Текст книги "Забытый август"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– А ничего, – сказал я. – Радоваться-то нечему. Ты хоть понимаешь, за что тебя хвалят?

– А почему? – обиделся он. – Я приказы выполняю.

– Разные, приказы бывают...

– Это я не знаю. Мне что говорят, то я и делаю. На то и дисциплина.

Тогда я сказал, что и дисциплины бывают разные. Качан понял, что я затеял разговор, за который может не поздоровиться, и испугался. Я спросил, читал ли он "Тимура и его команду". Он не читал, только кино видел.

– Помнишь, там два отряда было? Один, которым Тимур командовал, а другим Мишка Квакин. Помнишь?

– Ну помню...

– Так вот, если помнишь, то должен был понять, что тимуровский отряд людям пользу приносил, а отряд Мишки Квакина, наоборот, был бандой хулиганов. Понял?

– Чего ты хочешь от меня? – разозлился вдруг Качан. – "Помнишь, не помнишь", – передразнил он. – Что ты экзамен мне устраиваешь? Что хочу, то и помню. Отстань от меня! А то расскажу все Хорьку, и плохо тебе будет.

Это он сказал правду. Действительно, если он меня выдаст, мне туго придется. Я усмехнулся:

– Ты же не знаешь, что я хотел сказать. Ты сперва дослушай, а потом делай выводы. Может, ты меня наоборот понял?

Качан немного успокоился, хотел что-то сказать, но тут раздался сигнал атаки – свист Расима, – и мы побежали к Нелькиному дому, на ходу накидывая на себя простыни...

Дверь открыла ее мама. Мы ринулись вперед, как только она повернула ключ, и ворвались в квартиру. Все были закутаны в простыни и орали как резаные. Кто-то даже в комнату заскочил,

остальные носились по маленькому, тесному коридору. Только я не бегал.

Неля была в комнате одна. Я ее не видел, но Рафик сказал потом, что она очень испугалась и плакала. Тете Аиде, ее маме, стало плохо. После этого мы убежали.

И тут случилось то, чего никто из нас не ожидал. Когда мы подбежали к воротам, навстречу нам во двор вошел дядя Христофор – отец Нели. В подворотне было темно, поэтому он не понял, кто мы такие, и остановился. Мы тоже. Назад бежать не было смысла: во дворе рано или поздно нас поймали бы.

– Что такое? – спросил дядя Христофор и попятился в сторону улицы: наши белые простыни напугали его. Стало ясно, что он боится нас больше, чем мы его, и все бросились вперед. Он выронил из рук какие-то бутылки и, зацепившись ногой за перекладину ворот, упал. Ребятам пришлось перепрыгивать через него: он загораживал проход. Кто-то впопыхах даже отдавил ему руку – он громко вскрикнул.

Все убежали, остался я один. Не мог же я перешагнуть через ее отца!

Он продолжал лежать. Я вдруг подумал, что он ударился головой, когда падал, и испугался.

– Дядя Христофор, – попросил я его, – встаньте, не надо лежать.

Он был весь мокрый, от какой-то жидкости, которая вылилась из разбитых бутылок. Когда я попытался поднять его, он узнал меня.

– Вы что, с ума сошли? – спросил он сердито, все еще лежа на спине. Потом, охая и кряхтя, поднялся и дал мне по шее. – Нашли время играть.

Он еще не знал, что мы напугали его семью. Пора было смываться. Но он ведь все равно узнал меня, и что-то еще удерживало меня рядом с ним.

– Олиф разлился, – сказал он огорченно, разглядывая осколки бутылок, лужу на земле и свой, костюм...

Послышались крики тети Аиды, и тут дядя Христофор обратил внимание на то, что двери его квартиры распахнуты. Как раз в этот момент тетя Аида выбежала во двор с криками: "Хулиганы, головорезы!" – ринулась на меня и схватила за шиворот. Я рванулся, но было поздно. Следом за ней выбежала Неля. Дядя Христофор держал меня за плечо.

На крики прибежали соседи. Среди них я увидел Юркину мать.

Меня вытащили на светлое место. Раздались удивленные возгласы.

– Возмутительно! – сказала тетя Аида. – Сын интеллигентных родителей. Надо сообщить в милицию. За такое хулиганство сажают... Бандитизм какой-то! Хорошо, что Христофор поймал его...

– А еще мать в райисполкоме работает!.. – сказал кто-то. Больше всего я боялся, что они поведут меня к нам домой.

– Олиф разбили, – сказал дядя Христофор. – Три бутылки. Тетя Аида вскрикнула и всплеснула руками.

– В каком ты виде! – опять закричала она. – Что они с тобой сделали?! Ты весь в пятнах!

– Я споткнулся, – смущенно объяснил он.

И тут произошла страшная вещь: я заплакал. Никогда не прощу себе этого. Позор! Представляю, как я выглядел: жалкий, плачущий мальчишка, которого держат за шиворот, как воришку.

– Отпусти его, – сказала тетя Аида мужу.

Они думали, наверное, что я испугался, а я плакал от обиды. Зачем я согласился пугать их? Зачем не убежал вместе со всеми? Зачем плачу сейчас? И больше всего обидно было потому, что я плачу у всех на глазах, но остановиться не могу...

Они привели меня к себе. Я умылся под краном. Неля дала мне полотенце. Я старался не смотреть на нее. Наверное, пока я умывался, дядя Христофор рассказал им, что не он меня поймал, а я сам не захотел убежать, я вдруг почувствовал, что они начали ко мне лучше относиться. От этого мне стало еще противнее, и единственным моим желанием было уйти от них поскорее, но они меня не отпустили.

– Ну как тебе не стыдно? – сказала тетя Аида. – Ты же хороший мальчик, у тебя такие интеллигентные родители. Разве эти хулиганы тебе товарищи?

Я почувствовал, что могу снова расплакаться.

– Это не он виноват, – сказал дядя Христофор, он сидел за кухонным столом, – друзья у него плохие. Ничего, завтра я поговорю с их отцами. Всех найду.

– Я не назову ни одного имени, – сказал я решительно, и это помогло мне пересилить слезы.

– Не назовешь – не надо, – сказал дядя Христофор. – Ты дашь мне что-нибудь поесть? – спросил он у жены.

– Дай папе поужинать, – сказала тетя Аида Неле.

– Я сам возьму, – сказал дядя Христофор. – Сиди, сиди, дочка. То, что ты товарищей не выдаешь, это хорошо, – сказал он мне. – Но лучше с такими товарищами не водиться.

– У тебя же хорошая голова, – сказала тетя Аида. – Ты же отличник...

Откуда она знает, какая у меня голова?

– Я не отличник, – возразил я.

– Как не отличник? Все говорят, что ты лучше всех знаешь математику.

– По математике у меня пятерка, – согласился я, – но по другим предметам есть четверки.

– Другие предметы – это ерунда, – сказала тетя Аида. – Главное – это математика... А нашей Неле математика трудна дается...

– Мама, опять начинаешь? – спросила Неля.

– Доченька, почему ты волнуешься? Я разве что-нибудь плохое говорю? Я же знаю, что можно сказать, а что нельзя! Просто уже мало дней осталось.

– Мама! – Она боялась, что мать проговорится мне про переэкзаменовку.

– Не кричи! – рассердилась тетя Аида. – Я совсем про другое говорю. Я хочу сказать, что тебе надо как следует подготовиться к новому учебному году. Восьмой класс – это не шутка."

Неля успокоилась. Но я-то знал, что у нее переэкзаменовка по геометрии.

– Особенно геометрию, – продолжала тетя Аида. – Ты должна всю ее повторить с начала до конца, как будто на экзамен идешь. Это обязательно... Вот как раз Элик тебе и поможет. Ты поможешь Неле? – спросила тетя Аида у меня.

Тут я в первый раз посмотрел на Нелю. Она ждала моего ответа, и я увидел, что она ничего не имеет против того, чтобы я позанимался с ней.

– Если Неля согласна... – сказал я, запинаясь, и умолк, потому что голос у меня вдруг пропал.

– Почему она не согласна?! Она согласна! Ты же согласна, дочка? – Тетя Аида сделала круглые глаза Неле.

– Я могу в любое время, – сказал я тете Аиде. – Я сейчас совершенно свободен. Неля молчала.

– Лучше с утра, – решила за нее тетя Аида. – Приходи в одиннадцать часов.

– Нет худа без добра, – сказал дядя Христофор.

Я попрощался и пошел к двери. Натолкнулся на стул. Неля закрыла за мной дверь и улыбнулась, когда сказала "до свидания"...

14 августа

Утром я проснулся от звуков горна в воинской части. Играли побудку. Так рано я давно не вставал. Подошел к окну и увидел, как через пустырь к воротам части бежит сын полка, на ходу застегивая ремень. Неужели он продолжает служить в армии? Тогда почему живет на квартире?

На краю пустыря, там, где начинался овраг, я увидел небольшую толпу. Оказывается, ночью на нашем пустыре оглушили милиционера. Ударили по голове молотком или чем-то другим тяжелым и вытащили из кобуры револьвер. Когда я прибежал к оврагу, его уже увезли, но на месте происшествия еще толпились люди. Тетя Сима, мать Лени, первая увидела его рано утром по дороге на работу. Об этом сообщил мне дядя Шура, который был в курсе дела.

– Милиционер сам ее позвал, – он торопливо рассказал мне все, что знал. Она шла на работу, слышит, кто-то зовет ее: "Гражданка, гражданка" – и стонет. Вот здесь он лежал, прямо на этом месте. Она подумала, что ему плохо стало, а он говорит: "Нет, гражданка, меня ударили по голове сзади". И действительно, на голове вот такая шишка. – Дядя Шура соединил две свои ладони. – Почти вся голова опухла. "И револьвер мой украли, прошу вас, сообщите в милицию". Приехали за ним и забрали... Это кто-то из наших хулиганов его стукнул, понизив голос, оглянулся дядя Шура. – Он им не давал в карты играть в овраге. А заодно и револьвер стянули.,.

Появился Рафик. Я рассказал ему все как было.

– Идем на свалку, – предложил Рафик. – Там не то что револьвер – гранату можно найти. Прошлый раз ребята несколько "лимонок" принесли...

– Сегодня не могу, – сказал я. – В одиннадцать часов у меня важное дело. Хорьку скажешь, что меня мать к бабушке послала.

Ровно в одиннадцать я пришел к Неле. На столе уже лежала "Геометрия", экзаменационные билеты и тетрадка в клетку. Неля была одета в широкий, длинный, до полу, халат своей матери.

– Ты пока посмотри первый билет, – сказала она, – а я сейчас приду.

Я не стал смотреть билет и, пока она что-то делала в передней (причесывалась, кажется), осмотрел комнату. Над круглым столом с бархатной скатертью низко висел красный матерчатый абажур (поэтому с крыши комната казалась нам красной). Между шифоньером и буфетом висела занавеска, за которой были видны две кровати. На стене я увидел фотографии Нели, ее отца и матери, а на круглом столе у окна стояла в рамке еще одна фотография, на ней черноволосая молодая женщина с большими глазами мечтательно смотрела куда-то вдаль.

Я взял фотографию в руки.

– Нравится? – спросила Неля, войдя в комнату. Она поменяла прическу.

– Да... красивая...

– Это моя тетя... В Москве живет.

– Сколько ей лет?

– Здесь девятнадцать, – показала на портрет Неля, – а вообще двадцать семь. Это до войны она снялась. Мы похожи с ней?

Я посмотрел на Нелю, но сразу же отвел глаза.

– Все говорят, что мы очень похожи. – Она улыбнулась, почувствовав, что я смущаюсь. – А мне кажется, что нет. Она такая красивая...

– Сходство, несомненно, есть, – сказал я.

– У меня глаза серые, – сказала Неля.

И мне пришлось посмотреть на нее. Глаза, действительно, были серые.

– А я думал, голубые.

– Все так думают... У них меняется цвет... А у тебя какие?

– Не знаю.

Она заглянула мне в глаза и спросила, почему я такой маленький. Я сказал, что не знаю.

– Тебе уже исполнилось пятнадцать?

– Нет.

– А-а... Ну тогда все нормально. А я думала, тебе больше.

Я сказал, что мне в феврале будет пятнадцать.

– А сколько лет вашему Пахану?

– Семнадцать.

– Он в меня очень влюблен?

– Откуда я знаю!

– А почему вы все его боитесь?

Я не знал, что ответить ей.

– Он нахал страшный, – продолжала Неля. – Руки распускает. Вы все его боитесь. Я знаю.

– Мы не боимся, – возразил я.

– Дети вы, вот что я тебе скажу, – перебила она. – Глупостями занимаетесь. У меня есть знакомые мальчики. Они совсем по-другому себя ведут. А им столько же лет.

– Мы на яхтах будем плавать, – сказал я. – На настоящих яхтах в открытом море.

Она посмотрела на меня недоверчиво. Потом вдруг спросила:

– А ты стихи писать можешь?

Я соврал, что могу.

– Дашь мне почитать? – Она села за стол и взяла в руки "Геометрию".

Я обещал дать и тоже сел за стол.

Мы занимались два часа.

Потом я побежал на свалку. За последние дни здесь появилось еще несколько куч с гранатами "лимонками", противогазами. Среди них мы надеялись найти годные к употреблению.

На свалке шел бой. Наши гнали ребят из дома железнодорожников. Их было человек пятнадцать, наших чуть побольше.

Я подоспел вовремя. Наскочил с тыла и заорал: "Бей железнодорожников!" Они задрапали еще быстрее и попрятались, Я несколько раз врезал одному толстяку. Он задержался, чтобы мне ответить, и мы захватили его в плен. Он сильно сопротивлялся, пришлось скрутить ему руки и перевязать ремнем за спиной. А чтобы он ногами не лягался, посадили его на землю. Он обозвал нас гадами и сказал, что мы хуже фашистов.

Мне показалось, что я его откуда-то знаю.

– Сам ты фашист! – сказал я. – Чуть глаз мне не выбил.

– Замолчи лучше, а то хуже будет, – пригрозил ему Хорек. – Вам сколько раз говорили, чтобы вы сюда не ходили!

– Это не ваша свалка, городская. Сюда весь город может ходить.

– Весь город может, а вы нет, – сказал Хорек. – Мы же не лезем к вам в парк.

– Пожалуйста, лезьте, – возразил толстяк. – Там всем места хватит. Кто вас не пускает?

– Нам ваш парк не нужен, а вы не ходите на свалку.

– Это не ваша свалка, – упрямо повторил толстяк. И тут я вспомнил, что видел его на бульваре. Это он учился плавать на веревке.

– Наша не наша, но мы ее заняли, – сказал Хорек.

– Может, вы заодно весь город займете? – спросил толстяк.

– Это не твое дело, И передай своим, что в следующий раз худо будет, если поймаем вас здесь.

– Ничего вы не можете нам сделать! Мы же вас не трогаем. Пожалуйста, приходите в наш парк, играйте сколько хотите.

– Не нужен нам ваш парк! – твердил Хорек. – Сколько раз тебе повторять? Заладил одно и то же. Сейчас получишь как следует.

– Я же говорю: вы фашисты!

– Ну, что будем с ним делать? – спросил нас Хорек.

– Врезать ему надо, чтобы знал наших, – предложил Качан.

– Может, ноги ему завяжем? – предложил Хорек. – Пусть полежит на солнышке!

– Солнечный удар может быть, – сказал я.

– Они наши враги, – Хорек посмотрел на меня сердито. – А врагам пощады нет.

В это время "железнодорожники" появились из-за своих укрытий в разных концах свалки и начали наступление. Их стало больше, наверное, получили подкрепление. Хорек оценил обстановку и решил отпустить толстяка.

– ...А ты знаешь, где я был?! – спросил я у Рафика.

Он, конечно, не догадался. Я хотел поморочить ему голову, но не выдержал и признался, что был у Нели целых три часа. Он не поверил. Я поклялся мамой.

– А что вы делали?

– Разговаривали. Оказывается, у нее глаза серые, а у меня карие. Она сама сказала.

– А я три патрона нашел. Взорвать можно, – похвалился в ответ Рафик.

– Это хорошо, – сказал я, – но есть дела поважнее.

– Какие?

– Я вот что решил: что мы, дети, что ли, только глупостями занимаемся? Надо в яхт-клуб записаться.

– А Пахан?

– Разрешит. Мы же из отряда не выходим? Зато загорим, мускулы накачаем. В открытое море в поход будем ходить с ночевкой на каком-нибудь острове. Ружье с собой возьмем, костер разожжем. Ты хочешь записаться?

Рафик сказал, что очень хочет, но боится погореть, как Леня. Оказывается, его опять топили, пока я был у Нели.

Уже поздно вечером, идя домой, я увидел во дворе Пахана. Он сидел на табуретке рядом с кроватью Хорька. Меня они не видели из-за байкового одеяла, которое Хорек пришпилил к спинкам своей кровати от дождя. Я боялся пошевелиться: потом ведь не докажешь им, что оказался рядом случайно, подумают, что специально подслушиваю.

– ...Цыганка гадала, – сказал Пахан, – на исполнение желаний. Надоел мне твой отряд... Мне разве жратва нужна? Время же идет, сколько ждать можно?

– Уже мало осталось, – зашептал в ответ Хорек. – Она почти совсем согласна. Это мать ее против тебя.

– Врешь ты все. Ты когда обещал?

– Ты ей нравиться, я знаю.

– А какой толк? Надо мной ребята смеются, что с малышней связался...

Они, наверное, еще долго говорили бы, если бы тетя Зарифа не крикнула, чтобы Хорек шел спать. Пахану пришлось уйти...

15 августа

Сегодня вместе с Юркой и Рафиком мы вытащили из нашего книжного шкафа все, какие у нас есть, книжки со стихами. Юрка полистал их и отобрал несколько стихотворений. Для Нели. Он прочитал вслух несколько строчек. Все они были про любовь. Я начал переписывать стихи в блокнот.

– Надо несколько ошибок сделать, – посоветовал Рафик, – а то догадается, что не ты писал.

– Напиши сверху: "Посвящаю Неле Адамовой", – сказал Юрка.

– На всех?

– Да. И скажи ей, что это самые последние твои стихи, которые ты специально для нее написал. А про это, – он ткнул пальцем в одно из стихотворений, – скажи, что сегодня ночью написал. Всю ночь не спал из-за него.

– Слишком взрослые стихи и любовные какие-то... – сказал я.

– А какие ты хочешь?

– Ну, про природу, про Родину или про фронт...

– Ты же не Пушкин, – сказал Юрка. – Зачем тебе про природу?

– Она же смеяться будет, – я прочитал несколько строчек из стихотворения, которое переписывал. – Такие стихи пишут возлюбленным.

– А она тебе кто? – спросил Юрка. – Ты же сам говоришь, что любишь ее. Правильно?

– Но она ничего не знает – и вдруг сразу такие стихи.

– Ну, как хочешь, – обиделся Юрка. – А я считаю, что надо взять на абордаж, потому что наступил решающий момент.

Я прочитал вслух еще одно стихотворение, как мелькает в весеннем саду фигура любимой в прозрачной одежде.

Рафик рассмеялся. Даже Юрку это стихотворение смутило немного.

– Ты же сам наврал ей, что пишешь стихи,– сказал он. – Тебя же никто за язык не тянул.

– Тянул не тянул, но такие стихи я ей не понесу, – я отодвинул от себя книги и блокнот.

– Ну, тогда она никогда не узнает про твое отношение к ней, – махнул рукой Юрка. – Так и будете играть в прятки.

Но Юрка ошибался. Она все узнала. По тому, как она посмотрела на меня, впустив в дом, я сразу понял – что-то случилось.

Она опять была одна. На столе лежала раскрытая тетрадка, в которой я писал выводы теорем, "Геометрия" и билеты. Продолжая странно смотреть на меня прищуренными глазами, она показала на стул.

Я сел.

– Напиши что-нибудь в тетрадке, – почти приказала она.

– Что написать?

– Ну, напиши: "Сегодня хорошая погода..." Дай-ка сюда, – сказала она, когда я вывел последнюю букву. – Так я и знала.

Она торжествующе посмотрела на меня, потом нахмурилась, вытащила из кармана какой-то лист бумаги.

– Это ты писал?

Она держала в руках дурацкое письмо, которое я подложил ей на бульваре. Письмо, которое начиналось словами: "Любовь моя, вот уже несколько месяцев я тоскую по тебе..."

– Отпираться нет смысла, – сказала она. – Почерки совпадают. – Она приложила письмо к тетрадке с моими словами о погоде.

– Ну, ты писал? – еще раз спросила она.

Я кивнул. (Зачем я послушался Юрку?!)

– Какая гадость! – Она бросила письмо на стол. – И тебе не стыдно?!

Я молчал, уставившись в стол.

– Ты что, сумасшедший? – спросила она вдруг совсем не строгим голосом.

– Почему?

– Откуда я знаю, почему! Очень странное письмо. Нормальные люди так не пишут. Мне разные письма писали, но такого никогда не было... Ты правда любишь меня?

Я молчал.

– Ты что, и занимаешься со мной поэтому?

– Нет, – сказал я.

– Ну, теперь все равно мы уже не сможем заниматься.

– Почему?

– Как мы можем заниматься после того, что произошло? И мама будет против, если узнает. Я молчал.

– Может, ты хочешь, чтобы я скрыла все от мамы? Я кивнул.

– Значит, ты хочешь, чтобы все осталось в тайне? Я опять кивнул.

– Тогда обещай, что никогда больше не будешь об этом говорить или писать. Никогда! Обещаешь?

– Обещаю.

– Я подумаю, – сказала она. – А ты дай слово, что вечно будешь хранить эту тайну.

– Клянусь мамой.

– И не забывай, что я старше тебя на целых полгода. Тебе нужна другая девушка, помоложе. И вообще тебе еще рано думать о таких вещах.

Я наконец оторвал взгляд от стола и посмотрел на нее.

– Конечно, приятно, что ты меня любишь, – сказала она, – но между нами ничего быть не может. Это исключено.

– Почему?

– Не задавай глупых вопросов. И прекратим разговоры на эту тему. А то я не приглашу тебя на свой день рождения. Я посмотрел на нее удивленно.

– Завтра мне исполняется пятнадцать лет, – важно сказала она. – Я тебя приглашаю. Но только не опаздывай. Все соберутся в семь.

Она взяла со стола злополучное письмо, сложила его и спрятала в карман.

... Сын полка весь день опять был в части. У них проходило какое-то учение. Он, точно, связист. С тутового дерева я видел, как он бегал по территории с полевым телефоном, разматывая на ходу кабель.

Вечером он белил стены своей комнаты. Со двора в окно было видно, как он вылез на деревянную лестницу и водил короткой кистью по стене. Слышны были голоса управдома и дворничихи Чимназ. Управдом разговаривал с ним, как со взрослым.

– Это правильно, – говорил он. – Я понимаю: хороший боец трудностей не боится... А в восемь ноль-ноль прошу на собрание в мой подвал. Всех жильцов собираем.

Он что-то еще добавил негромко и рассмеялся.

– У меня дома одеяло хорошее, – сказала Чимназ, – стеганое. Я принесу вечером.

– Спасибо, тетя, – сказал сын полка. – Я всем обеспечен. Зачем же из дому нести?

– А мне не жалко, – сказала Чимназ. – Оно шерстяное, тепло хорошо держит.

Сын полка еще раз сказал ей: "Спасибо". Управдом и Чимназ вышли во двор. Увидели меня.

– Этот, – сказала Чимназ.

– Что – этот? – тихо, чтобы не слышал сын полка, спросил я, но на всякий случай отошел на несколько шагов. Управдом начал орать:

– Я сколько раз говорил: под окнами камнями не бросайтесь.

Я попросил его не кричать, сказал, что камнями не бросался. Тут заорала Чимназ:

– Ты разбил! Я сама видела. Садых подтвердить может. На ее крики во двор вышел сын полка.

– Ладно, Чимназ, не кричи, – вдруг спокойным голосом сказал управдом. Заставим родителей вставить. Они ушли.

Сын полка посмотрел на меня и опять вошел в дом. Как я мог заговорить с ним после этой глупой истории?

17 августа

Оказалось, что мне не в чем идти на день рождения: брюки в пятнах, на коленях вытянулись и цвет потеряли, туфли тоже ободранные, каблуки сбиты.

Туфли смазал вазелином. Брюки мама постирала и погладила. Сели немного, но на коленях перестали пузыриться. Рубашку надел папину, с длинными рукавами, запонками и отдельным воротником. Папа сказал, что к ней галстук нужен. Я не согласился.

... – Как же галстук без пиджака?

Мама сказала:

– Ничего. Можно и без пиджака, а то видно, что воротничок отдельный.

Начали примерять галстуки. Папа завязывал их на себе, а потом уже я продевал в них свою голову. Сорочка в плечах мне была широкой, рукава пришлось закатить, чтобы не бросалась в глаза длина.

Еще спорили из-за подарка. Мама считала, что надо подарить Неле книгу два томика стихов Лермонтова, а я претендовал на флакон маминых духов. Папа соглашался и со мной, и с мамой.

– Какие еще духи! – возмутилась мама, – От горшка два вершка, уже духами интересуются!

– Тогда, зачем ей Лермонтов? – спрашивал я. – Она его в школе проходила!

Папа что-то тихо шептал маме, когда она выходила в другую комнату.

Она громко отвечала:

– Духи не дам! Из чисто педагогических соображений. Я против таких подарков.

– А книжки не новые, – привел я новый довод, закатывая перед зеркалом рукава сорочки. Тут папа взял мамину сторону.

– Ты не прав. Книжки хорошей сохранности, и совсем не обязательно, чтобы они были новые.

Пришлось пойти с Лермонтовым. Завернули оба тома в белую бумагу, перевязали ленточкой.

Мама осмотрела меня в последний раз и осталась довольна, Но я-то знал, что в сорочке и галстуке похож на пугало.

– Что-то у нас на пустыре милиционеры в штатском дежурят, из угрозыска, сказала вдруг на дорогу мама. – Следят за кем-то.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

–Видела. Я же их всех знаю.

– Наверное, ищут, кто револьвер у милиционера свистнул.

– Наверное, – согласилась мама, вздохнула и поцеловала меня в лоб. – Ну, иди...

И я пошел через пустырь, припрятав под сорочку книжки на тот случай, если напорюсь на кого-нибудь из наших.

У Нелиных дверей я их вытащил, заправил сорочку, пригладил волосы.

Неля была в новом платье. В руках она держала нож. Увидев меня, рассмеялась:

– Ты опаздываешь... Все уже собрались.

Я поздравил ее и сунул в руки Лермонтова.

В коридоре, кроме нее, была еще тетя Аида. Они делали бутерброды из любительской колбасы и сыра и складывали в большие тарелки. Тетя Аида спросила, как идут наши занятия. Я сказал, что хорошо. Неля подтолкнула меня к двери в комнату, за которой были слышны голоса и музыка. Я открыл дверь и вошел.

– Это наш сосед, – сказала с порога Неля. – Зовут его Эльдар, – и закрыла дверь.

Я по очереди пожал всем руки. Те двое, которых мы били на пустыре, не пришли. А может, она их не пригласила.

Поздоровавшись со всеми, я отошел к столу около окна, на котором стоял портрет Нелиной тети. Большого стола под абажуром не было, потом я увидел, что он лежит ножками вверх на кроватях на другой половине комнаты, за занавеской. Его убрали, чтобы освободить место для танцев.

Гости, видимо, друг друга знали. Двое парнишек лет по семнадцати и две девочки играли во "флирт". Одна парочка возилась с патефоном и пластинками, другая о чем-то негромко беседовала рядом с буфетом. Ребята все выглядели года на два-три старше меня. У некоторых даже усы росли. Я был ниже всех ростом и хуже всех одет.

На диване обменивались карточками и громко называли камни топаз, аквамарин, бриллиант, рубин и т. д.

Я сел на стул, взял а руки портрет Нелиной тети и принялся разглядывать, будто увидел его впервые.

Неля и тетя Аида принесли тарелки с бутербродами, винегрет, холодец и бутылку вина. Для портрета места на столе не осталось, пришлось поставить его на буфет. Я отошел к дивану, чтобы не мешать им хозяйничать. И от нечего делать стал наблюдать за тем, как "флиртуют" четверо. Они на меня не обращали внимания и даже не предложили сыграть с ними. Я бы все равно отказался, но, если бы они были воспитанными людьми, могли бы и предложить.

Неля и тетя Аида опять ушли в коридор и закрыли за собой дверь. Я подошел к патефону, завел его и поставил какую-то пластинку. Те двое, которые уже давно перебирали пластинки, посмотрели на меня недовольно, но ничего не сказали.

Пришли еще два парня. Неля впустила их в комнату, сказала, чтобы познакомились, кто незнаком, и позвала тетю Аиду.

Оказалось, что парии незнакомы только со мной и с рыжей девчонкой, игравшей во "флирт". Одного парня звали Фуад, другого – Котик.

Вошла тетя Аида, уже без фартука, попросила выключить музыку. Я остановил пластинку.

– Дорогие гости, – сказала тетя Аида, – вы знаете, что сегодня Нелечке исполняется пятнадцать лет. Здесь собрались ее близкие друзья. Я вам мешать не буду, но хочу предложить первый тост за Нелино здоровье, а потом веселитесь, как хотите,

– Мама уходит, – объяснила Неля.

– Прошу всех к столу, – сказала тетя Аида. Все подошли к столу, взяли по бутерброду. Тетя Аида налила в стаканы понемногу вина.

– Доченька, будь счастлива, – сказала тетя Аида, чокнулась с Нелей, поцеловала ее и ушла. И все чокнулись с Нелей.

Начались танцы. Все танцевали без передышки. А я сидел на стуле у буфета и опять рассматривал портрет Нелиной тети.

Один раз Неля, танцуя, нагнулась ко мне и спросила, почему я не танцую. Я сказал, что не хочется.

– Не умеешь, что ли?

– Нет.

– Ну это же легко. Надо научиться. Она посмотрела на портрет и улыбнулась,

– Очень нравится?

Я не успел ответить, потому что она повернулась в танце и между нами оказался парень, с которым она танцевала...

Я съел еще два бутерброда, почитал "флирт". Он был такой же, как у нас дома, только в нашем вместо драгоценных камней стояли названия цветов.

Я вышел в коридор. На часах с гирьками, висевших в углу, было девять. Уже два часа продолжался этот день рождения. Я походил по коридору. Мое отсутствие никто не заметил. Я подождал немного, но меня так и не позвали назад.

Я тихонько отворил наружную дверь и вышел во двор. Домой идти не хотелось. Я решил посмотреть, дома ли Юрка.

Уже давно отменили затемнение в городе, но ни в одном окне не было света. В Юркином тоже. Я хотел сесть на скамейку под абрикосовым деревом и вдруг почувствовал, что на ней уже кто-то сидит. Вернее, услышал чье-то дыхание. И тут только заметил, что на другом конце скамейки, привалившись спиной к дереву и поэтому в темноте сливаясь с ним, спит человек. То, что он спит, я понял по дыханию. Он даже сопел немного.

Не знаю почему, но я сразу подумал, что это дядя Христофор. Может быть, потому, что от него пахло краской. Это действительно был он. Пахло не только краской, но и водкой. Видно, дядя Христофор решил по случаю дня рождения Нели поддать немного, а теперь ждал во дворе, когда разойдутся ее гости.

Это было вчера...

А сегодня вдруг на пустыре раздался мотоциклетный треск. Я собирался весь день не выходить из дому, но тут не выдержал. Быстро натянул брюки, завернул в газету жареную картошку, которую оставила для меня мама на сковородке, схватил кусок хлеба, вареное яйцо и побежал.

Тетя Сима, мать Лени, развешивала белье. Я поздоровался с ней на ходу,

– Что же ты друга своего не навестишь? – спросила она. – Плохие вы товарищи.

– Я же не знал, что он болен...

– Не в этом дело, Эпик. Ты сам знаешь, о чем я говорю. Так друзья не поступают... Я молчал.

– Ну, ладно, – вздохнула она, – хотя бы зайди к нему... Леня лежал на кушетке, у него была температура.

– А-а, это ты, – через силу улыбнулся он мне.

– Я не знал, что ты больной.

– Уже два дня. Температура высокая.

– Я не знал.

Он смотрел на меня с надеждой. Ждал, что ему скажу.

– Ты понимаешь, – сказал я, – Гусик отказался поговорить за тебя с Хорьком, поэтому они опять тебя топили.

– Понимаю.

– Но я сам поговорю с Хорьком, – сказал я, – обещаю тебе... Сегодня же поговорю.

По-моему, он не поверил мне.

– Я все время лежу и думаю, почему они меня топят? – вздохнул он. – И догадался наконец... Ведь если мы пойдем в яхт-клуб, кончится власть Хорька. Там же все по-другому будет, по справедливости Вот почему он приказал, чтобы меня топили. А я понять не мог...

– Я поговорю с ним. И еще приду к тебе.

– Если сможешь, приди, – попросил он.

– Обязательно, – пообещал я еще раз и пошел на пустырь. Ребята кучей столпились недалеко от каланчи (оттуда же несся мотоциклетный треск). Потом они расступились, и я увидел Пахана верхом на зеленом мотоцикле "харлей". На заднем сиденье сидел Хорек. Они промчались мимо меня и начали давать по пустырю круг за кругом. А мы все бегали за ними и орали от восторга.

– Это наш мотоцикл! – крикнул мне Рафик. – Пахан купил его по дешевке. Теперь у нас будет свой мотоцикл.

Пахан дал еще один круг и остановился. Хорек соскочил с заднего сиденья. Началась страшная толкотня. Всем хотелось занять его место. Оно досталось Гусику, и Пахан опять понесся по пустырю.