мама?

– Хорошо. Прекрасно, – почему бы слегка не приврать? Пусть он и рад видеть Арнэма, но все же не стоит забывать, что перед ним человек, который обманул его мать: спал с ней – теперь Филипп мог думать об этом спокойно – и бросил ее. – У нее свое дело, довольно прибыльное, – продолжил он, – и мужчина, который ее очень любит.

Померещилось или Арнэм действительно слегка расстроился?

– Фи, моя сестра, вышла замуж, – произнеся эти слова, Филипп как будто увидел Сенту в наряде подружки невесты, ее серебряные волосы, распущенные по терракотовому атласному платью. Волна любви, поднявшаяся в нем, заглушила то, что он собирался сказать.

Арнэм, видимо, ничего не заметил.

– У вас есть немного времени? Может, выпьем? Тут, прямо за углом есть один паб, куда я иногда хожу.

Если бы не предстоящая поездка, Филипп, возможно, согласился бы. Но, с другой стороны, ему не особенно хотелось провести время с Арнэмом. Этот человек исполнил свою миссию: доказал, что жив-здоров, и это принесло Филиппу такой неземной покой, какого, возможно, больше никогда не будет.

– К сожалению, я спешу, – странно, как внезапно исчез аппетит: он давился бы едой, его тошнило бы от спиртного. – Дело в том, что я уже опаздываю.

– Ну, тогда в другой раз, – Арнэм, похоже, был огорчен. Какое-то время он размышлял, а потом произнес почти робко: – Ничего… ничего, если я как-нибудь позвоню вашей матери? Только в память о прошлом.

– Она до сих пор живет там же, – ответил Филипп довольно холодно.

– Да, у меня есть номер. Я, разумеется, переехал.

Филипп не сказал, что знает и об этом.

– Позвоните ей, если хотите. Ее часто не бывает дома, но, может, застанете, – Филиппу захотелось бегать, танцевать и кричать о своей радости небесам, всему миру. Он мог бы схватить Арнэма и начать с ним вальсировать, как Рита и Джейкопо, напевая от счастья все эти «тра-ля-ля» из «Веселой вдовы» и «Венского леса». Но он просто протянул Арнэму руку и попрощался.

– До свидания, Филипп, был очень рад увидеться с вами.

Филипп сдерживался, чтобы не побежать, замаршировать, как солдат со знаменем или трубач впереди отряда, и чувствовал, как Арнэм стоит на тротуаре и провожает долгим печальным взглядом его веселую удаляющуюся фигуру. На углу улицы он обернулся, чтобы помахать Арнэму рукой, но того уже не было.

Филипп сел в машину и отправился на станцию техобслуживания, где занимались машинами «Розберри Лон», чтобы поставить себе новую магнитолу.

Для полного счастья ему надо обнаружить на Тарзус-стрит Джоли, сидящего в своей тележке с добычей из мусорного мешка и чавкающего. Филипп не сомневался, что встретит старика, и даже приготовил пятифунтовую банкноту. Было еще светло как днем, и, едва свернув с Сизария-гроув, он моментально понял, что Джоли нет. Несмотря на желание, даже необходимость увидеть Сенту, на то, что весь день ему казалось, что свидание с ней нельзя отложить ни на секунду, Филипп припарковал машину и пешком вернулся назад, чтобы поискать бродягу около церкви.

Ворота не заперты, дверь церкви приоткрыта. Филипп обошел заднюю стену, у которой росла трава, чахлая из-за постоянного отсутствия света, прошел между наполовину вросшими в землю могильными плитами, покрытыми мхом, под густой тенью падуба и двух крупных косматых кипарисов. Здесь пахло плесенью, как будто сырыми несвежими грибами. Человек с богатым воображением легко представил бы, что это запах мертвых. Филипп слышал, как в церкви уныло играют на органе. Нигде не было ни Джоли, ни даже смятых клочков бумаги или пары обглоданных костей – обычных следов его присутствия в каком-либо углу.

Филипп зашел в церковь – внутри тоже никого, кроме органиста, которого, впрочем, все равно не видно. Окна были из цветного стекла, более темного и толстого, чем в том венецианском магазине, свет давала только одна электрическая лампочка в апсиде. Стоял теплый летний вечер, но здесь было ужасно холодно. С чувством огромного облегчения Филипп вышел на улицу, увидел мягкий, подернутой дымкой солнечный свет. Приближаясь к дому, он заметил, как по ступенькам спускается Рита, одетая очень эффектно. На ней было короткое платье из травчатого шелка, белые кружевные чулки и алые туфли на высоком каблуке. Следом вышел Джейкопо и хлопнул дверью. Он взял Риту под руку, и они ушли. А ночью, подумал Филипп, они вернутся и начнут вальсировать под «Жизнь в розовом цвете» или танцевать танго «Ревность». Неважно. Ему все равно, пусть наверху будет хоть бал для двухсот человек.

Филипп вошел в дом и побежал по лестнице в подвал. Как уже бывало (и его всякий раз это восхищало), Сента открыла дверь прежде, чем его ключ повернулся в замке. Она надела что-то совсем новое – ну, или новое для него. Это было длинное, почти до щиколоток, платье из блестящей полупрозрачной плиссированной ткани цвета морской волны с серебристо-зелеными бусинками. Тонкий скользящий материал облегал грудь, струился по телу, как медленно падающая вода, капая по бокам и поглаживая бедра ласковыми волнами. Ее блестящие серебряные волосы казались иголками, лезвием ножа. Сента приблизила губы, обхватила руками шею Филиппа. Ее язык стремительно нырнул в его рот, как теплая рыбешка, и удалился с нежной неспешностью. Филипп задыхался от наслаждения, от счастья.

Как она поняла, что не стоит ничего говорить, что нужно оставить слова на потом? Как она узнала о землетрясении, случившемся в нем, о той невероятной перемене в его чувствах и мыслях? Под ее зеленым платьем было голое тело. Сента сняла свой наряд через голову и осторожно потянула Филиппа в постель. Сквозь приоткрытые ставни пробивался слепящий свет. Палочки с ароматом корицы и кардамона тлели в блюдце. Почему ему раньше казалось, что он ненавидит эту комнату и замечает ее запустение?

Филипп понял, что привязан к этому жилищу, что это его дом.

– В таком случае переезжай жить ко мне, – предложила она.

– Я думал об этом, Сента. Ты говорила как-то, что жила в квартире наверху.

Она уселась, обхватив колени, и задумалась, словно что-то высчитывала. Будь на ее месте другая девушка, скажем, Дженни, Филипп подумал бы, что она считает налоги, плату за коммунальные услуги и прокат мебели, но на Сенту это так не похоже.

– Я понимаю, там беспорядок – начал он, – но мы могли бы все убрать, покрасить стены. Можно принести какую-нибудь мебель.

– Разве тебе здесь, внизу, плохо, Филипп?

– Вообще-то, эта комната слишком маленькая. Тебе не кажется, что довольно глупо пытаться уместиться здесь вдвоем, когда квартира наверху пустует? Или ты думаешь, что это не понравится Рите?

Сента отмахнулась:

– Рита не будет против, – а потом, как будто не решаясь продолжить: – Дело в том, что мне здесь нравится. – На ее робком детском лице появилась застенчивость, и она проговорила тихо: – Сейчас я тебе кое о чем расскажу.

Филипп почувствовал, что нервы моментально напряглись, потому что он заранее приготовился услышать очередную ложь или абсурдное признание. Сента придвинулась ближе, схватила его за руку и прижалась лицом к его плечу.

– Филипп, я действительно немного страдаю агорафобией. Ты знаешь, что это такое?

– Конечно, знаю, – его раздражало, как она иногда обращалась к нему, будто он абсолютный невежда.

– Не злись. Ты не должен никогда на меня злиться. Вот почему я редко куда-либо хожу, понимаешь? Вот почему мне нравиться жить под землей. Психиатры говорят, что агорафобия сопровождается шизофренией, – тебе известно об этом?

Филипп попробовал ответить несерьезно:

– Надеюсь, мы всю жизнь будем вместе, Сента, и могу тебе сказать: я не собираюсь пятьдесят лет прожить в норе. Я не кролик.

Шутка вышла не слишком веселая, но рассмешила Сенту. Она откликнулась:

– Я подумаю насчет квартиры, спрошу у Риты. Этого будет достаточно?

Более чем. Все сразу наладилось. Филипп изумлялся тому, как вчера и сегодня все могло быть прискорбно и ужасно, а встреча и разговор с едва знакомым человеком вернули былое счастье. Это даже любопытно. Он прижал к себе Сенту и поцеловал:

– Мне хочется, чтобы теперь все знали о нас.

– Разумеется, ты можешь всем сообщить, Филипп. Уже пора.

Как только Филипп оказался наедине с матерью, он рассказал ей о Сенте.

– Вот и славно, дорогой, – ответила она.

Какой реакции он ждал? Филипп размышлял над этим, пока Кристин возилась на кухне, занимаясь ужином. По правде сказать, он считал, что Сента так прекрасна, так удивительна, так не похожа ни на какую другую девушку, и потому ожидал сначала увидеть восхищение, а потом услышать изумленное поздравление. Кристин приняла эту новость, не отрываясь от собственных мыслей, в которые была погружена, как будто он сказал, что встречается с какой-нибудь обыкновенной девушкой. Мать, вероятно, воодушевилась бы больше, если бы он сказал, что снова сблизился с Дженни. Сомневаясь, все ли поняла Кристин, Филипп спросил:

– Ты ведь понимаешь, о ком я говорю? О Сенте, которая на свадьбе Фи была одной из подружек невесты.

– Да, Филипп, это дочь Тома. Я же сказала, что это славно. Раз вы любите друг друга, то это, по-моему, очень славно.

– Тома? – воскликнул он. Как мать может говорить о Сенте так, словно отец – это самое примечательное в ней?!

– Тома Пелхэма, другого брата Ирэн, того, чья бывшая жена танцует и живет с молодым мальчиком.

Что она имела в виду – «другой» брат? Он не стал уточнять.

– Верно. У Сенты квартира в ее доме.

«Квартира» – громко сказано, подумал Филипп, но через месяц-два это может оказаться правдой. Рассказать ли матери о том, как он встретил Арнэма?

Нет, это ее только расстроит. Где-нибудь среди других памятных вещиц, Филипп был уверен, она по-прежнему бережно хранит ту открытку с видом Белого дома. И Арнэм, конечно, не позвонит: его остановит известие о том, что в жизни Кристин появился другой мужчина. Теперь, когда ликование прошло, Филипп задумался, не спугнул ли он счастье матери, выдумав того другого мужчину. Впрочем, Арнэм женат. Или, по крайней мере, живет с какой-то женщиной. Так что поздно.

Они сели за стол. На поднос Кристин выложила одно из своих фирменных блюд – тосты и омлет с тунцом и карри.

Филиппу не хотелось думать о будущем, о том, как матери предстоит жить одной, без кого-либо, кроме призрачной, изредка мелькающей Черил. Но рано или поздно придется об этом задуматься.

– Я заскочу на пару часов к Одри, – Кристин надела хлопчатобумажное платье с цветами, наверняка из каких-то старых летних вещей, но Филипп не припоминал его. – Какой славный вечер!

Она лучезарно улыбнулась. Она выглядела радостной. Именно простодушие и необремененность знаниями делают ее такой солнечной, подумал Филипп. Ему придется до конца жизни поддерживать Кристин материально, морально, общаться с ней. Мир за окном не для нее, даже такое его проявление, как работа в парикмахерской, погубит мать. Отец оберегал ее, как будто держал под большим широким крылом, а Кристин, как оперившийся птенец, смотрела по сторонам с удивлением и восторгом. Филипп иногда не мог себе представить, что мать в состоянии справиться с самыми обычными делами – например, заплатить за проезд в автобусе.

Когда Черил вошла в дом, она, должно быть, столкнулась с Кристин. Филипп удивился бы, загляни сестра в гостиную. Она и не заглянула. Он слышал, что Черил еле волочит ноги, поднимаясь наверх. Больше недели прошло с того момента, когда он в последний раз перекинулся с ней парой слов. Любые новости о нем, о его будущем сестре безразличны, Филипп понимал это.

Он слышал над головой шаги Черил, расхаживающей по материнской спальне. Он слышал, как скрипнула дверца шкафа. Филипп уже перестал беспокоиться за сестру и теперь постепенно осознавал, что воспринимает ее только как дополнительную обузу: помощи матери от нее ждать бессмысленно. Чуть приоткрыв дверь в гостиной, Филипп слушал, как Черил спускается по лестнице. Он понял, что ей все равно, слышит брат шаги или нет, знает ли что-нибудь. Только круглый дурак не понял бы, что Черил ходила в спальню матери, чтобы взять хоть какие-то деньги, спрятанные там: украсть из сумочки, из кармана на молнии, чаевые или открыть фарфорового медвежонка с откидной головой, в котором всегда лежат десяти– и двадцатипенсовые монеты.

Хлопнула входная дверь. Филипп подождал несколько минут, чтобы сестра ушла, и поехал к Сенте.

– Я не верю, – говорила Фи, – ты шутишь, – она была так потрясена, что прикурила одну сигарету от другой.

– Фи, он морочит нам голову, – сказал Дарен.

Филипп был поражен. Он-то предполагал, что его признание вызовет восторженное ликование. Сента – кузина Дарена, она была подружкой невесты на свадьбе у Фи. Естественно ожидать, что все очень обрадуются принять в свой тесный круг члена большой семьи Дарена.

– Вы меня постоянно поддразнивали по поводу Сенты, – сказал Филипп, – вы наверняка поняли, как я к ней отношусь.

Дарен засмеялся. Он, как обычно, сидел в кресле перед телевизором. Фи раздраженно бросила ему:

– Что смешного?

– Потом скажу.

Эти слова прозвучали так резко, что повисла неловкая пауза. Фи положения не исправила:

– Ты хочешь сказать, что все время, пока мы вроде бы острили на тему, как тебе нравится Сента, спрашивали, не дать ли тебе ее номер и прочее, – все это время ты на самом деле с ней встречался?

– Да, но тогда она не хотела, чтобы другие узнали.

– Знаешь, должна тебе признаться, я действительно думаю, что это самое настоящее двуличие, Филипп. Извини, но я так считаю. Полной идиоткой себя чувствуешь, когда так обманывают.

– Прости, я не думал, что ты это так воспримешь.

– Полагаю, сейчас не время устраивать скандал. Слишком поздно. А теперь ты заявляешь, что она сейчас приедет сюда, чтобы с нами повидаться?

Филипп уже пожалел, что взялся устроить эту встречу

– Мы решили, что будет лучше, если я сначала все скажу вам, а через полчаса она подъедет. Она ведь должна быть твоей подругой, она же двоюродная сестра Дарена.