Текст книги "Забытый август"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Видал? – сказал мне Хорек. – Настоящий "харлей". Каждый даст по двести рублей, и он будет нашим. Что ты принес?

Я отдал ему сверток, и он положил его в свой мешок, где уже лежали завтраки остальных ребят.

После Гусака прокатился Расим. Потом опять началась давка, но Пахан объявил перерыв и слез с мотоцикла.

Хорек к тому времени разделил еду, и мы сели завтракать.

Хорек сказал, что на мотоцикле будут кататься только те, кто не нарушает дисциплину в отряде.

Я спросил, где мы возьмем по двести рублей.

Хорек посмотрел на меня недовольно.

~– Конечно, сразу трудно достать столько денег, но собрать мокко, – сказал он. -^ Всем дают деньги на кино, семечки. Или

продать что-нибудь можно, какую-нибудь вещь ненужную. – Он опять посмотрел на меня. – Вот, Элику, например, легче, чем другим: у него и отец зарабатывает, и мать. Он, правда, больше всех кричит. Другие ребята, у которых дома, может, жрать нечего, молчат, а он кричит, будто самый бедный...

Я сказал ему, что не за себя волнуюсь, хотя и мне тоже трудно будет собрать двести рублей.

– Ничего, соберешь, – сказал Пахан, продолжая жевать. – Сказали тебе, что другим еще труднее..

– И не думай, что ты уж такой умный, – продолжал Хорек. – Я договорился в керосиновой лавке: у кого нет денег, будет качать керосин из бака. Тетя Ася не обидит. Еще можно торговать очередью за хлебом или крутить карусель на Парапете.

– Я даю четыреста рублей, – сказал сын одноглазого завмага.

Хорьку не понравилось, что он сказал об этом при всех.

– Ты чего орешь?! – сказал он. – Потом поговорим.

Пахан встал, покрутил ручку мотоцикла и с силой нажал на педаль. Все сразу же забыли про еду и вскочили на ноги. Опять началась толкотня. Я тоже старался изо всех сил.

На этот раз повезло Канану. Мотоцикл помчался по пустырю, мы за ним.

– Леня заболел, – сказал я Рафику, пока Качан катался.

– Знаю.

– Надо поговорить с Хорьком.

Рафик ничего не сказал. Он следил глазами за мотоциклом.

– Я хочу сегодня вечером с ним поговорить. Рафик опять промолчал.

– Ты пойдешь со мной? – спросил я. Он вдруг разозлился.

– Знаешь что?! Я тут ни при чем. Зачем я из-за Лени должен страдать? И так Хорек на меня косится.

Я хотел кое-что ответить ему на это, но не успел: мотоцикл .вдруг перестал тарахтеть, несколько раз чихнул н остановился посреди пустыря.

Пахан пытался завести его, но у него не получалось. И тут я увидел сына полка. Он стоял среди ребят и смотрел на то, что делает с мотоциклом Пахан. Потом он похлопал его по плечу и сказал:

– А ну-ка, погоди....

Пахан сразу же послушался его и слез с мотоцикла.

– Держи вот так, – сказал ему сын полка и наклонил мотоцикл набок. Он поковырялся в моторе, что-то там прочистил проволокой, сел на сиденье и помахал рукой, чтобы дали дорогу.

Сделав на очень большой скорости один круг по пустырю, он остановился как вкопанный точно там, откуда снялся с места.

– А чего ты? – сказал Пахан. – Покатался бы еще...

– В следующий раз, – улыбнулся сын полка. И даже Хорек улыбнулся ему в ответ.

– Он взрослых солдат связи учит, – сказал я. – Своими глазами видел.

– Я против него ничего не имею, – сказал Пахан. – Пусть живет. Ну, поехали.

Мотоцикл опять помчался по пустырю. Все побежали за ним... Вечером я пошел к Хорьку. Его матери, тете Зарифе, очень хочется, чтобы мы с Хорьком дружили. Она часто мне об этом говорит. Мой отец преподавал ей на рабфаке географию, и она никак не может об этом забыть.

Она очень обрадовалась мне и попросила зайти в дом. Но я отказался.

Из комнаты вышел Хорек. Мы спустились во двор. Остановились у водяного крана.

– Слушай, – сказал я, – ты знаешь, что Леня заболел?

– Нет, – соврал он.

– Врешь, – сказал я.

– Это ты мне говоришь?! – угрожающе спросил Хорек. – А сможешь завтра повторить при всех?

– Врешь ты все! Никакой Леня не предатель. Это ты нарочно про него придумал. Что он такого предательского сделал? Ну, скажи...

– Командир знает, что он сделал. Ты что, против командира идешь?

– Слушай, Хорек, – я взял его за воротник рубашки, – все это ты придумал. Леня ни в чем не виноват. Мать его целыми днями плачет...

– Отпусти рубашку, – потребовал Хорек, – а то ответишь за это завтра.

– Хорек, – я продолжал держать его за воротник, – ты меня знаешь. Я не Леня. Ты тоже пострадаешь вместе со мной... – Я весь трясся от злости, когда говорил ему это.

– А что ты мне сделать можешь? – спросил он.

– Все, что хочешь, – сказал я. – Могу дать тебе кирпичом по башке. Хочешь, прямо сейчас дам? Он испугался, но не очень,

– Какое тебе дело до Лени? – сказал он. – Что ты лезешь не в свое дело? На этих яхтах железнодорожники плавают. А они наши враги... Если ты не отпустишь воротник, тебе завтра плохо будет. На этот раз я тебя не пожалею.

– Мне не нужна твоя жалость, – сказал я. – И не жалеешь ты меня, а боишься.

– А чего мне тебя бояться?

– А потому, что я все про тебя понимаю и про отряд тоже. От него только тебе польза. Для этого ты его и придумал, чтобы власть на пустыре захватить. Говорил, что людям будем помогать, и все тебе поверили. А Пахан только тебя слушает, потому что обещал ты ему, сам знаешь что... – Я умолк.

– Ну, что ты еще скажешь?

– Оставь Леню в покое,

– Все?

– Все!

– Ну, а теперь меня послушай, – зашипел Хорек мне в лицо. – За эти слова ты завтра кровью будешь плакать. Я все расскажу Пахану. Давно надо было с тобой кончать. Ты хорошего языка не понимаешь...

И тогда я сказал ему то, чего очень не хотел говорить. Он сам заставил меня. Я не хотел этого, но он заставил меня своими угрозами.

– Если ты не оставишь Леню в покое, – сказал я, – я всем расскажу про то, что ты по ночам в постель писаешь. Такого поворота он не ожидал.

– Ну? Хорек молчал.

– Ты не расскажешь, – сказал он наконец. – Не сможешь, стыдно будет.

– Будет, – согласился я. – И я никогда никому не говорил. Но теперь расскажу. Ты сам меня заставляешь.

– Все равно не сможешь, – он заискивающе заглянул мне в глаза. – Я твой характер знаю.

– Расскажу, – твердо сказал я, – если ты не отвяжешься от Лени. Обязательно всем расскажу. Наконец он сдался.

– Ладно, – сказал он. – Только не болтай больше про отряд, про Пахана.

Он пошел к лестнице...

Теперь от него любой подлости надо ждать. Но Леню я, кажется, выручил...

19 августа

Мама последнее время работает в но ночам. То на строительства, то в порту на погрузке. Общественная работа. Командует большим отрядом. Многих из наших соседей тоже мобилизовали. Домой приходит под утро, измазанная и усталая, еле на ногах держится.

Сегодня пришла в шесть утра, вся белая от муки. Пока она мылась и переодевалась, я осмотрел нашу старую, видавшую виды мебель и подошел к маме.

– /Дама, – сказал я, – зачем нам канапе? Оно же совсем ив в стиле нашей мебели.

– Почему же не в стиле? – устало улыбнулась она.

– И фасон другой, и цвет и вообще... Папа жарил на примусе баклажаны.

– Оно от дедушкиного кабинета осталось, – сообщил он. – Там еще два больших мягких кресла стояли и круглый столик.

– Вот видишь, – сказал я. – У нас ведь нет кресел. А к нашим стульям не подходит.

– Что это ты вдруг мебелью заинтересовался? – удивилась мама.

– У меня такая просьба, – сказал я. – Давай отдадим канапе сыну полка. У него "кэчевская" мебель и ничего красивого.

– Это дедушкино канапе, – сказала мама. – Надо у папы спросить разрешения.

– Папа не против, – сказал я, – лишь бы ты согласна была.

– Так вы уже договорились обо всем? – рассмеялась мама. – Голову мне морочите?.. А что он с ним будет делать?

– Как что? Спать. Он же почти такой, как я, ростом. Свободно поместится.

– Ну ладно. Если спать, то отдай.

– Спасибо, мама... А вешалку?

– Какую вешалку?

– Старую, – успокоил ее я,

– Ладно, бери и вешалку.

– Спасибо.

– Элик, вы так и не выясняли, кто топил Леню? – спросила мама, перестав улыбаться. Я ответил не сразу.

– Нет.

Мне было особенно стыдно врать ей после того, как она всю ночь не спала. Но разве я мог сказать?

– Ты бы привел к нам этого сына полка, – сказал папа. – Познакомились бы.

– Я сам его не знаю.

– Ну вот заодно и сам познакомишься. Обязательно приведи.

– Хорошо, – сказал я...

Сперва я отнес вешалку. Поставил ее у двери и постучался.

– Заходите, открыто, – крикнул он.

Я вошел. В коридоре, как и у Юрки, пол был асфальтовый. Стены уже высохли. На полу валялись доски, а сам сын полка прибивал к подоконнику длинную палку. Увидев меня, он перестал стучать молотком, но из рук его не выпустил.

– Я там вешалку принес, – сказал я. – Куда ее поставить? Он не понял меня.

– Мы в соседнем доме живем, – объяснил я.– На втором этаже, зеленый такой балкон. Просим прийти к нам в гости. Он опять ничего не понял.

– А вешалка зачем?

– А вешалка – это просто так. Это не связано. Вешалка и канапе.

– Канапе? – спросил он.

– Это диванчик такой, с круглой спинкой. На нем можно спать, он мягкий. Только его надо вдвоем принести. Вешалку я принес, а за диванчиком надо вместе сходить. Одному трудно.

– Спасибо, – сказал он, понемногу начиная понимать меня. – Только у меня все есть, что полагается.

– Это совсем другое. Канапе очень мягкое. От деда моего осталось... Он доктор был... А вешалка здесь.

Я выскочил во двор и втащил вешалку в коридор.

– Хорошая, – улыбнулся сын полка. – Только вешать на все нечего. Все обмундирование на мне.

– А шинель?

– А шинель под голову. – Он положил молоток на подоконник, вытер руку н протянул мне ее для знакомства. – Рудаков Константин... Костя, – добавил он и крепко пожал мне РУКУ

– А я Элик. Эльдар Караев.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Я тебя видел раз...

– Да, – смутился я, – глупо получилось

–Шпаны у вас здесь много, – сказал он солидно, как взрослый человек. И вообще он держался как взрослый: то ли подражал кому-то, то ли привык к такому поведению в армии. -Перегородку хочу сделать, – показал он на доски, – Чтобы кухонька была...

._ у нас рубанок есть. Может, нужен?

Он обрадовался.

– Очень нужен. Я быстро верну.

– Да хоть навсегда пусть останется. Мы все равно не пользуемся. Пошли, Заодно и канапе принесем.

Он почему-то колебался. Может, название его смущало? Действительно, смешное слово "канапе".

– Неудобно как-то, – сказал он. – А родные знают?

– Конечно. Они в курсе. Отец дома, сам увидишь. Он надел гимнастерку. Заправил ее под ремень.

– У меня отец сильно близорукий, поэтому его на фронт не взяли, – сказал я. – Близоруких не берут

– А ты в каком классе? – спросил он.

– В восьмой перешел.

– А сколько тебе лёт?

– Четырнадцать с половиной. А тебе?

–В мае пятнадцать исполнилось. Но я в пятый класс пойду. Три года потерял из-за войны.

Мы вышли на пустырь. Наших видно не было, наверное, спустились в овраг. Я оглянулся и увидел Нелю в окне. Она смотрела на нас. Я хотел отвернуться, но она сделала знак, чтобы я подошел.

– Костя, – сказал я, – ты подожди минутку. Тут зовут меня. Он тоже увидел ее.

– Ладно, – сказал он.

Я подошел к окну.

– Здравствуй, – сказала она, улыбаясь. – Ты чего же исчез?

– Здравствуй.

– Обиделся на что-нибудь?

– Нет.

– А почему не приходишь?

– Завтра приду.

– Нет уж, сегодня. Мне заниматься нужно. Это нечестно с твоей стороны. Ты же обещал со мной заниматься...

– Хорошо, приду сегодня.

– Если даже ты обижен на что-то, все равно не должен бросать занятия. Благородные люди так не поступают.

– Ладно, – сказал я.

– А что ты дуешься? – продолжала она, улыбаясь. – Я только хотела пригласить тебя танцевать, а ты исчез. И вообще, мне никто из тех ребят не нравится.

– Не в этом дело, – сказал я.

– А в чем?

Не мог я ей сказать, в чем дело, и не только ей – никому не мог. Слишком длинное и запутанное объяснение получилось бы: как бы я объяснил, что дело не в ком-то, а во мне самом, в том, что я маленький и не могу танцевать, плохо одет, всего стесняюсь, а она уже взрослая девушка, и друзья у нее взрослые, и мне хочется порвать все отношения с ней сразу и навсегда, чтобы никаких надежд не было и неясных сомнений.

– Я сегодня опять твое письмо читала, – сказала она, – все-таки ты ненормальный.

– Меня ждут, – я старался на нее не смотреть. – Я приду через полчаса.

– Ты очень невежливо себя ведешь, – сказала она. – Ничего страшного, подождут.

Я оглянулся. Костя стоял на том же месте.

– Это сын полка, – сказал я. – Костя Рудаков. У него медаль есть.

– Знаю. Ну я тебя жду. Только не опаздывай. Понял?

– Да, – сказал я и побежал к Косте. Настроение мое вдруг стало очень хорошим.

Костя показал на ограду вокруг танцплощадки и спросил, что это такое.

– Танцплощадка. Сегодня будут танцы. Пойдем?

– Времени нету, – сказал Костя. – Не до танцев сейчас.

Папы уже не было дома. Я вытащил ключ из-под коврика перед дверью и сказал Косте о том, что папа очень хотел с ним познакомиться. Жалко, что ушел.

Оглядывая комнату, Костя подошел к книжным шкафам, покачал головой.

– Сколько книг!.. Отца?

– Некоторые еще от деда остались. Отец с братьями разделили его библиотеку. У отца еще два брата есть.

– А кто твой отец?

– Географ. Преподает в университете. Слушай, приходи сегодня вечером к нам. Посидим, с родителями познакомишься. Что тебе одному дома сидеть? Я зайду за тобой. Ладно?

– Ладно, – согласился он.

– Вот канапе, – показал я ему.

– Красивая вещь.

– Тоже от деда осталось. В кабинете у него стояло. Ну, взяли?

Мы подняли канапе и понесла к двери.

Когда мы тащили его через пустырь, наши уже собрались на танцплощадке и все, конечно, видели нас. Но ничего не сказали.

Ее в окне не был

Назад я проскочил незамеченным и ровно в два часа был у Нели.

– Опоздал на три минуты, – сказала она.

На наших было без пяти, когда я вышел. Я сказал ей об этом,

– Опоздал. Я по радио проверяла. А сказал, что придешь точно.

Тетя Аида рассердилась на нее:

– Глупости не говори! Что такое три минуты, что ты из-за них разговор ведешь?

Я успокоил тетю Аиду, что мы шутим, и прошел в комнату.

– Оказывается ты меня ревнуешь? – улыбаясь, спросила Неля.

Я растерялся.

– Как ревную?

– Очень просто. Приревновал меня и ушел со дня рождения. Папа рассказал, как ты с ним сидел на скамейке,

– Не приревновал, а скучно было.

– А почему вчера не пришел? Я молчал.

– Я теперь все про тебя знаю, – сказала она. – По письму видно, что ты за человек: маленький, а влюбчивый.

– Давай заниматься, – сказал я и открыл "Геометрию". Да, с письмом я влип, теперь она никогда не успокоится. Надо было другим почерком написать или печатными буквами.

– А я долго думала, кто же это мог такое письмо сочинить? Никогда бы не догадалась, что это ты. Только почерк тебя выдал. И давно ты меня любишь?

– Давно.

– Ну сколько?

– Год.

– Безнадежное дело,

– Почему?

– Маленький ты.

– Ну и что? Мы с тобой одинакового роста,

– Мужчина должен быть выше женщины.

– Я еще вырасту.

– Ну, когда вырастешь, тогда и поговорим. Где мы остановились?'

– На шестом билете.

На пустыре заиграл оркестр.

– Танцы начались, – сказала она. – Сейчас Сонька придет.

Действительно, в дверь постучались. Тетя Аида сказал, что Неля занимается.

– Встань туда, чтобы она тебя не видела, – показала мне Неля на занавеску между буфетом и шифоньером и высунула голову в коридор. – Ничего, мама, пусти ее на минутку.

– Покоя от вас нет, – сердито сказала тетя Аида. – Заниматься девочке не даете.

Я не видел Соньку, но сразу узнал ее по голосу.

– Неля, тебе не надоело дома сидеть? – сказала она как ни в чем не бывало, будто не ее гнала тетя Аида. – Не хочешь на танцы пойти?

– Ты что, как дурочка, одно и то же повторяешь каждое воскресенье? спросила Неля. – Я тебе уже сто раз говорила, что на танцы не хожу.

Сонька понизила голос, чтобы не услышала тетя Аида.

– Он умирает по тебе. Говорит: "Я для нее все сделаю, только пусть один раз выйдет на свидание!" Ты его мотоцикл видела?

– Видела.

– Знаешь, как он быстро ездит? Ветер в ушах свистит. Майка умоляет, чтобы он ее покатал, но он только по тебе умирает. Или она, говорит, или никто.

– Надоел он мне со своим мотоциклом. Целый день под окнами тарахтит.

Сонька хихикнула.

– Специально. Чтобы ты на него внимание обратила.

– Не хватает еще, чтобы я на хулиганов обращала внимание, – фыркнула Неля. – Он проходу никому не дает.

– Он самый сильный, – согласилась Сонька. – Какая везучая! Если бы меня такой парень полюбил, я самая счастливая была бы.

– Тоже мне силач! Посильнее его люди есть, – сказала Неля. – И скажи ему, пусть руки не распускает, а то у меня тоже может терпение кончиться.

– Хорошо, скажу. Но это он из-за тебя такой нервный, покоя найти не может.

Тетя Аида заглянула в комнату.

– Иду, иду!– вскочила со стула Сонька. – До свидания, Нелечка. Не буду тебе мешать, – сказала она фальшивым голосом, – потом зайду, поговорим.

– До свидания.

– Выходи, – позвала меня Неля после Сонькиного ухода. – Надоела! Неужели никто не может этого Пахана проучить? Такой нахал! Пристает все время. Почему все его боятся?

– Не все, – возразил я.

– А кто?

– Сын полка его не боится.

– Откуда ты знаешь?

– Сам видел. Он с ним даже разговаривать не стал. Повернулся и ушел. А Пахан не знал, что сказать, растерялся даже.

– Когда это было?

– На днях. А хочешь, я тебя с сыном полка познакомлю? – спросил я. Сегодня вечером он придет к нам.

– Хочу.

Мы договорились, что я зайду за ней вечером.

– А ты почему стихи мне не принес? Обещал же.

– Принесу. Только отберу хорошие.

– Я люблю, когда мальчики стихи пишут, – сказала Неля, – и напиши сверху: "Посвящаю Неле Адамовой".

– Хорошо.

– Молодец. А теперь давай заниматься.

Мы принялись за геометрию.

Потом я пошел на танцы. Первым, кого я там увидел, был Леня. Он стоял вместе с ребятами, которые, как всегда, окружали стул Пахана, и сиял от радости, хотя и выглядел больным. Он посмотрел на меня благодарно, но ничего не сказал из осторожности. Я поздоровался со всеми, кроме Рафика.

– Леню простили, шепнул мне Юрка.

Рафик почему-то обиженно отворачивался от меня.

– Ты что "шестеришь" на этого солдата? – спросил меня Пахан. – Офицером хочешь стать?

– Я не "шестерю", – спокойно объяснил я. – Это подарок,

– Это твой диван, что ли?

– Да, наш.

– А где пропадаешь?

– Дома дел много. Я же не виноват, что меня дома работать заставляют.

– Наше дело предупредить, – сказал Пахан. – Одного простили, – он строго посмотрел на Леню, – но других жалеть не будем. А почему жратву не носишь?

Я посмотрел на Хорька. Он сделал вид, что не имеет к этому разговору никакого отношения.

– Жратва будет, – сказал я. – Баклажаны жареные и колбаса. Могу сейчас принести.

– Давай, валяй! Я побежал за едой.

Когда я вернулся, за забором воинской части вдруг заиграл Духовой оркестр. Мы все побежали к тутовому дереву. Весь личный состав части был выстроен на плацу, командир в несколько офицеров стояли рядом с развернутым знаменем. Голоса мы не слышали из-за расстояния, но было ясно, что командир называет фамилии, потому что из строя выходил какой-нибудь боец и шел, печатая шаг, к знамени. Там незнакомый нам офицер читал что-то по бумажке и прикалывал на грудь бойцу медаль. Потом играл оркестр. Сына полка тоже наградили.

– Это вручают медали за Победу над Германией, – сказал сын одноглазого завмага.

Командир части поцеловал сына полка,

...К вечеру мама напекла хворосту, и мы пили чай вчетвером: я, мама, папа и Костя. Он немного стеснялся, но все равно вел себя солидно и рассудительно, как взрослый человек. Мама и папа разговаривали с ним так, будто он не мой ровесник, а их. Тем более что на груди его висела вторая медаль.

– Спасибо, мне достаточно, – сказал он, когда мама хотела положить ему еще хворосту, и ответил на вопрос папы, как он попал в наш город.

– В июле нашу часть перевели в одно место – сто километров отсюда...

– Я знаю, – сказал папа.

– А тут как раз вышел приказ о демобилизации. Вызвал меня к себе командир части и говорит: "Спасибо тебе, Рудаков, за службу, но война закончена уже, и надо тебе учиться. Не имеем права держать тебя в части". Вот я и приехал сюда жить, чтобы далеко от наших не уезжать. Сто километров – это не так далеко.

– А как сестры? – спросила мама. – Их же надо найти.

– Разыскиваем. В Днепропетровске их нет. Командир туда писал и ездил туда. Нет их там. И дома нет. А куда эвакуировались, никто толком не знает. Через Баку на Красноводск, а дальше неизвестно...

Я спросил у Кости, почему он каждый день в часть ходит.

Будто служит там.

– Это я сам, добровольно, – немного смутился он. – Меня ведь на полное довольствие взяли.

– А сколько лет твоим сестрам сейчас? – спросила мама.

– Взрослые они: одной семнадцать будет, другой – девятнадцать.

– Бедные... – вздохнула мама.

– Я их разыщу, – успокоил ее Костя. – Лишь бы живы-здоровы были.

– Учиться тебе надо, – сказал папа,

– Я в детдом не хочу, – сказал Костя. – Ребята мне так я сказали: "Никаких, Костя, детдомов. Получишь квартиру, пойдешь в школу, а за остальное не волнуйся, будешь на полной нашем обеспечении. Мы тебя одного не оставим>.

– Наша мама два года была директором детдома: с сорок первого по сорок третий, – сказал папа.

– Я не против детдома, – объяснил Костя, чтобы не обидеть маму, – может, там и хорошо. Но после армии в детдом идти как-то неудобно...

– Ты ничего не ешь, Костя, – сказала мама. – Дай я тебе еще чаю налью.

– Чаю можно, – согласился Костя.

Я воспользовался паузой и встал из-за стола.

– Ты куда? – спросила мама.

– Я на минутку. Сейчас приду.

Через минуту я был у Нелиных дверей. Постучался, наверное, очень громко, потому что тетя Аида испуганным голосом спросила: "Кто там?" – и дверь не открыла.

– Это я, Элик. Скажите Неле, что я пришел.

– А Нели нет.

– Как нет?.. – удивился я. – Мы же договорились с ней, что вечером приду.

– Не знаю. Неожиданно ушла к подруге, Я не пускала, а она все равно ушла. Не хочет дома сидеть.

– И ничего не просила передать мне?

– Нет, ничего, – тете Аиде даже неудобно стало передо мной. – Забыла, наверное. Она совсем рассеянная стала. Все забывает. А что сказать ей, когда придет?

– Скажите, что я приходил. До свидания.

Она что-то еще сказала мне успокаивающее, но я, не дослушав ее, потащился домой.

Куда она могла уйти? Мы же договорились с ней.

Когда я вернулся домой, у нас сидел дядя Шура. Он показывал Косте раны.

– Это под Курском. Сюда вошла, отсюда вышла. А это Армавир. Видишь, рука не сгибается?

Увидев меня, дядя Шура радостно объявил мне:

– Он, оказывается, тоже связист. Я же смотрю – родное в нем что-то чувствуется.

–А сейчас где вы работаете? – спросил Костя.

– Монтером в педагогическом институте. И еще я личный парикмахер семьи Караевых. Я их всех стригу. " – Кроме меня, – сказала мама. – Я мужской мастер, – гордо сказал дядя Шура.

– У дяди Шуры хорошие пластинки, – сказал я. – Ты любишь музыку? У него арии из всех опер.

– Двести восемьдесят четыре, – уточнил дядя Шура.

– А всего сколько штук? – спросила мама.

– Всего пятьсот тридцать шесть.

– Что-нибудь случилось? – тихо спросила у меня мама. – Ты чем-то расстроен?

– Ничего не случилось, – успокоил я ее, – тебе показалось. Она посмотрела на меня недоверчиво.

– Элик, сыграй что-нибудь, – попросил папа, Я сел за пианино.

20 августа

Утром за мной прислали Леню.

– Скажи, что меня нет, – попросил я.

– Хорошо, – покорно согласился он, по глазам было видно, что он боится. Рафик сегодня ударил меня.

– Я поговорю с ним.

– Не надо. Я не для этого сказал, – еще больше испугался Леня. – Просто жалко его. Он же хороший человек был. Ну, я побегу, а то они ждут.

– Беги, беги, Леня.

– Хорек все время с Рафиком шепчется.

– Ничего, беги, Леня.

Он убежал. Я еле дождался одиннадцати часов. Но они носились по пустырю на мотоцикле, и выйти из дому было невозможно.

Я перелез с балкона на крышу, соскочил на кровлю ее дома и спустился во двор по дереву. На этот раз она была дома.

– Где ты была вчера? – спросил я сразу же. Она удивленно посмотрела на меня.

– Когда?

– Вечером.

– К подруге ходила. А что? – спросила она.

– Но ты же обещала прийти к нам. Я прибегал за тобой.

– Ты что, думаешь, у меня других дел нет?

– Но, ты же обещала?!

– Обещала, а потом передумала. Успокойся, пожалуйста. Ты так со мной разговариваешь, как будто мы с тобой встречаемся. Ты не имеешь на меня никаких прав. Садись.

Я сел.

– Все почему-то считают, что могут мной командовать.

– Я не командую.

– А если ты такой храбрый, ты бы лучше сказал Пахану, чтобы он не приставал ко мне. Ты знаешь, что он вчера сделал? Побил брата моей подружки за то, что тот провожать меня пошел. Тот так испугался, что даже ответить не смог. Вы все его боитесь, а строите из себя героев!

Я молчал.

– Смотри, что утром Сонька принесла. – Она вытащила из кармана записку. Я узнал почерк Хорька. Там было написано: Так будет с каждым, кто подойдет к тебе. А если согласишься со мной дружить, то сделаю для тебя все, что хочешь, и сможешь всем приказывать. Будешь королевой пустыря. Даю три дня на размышление. Аркадий".

– Я и не знала, что его Аркадием зовут... Мама видела записку, – сказала она шепотом. – Боюсь, папе скажет. А этого Пахана я не боюсь. Ничего он мне не сделает. Когда я на него вот так смотрю, – она вскинула брови, – он как шелковый становится.

После этого разговора я понял, что должен заступиться за Нелю.

Я пошел на бульвар и просидел у моря целый день, чтобы никого не видеть и не отвечать на вопросы, почему я грустный и о чем думаю. Сел на теплый, согретый солнцем камень и смотрел на парусники. Сделав круг, они проходили совсем близко от меня. Я думал совсем о другом, но было приятно смотреть на них. Как бы я хотел оказаться на одном из них вместе с ней!

Когда стемнело, я вернулся на пустырь. Зашел к Косте. У него был дядя Шура со своим патефоном и пластинками. Краска на полу высохла, и они сидели в комнате.

– Мне письмо пришло из части, – сказал Костя, после того как кончилась ария герцога из оперы "Риголетто", – и посылка. – Он показал на ящик из-под консервов, который лежал в углу. – На машине привезли.

Дядя Шура был слегка выпивший.

– Я тоже сиротой рос, – сказал он, заводя патефон, – но у меня старший брат был. Он меня каждый день в школу водил с собой, чтобы я один не оставался. Мне было четыре года, а ему четырнадцать.

– Я тоже сестер найду, – сказал Костя. – Ребята из части пишут, что наш командир в газету "Правда" письмо послал, чтобы помогли.

– Вот я грузин по национальности, – сказал дядя Шура, а всю жизнь здесь прожил. Послушайте грузинскую песню.

– Я нашел тебе все учебники для пятого класса, – сказал я Косте тихо, когда пластинка заиграла.

– Молодец! – обрадовался Костя.

– Они, оказывается, в ящике лежали, на балконе.

– Слушайте музыку, – сказал дядя Шура. – Разговаривать потом будете.

Мы замолчали

Дядя Шура ушел, прокрутив пластинок десять.

Мы помогли ему донести пластинки. Патефон он тащил сам в напевал себе под нос арию Каварадоси из оперы "Тоска". Уже совсем стемнело. Он шел впереди нас, слегка покачиваясь, и Костя боялся, что он уронит из рук патефон.

Ее окна были закрыты ставнями.

Когда мы возвращались с Костей, я сказал ему:

– Вот видишь эти окна, там живет моя девушка.

– Как ее зовут? – спросил Костя.

– Неля. Она старше меня на полгода.

– Бывает, – сказал Костя.

– А у тебя была когда-нибудь девушка?

– Разве до этого было? Война же...

– А я ее очень люблю, – сказал я. – По ночам вес время о ней думаю.

– С нами служили девушки, – сказал Костя, – но они все взрослые были.

– Ничего, Костя, – успокоил я его, – война уже кончилась, началась мирная жизнь, так что у тебя тоже будет девушка.

– Да не в этом дело. Рано еще об этом думать, – сказал Костя. – Мне сестер надо найти, учебу закончить, а дальше посмотрим...

– Насчет школы не волнуйся, я тебе помогать буду. За год два класса пройдем.

– Спасибо,

– Спать не хочется, – сказал я – Может, погуляем еще?

– Поздно уже...

– Ты же обещал рассказать, как воевал.

– Долго рассказывать, за ночь не успею, – улыбнулся Костя. – Как-нибудь я тебе все расскажу.

– Костя, скажи, если она моя девушка – значит, я должен ее защищать? ,

– Не знаю, – улыбнулся Костя, – я в этих делах не очень понимаю.

– Но ведь он силу применяет.

– Кто?

– Пахан. Она не хочет с ним дружить, а он всех бьет. И пугает ее все время. Она мне сама жаловалась,

– Это тот, с мотоциклом, что ли?

– Да.

– А если он тебе товарищ, то почему же твою девушку обижает? – спросил Костя.

– Он еще не знает, что она моя. Об этом никто не знает. Только ты...

Мы подошли к дому.

– Совсем запутанная история, – улыбнулся Костя. Он замолчал, потому что в его окне горел свет.

Мы заглянули в окно. На столе лежала большая белая коробка, рядом консервные банки и несколько буханок хлеба. На канапе сидели два солдата.

– Ребята приехали, – Костя торопливо пожал мне руку, – завтра поговорим.

– До свидания, Костя, – произнес я, наверное, очень грустным голосом, потому что он сказал:

– Да не вешай носа! В конце концов разберетесь в обстановке. Все же свои.

– До свидания, – сказал я. – Иди, Костя, ждут тебя. Он пошел к воротам. Я тоже зашагал через пустырь.

– Элик, – он вдруг окликнул меня. Я оглянулся. Он стоял в воротах. – Элик, – сказал он, – ерунда все это. Выбрось из головы.

Я подошел к нему.

– Как же выбросить? – спросил я. – Я же люблю ее. Он не знал, что сказать мне.

– Кто же должен ее защитить? – продолжал я. – Он же проходу ей не дает. А мне перед ней стыдно.

– Да, – сказал Костя. Мы разошлись...

21 августа

Сегодня я проснулся очень поздно. Как будто чувствовал, что нужно накопить сил побольше. Наших я нашел на пляже.

Пахана среди них не было. Мотоцикла тоже. Хорек с Рафиком лежали рядом.

– Ты почему не пришел вчера, когда тебя звали? – спросил Хорек и почему-то усмехнулся.

– Я у бабушки был. А что случилось?

– Пахану не нравится твое поведение. Нарушаешь дисциплину. Жратву не приносишь. Сегодня опять не принес?

– Забыл... – Я, действительно, забыл про еду. – Завтра принесу сразу за три дня: и за вчера, и за сегодня, и за завтра.

– Принести надо, – согласился Хорек. – Но все равно будем решать твой вопрос.

–Решайте, – сказал я. – А где Пахан? Мне с ним поговорить надо.

– Он скоро придет, – Хорек усмехнулся, – но очень занят будет.

– А чего ты улыбаешься все время? – спросил я.

– Настроение у меня Хорошее, – Хорек опять усмехнулся я пошел купаться.

Рафик пошел за ним.

Юрка тоже был в воде. Я сел на песок и почувствовал, что у меня дрожат ноги. Я прямо видел, как они трясутся. Юрка заметил меня и вылез из воды.

– Понравились стихи? – спросил он после того, как мы поздоровались.

– Какие стихи?

– Я вчера стихи на столе у вас оставил. Зашел после работы, в тебя не было дома. Отец не сказал тебе?

– Я очень поздно пришел. Не видел его.

– Хорошие стихи, – сказал Юрка, – то, что нужно. Ей обязательно понравятся.