Текст книги "Последние романтики"
Автор книги: Рут Харрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
3
1925-й стал тем годом, который потом вспоминали люди, когда думали про двадцатые. Это был год Жозефин Бейкер и «Ревью Негре» Фреда и Адель Астор, танцевавших под музыку Гершвина, «Гамлета» Бэрримора. Это был год молодых устриц и белого атласа, енотовых шуб до пят, дружеских вечеринок, Статса Биркетса и фляжек на бедрах, шампанского и катания на яхтах в полночь, букетиков орхидей, приколотых к корсажам. Это был год Дягилева и Короля Тата, Бахуса, Таллула Бэнкхеда, Софи Такер, Билли Берка, Ины Клэер, Поля Уитмена, Рэда Грэнджа и Рудольфо Валентино. А на застекленных площадках ночных клубов танцевали чарльстон махараджи в тюрбанах. И, еще в большей степени, это был год Николь Редон.
Сойдя тем летом с «Белого облака» и появившись в каннском отеле «Карлтон» со своим новым загаром и в белом трикотажном костюме с темно-синей отделкой, она создала новую моду, стремительно распространившуюся по всему свету. Осенью ее фотографировал Хойнинген-Хьюен и рисовала Сесиль Битон, она давала интервью для «Вога» и «Вэнити Фэа», послужив прообразом героини нового романа «Эмансипированная женщина», который стал бестселлером во всех европейских странах. Ни один журнал мод по обе стороны Атлантического океана не выходил в свет без нескольких страниц, посвященных новейшим шедеврам, созданным в ателье «Дом Редон». Покупатели из американских универсальных магазинов приобретали оригинальные модели платьев и пальто фирмы «Редон», чтобы немедленно копировать их, линию за линией, выполняя заказы своих клиентов. Сэмюэль Голдвин из Голливуда предложил Николь умопомрачительную сумму за эскизы костюмов для его фильмов, и, когда она отклонила это предложение, бывший Сэмюэль Голдфиш, родившийся в Польше, был изумлен до глубины души.
Простое дневное платьице от «Редон» стоило не дешевле вышитого бисером творения другого модельера, но клиенты, среди которых теперь была жена французского президента, а также целая группа княгинь, герцогинь и женщин из семейства Ротшильдов, все равно терпеливо дожидались своей очереди, чтобы сделать заказы. Женщинам нравилось, как они выглядят в одежде от «Редон», и мужчинам это нравилось тоже. Стиль Николь, который почти не изменился с тех ее первых дней в Биаритце, теперь покорял мир. Миллионы людей посетили Выставку декоративных искусств, официально посвященную мебели и архитектуре, хотя на самом деле она стала триумфом Николь и стиля «Редон». Женщины, толпившиеся в павильонах, протянувшихся от площади Согласия до площади д'Альма, соблюдали определенный стиль: стройные фигурки, короткие юбки, легкие платьица из неяркой ткани, короткие стрижки, здоровый цвет кожи, и этот стиль был создан Николь. Хотя она этого не планировала, не добивалась и не ожидала, ей удалось ухватить саму суть того времени, и к концу 1925 года ее стиль распространился по всему Парижу. Теперь у всех женщин, следивших за модой, был лишь один пример для подражания, и им стала Николь.
Если в ее профессиональной деятельности успех следовал за успехом, то в личной жизни она никак не могла разобраться.
– Все хотят подражать мне, – однажды поздно вечером, после закрытия ателье, сказала Николь Лале. – Но никто не захотел бы оказаться на моем месте. Забавно: все, что я, не задумываясь, автоматически, делаю в своем бизнесе, получается как нельзя лучше, а в личной жизни я все обдумываю и взвешиваю, и ничего не выходит.
– Ты про Боя или про Кима? – спросила Лала.
– Про обоих, – сказала Николь. – В ноябре Бой приезжает в Париж, менее чем за месяц до своей свадьбы, и просит меня встретиться с ним. Я должна была ему отказать, заявить, что не хочу его больше видеть. Но я не могу ему отказывать. У меня совсем нет характера, когда дело касается Боя. Я ответила ему, что он может приехать… что я встречусь с ним. Мне не следовало этого делать.
– Ты не должна так строго относиться к себе, – сказала Лала. – Нет такого закона, который бы гласил, что в любви обязательно должна быть логика. Любая женщина в Европе поймет, почему Бой кажется тебе таким неотразимым. Он чертовски красив, чрезвычайно обаятелен, богат, и, кроме того, он герцог. Чтобы отвергнуть его, женщина должна быть сделана из железа.
– А еще он хам, – сказала Николь. – Он заставил меня поверить, что женится на мне, а сам в то время ухаживал в Лондоне за своей Мирандой.
– Мужчины… – сказала Лала, у которой были свои неприятности с французским бизнесменом, потому что тот никак не мог разобраться, любит он ее или нет. – А Ким? Я думала, что он приедет в Париж зимой.
– Говорит, что приедет, – сказала Николь. – По крайней мере, мне кажется, что приедет. Сегодня утром я получила от него письмо с двумя новостями: у него теперь новый издатель и его жена опять забеременела. Он чувствует себя ответственным и виноватым, и он любит меня, и он собирается в Париж, только не пишет, когда именно. – Николь растерянно пожала плечами.
Лала печально улыбнулась и покачала головой:
– Наверное, есть люди, живущие простой жизнью в домиках под розовыми крышами, но к нам это не относится. Я действительно хотела бы выйти замуж и завести кучу детей. А в наши дни никто не желает обзаводиться семьей. У всех в головах сплошной джаз.
– И бизнес, – Николь внезапно заговорила деловым тоном. – Лео хочет видеть меня. Завтра я встречусь с ним за ленчем.
4
Двадцатые годы были благосклонны к Лео Северину. Его парфюмерные фабрики входили теперь в число самых важных французских предприятий такого рода, а сам он сделался знатоком искусства и вин и владельцем белых беговых лошадей, которые не только регулярно участвовали в забегах, но и побеждали в Отьюиле, Лонгчампсе и Эпсон Даунсе. Хотя прошло уже столько лет, он все еще был немного влюблен в Николь. Он пригласил ее на ленч в ресторан «Фуке» на Елисейских полях.
– Николь, ты уже поднялась на самую вершину, – сказал Лео, когда они ели вареную рыбу «тюрбо». – Ты должна зарабатывать на своей славе. Тебе надо выпускать свои духи, и я лично не могу понять, чего ты дожидаешься. Гьюрлейн добился баснословного успеха со своими новыми духами «Шалимар». У тебя все может получиться еще лучше. – Лео заключил с Николь контракт на производство и продажу духов, составленных по формуле Эдуара Нуаре. Нуаре угрожал, что он подаст в суд, потому что его творение до сих пор покрывается плесенью, и каждую неделю Лео вынужден был общаться с Нуаре или с его адвокатами. Ему приходилось нести определенные убытки, чтобы отбиваться от них. – Чего ты ждешь, Николь? Тебе нужен только флакончик.
– Я застряла, Лео, – сказала Николь. – У меня всегда есть миллион идей по любому поводу, но я представления не имею, как быть с этими моими духами. Я просмотрела тысячу образцов флаконов, и мне не понравился ни один из них. К несчастью, сама я ничего не могу придумать. Я даже не знаю, как объяснить художникам по стеклу, чего именно хочу. Я только знаю, что мне нужно что-то такое, чего нет больше ни у кого.
– Но хоть какой-нибудь образец тебе должен был приглянуться, – сказал Лео. Со времени их первой встречи в Биаритце он немного прибавил в весе, и это заметно отразилось на нем; он стал выглядеть внушительнее и солидней. – Я должен поговорить с тобой о деньгах, Николь. Все те подготовленные для тебя образцы стоили моей фирме денег. Мне приходится платить за то, чтобы Нуаре вел себя более или менее спокойно. До сих пор я не возместил себе ни единого су. Все сложности, дорогая моя Николь, возникают исключительно по твоей вине.
– Лео, но что же я могу сделать, если я даже не представляю, чего хочу?
– Но это же твоя работа! Ты же художница, модельер, творец! Когда ты заказывала Нуаре формулу духов, то, конечно, представляла себе, что тебе нужно. Тогда ты это знала!
– Лео, я даже не могу придумать название. Знаешь, сколько листов бумаги я исписала, пытаясь найти подходящий вариант? Ни один из них не годится. Ни один! Мои духи – радикальные, абстрактные, современные! Любое название, приходившее мне в голову, казалось слишком обыденным. Очередные вариации на тему романтических эпизодов, любовных историй, купидонов или какая-нибудь псевдовосточная тарабарщина!
– Боже милостивый, Николь, какое значение вообще имеет название? Ты можешь назвать их как тебе заблагорассудится. «Сердечная страсть». «Любовные грезы». «Зачарованный сад». Послушай, Николь, что касается меня, то мне безразлично, назовешь ты их как-нибудь или нет. Дай им номер! Это твои духи, духи Николь Редон, и их будут раскупать!
– Я не могу на это пойти, Лео, – сказала Николь. – Ты же знаешь, что я всегда стремлюсь к совершенству. Мои модели одежды не зря считаются самыми лучшими в Париже. Именно поэтому они стоят так дорого. Я часами работаю над самой обычной юбкой. Я тружусь не покладая рук, чтобы все швы, складки, рукава моей одежды были безупречными! И я не собираюсь выпускать в продажу духи, не доведя их до полного совершенства!
– Николь, пока эти духи по твоей вине стоят на полках, я терплю убытки, – Лео был уже доведен до белого каления.
– А я не уступлю, пока не доведу их до совершенства!
– Теперь мне ясно, почему Ролан Ксавье стал седым! Иметь с тобой дело! Да это просто невозможно!
Лео, большой любитель поесть, начисто проигнорировал стоявший перед ним грушевый пирог. Он пытался сохранять спокойствие, но разговор с Николь довел его до такого удручающего состояния, что он потерял аппетит.
– Почему бы тебе не поинтересоваться у Ролана, сколько он на мне заработал? Не только на поставках в «Дом Редон», он еще копирует разработанные мной ткани и продает их всем парижским модельерам и, кроме того, поставляет их во все страны Европы и даже в Соединенные Штаты. Спроси его, сколько он нажил на одном только набивном трикотаже! На том самом трикотаже, который, как он божился, производить невозможно!
– Николь, прошло уже два года после того, как Нуаре сделал для тебя духи. Я потратил тысячи на образцы флаконов и заплатил тысячу юристу. Я собираюсь подать на тебя в суд, чтобы добиться возмещения своих расходов, в том случае, если духи не будут выпущены в продажу до 1926 года. И это не угроза, Николь, – сказал Лео. – Это обещание.
– Ты ничего не получишь, – сказала Николь. Ей удавалось вести себя решительно и непреклонно, становясь при этом еще более очаровательной, потому что даже самые неприятные вещи она говорила своим ровным, низким и ласкающим слух голосом. – Это мои духи, и в моем контракте с «Северин парфюмс компани» указывается, что ты должен удовлетворить мои требования. Но, Лео, до сих пор ты не показал мне ни одного флакона, который мне бы понравился.
– Любой суд поймет, что ты ведешь себя крайне неблагоразумно, Николь, – Лео чувствовал, что его желудок сжался в тугой комок. Он отпихнул грушевый пирог, показывая, что официант может убрать его со стола.
– Ну, это мы еще посмотрим! – сказала Николь. – Этой осенью правительство отметило мой вклад в развитие французской индустрии мод наградой и почетной грамотой. Полагаю, что суд отнесется ко мне с большой симпатией.
– Пойми, Николь, судебный процесс не пойдет на пользу ни одному из нас, – сказал Лео, взяв ее за руку и пытаясь говорить убедительно. – В этом деле у нас общие интересы. Можешь ты сделать всего лишь одну вещь?
– Если это что-то разумное, – ответила Николь. Она всегда поступала логично, даже когда злилась. Это было одним из тех качеств, которые принесли ей успех в бизнесе.
– Не могла бы ты немного подумать о том, какой флакон тебе нужен? – сказал он, а потом добавил: – И про название тоже!
– Хорошо, Лео, – сказала Николь, – я подумаю.
Давай встретимся за ленчем ровно через месяц, – сказал Лео. – И снова побеседуем. Договорились?
– Ты ведешь себя, как настоящий американец, – Николь рассмеялась. – Ну ладно. Договорились, – сказала она и подумала о Киме.
5
Конец 1925 года Николь провела как на «американских горках», то падая вниз, то взлетая вверх. Ее бухгалтер сообщил ей, что никогда раньше «Дом Редон» не получал таких больших прибылей. В прошлом Николь брала себе столько денег, сколько было необходимо на жизнь, вкладывая все остальные средства в свой бизнес. В этом году свободных денег оставалось столько, что бухгалтер посоветовал ей начать помещать часть своих доходов в выгодные предприятия. Подтверждалось то, о чем постоянно говорил ей Бой; она становилась богатой женщиной.
– Как же мне поступить с этими деньгами? – спросила Николь у своего бухгалтера. Ей никогда не приходило в голову, что она может вкладывать свои деньги во что-нибудь еще, кроме «Дома Редон».
– На вашем месте я бы приобрел акции нью-йоркской фондовой биржи, – сказал бухгалтер. – Все быстро умножают там свои капиталы, и я не вижу причины, почему бы вам не присоединиться к ним.
– Вы всегда давали мне только хорошие советы, – сказала Николь. – Поищу американского маклера.
Она не сомневалась, что Ким подскажет ей подходящую кандидатуру.
– Будет неплохо, если вы это сделаете это как можно скорее, – сказал бухгалтер. – Сейчас американская фондовая биржа – это именно то, что нужно. Суть в том, чтобы успеть, пока она не лопнула, как мыльный пузырь, а именно это, по моему мнению, и произойдет, но время еще есть. По крайней мере, она продержится еще года два.
Ежедневно в шесть часов вечера Николь пересекала Вандомскую площадь и заходила в отель «Риц», чтобы забрать лондонские газеты, которые, по ее просьбе, оставлял для нее консьерж, и каждый день она мучила себя, читая газетные колонки, отведенные под слухи, сплетни и сведения из великосветской жизни, которые были заполнены сообщениями о предстоящей свадьбе герцога Меллани. Печатались списки приглашенных гостей, описывались свадебные подарки и подвенечный наряд невесты, подробно излагался маршрут, по которому новобрачные отправятся в Африку, чтобы провести там медовый месяц и принять участие в сафари. Когда Николь в ноябре встретилась с Боем, он был более чутким и нежным, чем обычно. Он сказал ей, что необходимость быть герцогом Меллани является самым трагическим обстоятельством всей его жизни. Он постоянно ощущает свое несовершенство по сравнению со своим прославленным предком. Непобедимым герцогом, советчиком королей и защитником империи. Ему кажется, что он недостоин владеть огромным состоянием, доставшимся ему по наследству. Он чувствует, что его жизнь почти не принадлежит ему, что он не волен распоряжаться ею по своему усмотрению. Историческое прошлое тяжким грузом давит на его плечи, и он опасается, что суд веков вынесет ему суровый приговор. Он был печален, его обычный шарм сменился трогательной беззащитностью, и к тому времени, когда он должен был покинуть ее и вернуться в Лондон, чтобы жениться на другой, у Николь было такое чувство, что она никогда раньше не была настолько к нему привязана. Теперь она читала газеты и плакала.
Большие семейные праздники, Рождество, Новый год, Пасха всегда были печальными для Николь. Не стало исключением и Рождество 1925 года. Бой женится на другой. Ким находился далеко, в Нью-Йорке, со своей беременной женой. Как обычно, Николь пригласила свою мать приехать на праздники в Париж, и, как всегда, мать отказалась, но оставила себе чек, приложенный Николь к пригласительному письму.
Накануне Рождества Николь, которая верила в Бога, хотя и не была примерной католичкой, одна ходила к полуденной мессе. В день Рождества Николь в одиночестве проснулась и в одиночестве легла спать. В промежутке она прошлась до опустевшего «Дома Редон», села одна в своем кабинете и написала длинный список названий своих духов, но ни один из вариантов ей не понравился. Она сложила листок бумаги и сунула его в верхний ящик стола. Быть может, потом она что-нибудь придумает…
Затем она отправилась на вечеринку, устроенную Портерами, Линдой и Коулом, в их доме № 13 по улице Месье. Линда и Коул вели восхищавший Николь образ жизни. Это была богатая жизнь, не только в финансовом отношении, что само собой разумелось, но и во всех прочих, что было даже важнее, чем сами деньги: это была жизнь, богатая общественными, интеллектуальными и творческими событиями. Если бы ей хотелось соперничать с кем-нибудь, то она пожелала бы превзойти Линду и Коула.
Среди гостей были почти все самые интересные и привлекательные люди Парижа. Художники, балерины, музыканты, писатели, аристократы, миллионеры. Там были Элси де Вульф и Чарльз Мендл, которые, по слухам, собирались пожениться, несмотря на свой преклонный возраст и разницу в сексуальных наклонностях. Дягилев и дюжина русских артистов балета, Эльза Максвелл, всегда присутствующие на подобных приемах короли, румынский – Кэрол, и югославский – Павел, легендарный нефтепромышленник Михаил Эссаян, неизбежные в таких случаях белогвардейцы, хорошенькие девушки и красивые мужчины. Николь была знакома почти со всеми, и ей то и дело приходилось останавливаться, чтобы перекинуться с кем-нибудь несколькими словами или обменяться праздничными поздравлениями. Ей запомнилась случайно услышанная фраза, которая почему-то не давала ей покоя. Пикассо, поблескивая своими темными глазами, оживленно беседовал с кем-то о каких-то картинах. И он сказал: «Кубизм – это художественный способ изображения того, чего нельзя увидеть». Потом он заговорил о том, что кубизм – это абстрактное искусство, позволяющее художнику, например, написать портрет в профиль и анфас или одновременно показать противоположные стороны здания. Николь не пыталась вступить в разговор, но что-то в словах Пикассо об изображении того, чего нельзя разглядеть, задело в ней некую глубинную, некую чувствительную струну. Почему, она так и не поняла.
Собравшись уходить с вечеринки и пожелав Линде и Коулу счастливых праздников, Николь мельком взглянула на себя в зеркало. Она подумала, что восхитительно выглядит, и очень обрадовалась этой мысли. Многие женщины на вечеринке были в платьях от «Редон», но никому из них они не шли так, как своей создательнице.
Странно, подумала Николь, как можно чувствовать себя такой печальной и одинокой из-за того, что один любовник женится на ком-то еще и, возможно, именно сейчас, а другой находится далеко за океаном, и в то же время выглядеть такой красивой. Удивительно, до какой степени могут не совпадать внутренние и внешние человеческие проявления. Хотя, конечно, подумалось ей, она помнит то время, когда она была печальной и одинокой и даже не могла утешить себя той мыслью, что она красива.
Через неделю на новогодней вечеринке цыганка погадала Николь на картах и сообщила ей, что в будущем ее ожидает путешествие через океан. Николь расхохоталась и сказала цыганке, что ей выпали чужие карты.
Я любил только ее, и больше никого, мы волшебно проводили время, оставаясь наедине. Работа у меня шла хорошо, мы много путешествовали, и мне казалось, что наша любовь вечна, да так оно и было, пока мы не вернулись с гор в Париж в конце весны и не началась прежняя история.
Эрнест Хемингуэй
Глава девятая
1
Вернуться в Париж было все равно что вернуться домой. После паромной переправы Ким вышел из поезда на вокзале Сен-Лазар и, в отличие от остальных американских туристов, ринувшихся в шикарные отели на Правом Берегу, отправился прямо на бульвар Сен-Жермен, где долго и со вкусом торговался с цветочницей, каждое утро выставлявшей свой товар перед «Де Маго», и наконец купил у нее все цветы. За отдельную плату, обсужденную также со знанием дела, ему удалось арендовать у нее тележку и, толкая ее перед собой, до краев нагруженную ирисами и анемонами, душистым горошком и пионами, мимозой и лилиями, розами и гвоздиками, фиалками и нарциссами, направился по месту Александра III в сторону Вандомской площади.
Он действительно сошел с ума от любви! Свернув налево на улицу Де-Риволи и лавируя тележкой под ее изогнутыми арками, он вышел сначала на элегантную улицу Кастильоне, а затем на широкую Вандомскую площадь. Казалось, сам Наполеон улыбался ему! Было одиннадцать утра, светская жизнь парижан только начиналась. Желтые туристические автомобили, белые «дузенберги», «роллс-ройсы» с каплеобразными капотами и неуклюжими кузовами, бутылочно-зеленые «кадиллаки», канареечные «паккарды» выстроились в ряд перед отелем «Риц», а напротив, перед «Домом Редон», застыла в ожидании шеренга таких же щегольских и роскошных автомобилей. Тротуар был недавно вымыт, стекла блестели, белый навес с надписью черными буквами трепетал на свежем январском ветру.
– Месье Хендрикс! – Хорошенькая регистраторша приветствовала Кима воздушным поцелуем, взглянула на гору цветов и рассмеялась. – О ля, ля! – воскликнула она, увидев, как привратник придерживает дверь, а Ким проталкивает тележку с цветами через две каменные ступеньки в светло-серое фойе. – Этот день должен запомниться!
Ким приложил палец к губам, давая знак регистраторше помолчать. У Николь, которая, казалось, знала все, что делается в «Доме Редон», не должно возникнуть ни малейших подозрений. Молчаливые заговорщики, Ким и привратник втолкнули тележку в черный с позолотой лифт. Он был настолько крошечным, что Ким не помещался в нем вместе с тележкой. Ким оставил тележку в лифте, а сам поднялся по изогнутой, покрытой коврами лестнице, по которой обычно спускались манекенщицы на показе новой коллекции. Он добрался до офиса Николь в одно время с лифтом, открыл решетчатую дверь кабины, выкатил цветочную тележку и распахнул дверь к Николь.
Она работала, прикалывала булавками рукав, светлые пластиковые очки сползли по блестящему носу, медово-золотистые волосы спутались. Она с удивлением подняла голову, когда Ким втолкнул тележку к ней в комнату, и цветы рассыпались по всему полу.
– Я принес тебе немного цветов, – сказал Ким, легкомысленно улыбаясь.
Николь не верила своим глазам. На какую-то секунду она была так изумлена, что потеряла дар речи, на какую-то секунду появились слезы, но вот двое перешагнули через яркие лепестки и оказались в объятиях друг друга. Они поцеловались и почувствовали, будто и не расставались ни на секунду.
– Мы заслужили обед в «Рице», а «Риц» заслуживает, чтобы мы там пообедали! – произнес наконец Ким. – Мы закажем самую шикарную еду в Париже.
