Текст книги "Птичка тари"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

11

– А до этого разве у тебя не было ни кори, ни всего такого прочего?

– В детстве мне делали какие-то прививки. А ветрянку я подхватила, потому что у меня не выработалось естественного иммунитета. Я не общалась с людьми.

– Приходил доктор?

– Ив позвонила ему из Шроува. Доктор сказал, что приедет, если мне станет хуже, но пока делать ничего не надо, пусть болезнь развивается своим чередом. Чувствовала я себя прилично. Ив старательно следила, чтобы я не чесалась. Она говорила, что если я стану расчесывать лицо, она свяжет мне руки, так что следов у меня не осталось, кроме вот этой ужасной оспины на лбу.

Лиза откинула прядь темных волос и показала ему маленькую круглую вмятинку на левом виске.

– Мв боялась, что я вся покроюсь такими оспинами.

– Я-то знаю, что у тебя их нет, – сказал Шон, окидывая ее искоса похотливым взглядом.

– Единственным последствием было.то, что я наградила Бруно опоясывающим лишаем.

– Чем-чем?

– Этот вирус, или как он там называется, детям приносит ветрянку, а взрослым – опоясывающий лишай. Это одно и то же. Ив не заразилась, но Бруно заболел опоясывающим лишаем.

– У моей бабушки был такой. На поясе по кругу, и она до смерти напугалась, потому что если круг сомкнётся, то умрешь. Это точно.

Лиза сомневалась в справедливости его слов, но не хотела спорить.

– У Бруно лишай высыпал на щеке и дальше пополз по затылку. Он болел тяжело и выглядел страшно уродливо с этой красной сыпью на лице. Я подумала, что он невзлюбил меня за то, что я наградила его опоясывающим лишаем, именно так я решила, когда мне было девять лет. Но если бы он не заставил меня отправиться с ними в город, я не заболела бы ветрянкой и ничего не случилось бы, так что на самом деле это была его вина. Так я тогда считала. Конечно, сейчас я знаю, что причина была не в этом. Я путалась под ногами, мешалась, я стояла между ним и Ив.

Теперь, когда она почти взрослая и имеет собственный сексуальный опыт, ей понятно, чтб удерживало вместе Ив и Бруно, но в то время она этого не понимала. Ее озадачивало и смущало все больше, что двое людей так часто ссорятся, ведут себя так, будто ненавидят друг друга, но, похоже, все же жадно друг в друге нуждаются.

Она догадывалась еще кое о чем. Существовало что-то такое, что Бруно хотел делать с ее матерью, но не мог, пока Лиза находилась рядом. Это сопровождалось поцелуями, борьбой и тем, что Бруно лежал на матери. Лиза знала, и уже давно, отчего у людей и животных появляется потомство. Ив взяла на себя труд рассказать ей про оплодотворение, но Лиза почему-то не связывала ее объяснений с тем, что Бруно хотел делать с ее матерью. И с тем, что, правда, может быть и не столь страстно, мать хотела делать с Бруно. Лиза этого не понимала и уклонялась от понимания. Она знала только, что Бруно хочет, чтобы ее подольше не было, и что мать, хоть и в меньшей степени, хочет того же.

Не сообщая, куда пойдет, Лиза забиралась в Шроув и смотрела телевизор в некогда запертой комнате. Это всегда было поздним утром и около полудня. Она смотрела старые фильмы и передачи о природе, программы для школ и Открытого университета, интервью со знаменитостями и телевикторины. Некоторые из программ передавали из Америки. Слушая их, Лиза поняла, что Бруно, будучи англичанином, почему-то часто разговаривает как американец.

Когда он поправился, дела пошли еще хуже. Лето подходило к концу, погода стояла прекрасная, и Бруно каждый день вывозил мать на прогулки в машине. Лиза могла бы принимать в них участие. Мать теперь постоянно предлагала ей это с таким же энтузиазмом, с каким некогда запрещала, но Лиза отказывалась. Она вспоминала день, проведенный в городе, с каким-то ужасом, поскольку эта поездка в ее сознании тесно переплелась с полицейскими сиренами, зудом и ветрянкой. Поэтому мать с Бруно уезжали, а Лиза оставалась одна. Чаще всего она ничем не занималась, просто сидела на стене, огораживающей сторожку, или лежала в траве и думала о том, как сложится ее жизнь, если Бруно одержит верх и ее отошлют.

Не раз Бруно заговаривал о том, что Лизу следует отослать в место, называвшееся школа-интернат. Мать сказала, что у нее было много денег, когда она купила его картину, но сейчас, по ее словам, у нее нет ничего, а школа-интернат стоит немало. Лиза ухватилась за это. У матери не было денег, и у Бруно не было денег, и никаких перспектив получить их. Сам Бруно никуда не уедет, Лиза не сомневалась в этом с пессимизмом десятилетнего ребенка, который считает, что хорошее всегда скоротечно, а плохое не имеет конца. Бруно относился к разряду плохого, тут уж никогда ничего не переменится, он был ненавистным третьим в их домашнем укладе, неизменным атрибутом их жизни, подобно бальзамнику и поезду.

Два события произошли той осенью. Заболела мать Бруно, заболела очень серьезно, и Ив услышала по радио, что Британская железная дорога намерена прекратить движение поездов по долине.

В первый раз, когда миссис Сперделл ушла из дома, Лиза, воспользовавшись удобным случаем, приняла ванну. Было десять часов утра. Ванна была грязно-бежевого цвета, а коврик в ванной комнате в мелкую зеленовато-бежевую клетку, но вода была горячей. Мыло пахло душистым горошком. Кончив мыться, Лиза старательно прибралась в ванной комнате, вымыв и вытерев весь кафель.

Миссис Сперделл крайне неохотно уходила из дому. Даже не искушенной в психологии Лизе было понятно, что миссис Сперделл боится по возвращении обнаружить исчезновение прислуги, а вместе с ней – пылесоса, видео, микроволновки и столового серебра. Она чуть не рассмеялась над выражением лица миссис Сперделл, когда, войдя в дом с черного хода, хозяйка увидела ее за кухонным столом чистящей это самое серебро. Тогда впервые в доме на Аспен-Клоуз Лизе предложили чашку кофе.

Когда они оставались с ней вдвоем, миссис Сперделл говорила не закрывая рта. В основном она хвасталась собственным превосходством, а также превосходством мужа и взрослых дочерей над всем человечеством, но в первую очередь – над прислугой. Превосходство это она усматривала во всем – в уровне интеллекта, в достигнутых житейских и финансовых успехах, но в особенности в принадлежащих ей вещах. То, что принадлежало миссис Сперделл, было более дорогим и более высокого качества, чем у других, вещи эти стоили больше и дольше служили. Это относилось к ее обручальному кольцу с громадным количеством бриллиантов, георгианскому серебру, уилтонским коврам, занавескам от Коулфакса и Фаулера и паркер-ноллевским креслам, а также к массе других вещей. Лизе пришлось выучить их наименования, ей показали их все по очереди и проинструктировали в том, как определять их стоимость. Ее предупредили, чтобы она осторожно обращалась со всеми этими вещами, за исключением бриллиантового кольца, которое миссис Сперделл никогда не снимала с пальца. Мясо на пальце так угрожающе выпирало по обе стороны кольца, что Лиза сомневалась, можно ли его снять.

Мужа и детей нельзя было показать, но о них можно было рассказывать и демонстрировать фотографии. После той первой чашки кофе, полученной в награду за то, что Лиза не удрала с ценными памятниками материальной культуры, предобеденные кофепития проводились регулярно. Лизе рассказали о Джейн, которая пошла по ученой части, получив предварительно несколько ученых званий, и о Филиппе, адвокате, которая вышла замуж за адвоката, а в прошлом занимала первое место среди студентов-юристов своего выпуска; сейчас она была матерью близнецов, таких красивых, что к ней постоянно обращаются компании, занимающиеся телевизионной рекламой, за разрешением использовать их лица в рекламных роликах, но она с негодованием отвергает подобные предложения. Лиза слушала, запоминая незнакомые выражения.

Мистер Сперделл, как сказала его жена, был педагогом, Лиза думала, что их называют учителями, так называл их Бруно, и Шон называл их так, но миссис Сперделл сказала, что ее муж был педагогом и возглавлял кафедру; неизвестно, что это означало.

– В независимой школе, – объяснила миссис Сперделл, – не в единой средней школе, даже и мысли такой не держи!

Лиза, которая не держала вообще никаких мыслей о них, молча улыбнулась. Она старалась помалкивать. Она училась.

– Он не раз мог бы стать директором, но он не из тех, кто любит находиться в центре внимания. Конечно, в семье есть деньги, иначе ему пришлось бы занять более высокое положение.

Была извлечена свежая пачка фотографий, Джейн в мантии и в академической шапочке с плоским квадратным верхом. Филиппа с близнецами. Лизе искусно дали понять, что хозяйка больше гордилась и больше восхищалась Филиппой, потому что у той были муж и дети. Лиза отдала предпочтение Джейн, которая не красила губ и выглядела менее самодовольной. Лизе страстно хотелось, чтобы миссис Сперделл встала и сказала, что уходит, тогда Лизе удалось бы еще разок принять ванну. Мыться в автоприцепе было нелегко, а бассейн стоил дорого, и кроме того, после купания в бассейне оставался запах хлорки.

Наконец миссис Сперделл отложила фотографии и приготовилась выйти. На улице в тот день было холоднее, и она надела другое пальто, из плотной ворсистой материи бежевого цвета с лацканами и манжетами из поблескивающего коричневого меха. Лизе было сказано, что это пальто куплено двадцать лет назад – «в те дни, когда ни у кого не было этих смешных мыслей, чтобы не носить мех», – и обошлось оно тогда в громадную сумму: шестьдесят фунтов. Лизе пришлось пощупать материю и погладить мех.

– Ему просто сносу нет, – заявила миссис Сперделл со смешком, повязывая седые волосы шарфом, испещренным надписями «Гермес». Лиза задумалась над тем, как шелковый шарф может быть связан с посланцем богов.

Она ушла, так и не приняв душа. Уже направляясь к ванной, Лиза остановилась в дверях кабинета мистера Сперделла. В этой комнате не разрешалось ничего трогать, только чистить пол пылесосом; так как книги мистера Сперделла были священны, с них не вытирали пыль, а к бумагам на его столе не прикасались. Но сейчас Лиза осталась одна в доме, и миссис Сперделл так же не узнает о том, что Лиза заходила в кабинет, как не знает она, для какой цели используется ее горячая вода.

Когда Лиза работала здесь пылесосом, ей раз-другой удавалось бегло осмотреть книжные полки, но она никогда не изучала их. Книги разительно отличались от тех, что были в библиотеке Шроува. Здесь не было трудов восемнадцатого века о путешествиях и географических открытиях, никакой теологии, философии или истории, никаких эссе начала девятнадцатого века, никакой классической поэзии, никаких томов Дарвина или Лайела и никаких викторианских романов. Художественная литература в библиотеке мистера Сперделла была представлена книгами в мягкой обложке.

Книг, подобных тем, что стояли на полках, Лиза прежде не видела. Похоже, это были жизнеописания людей, которые существовали на самом деле; о некоторых из них Лиза знала. Оскар Уайльд, Толстой, Элизабет Барретт Браунинг. Но кто такая Вирджиния Вульф и кто такой Оруэлл? Кроме того, насколько она поняла, там были книги о том, как пишут писатели, о том, что они написали, одна из таких книг называлась «Совместный поиск», а другая – «Вечно живые». Лиза уселась за стол мистера Сперделла и полистала его книги, удивляясь, как мало она понимает из того, что читает, однако страстно желая понять.

Когда она была занята, как сейчас, время летело быстро. Оно всегда проходило очень быстро, когда миссис Сперделл не было дома, но на этот раз оно, казалось, пролетело мгновенно. С неохотой Лизе пришлось оторваться от чтения, потому что ей понадобилось по меньшей мере десять минут, чтобы заглянуть в бумаги, лежавшие на столе, и не было никакой надежды, что миссис Сперделл ушла из дома больше чем на полтора часа. Хорошо еще, что Лиза успевала сделать всю домашнюю работу за половину отведенного на это времени.

Бумаги были сочинениями. Это Лиза поняла по крайней мере. На каждом из них наверху первой страницы значилась, очевидно, фамилия автора сочинения. Не надо было быть большим сыщиком, чтобы заключить, что сочинения написаны учениками мистера Сперделла. Он прошелся по страницам красным карандашом, исправляя ошибки и делая язвительные замечания. Некоторые из них Лизу рассмешили. Но больше всего ее заинтересовали листочки желтой бумаги, которые он прикреплял к первой странице каждой работы. Это были маленькие бумажные квадратики, таких Лиза раньше не видела; поверхность у них была липкая, тем не менее их нетрудно было отодрать. Она попыталась осторожно сделать это и потом, к своему удовлетворению, приклеить их на место.

На каждом желтом квадратике почерком мистера Сперделла были написаны разные замечания. На одном было сказано: «Необходимо по меньшей мере знать азы», на другом: «Сомнительный университетский материал», на третьем: «Оксбридж?». Лиза слышала об Оксфорде и Кембридже, но не о таком месте. На этом ей пришлось остановиться, было бы ужасно рисковать своим будущим, позволив миссис Сперделл уличить ее в шпионаже. Бумаги были сложены точно в том порядке, в каком она нашла их. С пылесосом в руках Лиза удаляла белые волоски с ковра в хозяйской спальне, когда открылась и закрылась парадная дверь.

Вскоре миссис Сперделл, для разминки поднявшись пешком по лестнице, вошла в спальню, чтобы повесить драгоценное пальто. Лиза продолжала работать. Вернувшись в кабинет, – только чтобы почистить ковер, разумеется, – она подумала, не рискнуть ли взять почитать какую-нибудь книгу. Догадается ли мистер Сперделл, что одна книга пропала? Если одна книга исчезнет всего на два дня? Ей очень хотелось бы прочитать жизнеописание Элизабет Барретт Браунинг. Когда она познакомилась с Шоном, она читала «Португальские сонеты» и запомнила некоторые. («Как я люблю тебя? Неизмеримо».) Поставив мысленно себя на место мистера Сперделла, так сказать сунув ноги в его шлепанцы, – шлепанцы его и на самом деле стояли рядышком под столом, – Лиза решила, что да, она узнала бы, если бы пропала ее книга. Если бы только у нее были какие-нибудь книги, если бы…

Миссис Сперделл расплатилась с ней за утреннюю работу. Она всегда делала это неохотно, медлила, выбирая из пачки денег в своей сумочке самые старые и мятые пятифунтовые бумажки и никогда не давая десятифунтовых. Остаток суммы она отдавала мелочью, двадцати – и десяти – и даже двухпенсовыми монетами. На этот раз она превзошла самую себя, дав Лизе целых семь фунтов по пятьдесят, десять и пять пенсов и заставив ее дожидаться, пока она, выйдя из комнаты, отыскивала пятерку. В конце концов она вернулась с банкнотой, изношенной и помятой бумажкой, которая была наполовину разорвана и склеена скотчем.

В букинистическом магазине банкноту приняли. Лиза очень волновалась, что они откажутся взять ее, когда протянула бумажку в уплату за три потрепанные книжки в бумажном переплете, которые она отрыла в куче других на прилавке на улице. Настоящий книжный магазин, в котором продались новые книги, был ей не по карману.

Приближалась половина шестого, супермаркет вот-вот закроется. Лиза прошла по главной улице и пересекла рыночную площадь. Уже смеркалось. Скоро переведут часы назад, и вечера уже ощутимо похолодали. Холодно ли в тюрьме? Она подумала об Ив в тюрьме, как делала часто, она думала о ней каждый день, но не делилась своими мыслями с Шоном.

Он ждал ее на улице у главного входа с полиэтиленовой сумкой, полной продуктов. Продукты сомнительной свежести супермаркет продавал своим служащим со скидкой. Лиза и Шон вместе направились к машине. Он рассказал ей, что купил на ужин, и потом захотел узнать, что в ее сумке. Она показала ему «Мидлмарч», «Жизнеописание Мэри Уолстенкрафт» и «Краткие жизнеописания» Обри и тут же заметила выражение неудовольствия на его лице.

– У нас нет лишних денег, чтобы тратить их на книги.

– Это мои деньги, – возразила Лиза, – я заработала их.

– Интересно, как бы ты отнеслась к подобным словам, если б их произнес я, когда ты, проголодавшись, просила бы есть!

Она промолчала. Шон говорил укоризненно, как человек, умудренный жизненным опытом. «Так мог бы рассуждать мистер Сперделл», – подумала она.

– У тебя есть телик, – продолжал Шон. – Не понимаю, зачем тебе еще понадобились книжки.

Лиза съела купленный на его деньги ужин, и пока Шон смотрел свой любимый сериал, принялась за «Мидлмарч». Оказывается, в викторианскую эпоху очень многие девушки жили как она – как она, получая образование дома, не зная никого, кроме ближайших соседей, укрытые от чужого влияния. Она могла бы отождествить себя с Доротеей Брук, хотя общество не позволило бы Доротее иметь Шона.

Теперь, когда передача закончилась, она почувствовала на себе его косые взгляды. «Ему придется привыкнуть к этому», – подумала Лиза. Ему придется привыкнуть, что она больше и больше будет уделять внимания книгам. Поскольку под его настойчивым взглядом ей уже не удавалось сосредоточиться, она подумала о том, что Бруно тоже не нравилось, когда ее мать бралась за книгу. Он пускался на разные уловки, чтобы привлечь ее внимание, кружил вокруг нее, шагал по комнате, даже насвистывал. Иногда он садился рядом с Ив и брал ее за руку или гладил по щеке. Лиза вспомнила, как однажды мать при этом вскочила, оттолкнула его и закричала, чтобы он оставил ее в покое.

Вскоре после этого Бруно уехал, чтобы ухаживать за своей больной матерью. Он уехал в тот день, когда по долине прошел последний поезд.

Лиза не знала, что это будет последний поезд. Откуда ей было знать? Она не видела газет и не могла смотреть телевизор в то время, когда передают новости. Это был прекрасный теплый октябрьский день, больше шести лет назад, за год до урагана. Ежевика уже сошла, и созрели плоды диких яблонь. Гуляя по лугам, Лиза прошлась вдоль живой изгороди, в поисках паданцев, чтобы приготовить джем. Сначала кипятишь яблоки, потом процеживаешь их через ткань, натянутую на четыре ножки перевернутого табурета, а потом добавляешь сахар. Она много раз видела, как это делает мать, и подумала, что пришло время и ей это попробовать сделать.

Не успев подобрать ни единого яблока, не успев даже найти яблоню, она увидела людей, выстроившихся цепочкой вдоль железнодорожной ветки. Лиза подумала, что ей это чудится, она закрыла глаза и открыла их снова. Никогда в своей жизни она не видела такого количества людей, разве что по телевизору, но это было не в счет. Там собрались, должно быть, сотни людей. Они стояли на железнодорожной насыпи, по обеим сторонам пути, на границе парка Шроув и полустанка, который называется Ринг-Велли, и у каждого из стоявших в руках был большой плакат.

Издали Лиза не могла прочитать, что написано на плакатах. Она забыла о паданцах, забыла о джеме. Засунув в карман большой пластиковый пакет, который прихватила с собой, она ринулась по тропинке через поле к реке.

На некоторых плакатах было написано: «Спасем нашу железную дорогу», на других: «Британские железные дороги» и «Последний путь к Хаосу». В отдалении группа людей держала длинный транспарант: «Британским железным дорогам наплевать на людей?» Лиза чувствовала, что назревает нечто, хотя не могла сказать, что именно. Кроме того, вид такого количества людей ее заворожил, народу было больше, чем в тот день в городе, их было больше, чем в фильме о Древнем Риме, который она видела. Сдержанная, если не от природы, то в силу воспитания, она решила посмотреть на происходящее, спрятавшись в кустах. Лизе не хотелось ни с кем говорить, общение с незнакомцами было ей затруднительно, ведь знала она за всю свою жизнь очень немногих. Осень стояла сухая, и река обмелела, в этом месте она была просто широкой отмелью, где вода с тихим журчаньем плескалась о камни. Оставшись на этом берегу, она могла бы ни с кем не разговаривать, но, подумав так, она уже снимала туфли и носки, чтобы перейти вброд реку.

Прятаться было поздно. Казалось, все они смотрят на нее. Не успела Лиза притвориться, что просто гуляет, как женщина схватила ее за руку и, очевидно приняв по ошибке за какую-то другую девочку, спросила, где, черт возьми, она была, и сразу же поручила ей держать транспарант.

Транспарант был точно такой же, как и на другой стороне дороги, и держали его четверо. Лиза сделала, как ей было сказано, и вцепилась в кусок над буквами БЖД. Слева от нее стоял мужчина, а с правой стороны мальчик. Оба они сказали:

– Привет, – и мальчик спросил, здешняя ли она. Лиза ответила, что она из деревни. Дома их отсюда не видно, но до него всего полмили.

– Рукой подать, – сказал мужчина. – Твоя семья часто ездит этим поездом, верно? Или, вернее, ездила?

– Каждый день, – ответила Лиза.

Это была далеко не первая ее ложь. Лиза регулярно врала матери насчет того, где была, когда на самом деле уходила смотреть телевизор.

– Им и в голову не приходит, что здесь не у каждого есть машина, – сказал мужчина. – Вот у твоего папы есть машина?

– Вот женоненавистник, – возмутилась женщина, стоявшая по другую сторону от него. – Почему бы не спросить, нет ли машины у ее мамы? Да будет тебе известно, у нас женщинам пока еще позволено сидеть за рулем. Мы не в Саудовской Аравии.

Лиза коротко ответила, что машины у них нет: машину Бруно она не считала, и только собралась сказать о том, что у нее нет и папы, когда от дальнего конца туннеля раздался гудок паровоза. Он всегда гудел, въезжая в туннель и выныривая из него, так как дорога была одноколейной и, вероятно, существовала возможность столкнуться в темноте со встречным поездом. Однако теперь проблема эта отпала раз и навсегда.

– Это последний поезд на веки вечные, – сказал мужчина. – Последний, черт его дери!

Вынырнув из туннеля, паровоз снова загудел, некоторые встретили этот звук восторженными возгласами. Лиза не поверила своим глазам, когда четверо на другой стороне насыпи, державшие транспарант, и трое других с плакатами начали спускаться вниз с насыпи, направляясь на железнодорожное полотно. Семеро, четверо мужчин и три женщины, расположились прямо на рельсах; преградив путь приближающемуся поезду, они подняли повыше транспарант и плакаты. В отдалении уже показался поезд, он приближался к ним.

Что, если он не остановится? Что, если он наедет прямо на них, раздавит людей, как это было в телевизионном фильме о Диком Западе, который видела Лиза? Она крепко держала край транспаранта, вцепившись в материю с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Посмотри на них, – схватив ее за руку, воскликнула женщина, – Великолепная семерка!

Увидев приближающийся поезд, толпа запела. Они пели «Мы победим». Лиза никогда не слышала этой песни, но мотив был простой, она быстро уловила его и тоже начала подпевать.

Мы победим, мы победим, Верим: победа ждет! Наши сердца верой полны, Что победит народ!

Машинист увидел их еще издали. Было слышно, как он включил тормоза, послышался долгий низкий звук, напоминавший собачий вой. Поезд замедлил ход и остановился в доброй сотне ярдов от того места, где Великолепная семерка держала высоко поднятый транспарант и плакаты. Толпа запела «Иерусалим», машинист и другой человек в такой же форме сошли с поезда и пошли по путям на переговоры с манифестантами. Все двери и окна поезда распахнулись, и пассажиры высунули головы. Потом они тоже повыскакивали из вагонов и рассыпались вдоль линии.

Все это больше прежнего напоминало фильм о Диком Западе, когда появляются индейцы или банда грабителей из Додж-Сити. Лиза и ее товарищи, державшие транспарант, придвинулись поближе к полотну, чтобы принять участие в спорах, было много крика, угроз, а одного мужчину пришлось удерживать от драки с машинистом. В любом случае зачинщиком был не он. Лиза решила, что думать так – крайне несправедливо. Но она получала удовольствие от каждой минуты своего пребывания, так сильно она не радовалась жизни с самого приезда Бруно. Можно даже было сказать, как это поняла Лиза потом, что с тех пор, как приехал Бруно, она вообще ничему не радовалась.

Лиза оставалась с манифестантами и после обеда, почти до вечера. Они поделились с ней сэндвичами и сухарями из своих запасов, все они верили, что она здешняя, из деревни, ее родители находятся где-то там, у станции, а она отбилась от них. Железнодорожники продолжали сопротивляться. Великолепная семерка стояла насмерть. Через некоторое время прибыли какие-то чиновники Британской железной дороги, послышались разговоры о том, что вызовут полицию, манифестанты, стоявшие на насыпи, уселись на траву, двое заснули. Лиза прислушивалась к спору о ядерной энергии, разрушении окружающей среды и преданных идеалах. Она впитывала все слова, складывала их в своей памяти, не понимая того, о чем говорилось, пока наконец ей не сделалось скучно, тогда она побрела прочь.

Она шла босиком, ее туфли, в которые она засунула носки, были привязаны к ее поясу. По положению солнца и нагретости воздуха Лиза вычислила, что должно быть по меньшей мере часа четыре. Она села на траву, чтобы надеть носки. Завязывая шнурки на туфлях, она услышала, что поезд тронулся, и обернулась, чтобы проводить его взглядом.

Манифестантов, должно быть, уговорами или угрозами заставили покинуть пути. Поезд, постепенно набирая скорость, прошел между рядами потерпевших поражение манифестантов и подошел к станции. Лиза увидела, как он снова двинулся и, наконец, исчез за поворотом, проглоченный холмами, – последний поезд, прошедший по долине.

Лиза вернулась домой через сад Шроува, пересекла аккуратную лужайку, подстриженную в то утро мистером Фростом. Мать сидела на ограде перед коттеджем и ела яблоко. Оранжевая машина исчезла.

– Где ты была? Ты не пришла домой к обеду, и я заволновалась.

Солгать было проще и безопаснее.

– Я взяла обед с собой. Сделала сэндвичи. Правду мать не узнала бы, ведь все это время она провела в постели с Бруно. Где он, между прочим?

Не успела она спросить, как мать сказала:

– Бруно уехал в Чешир побыть с матерью. Его мать очень больна.

Ничто не могло быть приятнее, желаннее, ничто не могло бы доставить ей большую радость, разве что сообщение о том, что он не вернется.

– Он, вероятно, уехал надолго, – сказала мать. Она увела Лизу в дом, и когда они оказались в гостиной, закрыв за собой дверь, мать обняла ее и сказала:

– Извини, Лиза. Я забросила тебя, последнее время я не была тебе хорошей матерью. Не могу объяснить причины, но когда-нибудь ты поймешь. Обещаю, что теперь, когда мы снова вдвоем, все пойдет по-старому. Простишь ты меня?

Никогда еще мать не просила у нее прощения. В этом не было нужды, пока не приехал Бруно. Теперь, когда Бруно уехал, Лиза простила бы ей что угодно.

Это был День последнего поезда.

Шон угрюмо спросил:

– А по-другому он когда-нибудь обижал тебя, этот Бруно?

– Не бил ли он меня, это ты имеешь в виду? Шон сказал, нет, не это, и объяснил, что он имел в виду.

– Никогда не слышала о таком, – ответила Лиза. – Неужели мужчины действительно делают это?

– Некоторые делают.

– Так он не делал. Я сказала тебе, что он ненавидел меня. Он хотел быть наедине с Ив, а я путалась под ногами. Так было не всегда. Поначалу он относился ко мне с симпатией, написал мой портрет, тот, о котором я тебе рассказывала. Он постоянно писал портреты Ив, а потом сказал, что напишет мой портрет. Я села на стул в маленьком замке, и он написал мой портрет. Он был тогда очень добрым. Я должна была долго сидеть не шевелясь, и потом он купил мне клюквенный сок, который я до этого не пробовала, и бисквиты с глазурью, которые Ив не разрешала мне есть. Он покупал мне массу всякой всячины, когда они ездили за покупками. Оглядываясь назад, я думаю, что он просто пытался снискать расположение Ив.

– Что сделать?

– Втереться в доверие. Сделать так, чтобы он больше ей нравился. Но потом Бруно, должно быть, понял, что делать это не обязательно, он и так достаточно нравился ей. И он изменился. Когда он заболел и понял, что ему не удастся убедить Ив отослать меня даже в обычную школу, вот тогда он изменился. Не могу передать тебе, какое облегчение я почувствовала, когда узнала, что он уехал, я была так счастлива.

Шон выключил телевизор. Для него это была жертва, Лиза оценила жертву и закрыла книгу. Он обнял ее.

– Кто была та женщина, о которой ты говорила, та, которая рассказывала истории своему мужу?

«Запомнил», – подумала Лиза. Ей это было приятно.

– Шехерезада. Она была восточной женщиной, арабкой, наверное. Ее муж был царем, который обычно женился на женщинах, а утром, после первой брачной ночи, казнил их. Он отрубал им головы.

– Зачем?

– Не знаю, не помню. Шехерезада решила, что не допустит, чтобы ей отрубили голову. В их первую брачную ночь она начала рассказывать ему историю, очень длинную историю, которую не успела окончить к утру, но он так страстно хотел узнать, чем нее все закончится, что пообещал сохранить ей жизнь до утра следующей ночи, чтобы услышать конец. Но история не закончилась, или она начала следующую, и так это продолжалось, пока он не привык к ее историям и не мог убить ее, а в конце он полюбил ее, и они жили долго и счастливо.

– Ну а как же другие – те несчастные, которых он убил?

– Им не повезло. Но не думаю, что это волновало Шехерезаду. Почему ты спросил о Шехерезаде?

– Не знаю. Хотел, чтобы ты рассказала мне что-нибудь еще о прошлом. Ты прекратила мне рассказывать.

– Счастье еще, что я осталась жива, правда? – Лиза рассмеялась, но Шон не улыбнулся. – А после отъезда Бруно случилось вот что: приехали мистер и миссис Тобайас. Впервые после почти года отлучки. Мистер Тобайас сказал, что хотел бы познакомиться с Бруно, и Ив пришлось рассказать ему, куда уехал Бруно. В таком случае хорошо увидеть хотя бы его картины, сказал мистер Тобайас, тогда Ив повела его и миссис Тобайас в маленький замок, и первое, что они там увидели, был мой портрет.

Конечно, они также посмотрели и другие картины, и миссис Тобайас, Виктория, сказала, что ей хотелось бы купить одну. Она выбрала ту, где Бруно нарисовал Шроув при лунном свете.

– О, я в восторге от нее, – заявила Виктория, захлопав в ладоши, а когда Ив сказала, что картина стоит четыреста фунтов, Виктория даже глазом не моргнула. Мистер Тобайас… Джонатан – почему это я, как ребенок, продолжаю называть его по фамилии? – выписал чек на эту сумму и потом передал его Ив.

– Она даже не спросила у Бруно?

– Наверное, Ив знала, что он хочет продать картины. В любом случае она не стала ждать. Она была очень довольна, что получила для него деньги. На следующий день Джонатан принялся за стрельбу, а Виктория составила ему компанию. Там часто разгуливала пара куропаток, мне они так нравились, у них были красные ноги и красивый узор на спинках. Виктория подстрелила их обоих. Я очень жалела тогда, что у меня не было ружья, чтобы подстрелить ее саму. Перестреляв всех птиц, каких только можно было, они вернулись в Лондон, и как только они уехали, Ив усадила меня и рассказала всю историю о старом мистере Тобайасе, и Кэролайн, и о своей матери, и почему Шроув так и не достался ей.