Текст книги "Сумасшедшая шахта"
Автор книги: Руслан Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
* * *
И мы пошли по откаточному штреку до Главного рудного тела – основного рудное тело Шилинского рудника. Оно содержало 90% всех запасов оловянных руд одноименного месторождения, найденного таежным человеком Шилиным в конце сороковых годов. Вплоть до 15-го горизонта рудное тело было отработано. В дальнейшем нам придется провести много времени в шилинских подземельях и поэтому необходимо рассказать читателю что, собственно, эти подземелья из себя представляют.
После того, как Шилин[8]8
Этот не вполне грамотный человек был прирожденным геологом, нашедшим половину рудопроявлений Кавалеровского рудного района.
[Закрыть] нашел в тайге несколько обломков убогой колчеданно-полиметаллической руды, геологи нанесли место находки на карту и назвали его рудной точкой №321. Через пару лет к этой точке пришли поисковики. Они разрыли место, указанное Шилиным и в коренных породах нашли сульфидную жилу. Взятые по ней анализы показали, что в некоторых участках жилы содержится промышленное оловянное оруденение. И рудная точка №321 превратилась в Шилинское рудопроявление олова. Еще через несколько лет была пройдена новая серия канав и расчисток показавших, что в средней части жилы оруденелые участки протягиваются практически без перерывов на несколько десятков метров.
И тогда в Москве переименовали рудопроявление в месторождение, достойное предварительной разведки и в тайгу пришли лесорубы и приползли бульдозеры. Они, изнахратив сотни гектаров нетронутой тайги, соорудили буровые площадки и подъездные пути к ним. Буровики работали несколько лет. Они в сотне точек просверлили жилу по сетке 40 на 40 метров до глубины примерно 200 метров. Одновременно в верхних частях жилы (1-7 горизонты) было пройдено несколько штолен. В целом предварительная разведка показала, что единственное на месторождении Главное рудное тело представляет собой крутопадающую кварц-хлорит-сульфидную с касситеритом жилу мощностью от 0 в редких пережимах до полутора десятков метров в раздувах. И главное – то, что с глубиной жила не выклинивается, а содержания олова в ней увеличиваются.
И тогда в Москве решили ставить детальную разведку[9]9
Детальная разведка – дело чрезвычайно дорогое и является законным детищем плановой социалистической экономики. На Западе ее практически никогда не проводят и при решении вопроса – организовывать эксплуатацию месторождения или нет, предпочитают основываться на мнениях экспертов. Цель детальной разведки заключается в детальном оконтуривании рудного тела, точном определении процентного содержания полезных компонентов в различных его частях и выработке наиболее целесообразной схемы обогащения руд.
[Закрыть]. Началась она, естественно, со строительства шахты. По мере углубления шахты из нее по жиле проходились штреки. Последние располагались друг под другом ровно через 40 метров. Затем между соседними штреками, также по руде, были пройдены вертикальные горные выработки – восстающие. В конце этой стадии разведки все рудное тело было нарезано на прямоугольники (или разведочные блоки) высотой в 40 и длиной 60 – 80 метров, а каждый блок по торцам – опробован. Запасов металла в Главном рудном теле оказалось достаточно для отработки в течении многих лет и месторождение было сдано эксплуатационникам. Эксплуатационники год за годом отбивали руду, оставляя в скальном массиве протяженные, глубокие щели.
И вот мы с Шурой стоим перед такой щелью, освещая ее бегающими лучами наших хорошо заряженных "Кузбассов." Ширина щели колебалась от 2-3 до 5-6 метров. Ее длина по горизонтали на нашем уровне составляла не менее сотни метров (по крайней мере, лучи наших фонарей не достигали ни правого, ни левого ее замыканий). Насколько она уходит кверху, мы также увидеть не смогли. Внизу же, в сорока пяти метрах от нас, у самого уровня затопления, горизонтальная длина щели сокращалась до тридцати метров. В полутора метрах выше уровня воды в стенах щели зияли трапециевидные отверстия подъездов к существовавшим когда-то рудоспускам[10]10
Рудоспуск, подъэтажный, эксплуатационный, откаточный штреки – подземные горные выработки, проходящиеся для выемки и откатки руды.
[Закрыть], а в ее замыканиях – дыры разведочных штреков.
С минуту полюбовавшись этими мрачными подземными просторами, я поднял из-под ног камень и бросил его в противоположную стенку щели. Щелкнув о нее с резким отзвуком, камень упал в черную воду. Хотя это произошло в сорока пяти метрах ниже нас, звук удара о воду и плеск брызг были весьма отчетливыми и гулкими.
– Вон, туда тебе надо! – указал Шура на один из штреков. – Крестиком этот штрек был помечен.
Эхо от его слов было таким четким, что мне самому захотелось что-нибудь сказать и я спросил его:
– Послушай, а ты откуда так шахту эту знаешь?
– Да я в ней до зоны несколько лет работал слесарем-электриком. Я ее как свои пять пальцев знаю.
– А сел за что?
– За что надо, за то и сел!
– Да ладно тебе злиться! Не хочешь говорить – не говори. Я, вот, вижу, что тут спустится можно, если осторожно. Смотри, вот по этому наклонному карнизику можно добраться вон к тому уступу. А с него – вон, к той малюсенькой площадке над самым штреком – я с закрытыми глазами спущусь. Вот только неясно, как с этой площадки в него заскочить... Да, ну, ладно – на месте разберемся.
– Не мешкай там, – зевнул Шура. Нас, наверное, наверху уже потеряли.
– Да я быстро. Туда и обратно.
– Если пропадешь, мне Инка яйца сварит.
– Не пропаду, я осторожный.
И я полез в щель и через пять минут уже пробирался по карнизу. Но, когда до того места, с которого я собирался спуститься на 9-й горизонт, оставалось совсем немного, карниз метра на полтора выклинился. Я знал, что Шура стоит сверху и наблюдает за мной и поэтому мне, испорченному советским воспитанием, ничего не оставалась делать, как прыгать. И я прыгнул, но неудачно (терпеть не могу, когда глазеют в спину)...
С такой высоты я летел впервые и потому, испугавшись, не смог войти в воду достойным образом. Сильно отшибив спину и бедра, я камнем пошел ко дну. Но по большому счету мне повезло – стенка щели оказалась совсем рядом. И, очутившись под водой, я сразу же поднырнул к ней и, методом тыка найдя небольшой уступчик, смог стать на ноги, да так удачно, что голова моя оказалась над водой. Вода была чистой и не очень холодной и, если бы не тянувшие ко дну намокшая одежда и фонарь, я наверняка поплавал бы для удовольствия с минуту – другую в этом озере глубиной в несколько десятков, а, может быть, и сотен метров. Придя в себя и отдышавшись, я вытянул из воды не думавший тухнуть фонарь и начал соображать, как добраться к чернеющему в полутора метрах над головой штреку.
На преодоление этого расстояния у меня ушло около часа – стенка щели в этом месте и на много метров в стороны была практически вертикальной и без существенных неровностей. Я восемь раз срывался с нее в воду, пока не догадался вбить свой нож в едва заметную трещину. Оказавшись в штреке, уселся на подвернувшуюся шпалу и, высоко подняв сначала одну, а затем и другую ногу, вылил из сапог воду. Наверху, на 8-ом горизонте сверкал неподвижный фонарь Шуры.
"Ну и нервы у этого шизоидного параноика, – подумал я, покачав головой. – Слова не сказал, головой не шелохнул. Чудо в перьях!"
Я брел по штреку метров триста, но никакой денежно-вещевой материализации крестика Юдолинской схемы не нашел. Дальше идти мне показалось бесполезным – и так уже было пройдено метров сто лишних. И, я нервно перекурив, повернул назад. Теперь надежда была лишь на то что, материализация Юдолинских ценностей произойдет в одной из встретившихся мне по пути сюда рассечек.[11]11
Короткая горная выработка; пробивается из стенки штрека для вскрытия рудного тела на полную мощность.
[Закрыть]
"Если ничего не найду, – пришло мне в голову, – ребята меня убьют! Каков этот крестик, таков и другой, на дне шахты". И я представил лица Борьки и Коли в момент, когда до них дойдет, что они прибыли за 9 тысяч километров Инкины щи хлебать. "Борька, тот криво посмеется, а Колька покраснеет от досады, а потом скажет мне какую-нибудь гадость. Надо будет с собой водки взять... С ней он что угодно простит. Даже девять тысяч километров".
И, вконец расстроенный, я прибавил шагу и тут же, попав ногой в выемку из-под вынутой шпалы, споткнулся и упал.
"Господи, не везет-то как! Хоть плачь!" – подумал я, очутившись в жидкой грязи.
– А это что такое? – сказал я уже вслух, снимая с правой щеки что-то липкое. – Что-то это мне напоминает... Ни ткань, ни бумага...
И, взяв в руки каску, я направил укрепленный на ней фонарь на бумажку и... увидел заляпанного грязью Франклина, кажется Бенджамена!
Я не стал целовать дензнак бывшего потенциального противника СССР, а ныне вечно потенциального друга Российской Федерации. Вместо этого я поднялся на ноги и стал внимательно рассматривать землю вокруг себя. И ничего больше не нашел. Но не очень-то огорчился. Было ясно, что найденная купюра вовсе не из зарплаты местного Плутона за июль месяц. И если есть одна купюра, то есть и другие.
И в первой же рассечке, оказавшейся подходной к восстающему, пройденному с 10-го горизонта, я нашел разорванный целлофановый пакет размером 30 на 40 см (вместимостью не менее, чем в один миллион долларов) с единственной сто долларовой купюрой внутри, разломанный на две половинки пластмассовый дипломат и полтора десятка заплесневевших американских президентов. Они расползались в руках и были в полной негодности. Но в восстающем, в маслянистой воде, стоявшей метра на полтора ниже уровня подходной выработки, плавали всенародно избранные, которых хоть сейчас можно было бы вести на прием к Хвостатой смерти. И с помощью найденной в штреке проволоки мне довольно быстро удалось выловить две с половиной тысячи долларов.
Распихав по карманам добычу, я пошел по направлению к щели, гадая по дороге, что же такое могло случится у восстающего во время захоронения долларов.
"Только одно, – решил я, подумав. – Один дипломат те люди, которым было поручено спрятать деньги, решили присвоить и при разделе его содержимого, поссорились и проигравший был утоплен. Но почему победивший следов не замел? Странно... Но, слава Богу, если бы он все за собой прибрал, я бы этого места не нашел... А теперь, по прибытии акваланга первым делом мы нырнем в этот восстающий...
И, когда я воочию представлял, как мы с друзьями выгребаем из восстающего волнующие кучи баксов, мой фонарь потух и вокруг мгновенно воцарилась кромешная тьма. Я тут же попытался привести свой "Кузбасс" в порядок посредством постукивания его частями о стену, но тщетно. Кончились эти попытки тем, что я разъярился и с размаху разбил аккумулятор об стенку штрека.
Осознав глупость расправы с фонарем, успокоился и, время от времени касаясь правой рукой стенки штрека, пошел к щели. Продвижение было весьма медленным – ведь каждую следующую минуту я мог провалиться в подземное озеро, правда не с высоты шестиэтажного дома, как час назад, а всего лишь с полутора метров. Так и случилось – споткнувшись обо что-то, лежавшее поперек штрека, я упал в воду! Очутившись в озере, перво-наперво стал соображать, за что же меня угораздило зацепился – ведь перед уходом к Юдолинскому крестику я отодвинул к стене шпалу, на которой сидел после первого купания... Ответ пришел сверху в виде зажегшегося в штреке фонаря. "Это Шура, гад, сидел, вытянув ноги поперек штрека! – сообразил я, выбираясь на берег. – И спал, собака!"
– Прости, браток! Закемарил, – сказал мне Шура виновато, когда я с его помощью поднялся в штрек. – Опять ты искупался! Но ничего, в сауне отогреешься. Пошли, что ли домой? Я, пока тебя не было, тропку наверх наладил – слепой пройдет. А где карниз обрывается – доску-пятерку, бросил. Иди за мной.
Меня разобрала нервная дрожь и, чтобы ее не выдать, я смолчал.
О результате моего подземного путешествия Шура не спросил, ни в этот день, ни в последующие.
* * *
На устье шахты нас встретила конфузливо улыбающаяся Инесса.
– Я тебя весь день искала, – сказала она, поцеловав меня в щеку. И обернувшись к Шуре продолжила:
– Представляешь, когда я начала стряпать котлеты, Костик из-за двери попросил сделать пельмени. Я открываю дверь, а его и след простыл! Подумала, что ушел куда и взялась за пельмени. Когда фарш перчить начала, он мне опять уже из-за спины говорит: "Не люблю с перцем, сыпь поменьше". И так весь день со мной в прятки играл, пока...
– Дык пельмени у нас сегодня? – перехватив мой удивленный взгляд, перебил Инессу Шура.
– Да. Вода уже кипит, пошлите.
"Да, глюки – это серьезно... – думал я по дороге, блуждая глазами по ладной фигурке Инессы. – Где-то я об этом читал... Что-то о том, что у глючащих психов мысли идут по слуховым нервам. Ну и бог с ней. Жить с ней это не мешает...
6. Борис Бочкаренко и Николай Баламутов. – Мы на «крючке». – Банкет под скалой. – Шашлык из барашка и мешок из джута.
Утром 25-го августа сразу после завтрака я уехал в Кавалерово встречать друзей. И выпить с ними чего-нибудь после двух недель алкогольного воздержания. Мчась по прекрасно сохранившемуся шоссе, я представлял себе, как куплю в магазине водочки для Коли и Бориса и марочного вина для себя и как мы сядем в моем кубрике, нажарим шашлычка из барашка хозяина и напьемся до поросячьего визга.
"Надо бы еще крабов покрупнее взять и палтуса копченого, – думал я, унесшись мыслями в соответствующий отдел кавалеровского гастронома. – Начнем, пожалуй с пива, потом попаримся в баньке им. Бориса Пуго. А после баньки сядем под тентом у дома и начнем потихоньку пить..."
На переговорный пункт я пришел за полтора часа до уcловленного времени. Там, естественно, никого не было. Убедившись в этом, пошел на почту, узнать, нет ли писем или телеграмм на мое имя. И не напрасно – Плотников прислал письмо, в котором сообщал, что сам приехать не сможет, так как уезжает в Штаты в командировку. Но Баламутов и Бочкаренко приедут, первый 4-го, а второй 3-го.
"Блин! Значит Бочкаренко уже здесь! – подумал я, растерянно оглянувшись вокруг. – Уже сутки здесь! Наверняка уже бороздит простыни какой-нибудь местной красавицы...
И, решив, что к условленному часу Борька все таки появится на переговорном пункте, я пошел прогуляться по центру Кавалерова. И у базарчика наткнулся на Валеру, давнего своего знакомого. В былые годы мы с ним, можно сказать, дружили – он часто приезжал на инвалидной коляске на нашу базу и мы разговаривали о жизни. Валера знал, что эти разговоры можно углубить и продолжить в философские стороны, но для этого надо иметь пропуск в мою палатку. Пропуском, конечно, служила бутылка водки, а так как последняя тогда, в эпоху последнего и решительного боя с российским алкоголизмом, была целым сокровищем, визиты Валеры в мою палатку, к счастью, были весьма редкими. К счастью, потому, что Валера с детства страдал серьезной формой церебрального паралича и, в меньшей степени, паркинсонизмом. Согласитесь, что подолгу разговаривать с трясущимся и заикающимся человеком о смысле жизни дело весьма тягостное... Тридцатилетний человек, весь скрюченный, сморщенный, на костылях... Тяжелое зрелище... Он рассказывал мне о себе. Учился в Новосибирске на обувщика, дали третий разряд, на пятый не вытянул – надо уметь работать на машине. Первое время вкалывал как зверь, сшил 500 пар сапог и подорвал здоровье. Вкалывал потому, что хотел жениться – приглядел симпатичную девушку без ног, на протезах... Но она ему отказала...
Валера сидел в новенькой импортной инвалидной коляске, на его пальце сверкал массивный золотой перстень, очень похожий на Юдолинский. Мы немного поговорили с ним и он рассказал, что недавно женился на здоровой женщине и сейчас вполне доволен жизнью.
– Ты, что, разбогател что ли? – спросил я, стараясь поймать его глаза. С самого начала нашей встречи я увидел в них что-то меня насторожившее. Мне сразу показалось, что наша встреча не случайна и Валера все обо мне и моих помыслах знает...
– Не жалу-у-у-у-юсь! – ответил Валера, с достоинством борясь со спазмами шейных мышц. – А ты что т-у-у-у-т делаешь?
– Хочу здесь обосноваться... Земную жизнь пройдя до половины.
– А-а-а-а... – не поверил Валера. Местные люди считают Приморье малоприспособленным для жизни.
– Ну я пошел! Рад был встретиться!
– А-а-а-а... где-е-е... жи-и-вешь?
– Там, где и жил – на бывшей базе ВИМСа, заходи как-нибудь, водочки попьем.
И, озираясь по сторонам в поисках Борьки, я направился в сторону гастронома.
Борис Бочкаренко (170 см, 52 кг) гордился своей внешней схожестью с Жан-Полем Бельмондо. Познакомился я с ним на втором курсе. Борька учился на третьем и слыл среди студентов интеллигентом и чистюлей. Чистюлей он был и в самом деле: однажды, оставшись у меня ночевать, Борька перед тем, как лечь спать, выстирал свои рубашку и носки, а на мой немой вопрос ответил с презрительной улыбкой:
– Не могу же я идти на работу в несвежем...
Отец у него был пехотным полковником, прошедшим войну до Рейхстага. Борька рассказывал, что папаша всю войну не расставался с противотанковым ружьем и в часы затишья часто ходил с ним вместо снайперского ружья на передовую – при удачном выстреле немца эффектно разрывало надвое. В семидесятые годы старший Бочкаренко работал каким-то военным консультантом в ЦК Компартии Таджикистана и в подарок на свою свадьбу от этой партии Борька получил хорошую трехкомнатную квартиру.
По специализации он был инженерным геологом-гидрогеологом и очень скоро стал начальником с обширным кабинетом, премиленькой секретаршей и белой "Волгой". Но был им всего года два-три, потом случился скандал с секретаршей и лишь благодаря отцу он вылетел из своей гидрогеологической конторы относительно сухим.
Борька умел подбирать приятелей. Одним из его друзей был капитан милиции Толик Зубков. С Зубковым на пассажирском кресле можно было ездить пьяным, к тому же он время от времени выручал его из неприятных ситуаций.
Другим его приятелем был Искандер Сафарзаде – тихий, сухощавый, чрезвычайно уверенный в себе таджикский аристократ и начинающий ученый-филолог. Борька любил ходить с ним по злачным местам и затевать там драки. Сафарзаде был обладателем черного пояса по карате и для него уложить человек десять подвыпивших бугаев было плевым делом. Но он не укладывал – по просьбе товарища он лишь приводил противников в состояние нокдауна, а добивал их Борька.
А третьим его приятелем был я. Борька любил приходить ко мне в любое время суток с дюжиной шампанского или пачкой сигарет. Мы болтали с ним до утра о Платонове, Шопенгауэре, о ценах на дизельное топливо и невзирая на мое изрядное превосходство в живом весе, он частенько меня перепивал.
Так получилось, что я его женил. Однажды, еще в студенчестве, я договорился со своей симпатичной подружкой Натали что Новый 1972 год мы встретим вместе с ней. А чтобы нам не было скучно, мы решили, что я приведу двух своих друзей, а она – двух подружек. Когда мы ввалились к ней в одиннадцатом часу ночи с огромными корзинами с шампанским, ликерами, водкой и ананасами, то первое, что мы увидели, это были салаги со второго курса нашего факультета (Наташка предпочитала выбирать жениха из большого количества претендентов). Возмущенно переглянувшись, мы тут же ушли. И мне пришлось звонить своей предыдущей подружке Галке Злобиной. К счастью, оказалось, что она встречает Новый год с двумя своими подругами. "И только ради них я согласна на твое присутствие" – сказала она мне перед тем, как положить трубку.
И мы пошли к ней. Это был самый скучный Новый год в моей жизни – Галка так и не допустила меня до себя. И мне пришлось сидеть и напиваться. Лешке Суворову повезло больше – ему досталась очень большая женщина Люся, но он не растерялся и очень скоро расположился на ее пространных коленях. А Борька сразу же после десерта исчез с Людмилой в Галкиной спальне. И через три месяца совершенно неожиданно пригласил меня на свадьбу...
Брак Бориса и Людмилы не был счастливым. И все потому, что упомянутый выше скандал с секретаршей, скандал, поставивший жирный крест на Борькиной инженерно-геологической карьере, не был случайностью – Борис был законченным бабником. Он легко заводил знакомства, почти никогда не влюблялся и более двух раз с одной женщиной не встречался. И очень скоро возбуждавшие его стимулы "красивая", "очень красивая", "оригинальная", "страстная", "жена или подруга того-то" перестали действовать и ему пришлось вырабатывать себе другие. В 1977-1981 таким стимулом была национальность. Переспав с представительницами основных национальностей оплота социализма, он перешел к отлову представительниц малых и, особенно, вымирающих народностей СССР. В конце 1981 года поставленная задача была в основных чертах выполнена и взоры Бориса все чаще и чаще стали устремляться на географическую карту мира. Но по понятным причинам он был вынужден отложить на неопределенное будущее реализацию своих заграничных фантазий и заменить их реальными. Новым стимулом стало место жительства. Постельные знакомства с представительницами Ленинграда, Вологды, Киева, Саратова, Архангельска, Астрахани, Тобола и Иркутска продолжалось вплоть до падения железного занавеса, чтобы в открытом обществе смениться (вы правильно угадали!) отложенными зарубежными фантазиями...
Борис не раз пробовал бороться со своей пагубной страстью. Он по-своему любил Людмилу, детей, ему нравилось приходить домой после работы или свиданий и даже делать что-нибудь по хозяйству. Но стоило ему узнать, что в соседний институт поступила на учебу шоколадная жительница далекого и таинственного Буркина-Фасо, он нежно целовал жену и уезжал в городскую библиотеку, чтобы выяснить, как по-буркинофасски будет: "Вы так милы, мадам! Дозвольте мне поцеловать вам что-нибудь!".
Людмила пыталась что-то сделать, пару раз даже изменяла ему в воспитательных целях, но ничего не помогало. И она привыкла и мстительно стала дожидаться того счастливого времени, когда половые часы мужа достигнут половины шестого и навсегда остановятся.
...Я любил Борьку. Он был необязательным человеком, многое в нем мне не нравилось, но он был добродушным, незлобивым парнем. Он был понятным и понимал. Когда я уезжал из Душанбе навсегда и мы обнялись с ним на перроне, Борька заплакал...
Я наткнулся на Бориса в гастрономе "Приморье". Он стоял у рыбной витрины и, глядя на копченых палтусов, сглатывал слюну.
– Килограмма три хватит? – спросил я, подойдя к нему.
Борис резко обернулся и, узнав меня, бросился обнимать. После того, как мы трижды поцеловались, он сказал:
– Жрать хочу, последний раз вчера вечером ел.
И пошарив глазами по торговому залу, бросился к молочной выкладке и схватил пачку вишневого йогурта.
– А что так?
– Да Людка меня не отпускала... – ответил Борис раскрыв пачку и в выпив содержимое в один присест. – Узнала на какую дату я билет купил и отгул взяла, чтобы я не сбежал. Я поклялся собственным здоровьем, что не поеду и смылся на день раньше. Заначки моей только на билет и хватило. Перед отъездом Плотников обещал подкинуть, но я его не нашел...
– Так ты, что, один сегодня спал!!?
– Да нет, типун тебе на язык, не один... С удэгейкой. Последней, между прочим удэгейкой в Приморье. Но, е-ный случай, все получилось как в анекдоте – как только я ее вздрючил и уже подумывал идти индейку с апельсинами доедать, приперлась ее свекровь... Что тут началось! Хорошо, что я шмотки свои в камере хранения оставил! А утром, когда я в гастрономе на углу лапшу продавщице колбасного отдела вешал, на эту свекровь опять нарвался... Так что позавтракать мне не удалось...
– Возьми вот это, – предложил я, протягивая ему пакет со сливками.
– Давай! Деньги-то есть?
– Навалом!
– А ты что, уже солодки нарубил?
– Нет, только потряс ее маленько.
– И сколько натряс?
– Тысяч восемь зеленых...
– Неплохо для начала! А много осталось?
– Фиг его знает. Затем я вас и вызвал сюда. А где твои шмотки?
– На почте оставил.
Пока я стоял в очереди к кассе, Борис о чем-то живо беседовал с симпатичной продавщицей копченых палтусов. Расплатившись, я подошел к ним. Девушка к этому времени уже призналась, что муж ее в настоящее время рыбачит где-то далеко на Курилах или Сахалине и вернется только через несколько месяцев. Я насилу оторвал Бориса от прилавка, но на выходе он вырвался, вернулся в зал и что-то начал страстно шептать рыбацкой жене на обворожительное ушко. Через минуту переговоров, рдеющая от счастья рыбацкая жена попросила подругу заменить ее минут на пятнадцать и скрылась с Колей в подсобке. Мне пришлось покупать бутылку пива и пятерку вареных раков и устраиваться с ними на ступеньках гастронома.
Коля вышел, когда я разрывал последнего рака. Более похожим на всамделишного Бельмондо я его никогда не видел.
– Встояка дала... И пахло от нее малиновым йогуртом... – мечтательно сказал он, отнимая у меня рака и остатки пива. – Хочешь, иди к ней, я подожду?
Я отказался и мы пошли на переговорный пункт. Рядом с ним стояла старенькая "Тойота" с кузовом из которого двое мужчин выгружали объемистые сумки.
– Вот и Баламут наш приехал! – воскликнул я, указывая Борису на машину.
* * *
Среднего роста, скуластый, часто незаметный в общем стремлении событий, Коля Баламутов любил выпить до, во время и после всего. Он пил утром, днем, вечером и ночью. Он пил до экзаменов и после них. Он пил, когда был здоров и пил, когда был болен. Но в ауте я его не видел.
В свободное от учебы и пьянок время Коля занимался прыжками в воду, подводным плаванием, пописывал стихи и любил Наташу, переселившуюся а Душанбе из Балакова. Отец-казах по националистическим мотивам запретил ему сочетаться с ней законным браком, хотя сам был женат на русской. И Николай Сейтович напился уксусу. Папаша такого рода выпивку оценил и дал согласие на брак. На свадьбе я был свидетелем. В начале лета мы уехали на вторую производственную практику, в самом начале которой Колина жена забеременела. Мне посчастливилось участвовать в этом процессе – именно я, возвращаясь из отгула, привез ему молодую жену на базу Гиссарской партии в Кальтуче, где мы торчали перед отъездом на Барзангинский горный узел. Как выяснилось позже, именно там, в знойной долине Кафирнигана, под нависшими хребтами, в недостроенном помещении базы Колей были совершены действия, приведшие к рождению единственного их ребенка.
Через три года совместной жизни Коля расстался с женой на почве непрекращающихся споров о непредсказуемых последствиях алкоголизма, но ненадолго. Жены часто возвращаются...
После того, как Коля переехал в Пенджикент, мы надолго перестали встречаться и вспоминали друг друга лишь тогда, когда Алихан Дзайнуков, главный геолог Управления геологии Таджикской ССР с горькой усмешкой упоминал наши фамилии вместе... Я был притчей во языцах за необдуманные поступки в полевом быту и проходке штолен, а Коля – за серьезные успехи в подсчете запасов золота и сурьмы в состоянии серьезного алкогольного опьянения. Но мы были незаменимы и нас терпели...
Крутой поворот в Колиной биографии был связан с крутым поворотом дороги Пенджикент – Айни. На этом повороте его Газ-66 свалился в Зеравшан, всегда славившийся крутыми высокими берегами. Во многих местах поломанного Баламутова выходила медсестра-разведенка. Прямо из больничной палаты он переехал к ней и двум ее сыновьям. Наташа в это время в очередной раз приходила в себя в Балаково. Не найдя там хоть какой-нибудь замены Коле, она приехала в надежде все вернуть, но он скрылся на дальнем разведочном участке.
Мы подошли к Коле, но целоваться не стали – от него густо пахло свежим перегаром и потому приветствия наши ограничились улыбками до ушей и похлопыванием по плечам.
– Короче, братан, я прибыл! – сказал мне Коля, когда приветствия закончились. – Только почему я прибыл? Этот вопрос меня интересует так же крайне, как Борьку бабы. Плотников что-то мне объяснял, но я под допингом был... В общем, когда он меня в самолет поместил...
– Потерпи, немного, Коля! – поморщился я. – Все это слишком серьезно для базарной площади. Ты акваланг привез?
– Привез! – осклабился Баламутов. – Что, пиастры в Японском море завелись?
– Пиастры не пиастры, но я очень бы хотел, чтобы люди видели, что мы на море собираемся... Расстегни сумку, чтобы акваланг был виден и грузись вон в ту машину. А мы с Бельмондо пойдем в магазин к банкету затариться. Будут какие спецзаказы? Имей в виду, что бабок у меня навалом.
– Это обнадеживает. Но что нужно бедному алкоголику? Вот в чем вопрос... Водки возьми две бутылки на сегодня и одну на утро. Это только мне, понимаешь?
– Понимаю. А пожрать?
– Это – барство, граф.
– Ну ладно. Дело твое. Пошли, Борис.
– Погоди, Черный! – остановил меня Коля. – Я не понял из нашего разговора одну существенную вещь. Из твоих слов, получается, что я этот ква-кваланг сюда пер, чтобы люди подумали...
– Успокойся! Через пару дней ты пожалеешь, что его притащил. На сорок метров пойдешь...
– Сорок? Это много... для трезвого! Ну валите в гастроном, а то меня на очередную дозу тянет.
– А может быть, и в самом деле треснем по рюмочке? – подмигнув, спросил меня Борис. – Я тут рядом неплохой ресторанчик видел...
– Пойдем, Черный, отметим прибытие... – взмолился Николай, заметив мое недовольство предложением Бельмондо. – А то пути не будет...
– Нет, братва! Никаких пьянок на работе! – резко возразил я – Вот выловим баксы, тогда делайте, что хотите!
И в это время к нам подошел высокий благообразный мужчина в темно-синем костюме-тройке и представившись, директором кавалеровского ресторана сказал:
– Для вас в нашем ресторане заказан обед по полной программе...
– Кем заказан? – воскликнул я.
– Одним человеком, пожелавшим остаться неизвестным.
– А по какому случаю? – продолжал спрашивать я.
– В знак благодарности вам, – кивнул директор в мою сторону, – за какой-то благородный поступок, когда-то совершенный вами.
– За благородный поступок??? – удивился я.
– Да хватит с ним разговаривать! – сказал Борис, обращаясь к Коле. – Кто это в наше время от дармовухи отказывается? Пошли перегрузим шмотки в Женькину машину и посидим чуток за угощением. А он пусть сторожит.
– Люблю эти провинциальные рестораны! – сказал Бочкаренко, усевшись за стол, густо уставленный бутылками и разнообразными закусками. – Они похожи друг на друга, как были похожи пивные будки на Васильевском острове... Но каждый пахнет по-своему... Вот этот например – подсолнечным маслом, в котором изжарили полтора центнера мойвы урожая 1989 года...
– Не всегда здесь так было... – задумчиво проговорил я. – В этой атмосфере был случай, который я люблю вспоминать...
– Какой случай? – спросил Коля, разливая в рюмки коньяк.
– Шофер наш где-то подкалымил, – продолжал я, накладывая к себе в тарелку осетрины и маслин, – и пригласил меня в этот ресторан обмыть удачу...
– За успех! – прервал меня Коля и с рюмкой потянулся к нам. И стремительно чокнувшись с каждым из нас, выпил, приблизив голову к рюмке, а не наоборот.
– Так вот, сидим мы вдвоем, вот как сейчас коньячок с котлетами по-киевски потребляем, музыку слушаем. А за три столика от нас девушка сидела... Очень премиленькая, фигурка – обалдеешь. И у Леньки, так звали шофера, слюнки потекли. Долго он не решался пригласить ее на танец: рядом с ней такие мордовороты сидели – я бы не решился! Но после четвертой рюмки пошел, и очень скоро вернулся ни с чем. Я стал над ним подтрунивать, а он взорвался и злой, как черт, говорит:
