Текст книги "А ты пребудешь вечно"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17

Вышедший в пятницу «Кингмаркхемский курьер» опубликовал на развороте первой полосы призыв к ненайденным троим мужчинам из поисковой партии откликнуться. Куда как полезно, подумал Уэксфорд, прочитав это. Неужели Мартину, когда он попросил Гарри Уайлда о такой публикации, ему пришло в голову, что на призыв подобного рода откликнутся только простаки? А куда, интересно, смотрел Берден в это время, Берден, который обязан держать все под контролем в отсутствие Уэксфорда и который, однако, был, похоже, удивлен этому газетному воззванию не меньше его самого?

Вернувшись из Лондона, Уэксфорд позвонил Вердену домой. Ему необходимо было обсудить с кем-то свою встречу с Френсхемом, и к тому же он считал, что, возможно, в результате у Вердена снова проснется интерес к делам. Но Грейс Вудвилл сказала, что ее зятя нет дома и она не знает, где он находится.

– Я думаю, что он может просто сидеть где-нибудь в своей машине и предаваться размышлениям о Джин… и обо всем остальном.

– Он обязан оставлять номер телефона, по которому его можно отыскать.

– В Черитонском лесу нет телефона, – ответила Грейс.

В субботу днем двое мужчин пришли в полицейский участок Кингсмаркхема, чтобы сообщить, что читали «Курьер» и думают, что они – те самые двое мужчин из ненайденных троих. Это были братья Томас и Уильям Тетфорд, которые жили на захолустной улице Бери-Лейн, на самой окраине Стоуэртона, недалеко от Спарта-Гроув. Новость об исчезновении Джона Лоуренса они узнали от жены Уильяма, которая убирала в доме миссис Дин и которая пришла домой в пять тридцать. У братьев Тетфорд работа была сменная, и в этот день они уже службу закончили. Подумав, что уже идут поиски, – в надежде немного развеять скуку, предположил Уэксфорд, – они сели в машину Уильяма и поехали на Фонтейн-роуд.

Ни у одного из этих мужчин не было визгливого голоса или голоса, который Уэксфорд слышал раньше. Они отрицали, что сообщили кому-то новость, и сказали, что обсуждали ее только друг с другом. Уэксфорд подумал, что надо бы, как это положено, побеседовать с миссис Тетфорд. В понедельник будет достаточно времени для этого.

– Как насчет гольфа утром? – спросил доктор Крокер, ворвавшийся в комнату после ухода Тетфордов.

– Не могу. Я еду в Колчестер.

– Зачем? – раздраженно спросил Крокер. – Я хотел немного поговорить с тобой о Майке.

– Думаю, что не стоит. Тебе лучше самому поговорить с ним. Ты – его лекарь.

– Думаю, что он нашел лучшего лекаря, чем я, – лукаво сказал Крокер. – Я видел его машину опять прошлой ночью.

– Можешь не говорить мне. В Черитонском лесу. И он был погружен в размышления.

– И не там, и не так. Машина была припаркована в конце Чилтери-авеню в полночь.

– Ну ты просто вездесущий какой-то, вот кто ты, – проворчал Уэксфорд. – Прямо дух святой.

– Она была припаркована в конце Чилтерн-авеню, рядом с Фонтейн-роуд, в полночь. Ну же, Рэдж. Я знал, что ты дубоват, по, – доктор постучал себя по голове, – не до такой же степени.

– Это невозможно, – резко возразил Уэксфорд. Он запнулся. – То есть… Майк не стал бы… Я не хочу об этом говорить, – сказал он и, окончательно запутавшись, добавил: – Это не так.

– Я знаю, что это было бы каким-то чудом, – сказала Джемма, – но, если… если Джон когда-нибудь найдется и вернется ко мне, я продам этот дом, даже если выручу деньги только за землю, и вернусь в Лондон. Я могу жить в одной комнате, для меня это не важно. Мне тут все ненавистно, мне ненавистно выходить из дому и видеть, как все они на меня смотрят.

– Ты рассуждаешь как ребенок, – возразил Берден. – Зачем говорить о том, чего, как ты знаешь, не может случиться? Я просил тебя выйти за меня замуж.

Она встала, по-прежнему ничего не отвечая, и начала одеваться, но надевала не ту одежду, которую сняла, когда они с Верденом пришли в спальню. Он следил за ней жадными глазами и в то же время озадаченно, как за всем, что она делала. Джемма натянула через голову длинное черное платье, очень элегантное и обтягивающее. Берден не знал, было ли это старое платье, принадлежавшее ее тетушке, или платье последнего Фасона. Разве в наши дни такое можно определить? Она обвязала плечи и талию длинным шарфом, оранжево-сине-зеленым, который был таким тяжелым и так густо украшен вышивкой, что захрустел, когда Джемма взяла его в руки.

– Мы часто наряжались, Джон и я, – сказала она, – наряжались и изображали сказочных персонажей. Из него бы вышел большой актер. – Теперь она украсила всю себя бижутерией, длинные нити бус свисали с ее шеи и обвивались вокруг рук. – Так бывает иногда с гениями, когда один из родителей или оба они были посредственностями. Отец Моцарта был второразрядным музыкантом. – Она раскачивалась в мягком красном свете, простирая руки. Все ее тонкие пальцы были унизаны кольцами. Джемма тряхнула волосами, и они попали в половодье огня. Волосы сверкали на свету, как стекляшки в ее дешевых перстнях.

У Вердена захватило дух. Он был очарован и потрясен. Она танцевала, сняв шарф и держа его над головой. Бусы звенели, как колокольчики. Тут она остановилась, коротко и резко засмеялась, подбежала к нему и опустилась на колени у его ног.

– Я буду танцевать для тебя, тетрарх, – сказала она. – Я жду, пока мои слуги принесут ароматические масла и семь вуалей и снимут мои сандалии.

Будь на его месте Уэксфорд, он узнал бы слова Саломеи. Но для Вердена это было еще одно проявление ее эксцентричности. Взволнованный и смущенный, он проговорил:

– О, Джемма!…

Тем же тоном она сказала:

– Я выйду за тебя, если… если жизнь будет оставаться такой, как сейчас, и ничего не изменится, я выйду за тебя.

– Перестань играть.

Она встала:

– Я не играла.

– Я бы хотел, чтобы ты сняла с себя это.

– Ты и сними.

От пристального взгляда ее огромных глаз его бросило в дрожь. Он протянул руки и снял связки бус с ее шеи, ничего не говоря и почти не дыша. Джемма подняла свою правую руку, медленно согнула ее и подставила ему. Очень медленно он спустил браслеты с ее кисти и позволил им упасть, потом одно за другим снял кольца с ее пальцев. Все это время они смотрели друг другу в глаза. Он подумал, что никогда в жизни не делал ничего более захватывающего, такого неодолимо эротического, как теперь, снимая с женщины дешевенькие блестящие побрякушки, хотя при этом пи разу не прикоснулся к ее коже.

Никогда… Майк никогда даже не мечтал о том, что такое будет возможно для него. Она протянула левую руку, и он не сделал ни одного движения ей навстречу, пока последнее кольцо не последовало за остальными в кучку на полу.

Только проснувшись ночью, Верден до конца осознал, что произошло. Осознал, что сделал предложение и оно было принято. Он сказал себе, что должен теперь прийти в восторг, должен быть на седьмом небе от счастья, потому что добился того, чего хотел, и не будет больше ни мук, ни борьбы, ни одиночества, ни медленного ежедневного умирания.

В комнате оказалось слишком темно, чтобы Можно было что-то разглядеть, но он точно знал, что увидит здесь и внизу с первыми лучами. Вчера это не имело большого значения – беспорядок и хаос, но сейчас имело. Он попытался представить себе ее в собственном доме, своей любовницей, которая будет заботиться о его детях, готовить еду, ухаживать за ними так, как это делала Грейс. Но было невозможно нарисовать такую картину, у него для этого оказалось недостаточно воображения. Что, если в один прекрасный вечер Уэксфорд заедет поболтать и пропустить стаканчик, как он делал это иногда, и тут появится Джемма в своем странном платье и шали, с длинными нитями бус? И не будет ли старший инспектор возражать против того, чтобы она принимала здесь своих друзей, этих странствующих второстепенных актеров с их наркотиками? А его дети, его Пат!…

Но это же изменится, сказал он себе, как только они поженятся. Она остепенится и станет домашней хозяйкой. Может быть, ему даже удастся уговорить Джемму подстричь ее гриву, эти волосы, которые одновременно были роскошными и влекущими, и при этом такими неподобающими для жены полицейского. У них будет собственный ребенок, она заведет себе новых достойных друзей, она изменится…

Берден не позволял себе подумать, что такие изменения, которые он себе представлял, разрушат ее как личность и убьют ту ее неординарность, которая изначально так привлекала его, но подсознательно понимал это. Майк почти сердито отогнал подобные мысли. Зачем создавать себе лишние трудности? Зачем вечно искать изъяны в безоблачном счастье?

Джемма и он будут любить друг друга. Это будут еженощные оргии для двоих, нескончаемый медовый месяц. Майк повернулся к ней, прижался губами к копне ее волос, которой хотел ее лишить. Берден тут же уснул и увидел во сне, как нашел ее ребенка, вернул ей и увидел, как она, получившая такой подарок, изменилась и стала такой, о которой он мечтал.

– Кингсмаркхем? – сказала миссис Скотт, приветливо улыбнувшись Уэксфорду. – О да, мы знаем Кингсмаркхем, не правда ли, дорогой?

Безучастный ее муж коротко кивнул.

– У нас племянница живет там в очень миленьком домике вблизи Кингсмаркхема, постройки семнадцатого века. Мы регулярно проводили там отпуск, вплоть до этого года. Но сейчас…

Уэксфорд, который, слушая ее, критически осматривал комнату – в особенности фотографии в рамках тех старших детей Скоттов, которые уцелели, достигли теперь средних лет и имели собственных детей-подростков, – проследил за ее взглядом в сторону их прародителя.

Не было необходимости спрашивать, почему они не ездят больше в Кингсмаркхем или не будут больше иметь отпуск. Мистер Скотт был маленьким старым человечком, его возраст приближался к восьмидесяти, его лицо было сильно перекошено, в особенности рот. Две трости висели на подлокотниках его кресла. Уэксфорд предположил, что он не мог передвигаться без их помощи, а по его молчанию начал подозревать, что Ральф Скотт утратил способность разговаривать. Для него явилось настоящим шоком, когда этот перекошенный рот открылся и хриплый голос произнес:

– Как насчет чайку, Эна?

– Мигом приготовлю, дорогой.

Миссис Скотт вскочила и что-то прошептала Уэксфорду одними губами, показав, чтобы он шел с ней на кухню. Это было стерильно чистое место, полное технических новинок и достаточно современное, чтобы радовать сердце любой домовитой женщины, но миссис Скотт, видимо, считала, что должна извиниться.

– У мистера Скотта случился удар зимой, – сказала она, включая электрический чайник, – и он сразу сильно сдал. Он уже не тот, каким был прежде. Поэтому мы и переехали сюда из Колчестера. Если бы он оставался прежним, у меня было бы здесь все автоматизировано, он бы многое сделал своими собственными руками, а не доверился этим подрядчикам. Видели бы вы мой дом в Колчестере! Центральное отопление было даже слишком горячим. Приходилось держать окна открытыми дни и ночи. Мистер Скотт сделал это все своими руками. Конечно, поскольку он всю жизнь занимался этим делом, не было ничего такого, чего бы он не знал об отоплении и трубах. – Она замолчала, внимательно посмотрела на чайник, который начал издавать жалобные звуки, и сказала, явно стараясь заглушить эмоции: – Мы читали в газетах о том человеке Суоне и о том, что вы пытаетесь опять раскопать все о его маленькой девочке. Мистеру Скотту стало плохо только от одного его имени.

– Ребенок погиб еще зимой.

– Мистер Скотт не читал тогда газет. Он был слишком болен. Мы никогда не знали, что Суон живет рядом с нашей племянницей. Мы бы никогда не поехали, если бы знали. Так, значит, он жил там, когда мы приезжали в последний раз, а мы не знали даже. – Она присела на пластиковое подобие скамьи и вздохнула. – Она все эти годы не выходила у него из головы, бедная маленькая Бриджит. Я думаю, что это бы убило его, если бы он столкнулся лицом к лицу с Суоном.

– Миссис Скотт, сожалею, что мне приходится спрашивать у вас, но, по вашему мнению, это возможно, что он мог дать вашей дочери утонуть? Я хочу сказать, могло ли так быть, что Суон понимал, что она тонет, и не препятствовал этому?

Она молчала. Уэксфорд увидел, как давняя печаль тронула ее лицо, засветилась в глазах и ушла. Чайник бурно закипел и выключился.

Миссис Скотт поднялась и начала заваривать чай. Она была довольно собранной, но охваченной печалью. Ее пальцы крепко вцепились в ручку чайника. Огромное горе свалилось на нее, то единственное горе, которое, по словам Аристотеля, нестерпимо, но она вынесла его, продолжала готовить чай, продолжала бурно радоваться центральному отоплению. Вот так когда-нибудь будет и с миссис Лоуренс, подумал Уэксфорд. Аристотель знал не все, возможно, не знал того, что время лечит раны, перемалывает все в пыль и оставляет иногда лишь некоторую печаль.

– Она была любимицей мистера Скотта, – сказала наконец мать Бриджит. – Я – другое дело. У меня были мои сыновья. Вы знаете, что значит для мужчины маленькая дочка, его малышка.

Уэксфорд кивнул, думал о Шейле, своем бесценном сокровище, которая была светом в его окошке.

– Я никогда не воспринимала это так, как он. Женщины сильнее, как я всегда говорю. Им приходится мириться с чем-то. Но я находилась в ужасном состоянии в то время. Она была моей единственной дочкой, понимаете, и поздним ребенком. На самом деле мы бы никогда не решились на еще одного ребенка, если бы не сумасшедшая мечта мистера Скотта о дочери. – Казалось, она пыталась вспомнить не факты, а чувства, которые испытывала в то время, силилась и не могла. – Это было ошибкой – ехать в тот отель, – сказала миссис Скотт. – Нам вполне подошел бы пансион, по у мистера Скотта дела шли так успешно, что я не решилась возражать, когда он заявил, что не хуже других и не видит, почему бы нам не остановиться в отеле, если мы можем себе это позволить? Мне стало не по себе, откровенно вам скажу, когда я увидела, с публикой какого рода нам придется там жить: мальчики из Оксфорда, и какой-то адвокат, и какой-то баронет. Конечно, Бриджит этого не понимала, они были для нее обычными людьми, и она увлеклась этим Суоном. Лучше б ей никогда его не видеть. Однажды мы были в холле, и она все крутилась возле него – я никак не могла ее остановить. Я пыталась – и он, ничего не говоря, ничего не сказав ей, с такой силой ее оттолкнул, что она упала и ушибла руку. Мистер Скотт сразу подошел, сказал ему, что он – сноб и что Бриджит нисколько не хуже его. Я никогда не забуду, что он ответил. «Мне плевать, чья она дочь, – сказал Суон. – Мне плевать, кто ее отец – граф или мусорщик. Я не хочу, чтобы она была тут. Она стоит на моем пути». Но это не остановило Бриджит. Она не собиралась оставлять его в покое. Я часто думала с тех пор, что Бриджит поплыла к его лодке, чтобы находиться с ним вдвоем и чтобы никого больше не было.

Миссис Скотт взяла поднос, по не сделала пи шагу в сторону гостиной. Она прислушалась, а потом сказала:

– Она не могла заплывать далеко. Мы ей все время твердили, чтобы она не заплывала слишком далеко. Суон знал это, он нас слышал. Бриджит была ему безразлична, и он позволил ей утонуть. Если это называется убийством, то он убил ее. Она была еще ребенком. Конечно, он убил ее.

– Это серьезное обвинение, миссис Скотт.

– Не более серьезное, чем обвинение коронера. Когда я прочла в газете о его собственной маленькой девочке, я не почувствовала жалости к нему, я не почувствовала того, что он это заслужил. Я подумала, что он поступил точно так же и с ней.

– Обстоятельства были другими, – сказал Уэксфорд. – Стелла Риверс умерла от удушья.

– Я знаю. Я читала об этом. Не могу сказать, что он сделал это умышленно, так же как не могу сказать, что он на самом деле толкнул Бриджит под воду. Я просто думаю, что Стелла тоже стояла на его пути. Она – падчерица, а он – молодожен; может быть, она сказала что-то, что ему не понравилось, или влюбилась в него, как Бриджит, и он схватил ее, сдавил ей горло – и она умерла. Нам лучше вернуться к мистеру Скотту.

Он сидел в той же позе, в какой они оставили его. Его почти незрячие глаза были открыты. Его жена дала ему в руки чашку и помешала в ней чай.

– Пожалуйста, дорогой. Извини, что я так долго. Съешь кекса, если я нарежу его мелкими кусочками?

Мистер Скотт ничего не ответил. Он сосредоточил все свое внимание на Уэксфорде, и старший инспектор понял, что старику не дали никакого объяснения по поводу цели его визита. Правда, вскользь было упомянуто о Кингсмаркхеме и племяннице, по Уэксфорда не представили ни по имени, ни по званию.

То ли было нечто в глазах его жены, то ли он Услышал что-то из их разговора, когда они находились на кухне, но старик неожиданно спросил своим хриплым монотонным голосом:

– Вы – полицейский?

Уэксфорд заколебался. Скотт – очень больной Человек. Вполне возможно, что единственный раз он вступал в контакт с полицией, когда погибла его любимая дочь. Мудро ли это было, не жестоко ли и так уж необходимо возвращать воспоминания в этот измученный, затуманенный мозг?

Прежде чем он успел прийти к какому-то решению, миссис Скотт сказала бодро:

– О нет, дорогой. С чего ты взял? Этот господин просто друг Эйлин из окрестностей Кингсмаркхема.

– Совершенно верно, – с жаром подтвердил Уэксфорд.

Рука старика задрожала, и чашка запрыгала на блюдце.

– Я не могу больше ездить туда. В моем состоянии. Это не может длиться больше.

– Ну что за разговоры! – Бодрый тон миссис Скотт не слишком хорошо скрыл ее страдание. – Что ты, ты уже почти такой же, как прежде. – Она беззвучно прошептала что-то непонятное Уэксфорду, а потом громко сказала: – Видели бы вы его в прошлом марте, через пару недель после того, как с ним случился этот удар. Он был скорее мертв, чем жив, хуже грудного ребенка. И посмотрите на него сейчас.

Но Уэксфорд едва ли мог отважиться на то, чтобы посмотреть. Выйдя от них, старший инспектор подумал, что эту беседу вряд ли можно было назвать бесполезной. По крайней мере, он будет теперь принимать таблетки доктора Крокера с удвоенным усердием.

Глава 18

Впечатление, которое производил Суон на других людей, незаметно изменило собственное представление Уэксфорда о нем, наделив мистера Суона бессердечной холодностью и завораживающей красотой, неземной привлекательностью и силой, так что, когда он встретился с ним самим лицом к липу, он почувствовал обман и едва ли не шок. Потому что Суон был просто Суоном, по-прежнему праздным молодым мужчиной, ведущим ленивую бесцельную жизнь. Было странно думать о том, что простого упоминания его имени оказалось бы достаточно, чтобы убить мистера Скотта, и что, как дьявольское наваждение, Суон призраком являлся в сновидения Френсхема.

– Разве Роз обязательно знать об этом? – спросил он и добавил, когда Уэксфорд удивленно взглянул на него: – Я уж и сам понемногу начал забывать о том кошмаре, пока нынешнее расследование не напомнило обо всем снова. Разговор должен пойти об этом?

– Боюсь, что да.

Суон пожал плечами:

– Нас никто не услышит. Роз нет дома, а от Гудрун я избавился. – Увидев по выражению лица Уэксфорда, какая абсурдная мысль пришла ему в голову, Суон тихо иронично рассмеялся. – Велел ей уходить, уволил, я имею в виду. А вы что подумали? Убил ее? В вашем представлении мой путь просто усыпан трупами, не так ли? Нам с Роз нравится жить одним, а Гудрун мешала нам, вот и все.

Снова эта фраза: «Она мешала нам…» Уэксфорда начало бросать в дрожь каждый раз, когда он слышал ее.

– Хотите чего-нибудь выпить? Чего-нибудь из бутылки. Кофе и чаем занимается Роз, да я и не знаю, где она все это держит.

– Выпить не хочу. Я хочу услышать о Бриджит Скотт.

– Господи, этот кошмар случился так давно, такая древняя история. Наверняка в вашем распоряжении богатый набор пристрастных отчетов. – Суон сел и подпер подбородок руками. – Не знаю, что вы хотите от меня услышать. Я приехал в тот отель в обществе мужчины и девушки. Если дадите мне минутку, я постараюсь вспомнить их имена.

– Бернард Френсхем и Аделаида Тернер. – Бедный Френсхем, подумал Уэксфорд. Суон жил в его сновидениях, а для него самого даже не нашлось хоть какого-то места в памяти Суона.

– Зачем спрашивать меня, если вы уже говорили с ними?

– Хочу услышать вашу версию.

– О том, что случилось на том озере? Хорошо. Я позволил ей утонуть, но не знал, что она тонет. – Суон выглядел раздраженным. В неровном и угасающем свете ноябрьского дня ему можно было снова дать девятнадцать, но Уэксфорд не видел и намека на венок из виноградных листьев на его голове. – Она отравляла мне жизнь, – сказал он, все больше мрачнея, – все время крутилась возле меня, пыталась утащить меня плавать или гулять и закатывала сцены, чтобы привлечь мое внимание.

– Какого рода сцены?

– Однажды она каталась на лодке, а я плавал, и она начала кричать, что уронила сумочку за борт и не нырну ли я за ней. Я не стал, а этот – как его там – Френсхем нырнул, и после того, как мы все минут десять занимались этим, она достала ту самую сумочку со дна лодки. Это все было хитростью. Потом она однажды днем вошла ко мне в комнату, когда я хотел поспать, и сказала, что, если я не поговорю с пей, она станет кричать, а когда придут люди, скажет, что я что-то с ней сделал. И это одиннадцатилетний ребеночек!

– Так, значит, когда вы услышали ее крики, вы подумали, что это еще одна уловка с целью привлечь ваше внимание?

– Конечно, я так подумал. В тот раз, когда она угрожала закричать, я сказал: «Ну и кричи». Я не должен попадаться на такие провокации. Тогда в лодке я был уверен, что это спектакль. Я не мог поверить, когда услышал, что она утонула.

– Вы сожалели?

– Я был потрясен, – сказал Суон. – Как бы это ни выглядело, но я не был виноват. Довольно долго после того случая я терпеть не мог, чтобы рядом со мной находились дети подобного возраста. Не знаю, это как-то пришло само собой.

Неужели он не понял, что только что сказал?

– Стелла была как раз в таком возрасте, когда вы впервые увидели ее, мистер Суон, – заметил Уэксфорд.

Однако Суон словно не понял косвенный намек. Он продолжал, еще больше отягощая свое положение:

– Она без конца продолжала делать такие вещи, все время пытаясь привлечь мое внимание. – Раздражение вернулось к нему, сделав его лицо почти некрасивым. – Разве не могла она иметь собаку? Или лошадь? Вечно пыталась впутывать меня. Я иногда думаю… – он устремил на Уэксфорда взгляд, полный страшной неприязни. – Я иногда Думаю, что весь мир пытается поставить преграду между мной и моими желаниями.

– А в чем они заключаются?

– Чтобы меня оставили одного с Розалиндой, – просто сказал Суон. – Я не хочу детей. После всего этого я испытываю отвращение к детям. Я хочу жить за городом с Роз, чтобы мы жили вдвоем, спокойно. Она – единственный человек из тех, кого я когда-либо знал, кому я нужен таким, какой есть. Она не пытается представлять меня каким-то другим, каким я должен стать, не старается изменить меня. Она любит меня, она по-настоящему знает меня, и я для нее – центр вселенной. Когда она увидела меня, Стелла перестала для нее существовать. Мы оставили ее у себя только потому, что я так сказал. Сказал, что мы должны сделать это, что Роз может пожалеть позже, если она этого не сделает. И она ревнива. Некоторым мужчинам это не нравится, а мне правится. У меня появляется прекрасное чувство счастья и надежности, когда Роз говорит, что если я хотя бы взгляну на другую женщину, то той женщине несдобровать. Вы не знаете, что это значит для меня.

«Интересно, что это значит для меня?» – подумал Уэксфорд. Он ничего не сказал, но продолжал внимательно смотреть на Суона, который неожиданно покраснел.

– Я много лет ни с кем не говорил так много, – сказал он, – кроме Роз. А вот и она подъезжает. Вы ведь ничего не скажете ей о… Если она начнет подозревать меня, я не знаю, что мне тогда делать.

Это был звук автомобиля, который услышал Суон: хруст гравия под колесами тормозящего у Холл-Фарм «форда».

– А у меня сложилось впечатление, что вы не водите машину, миссис Суон, – сказал Уэксфорд, когда она вошла.

– Правда? У моих прав истек срок, пока я была на Востоке, по я снова сдала экзамен в прошлом месяце.

Она ездила за покупками. Возможно, в Лондон. Во всяком случае, в какое-то более подходящее место, чем Кингсмаркхем. Ее покупки были упакованы в черно-бело-алую бумагу с золотыми буквами. Но все это она накупила не для себя.

– Галстук тебе, любовь моя. Взгляни на этикетку.

Суон взглянул, а за ним и Уэксфорд. На этикетке значилось: «Джек Фэт».

– И русские сигареты, и книга, и… Теперь мне не кажется, что я накупила слишком много, когда принесла это домой. О, как бы я хотела, чтобы мы были богаты!

– Чтобы ты могла все это потратить на меня? – сказал Суон.

– На кого же еще? А ты не забыл позвонить электрику, дорогой?

– Даже не вспомнил об этом, – ответил Суон. – Это как-то вылетело у меня из головы.

– Ничего страшного, любовь моя. Я сама об этом позабочусь. А сейчас пойду, сделаю тебе чайку. Ты скучал без меня?

– Да, скучал. Очень.

Она не обращала никакого внимания на Уэксфорда. он расследовал убийство ее единственного ребенка, а она едва ли заметила его. Ее взгляд, ее внимание целиком оказались прикованы к мужу. Это он, когда теперь было кому приготовить чай, довольно неохотно предложил Уэксфорду остаться и присоединиться к ним.

– Нет, спасибо, – сказал старший инспектор. – Я не хотел бы вам мешать.

Завиток волос не принадлежал ни Джону Лоуренсу, ни Стелле Риверс, но это были детские волосы. Кто-то срезал их с головы ребенка. Это означало, что в распоряжении того, кто написал письмо, был какой-то золотоволосый ребенок. И не просто какой-то. Никто ведь не мог подойти к любому ребенку просто на улице и безнаказанно срезать у того прядь волос, что могло быть расценено как нападение. Это значило, что автор письма, тот самый «меховщик», должен был находиться в таких близких отношениях с каким-то золотоволосым ребенком, чтобы иметь возможность срезать прядь его волос либо пока тот спал, либо с его разрешения.

Ну и что из этого следует? – размышлял Уэксфорд. Невозможно же побеседовать с каждым золотоволосым ребенком в графстве Сассекс. Он не мог даже выявить таких детей, ведь этот человек, который «находился в близких отношениях» – отец? дядя? – помешал бы тому самому ребенку, который был нужен, откликнуться на призыв полиции.

Хотя предписанное время еще не наступило, Уэксфорд проглотил две таблетки, понижающие давление, запив их кофе. Это будет нелишне, если он собирается потратить остаток дня, рыская по Стоуэртоиу. Сначала к миссис Тетфорд, чтобы узнать, не могла ли она распространить новость об исчезновении Джона по городу. Потом, вероятно, к Рашуорту. Просидеть с ним сколько угодно, сколько понадобится, заставить вспомнить, заставить описать тех, кто занимался с ним поисками, выяснить это до конца сегодняшнего дня.

Та обстановка, в которой жили сейчас Берден и его свояченица, не располагала к доверительности. Уже почти неделя прошла с тех пор, как Грейс улыбнулась ему или сказала что-то вроде «Сегодня похолодало» или «Передай мне масло, пожалуйста». Но ему надо было сказать ей о своей предстоящей женитьбе, и детям сказать тоже, возможно, даже спросить у них разрешения.

Он подумал, что наступил удачный момент, когда, немного оттаяв, Грейс произнесла:

– Следующий уик-энд у тебя свободен?

Он осторожно ответил:

– Не знаю. Мы сейчас очень заняты.

– Мама пригласила нас всех четверых на уик-энд.

– Я не думаю… – начал Берден. – То есть я хочу сказать, я не смогу. Послушай, Грейс, существует кое-что, что я должен…

Грейс вскочила:

– Вечно что-то существует. Не трудись объяснять. Я поеду одна с детьми, если у тебя нет возражений.

– Конечно, у меня нет возражений, – сказал Берден и уехал на работу или на то, что должно было быть работой, если бы он мог хоть как-то сосредоточиться.

Тут он вспомнил, что пообещал сегодня обедать с Джеммой. Насколько Майк испытывал блаженство от обладания ею, настолько же он отвратительно относился к тому, как она готовила. Для него чуть ли не предпочтительнее было обедать в кафетерии полицейского участка. И вдруг ему в голову пришла мысль, что скоро каждый раз ему придется есть дома то, что будет приготовлено Джеммой.

Уэксфорд куда-то уехал. Было время, когда старший инспектор никогда никуда не уезжал, не оставив ему записки, но теперь все изменилось. Точнее, изменения, произошедшие в Вердене, привели к тому, что он лишился уважения Уэксфорда.

Спускаясь на лифте, он надеялся на то, что не столкнется с Уэксфордом, и, когда дверь лифта открылась, он увидел, что в холле нет никого, кроме Кэмба и Гарри Уайлда, который за эти дни стал здесь почти непременной принадлежностью, такой же, как часть обстановки вроде конторки или стульев с красной обивкой. Берден относился к нему как к стулу, терпя его присутствие, но во всем игнорируя его. Он был уже почти у выхода, когда двери распахнулись и вошел Уэксфорд.

Кроме тех моментов, когда он бывал с Джеммой, бормотание стало обычным стилем речи Вердена. Он пробормотал приветствие и собрался было пойти своей дорогой. Уэксфорд остановил его словами «Мистер Берден!» – как обычно делал в присутствии таких людей, как Кэмб и Уайлд.

– Сэр? – столь же формально ответил Берден. Понизив голос, Уэксфорд произнес:

– Я провел все утро с этим типом Рашуортом, но не смог от него добиться ничего путного. Он произвел на меня впечатление какого-то придурка.

Берден с усилием попытался сосредоточиться на мыслях о Рашуорте.

– Я не знаю, – сказал он. – Я лично не стал бы рассматривать его как потенциального подозреваемого, однако он носит короткое пальто и однажды почти до смерти напугал девочку Крэнтоков.

– Он сделал – что?

Эти слова были произнесены свистящим шепотом.

– Я говорил тебе, – сказал Берден. – И это было в моем рапорте. Я должен был тебе рассказать, – нерешительно сказал он. – Я уверен, что…

Уэксфорд забыл об Уайлде и Кэмбе.

– Но ты этого не сделал! – закричал он. – Ты не писал никакого чертового рапорта. Ты хочешь сказать мне сейчас – сейчас, – что Рашуорт приставал к какому-то ребенку?

Вердену нечего было ответить. Его лицо стало малиновым. Майк вспомнил теперь – он ничего ле сообщил об этом, все выскочило у него из головы. Любовь и потрясение заставили его забыть об истории с Рашуортом, потому что та ночь, когда на Стоуэртон опустился туман, была его первой ночью с Джеммой.

Может быть, все это и осталось бы между ним и Уэксфордом, но тут вмешался Гарри Уайлд. Не чувствуя обстановки и не понимая, как обычно, что поступает бесцеремонно, Уайлд обернулся и громко сказал:

– Не хотите ли вы мне сказать, что собираетесь повесить это дело на Боба Рашуорта?