Текст книги "На 9-ой хребтовой"
Автор книги: Рустам Ибрагимбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Ибрагимбеков Рустам
На 9-ой хребтовой
Рустам Ибрагимбеков
НА 9-й ХРЕБТОВОЙ
В этом южном городе наберется с полсотни человек, известных всем его жителям, и, как в любом городе, здесь есть свой сумасшедший – Мишоппа.
Город крутым амфитеатром спускается к морю, и если набережная – первый ряд этого амфитеатра, то 9-ю Хребтовую улицу, на которой живет Мишоппа, следует искать где-то в последних рядах. Еще каких-нибудь десять лет назад это была окраина. Теперь выше 9-й Хребтовой построено много ровных улиц с одинаковыми пятиэтажными домами и различными звучными названиями, поэтому сейчас ее уже перестали считать окраиной, Но от этого не стала она ровнее, а дома ее выше и не приблизилась она к морю. Все так же резко меняется ее направление от квартала к кварталу, и по-прежнему правый ее тротуар выше левого. А по вечерам, когда спадает зной, жители 9-й Хребтовой, следуя привычке, перешедшей к ним от отцов, выходят на улицу, охлаждают тротуары водой и, усевшись на ковриках, невысоких скамейках, каменных ступенях лестниц, а то и просто стоя на углу, беседуют о том о сем, играют в нарды, пьют чай из маленьких пузатых стаканов...
И даже то, что несколько лет назад 9-ю Хребтовую покрыли асфальтом, а в прошлом году переименовали в улицу 12-го Съезда Профсоюзов, не изменило ее сколько-нибудь существенно; разве только больше машин проезжает сейчас мимо отдыхающих на тротуарах людей и удобнее стало играть в футбол. Для жителей она так и осталась 9-й Хребтовой.
Близлежащие улицы – три Нагорные, семь Параллельных и остальные Хребтовые – очень похожи на 9-ю и обликом своим и образом жизни, так что события, которые не так давно произошли на 9-й Хребтовой, могли случиться на любой из этих улиц.
В тот день Мишоппа, как и обычно, торчал в ряду "Волг" на стоянке такси у вокзала. Агабалу ждали к вечеру, а вечер, по мнению Мишоппы, начинался в шесть часов, и, чтобы успеть домой вовремя, ему следовало покинуть стоянку в половине шестого, не дождавшись вечернего тбилисского поезда. В распоряжении Мишоппы еще оставалось пять минут, и он надеялся, что кто-нибудь его все-таки наймет. То справа, то слева отъезжали более удачливые товарищи, и это придавало ему уверенность. До войны Мишоппа был единственным на 9-й Хребтовой шофером и возил председателя райсовета. Но когда после сильной контузии он вернулся с фронта, врачи не позволили ему снова сесть за руль. Мишоппа довольно долго мирился с этим, ходил по городу и просил незнакомых людей пощупать его голову, чтобы они почувствовали, какая она у него мягкая под волосами. Но в тот день, когда появились в городе первые "Победы", Мишоппа отказался от пенсии и начал обивать пороги различных учреждений с просьбой позволить ему работать шофером. И сколько ему ни твердили и дома, и на улице, и в учреждениях, которые он посещал, что он свое отработал и машину ему больше никто не доверит, Мишоппа продолжал упрямствовать и надеяться.
А тем временем количество шоферов на 9-й Хребтовой росло и росло. Мальчишки, появившиеся на свет уже после того, как Мишоппа стал шофером, раздражали его теперь своими "Победами", ЗИСами, "студебеккерами", но окончательно вывела его из равновесия "Волга" Агабалы. Мишоппа мыл ее по вечерам и сигналил немного, если Агабала бывал в настроении. А если сестре его, Соне, жене Агабалы, нужно было уговорить Мишоппу искупаться, она обещала купить ему точно такую же "Волгу", блестящую и светло-коричневую.
Так продолжалось два года. И вот однажды терпение Мишоппы лопнуло, он взревел как мотор, выжал сцепление, переключил невидимые рычаги, выскочил со двора и, громко гудя, понесся по улицам.
С тех пор у него появилось много дел. Ранним утром он мчался к вокзалу встречать московский поезд. Потом колесил по городу в поисках халтуры. А к вечеру снова занимал свое место на привокзальной стоянке такси.
Иногда Мишоппа вспоминал свой фронтовой газик и весь день ездил на нем. Вместо вокзала он отправлялся к мебельному магазину и предлагал свои услуги людям, купившим мебель. Конечно, в такие дни у него появлялись дополнительные сложности – приходилось объезжать улицы, по которым запрещено было ездить грузовому транспорту. На это уходило много времени и сил, но Мишоппа был добросовестным шофером и старался не нарушать правил уличного движения.
За эти годы никто, кроме мальчишек с 9-й Хребтовой, ни разу не воспользовался "машиной" Мишоппы. И все же он не терял надежды, а те два часа в день, которые он тратил на помощь сестре Соне, поступившей после ареста Агабалы на работу в пивной ларек Сафарали, его не покидало ощущение напрасно потерянного времени...
Ровно в половине шестого, после неудачной попытки посадить на себя супружескую пару с ребенком, Мишоппа включил зажигание и, выжав с места третью скорость, понесся к своему дому. Привокзальная площадь была полна людей, снующих между автобусами, такси и всевозможными киосками, и Мишоппе, пока он ехал по площади, пришлось беспрерывно гудеть, чтобы не задавить кого-нибудь; он был единственным шофером в городе, которому милиция еще разрешала пользоваться сигналом.
С вокзальной площади Мишоппа свернул на проспект Ленина, потом на улицу Васина и помчался вдоль трамвайной линии. Двигатель тянул хорошо, только, может быть, шумел чуть сильнее обычного, но Мишоппу это не беспокоило: на подъемах такое случалось с ним и раньше, ведь как-никак, а Мишоппе уже перевалило за сорок.
На углу проспекта Кирова его догнал трамвай. Кондуктор высунул голову из окна и предложил Мишоппе подвезти его. Соблазн был большой, но Мишоппа отказался. Трамвай некоторое время шел рядом с Мишоппой, потом медленно обогнал его. Но у Нового садика, когда регулировщик остановил движение, чтобы пропустить машины, идущие по Шемахинке, Мишоппе удалось догнать трамвай и даже проскочить вперед, потому что регулировщик, сразу же, как увидел Мишоппу, лихо отсалютовал ему жезлом и пропустил вне очереди.
От Нового садика до ларька Сафарали было рукой подать, и через несколько минут Мишоппа добрался до него.
Сафарали только что получил несколько ящиков пива и обрадовался, когда увидел Мишоппу. Он сидел на ящиках и вытирал пот с шеи и груди. Правый глаз его, обычно лежавший на прилавке в стакане с водой, сегодня был на месте и с непривычки слегка слезился. Сона сидела у двери в ларек на баллоне с газом.
– Поставь машину и помоги мне перетащить пиво, – сказал Сафарали.
Мишоппа лихо развернулся – тело его сильно накренилось вправо, потом влево, а голова откинулась назад так, что видел он только небо и верхушки домов, – и помчался домой.
– Может быть, и ты домой пойдешь? – спросил Сафарали у Соны, которая тоже наблюдала за виражами Мишоппы. На улице стояло несколько автомобилей: на 9-й Хребтовой от ларька Сафарали до керосиновой лавки, на расстоянии в сто пятьдесят метров, жило три десятка шоферов. Людей, против обыкновения, было немного, на углу, возле сапожной лавки Давуда, покуривая, беседовали Мурад, его младший брат, студент Сабир, жених их сестры Тофик и еще три-четыре человека. У своих ворот читал газету милиционер Мустафа.
– Я с тобой говорю! Иди домой! Так лучше будет, – повысил голос Сафарали.
– Кому? – спросила Сона.
– Не бойся, он не посмеет тебя тронуть... Сона промолчала.
– Добрый вечер, – ответил Сафарали на приветствие старика, вышедшего из соседнего двора. – Мне все равно: я же не заставлял тебя работать у меня сама пришла. Все это знают. Добрый вечер...
Все, кто проходил мимо ларька, здоровались с Сафарали, и он отвечал каждому. А желающим выпить пива или воды он молча показывал на кусок картона с надписью: "Закрыто на переучет".
–Не надо его понапрасну злить. Я знаю, что говорю. Дома он тебя не тронет, – Сафарали поправил глаз. Врач, вставивший его сразу же после войны, ошибся размером, и глаз сильно натирал верхнее веко. Поэтому Сафарали пользовался им редко: по праздникам, на свадьбах, когда вызывали в горторг, во время ревизий.
Сона молча встала, вошла в ларек, сняла табличку о переучете и села за прилавок.
– Так я и не заказал себе новый глаз, – сказал Сафарали. – И чего ты этим добьешься? Еще больше разозлишь его и все. Иди.
В это время Мишоппа подъехал к своему дому, посигналил и, пока кто-то отворял ворота, отъехал назад, развернулся задом, посигналил еще раз и задним ходом въехал во двор, Сафарали привстал было, но, увидев, что из ворот вышел сын милиционера Мустафы, снова сел.
– На этих посмотри, – криво усмехнулся он в сторону стоявших на углу. Никогда покоя от них не было, а сегодня держатся подальше. А сколько я им хорошего сделал, все должны мне. Эй, ребята! Идите пиво пить, угощаю!
– Спасибо, – крикнул один в ответ. – Немного позже.
– Сукины дети, – тихо сказал Сафарали. – Глаза б мои их не видели. – Раз не удалось отправить Сону домой, хотелось, чтобы рядом были люди, но гордость мешала ему повторить приглашение.
Когда Мишоппа вошел в комнату, Агабала уже переоделся. Белый чесучовый костюм, купленный шесть лет назад, за месяц до ареста, был теперь тесноват. Мишоппа радостно замычал, бросился к нему, и они долго жали друг другу руки. Потом Агабала полез в чемодан и вытащил пару кальсон, зажигалку и цепочку с брелками к ключу от машины – все для Мишоппы.
Пока Мишоппа радовался подаркам, Агабала прошелся по комнате, остановился у детской кроватки и долго рассматривал сложенные на спинке распашонки и чепчики. Потом положил в карман одну из многочисленных фотографий, висевших на стене, – он, Сона и Мишоппа в Кисловодске у Стеклянной струи,– вышел в коридор, постоял у газовой плиты, на которой в большой кастрюле грелся бозбаш, и снова вернулся к Мишоппа.
А на углу в это время шел такой разговор:
– Все эти пять лет у меня глаза болели, когда я смотрел на них, – кивнул на ларек Тофик. (Сафарали все еще стоял у прилавка и, энергично жестикулируя, что-то говорил сидевшей за прилавком Соне.) – Но разве мы могли что-нибудь предпринять СЕМИ? Если бы я знал, что он не против, я б, конечно, обстряпал это дело. Но он старше нас, пусть теперь сам решает.
– Хоть он и старше, – сказал Гасан, чью машину мыли два мальчугана, – мы не должны были терпеть такое на нашей улице,
– А не кажется ли вам, что он слишком долго не выходит из дома? усмехнувшись, спросил Сабир.
– Помолчи, – оборвал Мурад младшего брата. Замолчали все. Просто стояли, прислонившись к стене, а ждали.
– Может, твой братишка и прав. Я в этих шалгамцев не верю! – сказал немного погодя Гасан.
– Разве Агабала шалгамец?
– Чистейшей воды! А я среди них ни одного мужчины не видел! Вчера опять был там...
– Эй, ребята! – снова позвал Сафарали. – Гасан, Мурад! Пиво ждет вас, идите!
– Что делать? – тихо сказал Мурад. – Человек приглашает.
– Я не пойду, – заявил Тофик и присел на корточки. – Не могу я свою честь променять на пиво. А вы как хотите!
Все понимали, как неудобно будет, если Агабала застанет их у ларька Сафарали, но и Сафарали им обидеть не хотелось – не первый год они знали его н каждый день пили у него пиво.
– Может, выпьем пару бутылок? – предложил Мурад.
– Тофик, Махмуд! – продолжал звать Сафарали. Тофик поднялся на ноги. Теперь, когда Сафарали и ему оказал уважение, он подумал, не переоценил ли свою честь.
– Сейчас идем, – крикнул Мурад. – Минутку.
– Я не пойду, – сказал Гасан.
– Посмотрите на нашего дорогого писателя! – вдруг завопил Тофик. – На него ничего не действует!
Все уставились на противоположную сторону улицы. Там, в сопровождении двух девиц, появился сын прокурора Ибрагима Джангир. (Он имел университетское образование н пишущую машинку, на которой выстукивал что-то в свободное время, н поэтому на 9-й Хребтовой считался писателем.)
– Где он только их находит? – прошептал Сабир.
– Мало ли их шатается по городу без стыда и совести,– строго сказал Мурад.
Девушки и смущенно улыбающийся Джангир под презрительными взглядами женщин, мгновенно появившихся в окнах и дверях соседних домов, перешли улицу.
– Придется с ним еще раз поговорить, – произнес Тофик. – Но какие девки! А-а!.. – И он закачался из стороны в сторону.
Девушки действительно были хороши, особенно та, у которой платье и до колен не доставало. Даже Сафарали прекратил разговор с Соной и жадно их разглядывал.
У всех, кто стоял на углу, пересохло во рту, все разом полезли за папиросами н спичками, не отводя глаз от подружек Джангира.
Они передавали девушек друг другу взглядами, Сафарали – тем, кто стоял на углу, те – старику Нури, выскочившему из машины, а выше, у своих ворот, отбросив газету, девушек уже поджидал милиционер Мустафа. Он жалел, что сразу не сообразил позвать сапожника, обедавшего во дворе, и все же в этот момент, когда девушки уже подошли к воротам, не выдержал и крикнул Давуду, не в силах один наслаждаться столь великолепным зрелищем.
Когда Джангир н девушки миновали угол и поравнялись с подъехавшей в этот момент машиной двух братьев-таксистов, Адиля и Рамиза, которые вышли из своего такси и, как часовые, застыли по обе стороны "Волги", Мурад и его друзья обрели наконец способность говорить.
– Этого я не потерплю! – сказал Гасан. – Наши матери в сестры вынуждены смотреть, как он водит к себе этих шлюх!
– Какие шлюхи? – возразил Сабир. – Просто красивые девушки.
– Все равно, он не должен этого делать!
– Но какие девочки все-таки! – застонал Тофик. Он продолжал, словно в экстазе, качаться из стороны в сторону и причмокивать. – Конфетки!
– А зачем ему две? – полюбопытствовал низенький толстый Махмуд, который уже часа два только и делал, что расчесывал свои длинные волосы, продувал гребенку и снова расчесывал.
– Джангир! – вдруг заорал Гасан, хотя тот не успел еще уйти далеко и не было нужды кричать так громко. – Джангир! Джангир остановился.
– Если найдешь время, подойди потом к нам.
– Хорошо, – ответил Джангир. – Агабала приехал?
– Приехал, – ответили с угла.
Джангир поздоровался с милиционером Мустафой, его сыном Арифом и женой Сакиной, сапожником Давудом и всеми остальными соседями по двору, успевшими выбежать из своих квартир, и, пропустив девушек вперед, начал подниматься на второй этаж. Они молча прошли по длинному, опоясывающему дом балкону, начинающемуся с уборной, которой пользовался весь второй этаж, и кончавшемуся уборной, которую прокурор Ибрагим построил специально для своей семьи. И только когда Джангир отпер дверь и они оказались в большом светлом коридоре с тремя дверьми – в комнату Джангира, спальню родителей и столовую, – девушки рассмеялись.
– Что они так таращились на нас? – отдышавшись, спросила Рена, та, что была красивей. – Женщин не видели?
– Ну и район! – сказала другая, Фарида. – Одни уборные чего стоят и весь этот двор... Как ты здесь живешь?
– Садитесь, садитесь. Дом скоро снесут и всю улицу снесут,– успокоил девушек Джангир, хлопотливо поправляя постель на диване, смахивая пыль с приемника.
– Головорезы какие-то! – сказала Рена. – Особенно тот, со шрамом на лице, с усами.
– Мы сами с усами, – улыбнулся Джангир и погладил свои усики. – И все головорезы! – Он оскалился и зарычал. – Вы голодны или можно фрукты?
– Фрукты.
Джангир вышел. Фарида устроилась на тахте с последним номером "Советского экрана" Репа осмотрелась вокруг и, обнаружив дверь на балкон, подошла к ней.
– Вот ларек, мимо которого мы шли, – сказала она. – А этих типов не видно. Они под нами, наверное, Выйти на балкон она не решилась.
– Ты вот считаешь их бандитами, – сказал Джангир, возвратившись с тарелкой, полной винограда. – А они просто чуть больше похожи на наших дедов, чем мы с тобой. Только и всего.
– Мой дед был адвокатом и окончил Петербургский университет, – возразила Рена.
– Ну, не у всех же деды имели высшее образование. Мой был крестьянин. А твой? – спросил он у Фариды.
– Не знаю, – оторвалась та от журнала. – В анкетах я пишу – "из служащих", но, кажется, он был банщиком.
– Это славные ребята, честные трудяги. Ну, может быть, чуть диковатые, но это и здорово! В наш век соблазнов и всевозможных веяний – такая цельность натур! Вы не представляете себе, какие это замечательные люди: честные, мужественные, по-своему нравственные. О таких и надо писать, если ты человек честный, а не о бородатых юнцах, выясняющих за бутылкой коньяка, есть ли любовь, стоит ли учиться и умнее ли старшие младших...
– Ну вот, опять ты оседлал своего конька...
– Не перебивай, Рена. Знаете, зачем я вас сюда привел? – Джангир встал, подошел к двери на балкон. – Сегодня здесь может произойти такое, что вы запомните на всю жизнь.
Девушки настороженно вытянули шеи и из глубины комнаты посмотрели на ларек.
– Вы слышали, я спрашивал на улице про Агабалу? Это шофер. Сидел за то, что задавил человека. А его жена Сона, сестра Мишоппы, родила в прошлом году ребенка от этого одноглазого продавца. Они думали, Агабала не скоро вернется, ему десять лет дали. А он приехал сегодня и, по-моему, сегодня же рассчитается с ними.
– Что значит "рассчитается"? – возмутилась Рена,: – А это мы посмотрим! усмехнулся Джангир.
– Ты что, с ума сошел? Надо позвонить в милицию! Джангир расхохотался. Рена злилась на него, но тоже улыбнулась, очень уж он заразительно хохотал.
– Где у вас телефон? – спросила она.
– Ну перестань! В столовой. Над тобой же смеяться будут в милиции. Какие у вас доказательства? Может быть, бедняга и не собирается мстить. Да, в конце концов, у нас есть свой милиционер – Мустафа.
– Это ужасно, – сказала Рена.
– Ужасно?! Хм! А то, что Сафарали, имея семью, четырех детей, совратил Сону и опозорил Агабалу перед всем городом, не ужасно? Ты считаешь, это пустяки? Нет, дорогая, это тебе не Париж! У нас такие штучки не пройдут: умеешь блудить, умей и кару принять достойно.
– Ну что вы спорите понапрасну, – лениво вмешалась Фарада. – Вечно воюете. А сколько лет Соне?
– Около тридцати.
– Она красивая?
– Ничего, миловидная.
– Ну, тогда все обойдется. Сегодня, по крайней мере. Не так-то просто убить хорошенькую жену после шести лет разлуки!
– А это мы посмотрим, – повторил Джангир.
С балкона все было хорошо видно: ворота двора, в котором жил Агабала, ларек Сафарали и противоположный тротуар улицы, соединяющий их. Милиционер Мустафа все еще читал газету. Время от времени он оглядывался, не смотрит ли жена, расстегивал кобуру и отщипывал кусочек от бутерброда с сыром, который она давала ему на ночное дежурство. Несколько мальчишек окружили грузовик с поднятым капотом и о чем-то оживленно спорили, то и дело заглядывая в двигатель. Тут же рядом, в тени машины, прямо на тротуаре, подстелив под себя носовые платки, играли в нарды двое пожилых мужчин; они азартно вскрикивали после каждого сбрасывания костей и с силой ударяли шашками по доске. Сафарали у ларька не было.
Первым из ворот вышел Мишоппа. Агабала шел следом. В руках у него была свернутая в трубку газета. Как только они прошли мимо Мустафы, тот перестал читать газету, но не отложил ее – не годится мужчине откровенно проявлять любопытство. И все остальные – и те, кто находился на улице, и те, кто следил за событиями из окон и с балконов, – старались сделать это как можно незаметнее. Мальчишки продолжали крутиться около грузовика, пожилые мужчины играть в нарды. И хотя с балкона Джангира не было видно сапожной лавки, можно было поручиться, что и те, кто стоял возле нее, не покинули своего места – вся улица продолжала заниматься своими делами, но ни один шаг Агабалы, ни одно его движение не ускользали от ее внимания.
Когда Агабале оставалось метров пять до ларька, оттуда выскочил с двумя бутылками Сафарали и побежал через улицу. Агабала бросился за ним.
– Скорей на улицу, – сказал Джангир, – отсюда мы ничего не увидим. Однако все трое остались у балконной двери, потому что Сафарали опять перебежал улицу и оказался возле грузовика и мужчин, играющих в нарды. Он тяжело дышал, живот его бурно вздымался и опускался.
– Не подходи! – рычал он. – Дети мои сиротами останутся, не подходи!
Агабала приблизился. В руках его была все та же свернутая в трубку газета.
– Куда ты бежишь? – спрашивал он почти ласково. – Люди смотрят, неудобно, – и оглядывался в подтверждение своих слов на людей, которые уже не помнила о приличиях и держались поодаль только из соображений безопасности.
– Клянусь твоей жизнью! – кричал Сафарали. – Не подходи!
– Не кричи, – упрашивал Агабала, – тише. Неудобно.
Расстояние между ними сокращалось, несмотря на то, что Сафарали довольно быстро двигался вдоль стены, прижимаясь к ней спиной, а 'Агабала с такой же примерно скоростью шел по мостовой.
– Подожди минутку, – продолжал упрашивать Агабала, – два слова тебе скажу, не больше.
Он сам, очевидно, верил сейчас, что единственно, что ему нужно, это сказать два слова – настолько искренне звучал его голос.
Наконец Сафарали не выдержал и, сильно размахнувшись, кинул в Агабалу одну из бутылок. Тот еле у спал увернуться, и бутылка, чудом не угодив в шедшего следом за Агабалой Мишоппу, со звоном разбилась об асфальт мостовой, зализ ее лимонадом.
Больше они уже не переговаривались. Сафарали, изловчившись, отбил об стенку дно у второй бутылки, и теперь у него из правой руки торчали толстые стеклянные зазубрины. Агабала, чуть пригнувшись, короткими шажками приближался к своему врагу.
Рена бросилась к телефону и торопливо набрала номер милиции. Джангир, не отрываясь, смотрел вниз.
– Незачем, – кинул он ей через плечо, когда она спросила у него адрес, чтобы сообщить дежурному. – Поздно.
– Адрес, говори адрес, – настаивала Рена. – Хоть ее спасти надо!
В этот момент Агабала прыгнул на Сафарали и, подставив под удар бутылки левую руку, мгновенно обагрившуюся кровью, с силой ударил своей газетой по голове одноглазого продавца. Сафарали выронил обломок бутылки и, замотав головой, как ослепленный буйвол, рухнул на колени. Газета еще раз опустилась на его голову. Сафарали, словно в недоумении, развел свои могучие руки и повалился на асфальт у камня, на котором милиционер Мустафа по вечерам читал газету.
И сразу набежали люди. Одни отняли у Агабалы завернутый в газету лом и принялись связывать ему руки, другие наклонились к Сафарали.
Милиционер Мустафа долго не решался сквозь плотное кольцо людей приблизиться к убитому и убийце. Он все время повторял:
– Нельзя же так... Ну, нельзя же...
И спрашивал у своей жены, которая не страшилась смотреть на труп:
– Крови много? Я тебя спрашиваю, крови много?..
– Все залито, хлещет. И глаз выскочил, – отвечала Сакина, – стеклянный. И снова лезла в толпу.
Наконец чувство долга взяло верх, и Мустафа начал медленно пробираться к Агабале. И тут как раз подъехала милицейская машина, из нее выскочили четыре милиционера. Мустафа сдал преступника и облегченно вздохнул.
К тему времени, когда Джангир и его гостьи вышли на улицу, Агабала и Сафарали были увезены, маленький круглоголовый мальчуган лег шести поливал из огромного чайника тротуар под своим окном, а люди вновь обрели способность любоваться красивыми девушками.
– Ну что из него вырастет, из этого мальчика? – сказала Рена. – Такой же бандит!
– Тише, – прошипел Джангир. – Сейчас не время для дискуссий. Поспешим.
И опять их разглядывала вся улица.
– Вот до чего доводят такие вещи, – сказал Гасан, глядя вслед Джангиру и девушкам и тыча большим пальцем правой руки туда, где был убит Сафарали. Думаете, у этих стиляжек нет братьев и отцов? А когда они узнают о том, что Джангир их домой к себе водит, думаете, они ему это простят? Такого волка, как Сафарали, видали, как отправили на тот свет? Думаете, с Джангиром будут цацкаться?
– Ничего мы не думаем, – перебил Тофик. – Мы его предупреждали.
– Значит, надо еще раз предупредить. Всем вместе вправить ему мозги.
Все согласились с тем, что Джангира следует еще раз окончательно предупредить.
– Не принимай это так близко к сердцу, – сказал Гасану Мурад. – Расскажи лучше о вчерашней поездке в Шалгам. Гасан оживился.
– Прямо отсюда махнул туда, – начал рассказывать он. – Всю дорогу восемьдесят-девяносто давал, за два часа был там! Захожу в чайхану – народу еще больше, чем в прошлый раз. Выпил два стакана чаю, потом встал и говорю: "В этом паршивом городишке ни одного мужчины нет! Кто с этим не согласен?!" Все молчат, ЯЗЫКИ проглотили, как собаки, боятся меня. Тогда я вышел, сел в машину и – назад. К десяти уже был в гараже.
– А что ты скажешь об Агабале? Вот тебе и шалгамец,– сказал Тофик.
– Да, – согласился Гасан. – Агабала мужчина. Ну ничего, в следующий раз скажу: "В этих Шалгамах был один мужчина– и того посадили!> Последние слова Гасан проговорил, направляясь к своей машине. Подогнав ее к углу, он приоткрыл дверцу: "Махмуд, ты что, не едешь? Уже десять!"
Махмуд и еще двое заторопились к своим машинам.
– Мурад, – спросил Тофик, – ты завтра работаешь?
–Да.
– Не забудь привезти земли, – напомнил Тофик. Потом, чуть помявшись, добавил: – Отойдем в сторону, небольшое дело.
Они отошли на несколько шагов.
– Ты знаешь, как я тебя уважаю, Мурад, и всю вашу семью, – начал Тофик. И для меня большая честь, что вы согласились отдать за меня Солмаз. И ты знаешь, что, я не такой темный человек, как Гасан, я понимаю, что она студентка, ей и в кино хочется пойти, и в театр, и учатся они вместе, парни и девушки, и все такое.
– Что "все такое"? – нахмурился Мурад.
– На днях видел ее в кино с парнем. Парень плевый, конечно, сопляк такой в очках, и я вообще-то понимаю, не дикарь какой-нибудь, как Гасан. Но вдруг кто-нибудь другой увидит, представляешь? – Голос Тофика стал жестким. – Ты представляешь, что будет?
Мурад кивнул.
– Я долго сомневался, сказать тебе или нет, но после того, чТО сегодня случилось... Я жених все-таки.
– Не беспокойся, – сказал Мурад. – Я вкручу ей мозги. Извини ее. Сам поникаешь, образованная. – Мурад горько усмехнулся.
– Да я лично все прощаю. Лишь бы другие не видели,
– Больше не увидят, не беспокойся, – повторил Мурад и вошел к своему дому. Сабир побежал за ним.
Женщины обсуждали во дворе сегодняшнее происшествие. Мать Мурада и Сабира Мансура, сидевшая на крыльце, увидев сыновей, сейчас же поднялась и пошла за ними.
– Где Солмаз? – спросил у нее Мурад.
– Занимается. А в чем дело?
Мурад решительно шагнул к комнате сестры, приоткрыл дверь и, увидев Солмаз, склонившуюся над столом, тихонько отошел.
– В чем дело? Зачем тебе она? – забеспокоилась Мансура.
Мурад вытащил из кармана сигареты, одну дал матери, другую сунул себе в рот. Полез за спичками. Мать вытащила свои, и они закурили. Сабир стоял рядом и ждал, когда Мурад заговорит.
–Солмаз опять в кино ходила с очкастым каким-то, – сказал наконец Мурад.
– Кто видел? – быстро спросила Мансура.
– Тофик.
Мансура успокоилась.
– Хочу с ней поговорить, – сказал Мурад.
– Я сама ей скажу, не вмешивайся, – предложила Мансура.
–От твоих разговоров никакого толку, больно все образованными стали. Мурад сделал неопределенное движение рукой то ли в сторону Сабира, то ли в сторону комнаты Солмаз. – Сам поговорю.
– А что ты собираешься ей сказать? – спросил Сабир.
– Сейчас услышишь. Есть в этом доме старший, в конце концов?
– Есть.
– Кто?
– Ты.
– Тогда не вмешивайся!
Услышав голоса, Солмаз вышла из комнаты.
– Добрый вечер, – улыбнулась она всем.
– Добрый вечер, – угрюмо буркнул Мурад и затянулся сигаретой.
– Мурад ругать тебя будет, – предупредил сестру Сабир.
– А я знаю за что, – ответила Солмаз. – За то, что я ходила в кино с ребятами из нашей группы, а Тофик нас видел. Правильно?
– Да, – согласился Мурад. – Он только что сказал мне...
– Странный человек! Сам был с нами, смеялся, шутил, а теперь склоку разводит...
– Он тебя случайно встретил.
– Ну и что? Встретил и потом все время был с нами.
– А кто этот парень в очках?
– Староста наш.
–Ну, вот что. Слушай меня внимательно, сестренка. Я все делаю, чтобы вы получили образование – и ты и он, – Мурад кивнул на Сабира. – Но это не значит, что, став образованными, вы можете потерять честь и совесть. Хорошо еще, тебя видел сам Тофик, а если б кто другой? Ты понимаешь? Тофик пока все терпит из уважения к нашей семье, ко мне, но если об этом узнают люди и он не станет сносить позор?
– Ну и пусть не сносит! – вмешался Сабир. – Мало того, что мы отдаем сестру за этого бездельника и трепача, еще должны ее взаперти держать!
– Не суйся.
– Она и моя сестра!
– Почему же твоя сестра согласилась выйти за него замуж, если он врун и бездельник? Разве ее заставлял кто-нибудь? Я тебя спрашиваю, заставлял я тебя? – повернулся Мурад к Солмаз, очень смущенной этим разговором.
– Нет – отвечала она. – Я против него ничего не имею. Но неужели я не могу разок в кино сходить? Он все время торчит на углу со своими товарищами, а я дома сиди?
– Поженитесь – и будете смотреть кино. Тогда уж не мое дело. Но пока ты живешь под этой крышей, ты должна соблюдать приличия. Уж я не говорю, что Тофик мой лучший друг...
Мурад подошел к столу, давая этим понять, что можно приступить к обеду.
– Ты так уважаешь своего друга, – сказал Сабир. – А почему бы ему из уважения к тебе и твоей сестре не бросить бездельничать?
– Не беспокойся, он уже устроился на работу. Будет ездить по районам и привозить воду из всех рек и озер на анализ в лабораторию. И в вечернюю школу будет ходить.
Сабир хмыкнул, а Солмаз сказала:
– Ну, это уже не обязательно, в тридцать два года в пятом классе учиться...
Ранним утром Мурад, одетый в телогрейку и сапоги, вышел на улицу. Дворник еще не успел подмести ее, но она казалась удивительно чистой – ночной норд унес все бумажки. На углу Мурад остановился.
На 9-й Хребтовой еще два человека начинали свой день так же рано – Мишоппа и сапожник Давуд. К этому же времени иногда возвращался с ночного дежурства и милиционер Мустафа. Обычно они перекидывались словцом-другим, Мурад угощал всех сигаретами, и, покурив, друзья расходились. Мустафа шел спать, Мурад и Мишоппа направлялись к вокзалу, а Давуд с большим, кульком, в руках пускался по соседним дворам. По ночам он шил чувяки, и каждое утро ему приходилось избавляться от улик – рассовывать обрезки резины и кожи по чужих мусорным ящикам. Эта нехитрая уловка давала возможность работникам ОБХСС не препятствовать частной инициативе.
...Мурад посмотрел на часы. Пора было уходить, а никто не появлялся. Он решил подождать еще немного.
Первым подошел Мустафа. Они поздоровались, Мурад вытащил сигареты, и оба закурили.
– Пусть земля ему будет пухом, хоть и неважный он был человек, – сказал милиционер. – Надо пойти посочувствовать горю вдовы и детей.
– Обязательно, – согласился Мурад. – Но я не знаю, где он живет.
Показался со своим кульком Давуд и, перейдя улицу, зашел в первый двор.
