Текст книги "Сердце Дьявола 2"
Автор книги: Руслан Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
5. Тестирование в постели. – «Трешка» в ажуре. – В зобу дыханье сперло.
– Солярис, твою мать! Опять глюки, – вздохнул я, разглядывая практически всамделишную Софию. Девушка смотрела на меня настороженно.
Баламут потряс головой. Придя в себя, выпялиться на приведение. Поняв, что София существует объективно, встал с кресла, шажок за шажком подошел к ней вплотную и пристально посмотрел в глаза. Затем, придвинувшись, понюхал ушко. Затем обошел кругом, опять встал лицом к лицу, пальчиком оттянул ворот кофточки и, увидев в ложбинке между грудями маленькую алую родинку, заулыбался идиотом, сел в кресло и сказал:
– Это она. Один в один. Но не узнает...
– Послушай, Коля, а там, в Москве, ты мертвой ее видел? Может быть, ее и не убили? – спросил я.
– Видел... Шнурком была удушена, – сказал Баламут, пряча мгновенно намокшие глаза. – Я целовал ее всю холодную. В губы, в лоб, глаза. До сих пор чувствую этот холод... Потом ее в черный пластиковый мешок упаковали и в морг увезли...
– Значит, ты считаешь, что она... она – это галлюцинация?
– Да, но очень качественная, даром не разговаривает, – ответил Коля, пристально посмотрев на бессмысленно улыбающееся подобие любимой жены.
– Так это хорошо, что не разговаривает... Молчаливая жена – мечта нормального мужчины...
– Ты думаешь, мне надо...
– Ну да! Я бы на твоем месте давно бы...
– А она не...
– Ля-ля-тополя... Послушай, Коля, ты случайно в одном месте плесенью не покрылся? Топай, давай, пока не слиняла...
Баламут взял Софию за руку и, смущенно улыбаясь, увел ее в спальню. А я, понаблюдав с минуту, как Бельмондо пишет в своей записной книжке, занялся "трешкой".
Спустя шесть часов все "железо" нового биокомпьютера было готово.
За ужином Бельмондо сказал, что первым номером в "трешку" полезу я (Первый номер, как же, меня прямо расперло от гордости!), вторым Баламут. Третьим членом биокомпьютера он назначил одного из синехалатников, четвертым – Горохова, пятой – Клеопатру, шестой – девушку, очень похожую на Софию (за три часа уединения в спальной Баламут ее приручил, но разговаривать она так и не научилась).
– А я останусь снаружи, – закончив назначения, проговорил Борис с улыбкой. – Ведь нужно кому-то вас охранять.
– Ага, – согласился я и задумался.
Подумать было над чем. Если Баламут отошел от тоски по потерянной жене, вернее, если эта материализованная галлюцинация в виде Софии вылечила его, стоит ли продолжать всю эту чехарду с улучшением человечества? А с другой стороны, как поведет себя Бельмондо если мы сообщим ему о нашем решении прекратить наши игры в правозащитников человечества? Борис, похоже, не думает выходить из игры... Нет, сейчас лучше не тыркаться: можно навредить только-только оправившемуся Николаю и к тому же подвигнуть Бельмондо на опасные для нас шаги. Глубоко тронутый горем человек – есть тронутый, он может и стрельнуть в упор – пистолет у него всегда за поясом... Но ведь пистолет можно и отнять...
– А где она? – металлическим голосом прервал Бельмондо мои мысли. И, черно усмехнувшись, демонстративно тронул рукоятку "макара".
Посмотрев на него, я понял, что принял правильное решение не оглашать манифеста о немедленном прекращении судебно-правовой компьютерной революции.
– Кто "она"? – переспросил я.
– Твоя, мм... девушка...
– Спит...
– Приведи ее.
Сердце мое упало. И тут же выскочило вон из груди – дверь, ведущая в столовую из коридора, открылась, и в ее проеме мы увидели раскрасневшуюся, полную негодования... Ольгу. За ней стояла заплаканная Клеопатра. Лицо ее было расцарапано.
– Развел тут бордель, засранец, – сказала моя бывшая женщина, аки кошечка устраиваясь у меня на коленях.
Ответить я не смог – "в зобу дыханье сперло". Ольга сверлила глазами то Горохова, то Клеопатру. Убедившись в полной и безоговорочной капитуляции последней, промолвила, величественно ткнув пальчиком в Мстислава Анатольевича, донельзя удивленного происходящим:
– С ним будешь жить. Иди к нему.
Очувствовавшись, я задался вопросом: в мою ли пользу изменилась ситуация? Клеопатра была женщина хоть куда, а с Ольгой никогда не знаешь, вознесет она тебя в следующую минуту к небесам или прикопает под осиной. Но права выбора, похоже, у меня не было, и я привлек к себе девушку...
Борис попытался взять ситуацию под контроль.
– Слушай, Черный! – сказал он, с неприязнью разглядывая девушку. – По-моему ты не понимаешь, что делаешь... Это не Ольга, это кто-то другой...
– Заткнись... шизик, – полуобернувшись к нему, выдавила Ольга, и я понял, что "караул устал" и руководство компьютерного заговора низвергнуто. И вплотную занялся губами своей некогда ненаглядной.
Но Бельмондо одиннадцатью движениями указательного пальца поставил контрреволюцию в весьма двусмысленное положение – вытащив мобильник из нагрудного кармана, он набрал номер и, когда абонент ответил, подошел ко мне и приставил телефон к уху. И руки мои безвольно разжались, выпустили горячее, искреннее тело Ольги: в трубке я услышал ее голос, вернее, голос ее столичного прототипа.
– Ты? – выдавил я, уменьшившись в объеме на несколько размеров.
– Что случилось? Почему звонишь? – возмутились московская Ольга.
Я попытался объясниться, но был немедленно прерван:
– Не звони мне никогда! У меня есть человек, любимый человек и я не хочу, чтобы у него возникали вопросы. Понял!!? Не хочу!!!
6. Шрамы отсутствуют, остальное на месте... – Они просто появились.
Я растерянно посмотрел на Ольгу (Ольгу?), по-прежнему сидевшую у меня на коленях и уразумел, что это создание знает, с кем я только что разговаривал по телефону.
– Не обобщай, ладно? – сказала она, вжимаясь ягодицами в одно мое место. – Она там и с кем-то, а я здесь... Чувствуешь разницу?
Двинув ягодицами еще, копия супруги приложила мою ладонь к своей горячей груди. Покоренный исходящим от нее теплом, я, тем не менее, оттянул ворот свитера девушки и... не увидел меж ее грудей двух небольших шрамов. Тех шрамов, которые были у подлинной Ольги. Одну из этих пулевых отметин оставил ей в Приморье Худосоков, другую – Аль-Фатех на Клязьме. Шрамы эти поначалу были основательнее, особенно от медальона, вбитого в грудину пулей Худосокова – пластическую операцию по их сокрытию Ольга делала в лучшей клинике Москвы. И вот этих шрамов не было...
– Кто же ты такая?.. – спросил я, посмотрев в глаза девушки.
– А какая тебе разница? – усмехнулся вернувшийся из спальни Баламут, Судя по его улыбке, он уже доподлинно установил, что в определенном смысле материализовавшаяся София ничем не хуже своего прототипа.
– А тебе не интересно, откуда и зачем они появляются, и сколько там их осталось?
– Ты боишься не справиться еще с одной Ольгой?
– С еще одним самим. С еще одним тобой. Сечешь масть?
– Секу, – Баламут попытался погасить улыбку, сиявшую на его лице с тех самых пор, как он увидел Софию.
– Ничего ты не сечешь... И я не секу. И они не секут... – вздохнул я и, обернувшись к Ольге, повторил проигнорированный ею вопрос.:
– Ты кто такая?
– Я? – удивилась девушка. – Я твоя девушка...
– А что ты обо мне знаешь?
– Ну, знаю кое-что... Например, знаю, что познакомились мы в Приморье, на Шилинской шахте... Дочка Леночка есть у нас с тобой, она в Москве, у мамы на даче...
– А откуда ты здесь появилась?
– Не знаю. Появилась и все... – развела руками Ольга, растерянно улыбаясь.
Я не смог не улыбнутся в ответ. Она, почувствовав, что мой коготок увяз, придвинулась ласковой кошечкой и прочла любимые мной строки Окуджавы:
И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
Она явилась из ночных огней,
Без всякого небесного знаменья,
Пальтишко было легкое на ней...
– Нет, ты все-таки попытайся вспомнить! – прервал я лирическое отступление, явно задуманное для отвлечения моего внимания.
Девушка подумала.
– Ничего не вспоминается, – наконец сказала она, мастерски используя улыбку, значившуюся в ее арсенале под названием "простодушная". – Помню только бирюзовое спокойное море, коралловый остров, кокосовые пальмы, горячий песок, старинный особняк с железными рыцарями и картинами. Тебя помню... Наверное, я к тебе из другого времени явилась. Из прошлого или будущего... Скорее всего, из прошлого, если рыцарей помню...
– Из прошлого... – повторил, я согласно кивая. – А почему бы и нет? Это явление Христа народу вполне в духе этих мест...
– Ты думаешь, это что-то наподобие реинкарнации наоборот? – спросил Баламут, затяжно посмотрев на Ольгу.
– Может быть. Мы с вами в прошлое ныряли, а это особа, похоже, из него вынырнула... И Софа тоже.
– А почему она похожа на Ольгу? Ну, исключая шрамы? – продолжал вопрошать Николай. – И Софа на Софию?
– Не знаю. Но, как и ты, хочу узнать.
И как можно ласковее шепнул в розовое ушко Ольги:
– А что у тебя на уме, родная?
– Обольстить хочу тебя, дорогой...
– А для чего?
– А это мой маленький секрет.
Следующую минуту мы все молчали, внимательно изучая узоры на устилавшем пол ковровом покрытии. Оторвали нас от этого занятия звуки неуверенных шагов, донесшиеся из коридора. Послушав, я заулыбался и сказал:
– Догадываетесь, кого мы сейчас увидим?
– Догадываюсь! – воскликнул Баламут и засмеялся. – Это идет... это идет погибель компьютерной революции!
И зашелся мелким смехом.
Моя догадка оказалась верной. Дверь столовой отворилась, и мы увидели... Веронику. Секунду постояв на пороге отрешенной сомнамбулой, она заулыбалась и пошла к Борису.
Глава третья
"Трешка" начинает действовать
1. Под Худосоковым. – Не дышит, но тепленькая, хоть сверху ложись...
Бельмондо излечился от своего бреда, призрак компьютерной революции, бродивший по его сознанию, исчез бесследно. "Революции нужны лишь проходимцам, психопатам и несчастным, – думал я, любуясь счастливыми глазами Бориса. – А человеку, которому, как говориться, есть чем, есть где и есть кого, они не нужны...
– Так что мы маем с птицы гусь? – перебил мои контрреволюционные мысли Баламут, отправив Софию на кухню спросить к обеду пива с креветками. И сам же ответил:
– Моя ничего про себя не помнит, хоть кол на голове теши. Ни маму свою, Диану Львовну, ни даже сына Сашку. И Вероника, судя по всему, тоже ничего не помнит. И простые до умиления. Может, бандиты их чем-нибудь опоили?
– Надо обшарить эту пещеру, – сказал Бельмондо, путая лицом волосы Вероники. – Давайте отметим удвоение нашего коллектива и пойдем искать место, откуда это удвоение появляется.
Мы, конечно же, согласились и направились в столовую. Бельмондо с Вероникой до нее не дошли: у них нашлось срочное дело в спальне.
Через некоторое время и мы с Ольгой очутились в своем гнездышке. Поначалу я был скован. Мысль о том, что рядом со мной лежит существо, несомненно, искусственного происхождения, не давала мне почувствовать себя мужчиной, которому небо преподнесло подарок в виде захватывающей дух женщины. Однако Ольга изящным ходом изменила витавшее в воздухе настроение: она, как бы случайно поранила заколкой мизинчик и, по-детски сморщив личико, показала мне выступившую капельку крови. Я слизнул ее, алую, живую, и вмиг пропитался любовью от кончиков пальцев до самой макушки.
* * *
...Посидев за столом около часа, мы разделились на пары, и пошли на поиски. Конечно же, они ничего не дали. Что, например, мог найти Николай, идя под руку с раскрасневшейся от шампанского Софией? Только свою комнату.
Когда мы вновь собрались в столовой, Баламут в разговоре упомянул Худосокова, и Вероника вспомнила, что видела себя у его гроба. Через десять минут мы стояли рядом с ним.
– Как огурчик... – увидев мумию, попытался шутить Баламут, несколько оглушенный неожиданной встречей с давним и злокозненным знакомым. – Моя мама не моя, если он, даже мертвый, чего-то не затевает... Посмотрите на его рожу – сейчас подмигнет или в глаза плюнет...
Вероника его не слушала. Подойдя к помосту, на котором стоял гроб, она приподняла край покрывала и нырнула под него. Мы с друзьями удивленно переглянулись и по одному последовали за девушкой. Под помостом был широкий, метр на метр люк; его крышка из толстого листового железа была открыта. Спустившись по винтовой лестнице, освещенной тусклой сороковатной лампочкой, мы оказались в просторной комнате, напоминавшей комнату для гостей в крематории... Вероники в ней не было – она, видимо, прошла в одну из трех приоткрытых дверей.
– Ловушка, мы лезем в ловушку, я чувствую, – озираясь, зашептал Баламут. – Ленчик нас под собой похоронит, точно похоронит!
– Кончай паниковать, – поморщился Бельмондо и, пройдя к ближайшей двери, распахнул ее.
Он застыл, как вкопанный. Я вошел следом и тоже застыл, чуть ли не с приподнятой ногой. А девушки, как ни в чем не бывало, продолжали оживленно переговариваться:
– Воздух несколько тяжеловат... – сказала Софа.
– Да, – согласилась Вероника. – Хотела же взять с собой освежитель... Забыла.
– На такую комнату и такой запах никакого освежителя не хватит, – улыбнулась Ольга.
Пройдя вперед, она подошла к длинному, во всю стену стеллажу, оббитому изнутри оцинкованным железом. Подошла, заглянула в одну из ячеек и сказала тепло:
– Моя норка, – и, обернувшись к Веронике, поинтересовалась:
– А ты где лежала?
– В самом конце. Пошли, покажу.
И они, взявшись за руки и болтая, пошли к дальнему концу стеллажа. А мы с Баламутом и Бельмондо недоуменно смотрели друг на друга. После того, как Ольга сказала: "Моя норка", мы вспомнили прошлогоднюю галлюцинацию, в которой мы все вместе пролезли вслед за Вероникой под гроб Худосокова, затем вошли в эту комнату, и Ольга сказала: "Моя норка..."
– Один в один... – пробормотал Николай. – Значит, мы тогда видели будущее...
– Пошли, посмотрим, что в ячейках, – сказал я ему, направившись к стеллажу. И едва не упал – нога моя провалилась в нечто, напоминавшее узкий колодец. Вровень с полом это нечто было заполнено клубящимся сиреневым туманом.
– Ой, осторожно! – воскликнула Ольга, увидев, что я балансирую на краю колодца. В глазах ее стоял страх.
Приняв устойчивое положение, я посмотрел на туман. Как он завораживал, как тянул в себя, хотя и был почти прозрачным! Столб воздуха между отверстием колодца и таким же отверстием в потолке также отливал слабым сиреневатым цветом, но таким слабым, что не увидь я сиреневого тумана в колодце, то ничего бы и не заметил.
Полюбовавшись волшебным зрелищем, я заглянул в ячейку, соседнюю с "норкой" Ольги. В ней лежала... Ольга, одетая в легкое голубое атласное платьице и тонкий свитер. Она была безжизненно неподвижной, но в остальном ничем не отличалась от девушки, которая стояла рядом со мной в точно такой же одежде. Казалось, пощекочи ее младенчески розовую пятку, и она улыбнется во сне, протянет руки и, поднимаясь, звучно шмякнется лбом о верх ячейки.
В смежных ячейках тоже лежали "ольги". Общим числом четыре. В тех же самых платьицах. Потом шли "черновы". Пять штук, крепкие, моложе меня на вид (или свежее?). В шортах цвета хаки и черных майках. За "черновыми" лежали четыре "баламута" в синих с белым тренировочных костюмах. Тоже совсем неплохие, хоть лица их и несли отчетливые признаки похмельного синдрома. За "баламутами" располагались четыре "софии" в алых атласных платьях. В дальнем конце стеллажа лежали вперемешку "бельмондо" и "вероники" общим счетом восемь.
Придя в себя от потрясения, Баламут ушел в кают-компанию за водкой. Мы с Бельмондо задумались над картинками, посылаемыми нашими сетчатками в наши ополоумевшие мозги. Отчаявшись что-либо сообразить, Бельмондо хмуро проговорил:
– Знаешь, Черный, давай отвлечемся и не будем думать, что все происходящее с нами – это коллективный глюк. Короче, попытаемся остаться в этом отдельно взятом глюке, как в отдельно взятой жизни. Мне кажется, что всех нас клонировали, согласен?
– Это неправильный вывод... – покачал я головой.
– Почему неправильный? – обиделся Бельмондо.
– Потому, что если бы это были наши клоны, то им было бы максимум по году от роду. Это не клоны... Это гораздо хуже, это – наши точные копии... Недавно сделанные копии с нашей памятью и нашими привычками. И в Москве мы с тобой чувствовали, что они существуют...
– А почему гораздо хуже? – удивилась Ольга. Она стояла сзади, положив подбородок мне на плечо.
– А потому что клонов в наше время сделает любой продвинутый ученый-биолог. А вот таких неотличимых копий, как вы – только господь Бог. Или развитая внеземная цивилизация... – ответил я, повернувшись и пристально посмотрев девушке в глаза.
Ольга не выдержала взгляда и скорчила такую уморительно-виноватую рожицу, что я не смог не обнять и не поцеловать ее.
Вдоволь нацеловавшись, я подошел к Борису, стоявшему у ячеек с "бельмондо", и сказал:
– Теперь ты понимаешь, откуда брались "худосоковы", охотившиеся за нами?
– Ты думаешь, они из этой же оперы?
– Из этой же, – кивнул я, наблюдая за Ольгой. Время от времени она бросала на меня такие взгляды, что мне трудно было не чувствовать себя счастливейшим из мужчин.
– Чудеса... – рассматривая одного из своих двойников, сокрушенно покачал головой Борис.
– А это ты видел? – показал я ему бирку из простой фанеры, лежавшую в норке, которую ожившая Вероника признала за свою. На ней была надпись "21 июля", сделанная синей шариковой ручкой.
Бельмондо недоуменно пожал плечами.
– Сегодня 21-е июля! – воскликнул я и, посмотрев на часы – они показывали второй час ночи – поправился:
– Вчера было 21-е...
– Ну и что?
– Вероника появилась 21-го! Посмотри под другой "вероникой", под ней тоже должна быть бирка.
Бельмондо сунул руку под ягодицу одной из копий Вероники, и, сказав удовлетворенно: "Тепленькая, хоть сверху ложись!", вытащил фанерку. На ней синим шариком было написано "18 августа".
В это время в комнате появился Баламут с узлом из скатерти за спиной. Когда он развернул узел, мы увидели то, что оставили на скатерти в столовой: тарелки, вилки, фужеры, бутылки (початые и не початые), перемешанные с кружочками колбас, ломтиками сыра, кусками растерзанных румяных уток с яблоками, а также шпротами в чешуе из хлебных крошек. Все это было приправлено пролившимся спиртным и кетчупом.
Мы не стали корить Николая – по его глазам было видно, что он, добравшись до пиршественного стола, даже не выпил, а это было свидетельством крайнего душевного волнения. Не корили его и по другой причине – никто не хотел тратить на это время. Немедленно усевшись на полу, мы совершили то, что всегда приводило нас в хорошее расположение духа. То есть выпив, закусили, а закусив, закурили.
– Интересные шляпки носила буржуазия... – сказал Бельмондо, сделав несколько глубокомысленных затяжек. – Бойль на Мариотте сидит и Бойлем погоняет.
– А не проснутся они от дыма? – опасливо спросил Баламут, заглядывая себе подмышку, чтобы еще раз восхититься ажурными пальчиками правой ноги дубликата Софии (он сидел, прислонившись к ее ячейке).
– Они проснуться каждый в свое время и в назначенный час сделают то, что им внушили, – сказал Бельмондо, наблюдая за девушками, болтавшими в глубине комнаты. – И поэтому я предлагаю всех этих кукол привести в негодность. И сделать это прямо сейчас.
– А что ты будешь делать, если твоя Вероника завтра растворится в воздухе? Опять компьтерно-правовую революцию затеешь? А тут всегда дубликат под боком... – сказал я и пожалел об этом: не стоило вкладывать персты в подживающие раны Бориса.
– Запас, конечно, карман не тянет, – попытался усмехнуться Бельмондо. – Но кто их знает... Сейчас они пушинке не дают на нас упасть, в рот смотрят, а в час "Икс" на раз, два, три горла нам перережут. Если на что-нибудь другое фантазии не хватит.
– Пессимист ты! – приняв серьезный вид, начал я ерничать: – На вещи надо смотреть оптимистичнее... Представь, все девушки просыпаются и...
– Что "и"? – пристально посмотрел мне в глаза Бельмондо.
– Гарем. У каждого у нас будет идентичный гарем, – рассмеялся я.
– У тебя крыша на сексуальной почве поехала, – махнул рукой Бельмондо. – Хотя, если подумать, ничто так не объединяет людей как женщина...
– Козлы вы, – пробурчал Баламут, разливая по стаканам остатки водки. – Наши дубли ведь тоже могут проснуться. И захихикал:
– Представляю, как Черный Черному будет морду бить. Я буду не я, если не натравлю их друг на друга.
Посмеявшись, он выковырял шпротину из закусочного террикона, возвышавшегося посереди достархана, положил ее на кругляш копченой колбасы и, дружески глядя, предложил мне все это в качестве закуски. Затем чокнулся с нами и принялся пить водку мелкими глотками. А мы с Бельмондо не пили – мы видели, что происходит за спиной Баламута.
