Текст книги "Вместо смерти (СИ)"
Автор книги: Руслан Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
А они – винтовка и патроны – его лечили. То есть заставляли забывать о болезни.
Люди, которых он убивал, были молоды и симпатичны, любили женщин и вкусно поест и сладко поспать. И эти симпатичные люди убивали своих пленников, выкалывали им глаза и делали 'галстук', то есть взрезали горла и в отверстие вытягивали наружу язык. Они искренне верили в Бога и регулярно ему молились, хорошенько помывшись и забыв о своих подвигах-преступлениях. Петров не мог верить в их людское существование, в их божественное призвание, он не мог верить, что где-то в космосе есть Бог, который благоволит и потакает их зверствам, помогает и спасает ради чего-то. Однажды, когда на его глазах были расстреляны два десятка мирных жителей, Петров подумал, что убийство людей-зверей такое же естество, как их рождение. Подумав это, он убил всех боевиков, причем в каждого выстрелил дважды.
Василий Павлович искренне верил, что для него припасено жизнью нечто большее, чем смерть и потустороннее существование. Возможно, эта вера была взращена в нем нежданной Катей, ее любовью. И потому он внимательно смотрел по сторонам, боясь упустить это большее, чем все на свете. Больше или нечто сокрытое. Ему вспомнился кот Шредингера, в зависимости от случая существующий и не существующий в своем ящике. Как Катя. Существующая и не существующая в этом мире. Или превратившаяся из человеческой корпускулы в волновую. Или взлетевшая от него в небо. Живой взлетевшая. Если так, то они еще встретятся и обнимут друг друга...
...Однажды он весь день лежал, закопавшись в песок. Перед обедом (каша гречневая с говядиной, паштет печеночный, кофе со сливками) убил русскую девушку, голубоглазую и русоволосую. Она была в хиджабе (одна прядь выбилась из-под него). Он долго рассматривал ее в прицел, когда она стала стрелять в курдских женщин, он вогнал пулю в ее сердце, следующую положил в лоб, прямо туда, где индианки рисуют точку. Он убивал ее без чувств. Он думал тогда, что надо убить всех людей, оставив в качестве свидетелей преступлений человечества лишь Адама и Еву, оставить, чтоб Бог видели, что люди склонны убивать людей, не испытывая особых чувств, но одно лишь предубеждение, лишь голод или зной.
Её звали Вера Ивановна Грищенко. Она с отличием училась в нижегородском техникуме и была обычной девушкой. Ее завербовали на сайте, в котором говорилось, что все невесты Аллаха красивы, и каждая получит в долю мужа. Она получила мужа, прибыв на север Ирака, и пулю в лоб от Петрова. Ее сослуживцы Камаль, Ибрагим, Касим, Малик, Мансур прежде никогда не ели досыта, и даже не знали, что такое полный желудок. ИГИЛ накормил их, показал, что автомат – лучшее орудие для добывания пищи и прочих удовольствий. Василий Павлович убил их всех, особенно не сожалея, потому что они не были людьми, ведь человек – это то, что добывает свободу и пищу, не силой, но умом. Он хорошо знал, что шариат схож с моральным кодексом строителя коммунизма, он обеспечивает старшему уважение младшего, он обеспечивает всякую женщину мужчиной и семьей, он убеждает богатого давать милостыню бедным и определяет ее размер. И потому шариат как-то гуманнее многих мировых кодексов. Зная это, Петров никогда не имел предубеждений против Ислама, хотя знал, что, если правоверный отец прикажет своему правоверному сыну убить человека, пусть женщину или ребенка, то правоверный сын сделает это, не задумываясь. Также он знал, что личность простого человека не имеет на Востоке цены, он знал, например, что тысячи женщин сжигают себя, предпочтя смерть издевательству супругов. А если на востоке личность простого человека не имеет цены, то... то он, Петров, ведь сейчас на Востоке?
Он никак не мог забыть Катю, чтобы умереть, ни о чем не жалея. Он помнил, что она говорила ему, что он ей муж и должен всегда об этом помнить. Он не мог ее забыть, хотя ее не было нигде, даже в памяти осязания, в памяти слуха и зрения. Она теперь стала святым свечением в голубом небе, во всем, на что он направлял зрение или память. Это святое свечение, это живое облачко стало частью его тела, его серединкой. Ему всегда теперь было плохо, было не по себе, он не мог с удовольствием или просто без неприятных ощущений есть, спать, пить пиво или виски. Он был совершенно одинок. Он чувствовал, что напиши он в Интернете, что откопал в пустыне на миллион золота или хотя бы жменю, ему ответят десятки людей. А если напишет, что ему плохо, очень плохо и не хочется жить, не хочется даже выздоравливать, никто не откликнется. Не откликнется, потому что все люди занимаются лишь одним делом – они медленно-медленно умирают, теряя сочувствие и человечность, тайно, подспудно, открыто желая, чтобы в телевизорах умирало больше людей, желая, чтобы больше автобусов срывалось в пропасти, чтобы кровопролитнее были террористические акты. Петров не знал, где в его темной комнате, освещенной голубым телевизионным огнем, или еще где-то, прячется этот выключатель, нажав который, можно уйти из жизни в отсутствие, в густую пустоту, которую называют смертью. Он не хотел больше жить, но смерть, и выключатель жизни, как и пуля в рот, казались ему чужеродными, не тем, ради чего он родился. Потом он вдруг понял, что выключатель жизней – это он сам. Просто выключатель, и больше никто. Те, которых он убивал, хотели одного – чтобы все жизни были одинаковы, и чтобы на всех Аллах отпускал одинаковое количество женщин, денег и хлеба. Иншалла! Если Аллах хотел бы, чтобы у всех было одинаковое количество женщин, денег, лепешек, комнат и баранов, то у всех было бы одинаковое количество лепешек, комнат и баранов. Но Аллах этого не хочет, он хочет, чтобы люди сталкивались между собой, сталкивались, чтобы появлялась искра, и зажигался жизненный огонь. Ему не жаль простых людей, разве можно жалеть людей, наносящих на себя отличающие татуировки, обливающих других людей бензином, чтобы сжечь их в муках? Разве можно жалеть женщин, стреляющих в людей, разве можно бить жену, как собаку, при всем притом, что всё, чем может она ответить, так это облить себя бензином и чиркнуть потом зажигалкой.
В свободные часы Петров теперь либо ходил по углам, либо плакал, – ни кванта счастья не осталось в его организме, и потому слезы лились потоком. Лились, как только он вспоминал, что остался совсем один. Ему было стыдно, ведь могли услышать соседи, услышать и позвать врача или даже полицейского, но ничего с собой поделать не мог, потому что слезы накатывали неожиданно, и ничем их было не сдержать. Петров знал тысячи людей, которые прекрасно жили, потеряв близких родственников, но быстро привыкали быть единственными на свете, привыкали никого не обнимать и ласкать, кроме собак и кошек. А он, как только вспоминал, как они жили с Катей, как он ночами целовал ее плечи, руки, ноги, как прижимался к ней, как потом сплетались они в одно целое, не мог никак сдержаться от слез и рыданий.
Петрову надо было что-то придумать, чтобы прожить оставшиеся месяцы жизни без дум, боли и слез, но ничего не получалось. Однажды он пролежал в песке двое суток без еды и воды, и на исходе этого срока в нем остался лишь какой-то теплый комочек под сердцем. Почти мертвый, он вращался вокруг этого комочка, как обессилевший электрон понурой клячей вращается вокруг атома на самой нижней орбите, он вращался и вращался пока не понял, что этот комочек есть часть Кати, та ее часть, которая осталась ею не прожитой.
– Она отдала ее мне, и потому я живу, – понял он и вылез из горячего песка, и пошел в город, не скрываясь, пошел, чтобы умыться и выпить потом чашечку кофе и что-нибудь съесть, например, рубцы тушеные по-сирийски – Катя их любила.
13.
Он пришел в свой номер, принял душ, выкурил сигарету, надел единственный свой костюм, спустился в ресторан. Где-то стреляли, потому людей на улице и в ресторане было немного. Он уселся, чтобы обзор был шире, и можно было видеть и начало улицы и конец, заказал официанту рубцы и к ним самое вкусное блюдо из меню, и принялся пить пиво – его приносили быстро. Когда принесли еду, и он принялся есть, на веранду взошла спортивного вида женщина. Это была Катя, даже платье было ее и украшения! Петров поперхнулся; закашлявшись, потянулся за пивной кружкой и неловко ее опрокинул.
– Похоже, я к вам, – подошла женщина к его столу. – Ведь вы Василий Павлович?
Василий Павлович закивал, расширившиеся его глаза не могли оторваться от лица женщины, явившейся к нему с того света.
– Я сестра Кати. Мы с ней... мы с ней монозиготные близнецы. Она просила меня к вам приехать.
'Господи! Сколько всего может приносить жизнь!' – подумал Василий Павлович, и тут же сник: нельзя войти в одну реку дважды, нельзя.
– Вы расслабьтесь, – сказала женщина. – Я понимаю ваше состояние, и ваша реакция на мое появление мне импонирует.
Василий Павлович, пытался что-то сказать, но не смог. Слава богу, подошел официант, поднял кружку, вытер стол, и с мужским интересом посмотрев на женщину, удалился.
– Закажите мне пива, – сказала женщина. – И креветок вот таких, – показала пальчиками длину. – И перестаньте меня бояться. Я – не Катя. Я совсем другая женщина. Совсем.
Василий Павлович заказал пива и больших креветок. Они стали рассматривать друг друга. Да, это была не Катя, хотя малюсенькое родимое пятно у нее было там же, где у Кати – на левой щеке, над краем губы.
– Меня зовут Вера, – сказала, углядев, что он рассматривает ее родимое пятно.
– Вера... – повторил заворожено.
– А как мне вас называть?
– Да как хотите...
– А как вас Катя называла?
Василий Павлович задумался и ответил:
– По имени она не называла...
– А как?
– Милый, любимый... И я так же. И потому я никогда не назову вас Катей.
– Прекрасно, – засмеялась женщина. – Буду звать вас Васей. Мне нравится это имя.
– Вы знаете, – помолчав, сказал Василий Павлович, – я так любил вашу сестру, что...
– Что не сможете больше никого полюбить? – посмотрела с иронией.
– Вы так похожи...
– Мы так с сестрой похожи, что вы сможете что-то ментальное придумать насчет перевоплощения Кати в меня?
Василий Павлович смутился.
– Не надо так со мной, – сказал он. – Я понимаю, вы ревнуете. Но вы ведь прекрасно представляете, что для меня есть ваше появление. Теперь я смогу жить.
– Потому я и приехала. Давайте, выпьем пива и съедим этих креветок, пока они не остыли?
Они стали пить и есть. Она кокетничала, он был галантен. Когда пришла пора принять таблетку, Василий Павлович отпросился 'поправить галстук'. Закончив с приемом лекарства, решил помочиться, вошел в кабинку, увидел на полочке два одинаковых рулона туалетной бумаги, и тут же его мозг поразила молния.
– Они с Катей монозиготные близнецы! Значит и Вера больна той же самой болезнью и скоро умрет!
Василий Петрович бессильно опустился на стульчак, зарыдал. Когда слезы кончились, он смирился. Воля его была подавлена, лицо кривила улыбка: – Как здорово они все придумали! Мне уже плевать на собственную жизнь, на собственную болезнь, я думаю лишь о чужих жизнях и болезнях. Я думаю о Кате и Вере, я думаю, зачем я убил Камаля, Ибрагима, Касима, Малика, Мансура. Которых обманула какая-то сволочь, дала им денег, машины, дома, задарма без всякого калыма привела белокожую невесту-француженку или англичанку. Они вмиг чудесным образом получили то, что в прежней жизни им и не светило. И это чудо укрепило их веру, веру в то, что, погибнув в джихаде, они получат на небесах несоизмеримо больше.
Нет, надо думать меньше, а то сойду с ума, да и Вере мое состояние вряд ли придется по душе...
14.
Выйдя из туалета, Петров не сразу пошел в зал, встал за портьерой. Вера сидела, искала что-то в сумочке. Найдя нужное – прозрачную пластиковую баночку – вынула из нее красную продолговатую таблетку, оглянувшись, проглотила, запила минеральной водой. Василий Павлович, смирившись с увиденным, пошел к ней, сел напротив, стал смотреть в глаза.
– Вы догадались... – сказала женщина, мягко улыбаясь.
– Да, – покивал он. – Вы ведь монозиготные близнецы?
– Забудьте об этом. Я не умру, – коснулась ладошкой его руки.
– Вы хотите сказать, что не умрете на моем веку?
– Какой вы глупый! Говорите лучше о пустом. Веселитесь! А потом поедем ко мне пить кофе со сливками.
Минут через десять где-то недалеко взорвалась мина. По улице побежали люди. Одни к месту взрыва, другие прочь. Василий Павлович и Вера бежали друг к другу со скоростью ветра. К концу ужина они уже были единым существом, они чувствовали себя любящими супругами и верными друзьями.
Вера оказалась той еще штучкой. Она ни в какую не хотела быть Катей, быть памятью о ней, и Василию Павловичу пришлось здорово потрудиться, чтобы заслужить первый любовный поцелуй. После этого памятного события он напрочь забыл о своих пустынных обязанностях, и его наниматели забыли о нем, забыли, потому что были рады, что на свете появилось еще одно нежданное счастье пусть такое же короткое, как коротка жизнь пустынного цветка...
15.
Время текло незаметно, часы были неотличимы от недель. Каждую свободную минуту они проводили друг с другом, ходили, взявшись за руки, ночами тела их ни на минуту не отлеплялись друг от друга. Они были счастливы и научились забывать, что было на 'работе'. Однажды ночью, уже под утро, они проснулись одновременно. Он был весь каменный, она беззвучно плакала.
– Что случилось? – спросил он, силясь что-то страшное в себе изжить.
– Мне приснилось, что тебя схватили, долго держали в бетонном подземелье, издевались... Потом надели оранжевый балахон и вместе с тринадцатью так же одетыми мужчинами, повели на берег, чтобы устроить массовую казнь и снять ее на камеры. У каждого из пленников за спиной стоял человек в черном с длинным остро наточенным ножом. Когда они начали резать горла, и полилась кровь, я не выдержала, выскочила из укрытия, стала стрелять. Когда тебе перерезали горло, в меня вошло десяток пуль я, умерла и тут же проснулась...
Помолчав, Василий Павлович сказал ломким голосом:
– Дело в том, что мне снилось то же самое. Может быть, нам не стоило смотреть вчерашний репортаж?
– О массовой казни?..
– Да, – Вера старалась со всех сил не сорваться в истерику.
– Может быть, и не стоило.
– Ты все же постарайся вспомнить, в чем я была. Другие детали постарайся вспомнить. Есть что-то странное во всем этом...
– Ты была в куртке песочного цвета, передний карман был наполовину оторван. На правой щеке – царапина, на ней запеклась кровь, – сказал Василий Павлович и провел пальцем по Вериной щеке, на которой не было никаких повреждений.
– Точно. Зарываясь в песок, чем-то поцарапала... А ты был сильно избит, левый глаз совсем затек – сплошной синяк. Горло тебе перерезал паренек, похожий на киргиза... Так?
– Его звали Ахмед, ему дали нож, чтобы он стал настоящим джихадистом, чтобы знал, куда он попал с маминого двора...
– Так что же получается?.. Мы с тобой видели один и тот же сон?
– Вряд ли это возможно, но другого объяснения у нас нет, – посмотрел женщине в глаза Василий Павлович.
– Дело не в объяснении. Сегодня вечером я не засну и замучу тебя своими страхами.
– Может, все обойдется? Постараемся не касаться друг друга.
– Думаешь, сон мог передаться тактильно? – задумался Василий Павлович.
– Да. Мы уже давно с тобой слились душевно, и половинки наших душ, живут вместе, как половинки мозга.
Он стали целоваться, потом он овладел ею, и они чувствовали себя единым вечным существом.
16.
На следующий день по дороге на работу Василию Павловичу встретился Андерсен. Выглядел он усталым. Поздоровавшись, Василий Павлович посочувствовал:
– Неважно выглядите...
– Много работы. Многие косят от мирной жизни, от жен, детей, работы, просто от обыденности. Приходится быть внимательным. Вы знаете, – рассмеялся он, – у нас даже отдел новый организовался. Мирит супругов, подбирает пару разведенным, подыскивает интересную работу не нашедшим себя гражданам и гражданкам. Черт те что творится, люди не хотят просто жить, просто любоваться цветами, жрать шашлыки, трахать дамочек, ловить плотву, сгорать до красноты на синем море. Все хотят повоевать, все хотят пулю в живот! Здоровые, понимаете, хотят, здоровые. А у вас как дела? – перерубил он решительно тему.
Василий Павлович рассказал ему все, в том числе, и о сне, который видел вместе с Верой.
– Хорошая у вас женщина, поблагодарили бы. Вижу, у вас далеко зашло?
– Дальше некуда, – признался Василий Павлович. – В день я проживаю год. И она.
– А что касается ваших снов, вот что я вам об этом скажу... – начал Андерсен и тут же замолк.
– Что?! – спросил Василий Павлович, почувствовав, что Андерсен раздумывает, какую долю правды ему стоит раскрыть.
– Да нет, пожалуй, я вам ничего не скажу. Это будет то же самое, что разламывать киндер-сюрприз для ребенка. Ну, или вручать похоронку.
– Абракадабра какая-то. Я совсем вас не понимаю, – признался Василий Павлович.
– Это абракадабра входит в комплект услуг, за которые вы заплатили 340 000 рублей, – засмеялся Андерсен.
– Я знаю, вы все знаете, – заволновался Петров. – И не говорите, потому что...
– Хорошо, – прервал его полковник. – Я скажу, но скажу иносказательно: ваша машина буксует. Буксует по дороги из пункта А в пункт Б. С воображением у вас все в порядке? Так воображайте!
– Мне пора,– посмотрел Петров на часы решив не продолжать непонятных разговоров. – Меня ждет машина на передовую.
– Что ж, до встречи. Кстати, уверен, что, умирая, вы помянете меня добрым словом, и может быть, даже прикажете поставить в райской церкви свечку за упокой моей души.
– Дай-то Бог. Прощайте.
17.
Когда Андерсен ушел, Василию Павловичу стало не по себе, плохо стало. Он даже обернулся по сторонам, боясь, что его в таком состоянии увидит Вера. Приняв дополнительную таблетку, он пришел в себя и поехал на передовую, соображая, везет ему или нет. С одной стороны у него есть Вера, его счастье, с другой ему осталось жить хрен да маленько. Тут ему пришло еще в голову, что зовут его любимую Верой, то есть она олицетворяет веру, хитростями которой живут или существуют почти все люди. Но слово 'вера' пишется с малой буквы, а имя 'Вера' с большой. И, значит, у него есть шанс на чудо.
Домой он вернулся ночью. Приковылял с прострелянной лодыжкой и сотрясением мозга – не сумел увернуться от падения стены и в результате получил 'по кумполу'. Слава богу, Вера вернулась живой и здоровой, и это сделало его безбрежно счастливым. Боли его моментально прошли, и не от таблеток, точно, а от веры-Веры. Они поели, потом была клубника со сливками и прочие пошлости с размазыванием сметаны и помещением ягод в сладкие места.
Наигравшись друг с другом, они говорили. Василий Павлович, чувствуя себя как в раю, заговорил о нем:
– Знаешь, сегодня на позиции мне пришло в голову, что сейчас нет во Вселенной ни Рая, ни Ада, ведь по всем канонам они появятся лишь после Страшного Суда, после всеобщего воскрешения...
– А куда тогда попадают умершие? – заинтересовалась Вера. – То есть их души?
– Не знаю, – Василий Павлович не был религиозен, как, впрочем, и она, и с соответствующими книгами был знаком плохо. – Знаю лишь, что после смерти они остаются на земле сорок дней и мотаются туда-сюда, типа документы собирают для загранпаспорта. А на сороковой день, как я слышал, 'души утверждается в сужденном месте и состоянии благости или страдания''...
– Утверждается в сужденном месте. Что за место такое? Ведь Страшный суд может состояться и через пятьсот лет, и через тысячу и миллион. Где же мы с тобой дождемся его?
– Может, в параллельном каком-нибудь мире?
– Вполне возможно. И думаю, там, в этом отстойнике, не так уж плохо, – Вера представила себе третьеразрядный гостиничный номер с шаткой кроватью и туалетом с неисправным бачком. Василий Павлович его чинил, она готовила яичницу на маргарине и думала, что пора помыть окна.
– Почему ты так думаешь?.. – Василий Павлович представил себя и Веру сидящими целую вечность на скамеечке в захолустном неухоженном парке. В ногах у них стояли чемоданы, а сами они ели залежалые хот-доги с соевыми сосисками.
– Презумпция невиновности. Я же юрист, – сказала Вера гордо. – До суда лицо считается невиновным, пока его вина в совершенном преступлении не будет доказана в порядке, предусмотренном законом и установлена вступившим в законную силу приговором суда.
– Хорошо, если в этом отстойнике твоя презумпция действует.
– А сколько там народу... – театрально вздохнула Вера. – Там же все люди сидят, суда дожидаются, все, начиная с Адама и Евы.
– Места там наверняка достаточно. И наверняка можно подсуетится и найти приличную гостиницу на приличной планете. Кстати, моя прабабушка была еврейкой, так что не беспокойся, найду что-нибудь.
– А я, милый, не надоем тебе за миллион лет? – посмотрела внимательно.
– Глупости. Если, конечно, в наш номер не постучится Клеопатра, – зажмурился от удовольствия Петров
– А если Брэд Питт? Или даже Лановой?
– Не люблю Брэда Питта. Спущу его с лестницы. А с Лановым общайся, он человек правильный.
– Я знаю, ты меня ни на кого не променяешь, – сказала Вера. – Потому что любишь. И я тебя люблю...
– За это стоит повторить, – засмеялся Василий Павлович, занимая положение сверху.
Через полчаса они заснули, как провалились в мир иной.
18.
В мире ином ничего не изменилось. Таджик, бывший глава ОМОНа, пытал его раскаленным железом, она, многократно изнасилованная, смотрела, как Вася умирает от жара раскаленного штыка. Тут налетели вертолеты, появились наши и Андерсен. Веру увезли сразу, Василия Павловича долго приводили в чувство с помощью уколов и прибора искусственного дыхания.
Когда они оба проснулись в своей постели, глаза их были дики, ей не хотелось жить.
– Вера, Вера, это всего лишь был сон, – вскричал Василий Павлович. – Посмотри на меня, я цел!
Вера отодвигалась, уходила от его рук, она чувствовала каждого из этих двенадцати, каждого, кто запустил в нее свой изголодавшийся член, каждого, кто излил в нее сперму...
Потом пришел Андерсен и сказал, что эти совместные видения есть побочный результат приема красных таблеток, и надо терпеть, потому что без них они умрут спустя несколько дней.
– Так что надо привыкать, и начинать рассматривать данный побочный эффект как необходимый, – сказал он. – Я же говорил, что ваш организм типа буксует пробираясь от мертвого к живому ('Или наоборот, – подумал Петров'). А если вам это не нравится, то ближайший борт доставит вас до Моздока, скорее всего, уже в виде груза 200. Но есть более приятный шанс, если не будете дергаться, скорее всего, все кончится неплохо.
За 'побочный эффект' Вера хотела выпустить в него обойму из своего пистолета, но Андерсен оказался сообразительным малым и вовремя удалился. Перед этим он успел повертеть в руке иконку слепой, но всевидящей Матроны московской, лежавшую на тумбочке (как она оказалась в Сирии?!), хмыкнуть и недоуменно повертеть головой.
– Вера, ты должна понять, что все эти видения всего лишь кошмар. Ты видишь эти адские сны, но остаешься самой собой, – сказал ей Василий Павлович. И не забывай, нам не из чего выбирать – кроме как из нашего счастья, этих кошмаров и нашей смерти.
– Ты предлагаешь получать удовольствие? – посмотрела она с ужасом.
– Нет, я предлагаю изучить это явление. Может корвалола на ночь принимать или немного виски? Врачи рекомендуют 50 граммов на ночь. Лично я в эту ночь попробую, можно ли как-то всем этим управлять? Давай, заснув, часа в два ночи встретимся и прогуляемся?
– В военном Дамаске? Ночью? Нет, я лучше выпью виски. А ты проследи за мной, может, мы давно лунатики... – тут Вера о чем-то задумалась.
– Что с тобой? – спросил Василий Павлович.
– Мне пришло в голову...
– Что пришло?
– Давай выпьем виски, потом ляжем спать, думая лишь об одном...
– О чем?
– Мы страстно, до конца пожелаем проснуться вместе в одном окопе, и пусть нас убьют вместе. Умирая, мы обнимемся и уйдем туда, где всегда хорошо, вместе, уйдем плечо к плечу.
Василий Павлович ничего не сказал, он думал, что у них с Верой осталось по одной таблетке, и потому выбора нет. Вера думала о том же:
– Андерсен не оставил нам таблеток. И потому завтра к вечеру мы пожнем плоды своих болезней. Врозь или в обнимку в одном окопе.
– Андерсену можно позвонить. Ему или в его контору, – пробормотал Василий Павлович, не веря, что они получат таблетки. Не получат, потому что время таблеток прошло.
– Я тоже думаю, что он их не оставил, потому что время их прошло, и пришло другое время.
– Настало время, ради которого мы сюда прибыли?
– Да. И это хорошо, потому что лучше нам с тобой уже не будет. Ведь мы на вершине счастья? – тронула его руку Вера.
– Я думаю, знать этого нельзя...
– Это ты теоретически выражаешься. А в нашем положении нам лучше уже не будет.
– Я не смогу заснуть. Я не смогу утром идти на дело, зная, что днем или вечером ты будешь...
– Ты сможешь заснуть. Я постараюсь. Где там твой виски?
19.
На следующий день они проснулись, позавтракали, не говоря друг другу ни слова, поцеловавшись на дорогу, пошли на передовую, поближе к противнику. На передовой нашли воронку, разложились и стали жать. Черные появились через полтора часа и были рассеяны плотным огнем. Потом над воронкой пролетел вертолет, в нем они увидели Андерсена, тот помахал им рукой.
– Я думала, он букетик мне сбросит, а тебе упаковку пива, – посмеялась Вера.
Через час они увидели автомобиль, несшийся к ним на большой скорости.
– Все! – сказала Вера. – Смертник. Постреляем или обнимемся?
– Нам его не достать. Давай лучше обниматься, – сказал Василий Павлович и потянулся к Вере.
Раньше они думали, что взрыв, уносящий на тот свет черного цвета, но их смерть оказалась белой.
– Мы же спим, это сон, – подумали они одновременно, – это сон умирает.
20.
Проснулись они на борту ТУ-154 министерства обороны – их разбудила пожилая стюардесса, подававшая завтрак.
– Куда летим? – спросил ее Василий Павлович.
– В Сочи, – без тени улыбки ответила стюардесса, которой давно надоели плоские шутки пассажиров. – Приземляемся в 12-30.
– Можно я тебя потрогаю? – спросила Вера Василий Павлович, когда стюардесса укатила свой буфет на колесах.
– Давай друг друга потрогаем, – ответил он. – Мне тоже очень хочется.
Через минуту он сказал ей:
– А ты ничего, мяконькая.
– А я отложу свое мнение на 13-30. Думаю, к тому времени мы будем уже в своей гостинице.
– В своей гостинице?! – посмотрел на нее Василий Павлович, его что-то беспокоило. – А ты уверена, что нам она заказана? Посмотри в сумочке...
Вера, как и Василий Павлович предполагая, что их совместный сон продолжается, вынула пакет из коричневатой плотной бумаги, раскрыла его. В нем были деньги. Она машинально их пересчитала.
– Триста сорок тысяч. Ты говорил, что заплатил их Андерсу...
– Да. А в другом пакете что?
– На нем написано 1500000. Такую сумму заплатили ему мы с сестрой.
– Мне это начинает нравиться, – сказал Василий Павлович.
– Ты любишь деньги?
– Не очень. Просто теперь я почти уверен, что мы с тобой не спим. Что там еще в твоей сумочке?
Вера вынула 3 листочка, две из них с круглыми печатями.
– Что там?
– Это справки. О том, что мы с тобой здоровы. У тебя все прошло и у меня...
– Тем не менее, мы непременно проверимся.
– Хочешь обратно в Сирию? пошутил Василий Павлович.
– Нет, я хочу в гостиницу, – посмотрела в сумочку, – в гостиницу Luxury Sochi Villa for Vacations.
– А в третьей справке что?
– Это не справка, это записка от Андерса. В ней выражается соболезнование по поводу смерти твоего отца и...
– Что еще?
– Жена твоя вышла замуж – усмехнулась Вера. – За какого-то там Владислава Константиновича. Придется тебе погрустить несколько дней...
В сочинском аэропорту они получили багаж, тут же к ним пристал таксист. Когда Василий Павлович с ним общался, Вера почувствовала, на нее кто-то издали пристально смотрит. Катю она видела долю секунды, потом та потерялась в толпе.
