Текст книги "Радио Хоспис"

Автор книги: Руслан Галеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Что случилось? – хрипло, пытаясь прогнать туман из головы, спросил Стас.

– Объявлено чрезвычайное положение. Нас обязали выделять ежедневно по человеку на блокпосты.

– Нас?

– Да, наш отдел. Ты первый.

– Подожди, Югира. Именно сегодня, когда у нас хоть что-то наклюнулось с этими гаражами?

– На один день. Завтра пойдет Ник, потом я. Потом, если не отменят, Полынер. Так что в принципе без разницы – когда.

– Я хотел в гаражи поехать. Это ведь я про лабораторию накопал…

– Понимаю. Но Полынер в последний раз отстоял на блокпостах четыре смены подряд, его велели не трогать. Спайкер свое на Стене отдежурил. А начальнику группы идти первым… Стас, мне нужно поддержать определенную видимость, сам понимаешь. Если с этим расследованием разберемся, группу расформировывать не станут, оставят при отделе убийств. Так что у меня нет вариантов.

– Ясно. Опять на сутки?

– Нет, с девяти утра до двенадцати вечера, потом сменит группа из отдела по борьбе с наркотиками.

– Ладно, но если что, ты мне позвонишь? Мозгами-то я и на блокпосте работать смогу.

– Разумеется, – сказал Югира и повесил трубку.

Стас уныло посмотрел на телефон, потом на серое, зажатое между верхними этажами небо за окном. Медленно, пытаясь не рухнуть обратно в сон, поднялся и поплелся на кухню варить кофе.

Свой мундир, полученный по окончании курсов, Стас надевал лишь дважды. Собственно, на официальную церемонию получения значков и на дежурство на блокпосте в позарошлом году. Даже на день Управления все, за исключением старших чинов, явились в смокингах. В основном взятых напрокат. Вернувшись в комнату с чашкой кофе, Стас снял мундир и критически его осмотрел. Хотя что ему будет? Перед выходом пройдусь щеткой, подумал Стас и повесил мундир обратно. Подошел к окну, взял с подоконника пачку сигарет, закурил. Серое небо липло к домам отяжелевшим брюхом. Лениво плыл дирижабль с тусклыми зеркалами на борту. Было безрадостно. Придется достать плащ, подумал Стас. Хотя, может, для дежурства такая погода и кстати. Весь день под убивающим солнцем после четырех часов сна было бы сложнее выдержать. Стас вспомнил об Арчи и поморщился. Странная штука жизнь, никогда не знаешь заранее, что убьет, а что сделает сильнее.

«И снова доброе, мать его, утро. Мне все равно, кто ты такой, чем занят и как много делаешь для общества. Мне даже было бы плевать, если бы тебя вообще не существовало, тем более что где-то так оно и есть. Но раз уж я к тебе обращаюсь, то сегодня, и именно в этот час бытия, я говорю: с добрым, мать его, утром. Да будет славен подвиг тех, кто смог в этот нелегкий для гипертоников час оторвать задницу от кровати. Мне это удалось не сразу, потому и эфир наш начался на час позже. А мог бы и вовсе не начаться, потому что я вам, будем честны хоть раз, ни хрена не должен. Вы все – всего лишь игрушки в руках большого, металлического, всеми брошенного бога. Не нравится? А мне плевать. Переключи канал, слушай государственные станции, только не ной, ладно? А еще лучше – найди меня и набей мне морду, ха-ха… Заодно утрешь нос Управлению, которое пытается сделать это без малого семь лет.

Доброе утро, доброе хреново серое осеннее утро посреди июня месяца. Вы находитесь на волнах рэйдио «Хоспис», последнего нормального радио подыхающей от мигрени и ядохимикатов цивилизации. И пусть в этот мерзкий час вас сопровождают нежные мотивы группы «Hurricanes». Композиции «Because». И отвалите от меня, я сделал этим утром все, что мог, слушайте и разбирайтесь со своими проблемами сами…»

Стас покачал головой и выключил радиолу. В те редкие моменты, когда старину Халли накрывало такое вот настроение, слушать волну бывало неприятно. К тому же это значило, что в ближайшие дни Халли в эфире может не появиться. За ним водилась привычка уходить в запой. Нечасто, но случалось. Да это и к лучшему. В минуты хандры Халли становился невыносим.

Стас усмехнулся, поняв, что рассуждает о голосе из динамика как об одном из парней своей компании. Но Халли и правда был каким-то своим, он не был неодушевленной паровой машинкой, начитывающей заранее подготовленный, тщательно отредактированный текст. К тому же Стасу нравилась музыка, которую ставил диджей. Ну а у своих парней всегда есть какие-то минусы, у всех людей есть какие-то минусы, и единение, называемое дружбой, собственно, и определяет способность существовать, принимая негатив как часть человека. Минусы Халли Стас принял давно, но вообще-то возможность выключить звук – удобная штука.

Стас покрутил головой – воротник мундира слегка натирал шею. Плащ и фуражка лежали на соседнем сиденье. Привычная шляпа осталась одиноко висеть на вешалке в прихожей.

Он решил не ехать этим утром через город, чтобы не попасть в пробку. Поехал в объезд, по Кольцевой, мимо мебельной фабрики «Чип & Дейл», дымящих трубами пятидесятиэтажных цехов «Фольксваген» и других индустриальных монстров, присосавшихся к окраинам города. Движение было относительно бойким для этого времени суток. Тяжело груженные дизели с длинными кузовами мерно двигались по крайне правому, специально выделенному ряду. Каждый кузов – рекламный щит. Юркие маршрутные такси то и дело сновали из ряда в ряд. Персональные и служебные автомобили упрямо таранили безрадостный серый воздух радиаторными решетками. Отсутствие светофоров не создавало дополнительных проблем.

Тем не менее и здесь «Студебеккеру» Стаса пришлось покоптить на холостых, впрочем недолго. Минут пять стояли в районе открытого кинотеатра «Фотон». Впереди столкнулись зарвавшаяся маршрутка и упрямый, не пожелавший уступить родстер. Полицейский грузовой дирижабль прибыл на удивление оперативно и, подцепив бедолаг на тросы, одного за другим перенес на обочину.

Стас, отчаянно борясь с одуряющими волнами сонливости, разглядывал гигантский рекламный щит кинотеатра, размерами легко «делавший» борта дизельных тяжеловозов. Он знал про это место, но хорошего о нем говорили мало. Днем здесь устраивали бюджетные прокаты старых фильмов, все размеренно и спокойно, согласно уставам и предписаниям. Парковочные места распределены, обнаженная натура прикрыта черными прямоугольниками, нежелательные эпизоды вырезаны, налоги перечислены в срок. Но после шести вечера добропорядочные граждане старались обходить это место стороной. Открытая площадка «Фотона» в это время становилась местом встречи представителей самых радикальных направлений рок-н-ролла. Они называли себя «психи», выбривали виски и соперничали в том, чей кок окажется сегодня уродливее. Экран убирали, на сцену выволакивали какое-то допотопное оборудование. Играли команды, которых принимали и понимали только здесь. Жесткая музыка, жесткая публика. Жесткий рок легко переходил в мордобой, молодежные банды стекались сюда на «стрелы», и в тот момент, когда контрабасисты выпускали слэпующего зверя из своих размалеванных инструментов, кто-то стремительно влетал на перо, отхватывал цепью поперек лица или просто принимал на бритый висок удар бутылкой. Вечерняя охрана «Фотона», здоровенные громилы-скинхеды, следила только за тем, чтобы драка не докатилась до сцены и не было повреждено оборудование.

Стас не понимал этого, но и, как ни странно, не осуждал. Он знал, что его время принимать новое и жить новым прошло. Точнее, его у Стаса украли: война, голод, послевоенная депрессия, безработица и инфляция. Когда все это более-менее утряслось, было уже поздно, его поколение повзрослело, и оно не желало жить тем, что успело принять. А новым пропитываться уже не умело.

С «Фотоном» был связан и еще один казус. Находись подобное заведение в черте города или в черте областного влияния, его бы, скорее всего, закрыли. Правда, оно стояло точно на границе, на Кольце. И управления перебрасывались этим делом, не желая брать на себя ответственность за разбирательство с опасной занозой в отяжелевшей заднице общества. Но таким образом заноза была локализована. Рано или поздно большая часть психов разойдется по домам, обзаведется семьями и так далее, по стандартному сценарию. Останутся только самые верные адепты, и заноза будет уже не так мешать. По крайней мере до тех пор, пока криворукая мода не вытянет волну из подвалов на второй круг. Так уже было. Одна заноза выходит, появляется другая, третья. Иногда они возвращаются в слегка измененном виде, иногда уходят надолго. Но никогда не исчезают навсегда.

А потом, кое-что из музыки психов Стас слушал с интересом… И если для ее рождения музыканты должны были пройти сквозь подобное горнило, то в этом был смысл. Да, Стас его не видел, но это не значило, что его нет.

Движение возобновилось, взревели дизельные тяжеловозы, засуетились ничему не научившиеся маршрутки. Здесь, на Кольце, все было как в жизни. Ничего не замирало надолго. Рано или поздно вечное движение по кругу возобновлялось. Просто для этого кого-то нужно было отбросить на обочину. Проблем-то…

* * *

Капрала Свайво Стас помнил. Стандартный такой, еще времен отступления, капрал, туповатый, отяжелевший, но в целом неплохой мужик. А может, и не совсем туповатый, может, это видимость, подтвержденная атрибутами: формой да погонами, и еще уверенностью, что данное звание подразумевает некоторую как минимум недалекость. Свайво был приписан к Управлению, занимался организацией охранных кордонов. Сверх задачи не пыжился, выше головы не прыгал. Там, где можно было ничего не делать, ничего не делал, и мелкий подпогонный персонал жил при нем в целом припеваючи.

– Здравия желаю, – сказал Стас, заходя в бетонную сторожку при блокпосте.

Сторожка по одной стороне, дальней от двери, была уставлена двухъярусными армейскими кроватями. На двух из них спали. В стене между кроватями – внушающая уважения решетчатая дверь арсенала. По центру комнаты имелся длинный обеденный стол, и еще один стол, письменный, стоял у левой стены. За ним сидел Свайво.

– Бекчетов? – хмуро поинтересовался капрал.

– Он самый, – кивнул Стас, – приписан от группы Югиры.

– Угу. – Свайво что-то пометил в толстом гроссбухе и кивнул на решетчатую дверь между кроватями. – Оружие получи и отдыхай. Через полчаса построение, потом заступаешь на шлагбаум.

– Ясно.

Стас получил у болезненно худого очкарика из-за решетки старый, но ухоженный «Бисирич» еще корейской сборки и две обоймы патронов. Расписался в журнале, потом в какой-то бумажке об ответственности за использование казенного вооружения. Стандартная бюрократическая рутина.

Постепенно стягивались остальные бедолаги, отправленные от своих отделов на дежурство. Все были заспанные, недовольные. Здесь каждый понимал, что это дежурство – такая же проформа, как подписанная бумажка об ответственности. Не первый раз упыри прорывали Стену Периферии, и ни разу им не давали проникнуть так далеко в глубь обжитой территории. Специально предназначенные для этого воинские подразделения находили и отлавливали тварей далеко от этих мест, в сердце Третьего Периметра, в его глухих лесах, заброшенных индустриальных районах, в предгорьях или ущельях Филипповой гряды. Да не важно где. Сюда бы их не пропустили никогда, потому что это значило бы, что в их маленьком датском королевстве все окончательно прогнило. Но правила предписывали, правила требовали, правила настаивали, и вот они – оторванные от дел, от отдыха, от семей и от привычного течения жизни люди, недовольные, заспанные.

Некоторых Стас знал только в лицо, с кем-то был знаком. Один только Роберт Шенкель был более-менее близок ему. Роб был водилой при автопарке Управления, в свое время они пару раз выпивали вместе. Потом, правда, после того как Стасу выдали значок, они виделись редко.

Стас подошел к Шенкелю, они пожали друг другу руки, перекинулись парой-тройкой незначительных фраз, вспомнили общих знакомых. В общем, как это обычно бывает в подобных ситуациях… Потом Роб отошел, чтоб получить свой «Бисирич», а когда вернулся, они вышли на улицу покурить.

Утро было все таким же безрадостным, и только небо показалось еще ниже, еще тяжелее. Временами налетал неприятный хлесткий ветер. Стас запахнул поплотнее плащ, поднял воротник.

– Черт, а я вчера радовался, что жара наконец ушла.

– Да уж, – кивнул Шенкель, – хотя я против жары ничего особенного не имею. Как раз перед тем, как твари взбесились, нас зажали гуцулы в предгорьях Карпат. Вот там была холодища. Почти все себе что-нибудь поотмораживали. У меня двух пальцев на ногах нет, и это еще повезло. Кое-кто гнить начал. Так им ноги поодтяпывали начисто, под самую жопу. Так что лучше летом у костра, чем зимой под луной. Это я крепко выучил.

– Дерьмово, – кивнул Стас. – Тоже пришлось в тех краях помахать прикладом. В самом конце уже, перед отступлением…

– А я первые полтора года. Пацан еще был, голова зеленая, зато мыслей умных через край… Сначала мысли отморозил… Потом пальцы.

Вдоль полосатого шлагбаума бродил тощий старик в сером кителе, в будке дежурил парень со знакомым лицом. То ли из архивных, то ли из отдела контроля за публикациями. Старик носил «Бисирич» стволом вниз, Шенкель – тоже. Стас – стволом вверх. Во время войны это значило многое, это отличало одних от других так же, как форма, которой, к слову, иногда не было вовсе. Особенно в партизанских отрядах и бандформированиях разной руки. Объединенное отступление и последующие попытки выжить многое изменили. Вообще, многое с тех пор стало другим или другим виделось.

– Тебя, говорят, к самому Ублюдку взяли, – проговорил Шенкель, затянувшись. Он отнял сигарету и стряхнул с губы табачные крошки.

– Да. Я сам просился, – кивнул Стас.

– Тяжко?

– Я не жалуюсь. Понятно, что в аналитики меня пока никто не позовет.

– Рисковый ты мужик, – покачал головой Шенкель, – в таком возрасте взять и поменять все. Сколько тебе, сороковник?

– Рядышком.

– Я б не рискнул. Но вообще-то ты молодец. Ты и тогда, в автопарке, самым умным из нас был. С такими мозгами не хрена баранку крутить, это факт.

Один за другим на улицу вышли остальные. Построились. Кое-как, без рвения, даже по росту не разбирались. Кому оно надо? Свайво, выйдя и осмотрев строй, поморщился, но ничего по этому поводу не сказал.

– Значит, так, – проговорил он своим низким равнодушным голосом, – диспозиция на этот час такова. В глубь Третьего Периметра прорвалась стая примерно из пятидесяти особей. Плюс необычное массированное скопление упырей наблюдается сразу у трех участков Стены. Само собой, у тех, которые недостроенные. И с этого момента тот, кто захочет поговорить о безмозглости этих дерьмоедов, пусть запихает себе в пасть ногу и промолчит. Я ясно выражаюсь?

– Так точно, – нестройным хором ответили дежурные.

– До сих пор, – продолжил капрал, – локализовать прорвавшуюся стаю не удалось. Предполагается, что они ушли в подвалы брошенных индустриальных районов. И это херово… Херово, потому что катакомбами они могут уйти куда угодно.

– Катакомбы три года назад заварили… – попытался вставить лысеющий миляга из отдела контроля за промышленной утилизацией.

– ЗАТКНИ ПАСТЬ, СОЛДАТ!!! – рявкнул Свайво так, что невольно вздрогнул весь строй, а из недалекой рощицы взмыла стайка пичуг. – Пока вы здесь, – мгновенно успокоившись, снова заговорил капрал, – запомните: если говорю я, то говорю один. И мне срать хотелось на ваше мнение и ваши знания. Здесь и сейчас вы никто, и ваше мнение ни хрена не значит. Ясно?

– Так точно, – ответили все тем же нестройным хором.

– Значит, что думаю я. Стаю рано или поздно найдут, уже отправили поддержку из двенадцати аэропланов муниципальной эскадрильи… Один хер задницу просиживают… И десяток аэропланов из частных эскадрилий. Плюс четыре армейских дирижабля-авианосца. Короче, никуда уроды не денутся, отыщутся. Но одиночные ублюдки могут прорваться и сюда. Причем, если верить телетайпу, стая, до того как ее упустили эти херодавы из погранвойск, двигалась в нашем направлении. Это, конечно, ничего не значит, и никто не знает, куда их вынесет. Но предупреждаю. Если при проверке – а они будут, и они будут без предупреждения – я не обнаружу полагающейся бдительности, всей смене рыла на сторону сверну вот этими руками. – Свайво показал свои огромные ладони. – Ясно?

– Так точно…

Стас почему-то ни на секунду не усомнился в том, что Свайво запросто может свернуть на сторону рыло и смене, и вообще всему составу дежурства.

– Первая смена: Бекчетов, Сума, Нун. Два часа. Остальных распишу потом. Разойтись…

* * *

И потянулось время. Нуном оказался тот самый долговязый лысеющий умник, рискнувший перебить Свайво, а Сума Стас знал, он был еще одним младшим детективом, причисленным к Марку Гейгеру. Работал в другой группе. Стас вызвался стоять у шлагбаума. Нун отправился дежурить на телетайп, по нему шли сведения со Стены из Третьего Периметра. Сума ушел в будку на тревожный телефон связи с ближайшими постами. И то и другое грозило бронебойной дремой даже в нормальном состоянии, а после нещадно урезанной ночи – тем более. Стас решил переждать эти два часа на ногах.

Разумеется, через полчаса после начала смены начался дождь. Сначала едва заметный, скорее просто водяная пыль в воздухе, но постепенно он набирал силу. Стас надвинул фуражку поглубже, и, словно в ответ, с небес рванул уже настоящий ливень. Теперь точно не усну, мрачно подумал Стас.

Потекли по земле грязные ручьи, понесли невесть откуда взявшийся тут, за городом, исключительно городской мусор: бумажки какие-то, этикетки, бутылочные пробки. Стас поднял глаза и стал всматриваться в ливневое марево там, за штрихами шлагбаума. И, как на экране в аудитории подготовки молодых детективов, понеслись перед глазами слайды, статичные картинки, которые кто-то умелой рукой подсовывал в диапроектор его памяти.

* * *

Особняк Анатоля Бекчетова, осенний вечер. Отец, невзирая на дождь, бродит с граблями и сам собирает палую листву каштанов в аккуратные кучи. По лицу его текут, смазывая благородный профиль, струи дождя, но он в лице не меняется, он спокоен, и кажется, явился Анатоль Бекчетов на свет лишь с тем, чтобы собрать это каштановое золото, эту каштановую медь. Стас почувствовал, как горький комок подкатил к горлу, как свело скулы мгновенным спазмом, как сам собой втянулся судорожно воздух сквозь крепко сжатые зубы.

Но тот умелец, памяти кормчий, уже сменил слайд. И понеслась панорама коктебельского фронта, в районе едва заметного на карте поселка Планерское, о котором так душевно лейтенант Аксенов потом написал. Тот самый Аксенов, что с ума сошел, говорят, и во время тогда еще даже не отступления объединенного, а бегства панического, массового остался в своем особняке, заперся и играл на старом ржавеющем саксофоне под грохот дающей деру военной техники, «Гольфстрим» играл. И все было в той панораме, как он, чокнутый, написал: и вселенский дождь без передышки, и глухое черное небо, пожирающее вершину Карадага и половину Святой горы и всю Сююрю-Кая. А у Сююрю-Кая и правда был пушкинский профиль. Стас лежал тогда под дождем и умирал, потому что пуля обожгла его прямо в брюхо и прожгла дорогу в нутро, в кишки и там крутилась синкопами и продолжала жечь невыносимо и нескончаемо. Ледяным джазом, в духе Колтрейна, лишь обозначая мелодию.

Нет, стоп, не давать сосредоточиться на чувствах, только на мокром сером мареве, в котором тебя почти уже нет, в котором не видно дальше пары шагов. За которым несуществующая рука крутит и крутит ручку диапроектора…

И снова дождь, но чужой, не ледяной – леденящий, картавый, пшекающий, лупил в борта аэроплана, а где-то рядом с бортами грохотало – то ли гром, то ли все же нащупали их зенитки пражан. А какой-то молодой незнакомый парень сидел напротив и то смеялся, то наигрывал что-то на губной гармошке. Красиво наигрывал, Стас бы слушал и слушал, но тот все время прерывался на этот свой смех… И Стас не знал, что страшнее – ухающие удары за бортом или смех прямо напротив. И там, впереди, ждали горы, холод, голодные ночи, но как раз об этом Стас не думал, он не знал про это.

А дождь не кончался, он не желал униматься, он был упрямее всех этих людей, и людской суеты, и суеты слайдов диапроектора. Они жались друг к другу и зябко ежились в очереди за продуктовым пайком. Война уже кончилась, но иногда казалось, что беды только начались. А вместе с ними пришло время отчаянных контрастов, когда мимо одетых кое-как людей, затемно занимавших очередь в магазины в надежде (часто напрасной) отоварить карточку на хлеб, мыло, керосин, сухое молоко, проезжали блистающие хромированными деталями автомобили. За углом гремела музыка ресторана, а в подворотне умирали от голода, от отчаяния… Это было страшное время, и дождь тогда лил почти не переставая. По крайней мере, так помнил Стас.

Дождь, дождь, ливень. У него нет множественного числа, он один растянулся над всей территорией его жизни, а за ней, за этой территорией, за дождем и нет ничего.

* * *

Он вглядывался в ливневую завесу, силясь разобрать за серой рябью хоть что-то. Но почти ничего не было видно уже в двух шагах. И правда, как будто ничего. Идеальное время, чтоб перегрызть мне глотку, подумал Стас и снял с плеча «Бисирич».

– Что там? – тут же вскочил в своей будке абсолютно сухой, закутанный в плащ-палатку Сума.

– Ничего, – крикнул в ответ Стас. – Проявляю бдительность.

Долгими были эти два часа. И не спас плащ с капюшоном, Стас вымок до нитки, как вымокал в последний раз, наверное, тогда, в депрессивные послевоенные годы. Но тогда у него была хитрость, о которой теперь забыл, да и вспомнил бы – вряд ли пришла бы в голову мысль использовать. Тогда он поддевал под рубашку шерстяную безрукавку, а шерсть греет даже мокрая… Наконец их сменили. Они вернулись под крышу, в относительное тепло и сухость бетонной постройки. Стас скинул с себя всю одежду, развесил на мехах батареи, забрался под шерстяное одеяло. Ему стало хорошо, и глаза сами слипались, и вообще это было уютнейшее место – солдатская кровать. Но он все же дал себе несколько минут на то, чтоб неторопливо выкурить сигарету. А потом положил-сложил голову на подушку и мгновенно уснул.

* * *

Его растолкали бесцеремонно и, кажется, уже через минуту после того, как он закрыл глаза. Часы на стене утверждали обратное, но Стас не верил, что проспал почти два часа. Весь его организм возражал против этого. Какой-то парень стоял над его кроватью и что-то говорил, Стас никак не мог сообразить, о чем речь. Наверное, снова пришла его очередь идти под дождь, подумал он сначала. Но потом сквозь плотную дымку недосыпания проникло слово «телефон». Оказывается, звонили из Управления. Черт побери… Стас, мотая головой и усиленно моргая, сначала сел на кровати, а потом заставил себя встать. Только один человек мог звонить – Югира. Даже для непосредственного начальника у него появилась дурная привычка делать звонки именно тогда, когда непосредственному подчиненному чертовски надо выспаться. Шаркая подошвами кое-как натянутых на босу ногу до омерзения сырых ботинок, Стас пересек комнату, пошел туда, где на стене висел телефон без наборного диска, и взял трубку:

– Да, алло.

– Бекчетов? – спросил незнакомый голос. Это был не Югира.

– Да. Кто это?

– Это Гейгер… Станислав… Мне только что сообщили, что в гаражах, куда отправилась ваша группа, произошел мощный взрыв. От целого квартала гаражей осталась одна огромная воронка…

Сон слетел мгновенно.

– Что с парнями? Югира, Спайкер, Полынер?

– Я… не думаю, что им удалось выжить, – ответил Гейгер. – Мы пока не нашли тел, и я не уверен, что найдем. Там сплошная мешанина: камни, железо… Это был очень мощный взрыв, Стас… Никто не смог бы выжить.

Трубка легла на рычаг. Почти бесшумно. Бетонная стена приблизилась к самым глазам, уперлась шершаво в лоб, поползла вверх. Потому что Стас начал опускаться на корточки, очень медленно, давясь от острых кусков воздуха, вырывающихся из легких спонтанно, вопреки дыханию, вопреки всему…

– Бекчетов… – Свайво подскочил, схватил Стаса за плечи. – Бекчетов, ты чего… Эй, солдат…

Да пошел ты со своим солдатом, со всей это херней, да пошел ты, хотел крикнуть Стас. Но не крикнул. Не успел.

Входная дверь распахнулась, завизжала петлями, ударила в стену. В проеме стоял белый как полотно Шенкель.

– С южного поста звонили! – заорал он диким, незнакомым голосом. – Там прорыв, там вся стая!!! Они прорвались в город, упыри в городе!!!

И в ту же секунду заработал, чеканя, телетайп, отрыгивая тревожную ленту крика о помощи, который испуганный насмерть радист отбивал из подземного бункера в двух десятках шагов от прорванной Стены Периферии. Радист выбивал заученные коды, а сам все оглядывался на дверь, из-за которой кто-то почти визжал уже: «У нас больше нет патронов! Нет людей! Нет патронов! Пришлите подкрепление, мрази, хоть что-нибудь! Нас тут рвут, блядь! Нас тут заживо!.. А нам нечем отстреливаться, у нас больше нет патронов! У нас больше нет патронов…»

Серая стена отлетела от лица. Стас бросился к батарее, схватил брюки, сорвал с кровати «Бисирич», побежал, судорожно перезаряжая автомат, к дверям. А там уже лупили в серое марево изо всех стволов. И стена дождя огрызалась в ответ воем и диким, нечеловеческим хохотом…