Текст книги "Секс был. Интимная жизнь Советского союза"

Автор книги: Рустам Александер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Зоя чувствовала, что ее сводят с ума этой слежкой, заставляя сомневаться в собственной адекватности. Прямо на съемках ее уволили, отдав роль другой актрисе – якобы потому, что она «лучше подходит». Когда она забирала вещи из гримерки, никто из коллег даже не смотрел в ее сторону. Тучи сгущались.

Тем временем Джексон, находившийся в США, ничего не знал ни о том, что Зоя родила ребенка, ни о грозившей ей опасности. Он пытался писать Зое, но корреспонденция не доходила. А однажды утром Джек получил очень странное анонимное письмо из Швеции:

Зачем ты раздражаешь Зою своими письмами? Она вышла замуж за композитора. У них двое детей, мальчик и девочка, и они очень счастливы. Твои попытки установить с ней контакт только огорчают ее. Пожалуйста, хватит.

Зоя действительно вышла замуж за своего друга, композитора Александра Рязанова, пытаясь скрыть, что отец ее ребенка – иностранец. Рязанов знал о беременности Зои и сам предложил ей брак, понимая, что это поможет ребенку.

Джек прочитал письмо несколько раз, его одолевали сомнения. Поначалу он не верил написанному, думая, что это утка, организованная советскими властями, – не могла Зоя так быстро его забыть и выйти за другого! Позже, впрочем, все перестало казаться столь однозначным. Зоя могла родить близнецов. Возможно, это письмо написал кто-то из ее друзей, какой-нибудь журналист-доброжелатель. Джек порвал письмо.

«Прощай, Зоечка, будь счастлива», – подумал он.

Двадцать седьмого декабря 1946 года Зоя вернулась домой с рождественского вечера, устроенного одним из британских корреспондентов в Москве. Горничная Шура уже спала, как и почти годовалая Виктория. Зоя, морщась от головной боли – из-за нескольких глотков шампанского на вечере, – тоже готовилась ко сну, когда в дверь раздался стук.

Дальнейшее легко представить. Поворот ключа в замке, мужчины в униформе. Бумага, на которой Зоя разглядела только два слова: «преступление» и «арест». Нужно проехать на Лубянку, чтобы установить факты. Зоя пыталась возразить, что в соседней комнате спит ребенок, но ей резко ответили, что о Виктории позаботится сестра – или ее попросту отправят в детский дом. Поездка по ночным улицам, мрачное здание НКВД, допрос, где от Зои требовали «рассказать правду», неведомую ей. Камера.

В неволе Зоя думала только о своей дочери Виктории. Недели тянулись, допросы длились, путались ночи и дни. Ей казалось, что она сходит с ума.

– Не притворяйся, что ты не знала, что твой прекрасный американец был шпионом, – сказали Зое на одном из допросов. Она отказалась признать вину, ее вернули в камеру. На полуголодном пайке, униженная и одержимая страхом за дочь, популярная советская актриса продолжала жить из последних сил.

На очередном допросе ей предъявили «доказательства» ее преступлений: американский флажок, который ей подарил Джексон, фотография в военной куртке армии США, сделанная в американском посольстве, еще один снимок – на нем Зоя танцевала с послом.

– Если взглянуть на все эти улики вместе, то можно увидеть, как одна очень глупая женщина проводит слишком много времени с людьми, чьи интересы явно антисоветские, – сухо заметил следователь.

– Вы знаете, что это неправда… Я актриса, поэтому мне приходится встречаться с людьми из разных уголков мира.

– Ну хорошо, а как насчет этого? – Следователь неожиданно достал из ящика стола пистолет. Это был муляж, который она получила в подарок от одного летчика во время гастролей на фронте.

– Он не стреляет.

– Даже пустой пистолет мог бы пригодиться, если бы тебе захотелось попасть, например, в Кремль…

– Какое-то сумасшествие. Вы и правда считаете, что я могла бы попытаться попасть в Кремль с этим муляжом? И зачем мне это надо было?

– Чтобы убить товарища Сталина.

Зоя обмерла. Наконец-то ей стал понятен масштаб предъявленных ей обвинений.

– Ты, конечно же, понимаешь, что у нас достаточно улик для того, чтобы отправить тебя на расстрел, – следователь говорил очень хладнокровно. – Но наше государство гуманно. Поэтому ты будешь жить, и у тебя будет время подумать о твоих преступлениях. Тебя приговорили к двадцати пяти годам тюрьмы.

Пятнадцатого февраля 1947 года Президиум Верховного Совета выпустил указ «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами». Отныне отношения между советскими гражданами и иностранцами были официально запрещены – хотя де-факто советские спецслужбы уже долгое время рушили жизни тех, кому не повезло полюбить жителя вражеской страны, что доказывают истории Зои Федоровой, Анны Огарковой, Валентины Иевлевой. Последняя свой опыт общения со сталинским «правосудием» суммировала очень емко:

Стыд и позор государству, когда девчонку – в 1945-м мне было 17 лет – сажают, называют политической преступницей, разлучают с ребенком и бросают на 6 лет в лагеря[46]46
  Иевлева В. Г. Непричесанная жизнь. М.: Возвращение, 1994. С. 76. (База данных «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы», разработанная Музеем и общественным центром «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова (признан иноагентом).


[Закрыть].

Что касается Зои Федоровой, то она не погибла в лагерях и в 1954 году, вскоре после смерти Сталина, вышла на свободу. Она вновь стала сниматься, и, возможно, вы видели ее в культовой комедии Леонида Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика». В новелле «Наваждение» она сыграла эпизодическую роль соседки главной героини Лиды. Еще Зоя Федорова смогла воссоединиться со своей дочерью Викторией, которой, в свою очередь, удалось прорваться за рубеж и разыскать своего отца. Виктория впервые обняла своего отца – адмирала Тейта – во Флориде в 1975 году, тридцать лет спустя после знакомства их родителей.

В брежневское время Зоя Федорова требовала, чтобы ей разрешили выехать в США на постоянное место жительства. Этого так и не случилось: 11 декабря 1981 года она была застрелена в своей квартире. Многие считали, что это убийство было организовано КГБ в ответ на ее требования[47]47
  Поповский. С. 353.


[Закрыть].

Глава 4
Распоряжаться своим телом запрещено: криминализация абортов.
1936–1955

«Подлинная сталинская забота о человеке»

Двадцать седьмого июня 1936 года вышло постановление ЦИК и СНК СССР о запрете абортов. Новая норма гласила: «В связи с установленной вредностью абортов запретить производство таковых как в больницах <…> так и на дому у врачей и на частных квартирах беременных. Производство абортов допустить исключительно в тех случаях, когда продолжение беременности представляет угрозу жизни или грозит тяжелым ущербом здоровью беременной женщины…»[48]48
  Законы о запрете абортов и сопутствующих изменениях семейного, социального и уголовного законодательства. 1936–1937 гг. URL: http://museumreforms.ru/node/13820.


[Закрыть].

Согласно новому постановлению, врачу, сделавшему аборт, грозило от года до двух лет тюремного заключения, а лицам, помогавшим женщинам избавиться от плода, не имея при этом специального медицинского образования – не ниже трех лет. Наказание (хоть и более мягкое) ждало и женщин, прибегнувших к искусственному выкидышу. За первое нарушение закона – «общественное порицание», при повторном нарушении – штраф до трехсот рублей[49]49
  Средняя заработная плата по СССР в 1936 году составляла 208 рублей.


[Закрыть].

Пропаганда всячески нахваливала новую законодательную норму (широко известную как «закон 27 июня» или «закон 1936 года»). Так, в журнале «Социалистическая законность» говорилось: «Этот закон <…> оказался еще одним важнейшим доказательством подлинной сталинской заботы о человеке, и в особенности о женщине, в свободной и могучей стране социализма»[50]50
  Тадевосян В. Закон 27 июня 1936 г. в действии // Социалистическая законность. 1937. № 8. С. 43.


[Закрыть]. Пропаганда также напоминала, что советское руководство не просто запретило аборты, а оказывало финансовую поддержку роженицам и многодетным женщинам – в постановлении от 27 июня эти нормы были увязаны[51]51
  Тадевосян. С. 44.


[Закрыть].

Почему советской власти понадобилось запрещать аборты? Ответ был прост: из-за их огромной популярности, вызванной плачевной ситуацией со средствами предохранения. Ни в 1920-е, ни в 1930-е годы советская фармацевтическая промышленность не смогла наладить производство контрацептивов в нужном объеме, а государство уделяло недостаточно внимания их популяризации. Поэтому для тех женщин, кто не хотел рожать, аборт был, по сути, единственной альтернативой.

Врач Константин Ливанов, живший в Рыбинске Ярославской области, в конце 1920-х писал в дневнике: «В период 1920–1923 годов беременные девицы плакали от стыда и отчаяния; в 1925–1927 годах беременность уже не встречается с таким ужасом, наблюдается чисто практический подход к делу: спокойно и трезво девушка пускается в обсуждение вопроса: что делать? – делать аборт или оставить так, как есть, выходить замуж за виновника беременности или нет. Ни слез, ни просьб»[52]52
  Ливанов К. А. Записки доктора, 1926–1929 гг. М., 2017. URL: https://corpus.prozhito.org/note/331385.


[Закрыть].

Доктор исторических наук Наталия Лебина в книге «Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР – оттепель» отмечает, что советские женщины в 1920-е – 1930-е прибегали к абортам систематически: «6–8 операций подобного характера – это норма для горожанки 30–35 лет в 1920–1930-х годах»[53]53
  Лебина Н. Б. Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР – оттепель. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 75.


[Закрыть].

Запрет абортов стал логичной составляющей консервативного разворота, осуществленного Сталиным: стране нужны были солдаты, рабочие и землепашцы, а также крепкие семьи, и в условиях мобилизации общества ни о какой свободе выбора и реализации собственной сексуальности для отдельной женщины речи идти не могло. Ее тело, как и ее дети, принадлежали советской власти. Еще с 1930 года аборты стали платными, а к 1936 году государство пришло к их криминализации.

Однако борьба с абортами в советском обществе шла не так гладко, как хотелось бы Сталину. Женщины, которые отказывались рожать, по-прежнему избавлялись от плода. Только теперь они обращались не в государственные клиники, а к тем, кто готов был провести процедуру подпольно, в том числе людям без медицинского образования, так называемым абортмахерам. Из-за этого повышалась, конечно же, не рождаемость, а наоборот – смертность. Так ситуацию описывает в статье 1937 года (всего через год после запрета абортов) следователь Врамшап Тадевосян:

Аборты производят во многих случаях «бабушки» и знахарки, кроме того, санитарки, прачки и тому подобные работники медицинских учреждений. Многие женщины, которым они делают аборты, умирают в больницах. Так, например, прачка Сталинского района (Горьковской области) Крючкова произвела аборт гражданке Сахановой, которая от заражения крови умерла; ветеринарный фельдшер Марков производил аборты путем впрыскивания иода <…> По Куйбышевской области в г. Пензе санитарка психлечебницы Богданова устроила у себя на квартире абортарий и в течение года занималась производством абортов. {В другом районе} 74-летняя бабка Лазникова взялась сделать аборт одной девушке из соседнего района. Старуха начатый ею аборт до конца не довела и направила девушку к некой Леонтьевой, которой и был сделан полный аборт, после чего девушка умерла[54]54
  Тадевосян. С. 47.


[Закрыть].

Совершив неудачный аборт, женщины часто поступали в больницу в тяжелом состоянии, категорически отказываясь признаваться, что в прерывании беременности были замешаны третьи лица, и утверждая, что аборт провели себе сами. Но проверить это было сложно, как и вообще расследовать дела о незаконных абортах. В итоге уже в конце 1930-х – начале 1940-х криминальные аборты стали нормой для советского общества, выросла женская смертность, участились и детоубийства. Но все это не могло изменить подход сталинизма к вопросам деторождения, и аборты оставались «преступным деянием» вплоть до хрущевской оттепели.

Архивные документы показывают, что даже среди сотрудников госорганов отношение к криминализации абортов было неоднозначным. Так, многие прокуроры совсем не горели желанием расследовать дела о нелегальных абортах, а некоторые из них даже пытались смягчить наказание, как пострадавшим женщинам, так и тем, кто им проводил аборт. Тадевосян писал:

Сообщения с мест показывают, что многие прокуроры не поняли важности борьбы с абортами <…> В некоторых местах бездеятельные прокуроры, когда даже к ним самотеком попадает дело о производстве аборта, своим постановлением смазывают значение такого дела. Так, например, из доклада прокурора Куйбышевской области видно следующее: в Городищенском районе учительница начальной школы Турдак произвела самоаборт. Районный прокурор Ольхин дело в уголовном порядке прекратил, а учительницу привлек к ответственности в дисциплинарном порядке. В другом районе комсомолке Репиной был произведен аборт одной бабкой. Районный прокурор Сафонов дело в уголовном порядке прекратил в отношении бабки по мотивам преклонности ее возраста…[55]55
  Тадевосян. С. 47.


[Закрыть]

Когда в 1941 году гитлеровские войска вошли в СССР, борьба с абортами отошла на второй план. Многие врачи, к которым приходили женщины после попытки неудачного аборта, не доносили на них, а даже помогали им скрыть свое «преступление». Было понятно, что в стране и так хватало проблем, чтобы мучить и без того изнуренных женщин в тылу и эвакуации. Как показывает протокол одного совещания, прошедшего в разгар войны, такое сочувствие врачей на местах крайне раздражало чиновников из Народного комиссариата здравоохранения[56]56
  Здесь и далее реплики присутствующих приводятся в соответствии с протоколом заседания, найденным в архиве: ГАРФ. Фонд 8009. Опись 22. Дело 15.


[Закрыть].

«Аборт не считается преступлением»: врачи против прокуратуры

В разгар Второй мировой войны, 25 ноября 1943 года, Наркомат здравоохранения проводил в Москве совещание по борьбе с абортами. Сохранившаяся в архивах стенограмма позволяет реконструировать этот малоизвестный эпизод из истории борьбы государства со свободой граждан распоряжаться собственным телом. Врач по фамилии Исаева обрушилась с критикой на присутствующих работников прокуратуры:

– Я целиком подтверждаю, – начала Исаева, – что органы прокуратуры ослабили работу по борьбе с абортами. Я бы резче сказала: прокуратура стала очень мало заниматься этими вопросами. В 1940 году был специальный прокурор, занимавшийся вопросами борьбы с абортами. Мы вместе с работниками прокуратуры выезжали на места и проверяли работу судебно-следственных органов и органов здравоохранения… Сейчас все это отошло в область преданий. Я могу привести целый ряд примеров, когда прокуратура не рассматривает дела. Из двухсот сорока двух дел по Москве сто восемьдесят семь дел вообще неизвестно чем закончились. Причем прокуратура не считает нужным отвечать на вопросы наших учреждений относительно того, чем кончились переданные дела. Никакого ответа на наши запросы мы не получаем.

В зале совещания повисла напряженная тишина.

– Надо сказать, что в практике наших судов мы часто встречаемся с сочувственным отношением к абортам… – вздохнул другой сотрудник наркомата здравоохранения по фамилии Перлов. – Мы имеем целый ряд случаев совершенно неправильного оправдания судом женщины на том основании, что у нее трудные материальные условия, что сейчас военное время и что состояние здоровья у нее неважное, хотя судья – это не медик, и судить об этом ему трудно. Сейчас 1943 год. Третий год войны очень серьезно ставит перед нами задачу увеличения народонаселения нашей страны… Надо прямо сказать, что, не поставив должным образом борьбу с криминальными абортами, мы не сможем добиться решения этой важнейшей политической задачи.

Присутствующий на совещании работник прокуратуры товарищ Леви уже давно привык к нападкам со стороны врачей, которые слабо понимали сложность ведения таких дел:

– Дело в том, что не всякий внебольничный аборт является криминальным абортом, – запальчиво отвечал он на критику. – Есть случаи, конечно, крайне подозрительные, но совершенно неуловимые. Нельзя же привлекать к суду только на том основании, что у женщины произошел аборт! Вы бы сами завопили, если бы мы завалили суды такими делами! Мы требуем, чтобы врачи передавали в прокуратуру дела, где имеются все основания для привлечения к ответственности. Делают они это? Нет, не делают. В чем тут причина? Я должен сказать, что главная и основная причина – это то, что в сознании населения, в том числе и самих судебно-следственных работников, аборт не является преступлением. У меня у самого был случай, когда ко мне обратился прокурор с просьбой сделать его жене аборт…

Какое-то время все неловко молчали. Некоторые присутствующие с удивлением вскинули брови.

– Аборт не считается преступлением, – невозмутимо продолжал Леви. – С этим надо бороться, но с этим нужно считаться. Одними репрессиями с этим справиться невозможно. Я не хочу сказать, что репрессии не стоит проводить. Врачи совершенно правы, когда они отказываются от следственных функций, но медицинское оформление может дать только врач. Опытный врач всегда почувствует, имел тут место аборт или нет. Но тут важно так оформить материал, чтобы облегчить работу следственным органам, а не запутывать их…

Товарищ Ураков, другой работник прокуратуры, также захотел высказаться по поводу нареканий в адрес своего ведомства:

– Мне кажется, нет никакой необходимости доказывать, что за годы войны борьба с криминальными абортами ослабела во всех звеньях нашей системы… Должен сказать, что выступавшие товарищи несколько упрощенно подходят к вопросу о привлечении к ответственности за криминальные аборты… Какие материалы дают органы здравоохранения прокуратуре? Мы обычно имеем историю болезни, в которой записано, что поступила такая-то, Иванова или Петрова с кровотечением. Констатируется выкидыш по неизвестным причинам. Женщину опрашивают. Она утверждает, что подняла тяжелое, упала с лестницы и так далее. Больше никаких данных нет. Спрашивается, можем ли мы, имея такой материал, передать его в суд? Не можем, потому что у нас нет объективных данных медицинского порядка, которые указывали бы, что здесь имел место аборт в результате незаконного постороннего вмешательства. Если у вас нет объективных данных, то тут очень трудно что-либо сделать.

– А если вор говорит, что он не украл? – вдруг резко перебила его товарищ Юшкова из Наркомата здравоохранения.

Сотрудники Наркомата здравоохранения (который в 1946 году переименуют в Министерство здравоохранения) по отношению к абортам зачастую стояли на более жестких позициях, чем работники следственных органов.

– Мы руководствуемся объективными данными, и здесь мы их должны получить от врачей, – отвечал Ураков на реплику Юшковой.

Проблема абортов продолжала беспокоить советские власти и после окончания войны. Четвертого мая 1949 года в Москве собралась очередная городская комиссия по борьбе с абортами, на которой присутствовали как врачи, так и правоохранители. На повестке дня стоял вопрос – как снизить количество искусственных выкидышей в столице. При изучении стенограммы заседания становится ясно: страсти кипели нешуточные. Женщины-врачи традиционно отчитывали мужчин в погонах за бездействие, и особую активность проявляла профессор Агриппина Близнянская. Как она сама рассказала на заседании комиссии, ей часто приходилось иметь дело с криминальными абортами, но каждый раз, когда она доносила об этом в прокуратуру, ее донос оставался без ответа. Однажды к ней на прием пришла женщина в тяжелом состоянии после аборта – с кровотечением и высокой температурой. Пока пациентка находилась в гинекологическом кресле, Близнянская принялась ее допрашивать:

– Сама делала аборт? Где делала? Кто помогал? Сколько заплатила?

Измученной женщине ничего не оставалось, кроме как признаться, что она действительно ходила к некой Кузнецовой, которая и сделала ей аборт.

– Я просила ее вернуть деньги, потому что аборт не получился… – объясняла женщина, корчась от нестерпимой боли.

После допроса Близнянская все же оказала женщине медицинскую помощь и незамедлительно доложила об инциденте в прокуратуру. Но там к делу не проявили никакого интереса[57]57
  Здесь и далее реплики присутствующих приводятся в соответствии с протоколом заседания, найденным в архиве: ЦМАМ. Фонд Р-552. Опись 3. Дело 224.


[Закрыть].

Вспоминая этот эпизод, Близнянская продолжила предъявлять претензии сотрудникам прокуратуры:

– У них вообще к этому вопросу какое-то странное отношение. Ко всякого рода преступлениям имеется правильное отношение, но в отношении аборта, по-видимому, прокуратура еще не прониклась сознанием того, что значит аборт и какие жуткие последствия бывают от этих абортов… Не обращают внимания на те заявления, которые мы к ним направляем.

Близнянскую возмущала не только халатность прокуратуры, но и в целом отношение к нелегальным абортам в советском обществе – как минимум нейтральное, если не сочувственное. Рассказывая о женщине-абортмахере из Сталинского района Москвы[58]58
  Район на востоке Москвы, с 1961 года носил название Первомайский; в 1991 году был упразднен. – Прим. ред.


[Закрыть], профессор сокрушалась:

– Что характерно в этом деле? Эта женщина живет в коммунальной квартире, все видели, что к ней чуть ли не стаями ходили, там имеется управдом, соседи, которые с ней живут, и никто не сигнализировал, и мы только случайно, по одному анонимному сигналу раскрыли это дело. Это говорит о том, что общественность в целом ряде случаев неправильно относится к этому вопросу, и поэтому необходима активизация работы в смысле мобилизации внимания общественности, и это зависит и от райкома партии, и от райкома комсомола, и от профсоюзов. Необходимо заострить внимание общественности, чтобы она эти вопросы поднимала! А в настоящее время положение такое, что очень мало случаев, когда эти вопросы поднимаются общественными организациями!

Присутствовавший представитель прокуратуры Валерьян Танасевич пытался объяснить, как сложно работать с делами об абортах, на примере пациентки, которую Близнянская вынудила признаться в искусственном выкидыше:

– Вам ясно: пришла женщина и рассказала… А когда приходит дело в прокуратуру – необходимы формальные доказательства. То, что рассказала женщина, необходимо как-то заактивировать, надо, чтобы она сказала в присутствии свидетелей и так далее. Это все не так просто. Потом она скажет, что вот сказала это под влиянием температуры, что все это неправда. Поэтому огромное значение имеет вопрос оформления материала, и поэтому я полностью присоединяюсь к тому, что необходимо, чтобы у вас были юристы, которые будут подсказывать правильное оформление материала. Это, несомненно, поможет в деле борьбы с абортами.

Более того, работник прокуратуры Танасевич неожиданно проявил сострадание к женщинам, идущим на аборт:

– У нас имеется ряд случаев, когда привлекаем женщину, а в то же время кажется, что ей надо было бы разрешить аборт. Бывают такие жизненно тяжелые случаи, которые не укладываются ни в какие рамки… Врачу ясно, что женщина все равно сделает аборт, и все же он ей вынужден отказать.

Дальше речь зашла о профилактике беременности: вполне логично, что популяризация контрацепции помогла бы женщинам реже прибегать к абортам. Презервативы в советских аптеках продавались в сталинские годы[59]59
  Существуют различные версии о том, в каком именно году начали продаваться презервативы в СССР. С уверенностью можно сказать, что производство презервативов началось при Сталине как минимум на двух заводах: Баковском в Одинцово и «Красном резинщике» в Киеве. Наиболее ранний из установленных ГОСТов датируется 1949 годом.


[Закрыть], о способах предохранения говорили с осторожностью, не вполне понимая, насколько эти меры согласуются с политикой партии. Одна за другой следовали сдержанные реплики.

– У нас существует такое мнение, что если приходит женщина в женскую консультацию, ничем не больна и просит предохранить ее от беременности, то мы считаем, что это негосударственная точка зрения… Мне кажется, что это не совсем правильное дело, – высказался представитель Минздрава товарищ Афраймович. – Что касается предохранительных средств… Во-первых, они недостаточны по количеству и совершенно не удовлетворяют по качеству. Разнообразия здесь никакого. В этом направлении надо работать. До войны мы снабжали женские консультации достаточным количеством презервативов, и врачи их снабжали этим типом предохранения.

Но даже если противозачаточные средства и были в распоряжении некоторых врачей, не все осмеливались их выписывать.

– Тут же говорили о значении применения противозачаточных средств, – вступил в дискуссию доктор Исаак Брауде. – Их нет, и они плохого качества. Но главное: кто-то должен сказать – «можно», а никто этого не говорит, а отсюда вся робость. И из-за этого применение противозачаточных средств в женских консультациях не поставлено. И трудно обвинять врачей: они не знают, допустимо это или нет…

Другая сотрудница Министерства здравоохранения по фамилии Макеева и вовсе подтвердила, что среди многих врачей царило молчаливое согласие – противозачаточные средства женщинам не выдавать: «Когда возник вопрос о запрещении абортов, то широкое применение предохранительных средств было из массового употребления снято, даже выставки, демонстрирующие предохранительные средства, были сняты… Сейчас, поскольку жизнь на это толкает, может быть, надо… получить санкцию. Пока мы с вами так широко не можем это делать.

На заседании также присутствовала товарищ Дмитриева, которая возглавляла одну из московских «абортных комиссий». Такие комиссии могли разрешить женщинам пойти на аборт, но только если для этого имелись медицинские показания. Дмитриева пересказала несколько историй женщин, которые не могут содержать ребенка: «Приходит женщина и говорит, что муж лишен конечностей, не говоря уже о том, что в очень многих семьях мужья лишены двух рук, или двух ног, или у них слепота… Или женщины, живущие в ужасных условиях, жилищных и бытовых».

Члены комиссий старались разобрать каждый отдельный случай и, если возможно, решить вопрос в пользу женщины. Но часто Дмитриева и ее коллеги по комиссии просто боялись санкционировать аборт, несмотря на то что хорошо понимали ситуацию. Понятно почему: сталинский «закон 1936 года» предполагал тюремное заключение на два года за «понуждение женщины к производству аборта», и разрешение на аборт, изданное абортной комиссией, можно было при желании рассматривать как такое «понуждение».

– В прошлом году министр здравоохранения издал приказ об отдаче под суд абортной комиссии целого города Станислава[60]60
  Ныне Ивано-Франковск (Украина). – Прим. ред.


[Закрыть], которая разрешила аборт по бытовым показаниям… – продолжала Дмитриева. – В положении об абортах говорится, что центральная абортная комиссия имеет право в индивидуальном порядке разрешить аборт… Товарищи, ведь прошла война, которая значительно нарушила здоровье некоторой части населения, у некоторых изменились бытовые условия, а с 1936 года не изменяется перечень показаний для абортов! Я об этом давно ставлю вопрос. Куда бы я ни обращалась, мне везде говорят, что комиссия должна иметь голову на плечах, чтобы разрешать эти вопросы! Давно пора поставить перед правительством вопрос о расширении перечня показателей для производства абортов…

Притом что Дмитриева боролась за право на аборт по состоянию здоровья и даже учитывала материальное положение обращающихся за разрешением, женщинам с хорошим здоровьем и жилищными условиями в праве на аборт она отказывала категорически. С ними она призывала вести «более жесткую борьбу».

– Материальное положение советского народа улучшается с каждым годом. Одного ребенка и даже двух вырастить и воспитать вполне возможно, и сейчас назрел вопрос, чтобы усилить наказание от общественного порицания до принудительных работ для тех женщин, которые имеют все возможности воспитать и вырастить ребенка, но тем не менее производят криминальный аборт. Я вношу предложение: просить правительство усилить законодательство в отношении этих женщин, не говоря уже и о привлечении отцов.

Это предложение поддержала товарищ Орлова из Мосгорсуда. Она поделилась собственным опытом: совсем недавно Орлова слушала дело восемнадцати женщин, обвиняемых в нелегальных абортах. Описывая стиль жизни этих «преступниц», Орлова поражалась, как они смеют не хотеть детей:

– Меня заинтересовал вопрос о тех причинах, которые в данном случае толкали всех их на преступление. Это все были люди с высшим образованием, различных профессий – юристы, художницы, мастера… Люди культурного интеллекта. По возрасту – от восемнадцати до двадцати восьми лет. Причем только две женщины имели одного или двух детей, а остальные детей вообще не имели. Причем условия у этих женщин таковы, что им было бы только радостью иметь ребенка!.. Материальное положение тяжелое? Или жилищные условия неустроенные? Ничего подобного. Только бы родить и радоваться детям!

Таким было мышление врачей и чиновников сталинских времен: они могли проявить сочувствие к тем, кто шел на аборт из-за суровых бытовых условий, но женщины, осмелившиеся по своей воле прервать беременность, заслуживали если не тюрьмы, то как минимум общественного осуждения. Сексуальность в глазах властей сводилась к обслуживанию воспроизводства населения. Использование профилактических средств допускалось, но не поощрялось (к тому же средства контрацепции были в дефиците), а искусственное прерывание беременности оказалось полностью запрещено. Такая ситуация била именно по женщинам: им полагалось и заботиться о предохранении, и в случае, если предохраниться не получалось, выбирать – рожать или идти к абортмахерам, рискуя собственной репутацией, здоровьем, а иногда и жизнью.

Впрочем, судя по приведенным выше словам о том, что аборт не воспринимался как преступление, общество тихо игнорировало сталинский запрет и всеми силами искало обходные пути для его нарушения. На заседании комиссии, о котором шла речь выше, товарищ Орлова рассказала, что в одной из московских больниц нелегальные аборты проводились практически в открытую:

– Одна из женщин-врачей принимала пациенток в больнице и производила аборт в кабинете, и тут же ей клали тысячу рублей на стол, и никакого контроля за этими историями болезни не было. И никакого контроля со стороны главного врача[61]61
  Тысяча рублей в 1949 году – крупная сумма. Согласно статистической таблице ЦСУ СССР «Среднемесячная денежная заработная плата рабочих и служащих по отраслям народного хозяйства СССР в 1940, 1945, 1950–1955 гг.», средняя зарплата в 1950 году составляла 646 рублей.


[Закрыть].

Медсестры той больницы, по словам Орловой, занимались тем же: «В консультации брали тысячу, делали вливание мыла, спирта, водки, пенициллина… Почему они оставались работать в выходной день? Никого не интересовало». Орлова даже упомянула сленг абортмахеров, своего рода шифр: «Если аборт не удался, говорили по телефону, что платье надо перешить. А если удался – „платье окончено, можете приходить и брать его“».

Дискуссии продолжались, но в годы позднего сталинизма ситуация оставалась неизменной: при необходимости женщины по всему Советскому Союзу по-прежнему избавлялись от плода, несмотря на все риски. В Ленинграде в 1950 году были зафиксированы 44 600 искусственных выкидышей, в 1954-м – 60 100 (в эти цифры входят все аборты, как разрешенные, так и подпольные – те, которые удалось зарегистрировать)[62]62
  ЦГА СПб 7380, 36 – ЦГА СПб. Фонд 7380. Опись 36. Дело 488.


[Закрыть]. Очевидно, что статистика отражает только те случаи, которые удалось зафиксировать, а значит – меньшую часть.

За почти двадцать лет действия «закона 1936 года» советской власти не удалось победить аборты: демографическая и социальная ситуация, особенно в послевоенные годы, вынуждали женщин избавляться от плода, при этом общество не считало искусственный выкидыш преступлением, и даже сотрудники госорганов с неохотой брались за расследование подобных дел. Несмотря на все заверения официальной пропаганды, запрет абортов никак не улучшил жизнь советских женщин, а лишь обеспечил им два десятилетия жизни в страхе – перед нежелательной беременностью и проблемами, которые возникнут в случае аборта.

Тысячи женщин стали жертвами «закона 1936 года» – известно, что в 1950-х доля умерших от аборта превысила 70 % от общего числа зарегистрированных материнских смертей[63]63
  Сакевич В. И. Что было после запрета аборта в 1936 году // Демоскоп Weekly. № 221–222, ноябрь 2005. URL: https://www.demoscope.ru/weekly/2005/0221/reprod01.php#_FN_20.


[Закрыть]. В ноябре 1955 года Указ Президиума Верховного Совета легализовал аборт по желанию женщины. Это произошло больше двух лет спустя после смерти Сталина – новое руководство страны поняло, что запрет на аборты вел лишь к росту женской смертности, а никак не к увеличению рождаемости.