Текст книги "Родился. Мыслил. Умер"

Автор книги: Русина Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Подруга детства

Женщиной номер два в моей жизни была моя подруга детства, которую я звал Крошкой Ру, я же для нее был, соответственно, осликом Иа-Иа. Не помню, когда мы начали дразнить так друг друга, но прозвища прижились, я даже по телефону называл ее так, когда звонил и напоминал, что мы уже давно не виделись. У меня была какая-то маниакальная потребность в постоянных встречах с ней – ее болтовня завораживала меня, под ее быстрое стрекотание было легко отключаться и медитировать, как под звуки дождя, и я замечал, что всегда после таких встреч на меня находило озарение и я мог творчески зажигаться, переходить на новый уровень в своих размышлениях, решать задачи повышенной сложности. Иногда я выхватывал из бурного потока ее рассказов какие-то необходимые мне идеи, например, как в случае с освещением интимной жизни философов в лекциях для моих студенток.

– Слушай, Степка, примерный курс лекций по истории философии. Я буду говорить от мужского лица, представляя тебя за профессорской кафедрой.

Лекция первая. Древнегреческая философия. Очень легко. Почти все философы предпочитали секс с юношами, поскольку после оного можно было и о философии порассуждать. Жене Сократа такое положение вещей не нравилось, она пыталась лупасить Сократа и его “голубых” грязной половой тряпкой по мордасам, они же усмехались над ее неврастенией неудовлетворенной женщины и ославили ее на века как склочную бабу, а ее имя Ксантиппа стало обозначением всех скверных жен. На всякий случай Сократ не записывал своих мыслей, и так ему хватало неприятностей и дома, и перед правителями, так что всё про него мы знаем в основном от Платона. А уж насколько хорошо Платон запомнил Сократа, приходится только верить ему на слово. Далее – стоики и эпикурейцы. Они заложили теоретические основы садомазохизма, правда, помимо этого, Эпикур развивал и атомную теорию строения материи, что было оценено учеными гораздо позже – в семнадцатом веке, примерно тогда же некоторые созрели и до сексуального понимания боли и наслаждения.

Средние века. Франция. Философ Абеляр, неоплатонист, основоположник течения концептуализма, очень близкий мне в размышлениях о всеобщих свойствах: что такое понятия “красное”, “твердое”, “продолговатое” (говорю без намеков), существуют ли они где-то, помимо красных, твердых и продолговатых предметов? Как люди вычленяют эти общие свойства? Как Маяковскому пришло в голову, что его краснокожая книжица – дубликат бесценного груза? С чем сравнивал? Это вы подумайте перед зачетом, а пока сообщу вам, что Абеляр был кастрирован за любовную связь со своей студенткой Элоизой. В нашей стране такой самосуд карается законом, но на всякий случай скажу, что преподаватели кафедры истории философии, хорошо знакомые с этой историей, гораздо реже, чем преподаватели с кафедры эстетики или кафедры этики, не говоря уже о кафедре социологии, были замешаны в порочащих связях со своими студентками, так что, девушки, приберегите свои чары для других учебных курсов.

Возрождение. Расцвет искусств, науки, превознесение человека и его естественных потребностей (в лучшем смысле этого слова, разумеется!), любование человеческим телом. Философы Возрождения перестают шарахаться от секса как от греха, никого не кастрируют. Хотя еще остается уважение законом юридического и божественного понимания святости брака, с нарушителями разбираются в судебном порядке. В Англии появилась первая женщина-философ, завистники сочли ее сумасшедшей, но это уже был знак разрушения сакральности философии как мужского занятия.

Век Просвещения. Женщины становятся к микроскопам, щеголяют научными понятиями, с удовольствием занимаются сексом до старости, а великие философы тоже до гробовой доски пытаются залезть дамам под юбки. Причем и те и другие не догадываются, что многое из их умений наслаждаться в постели окажется надолго забытым до сексуальной революции двадцатого века, хотя эти так называемые “революционеры” далеко отставали от наших проказников и проказниц, чья безудержная похоть не мешала им воспарять до философских высот: Вольтер, Дидро, Прево и, конечно, “вольтерьянцы и вольтерьянки”.

Классики немецкой философии – тут дело тонкое. Гегель женился, говорят, по расчету – на дворянке (кто осудит?), Кант женщинами брезговал, Шопенгауэр хотел стать великим, как Кант, но мешали с домоганиями бабы, пока всех не послал и только после этого прославился. Другие философы в это же время в других странах тоже начали расторгать помолвки, боясь забвения потомков.

Ницше предлагал ходить на свидания к женщинам с хлыстом, источник моей будущей кандидатской степени идеологический извращенец Хайдеггер был идейным нацистом, католиком, был женат и имел двух детей, что не помешало ему любить еврейку и идейную сионистку Ханну Арендт, которая была моложе его в два раза (ей было, почти как и вам, девятнадцать, а профессор Хайдеггер старше меня лет на пятнадцать), а потом, как и многие философы до него, как-то некрасиво поступил с юной девой: вначале ставил ей условие, чтобы жена ничего не узнала, а потом и вовсе ее бросил. А уж наши современники и того круче: Мишель Фуко – если бы ходил с хлыстом, то только к мужчинам, и умер, естественно, от СПИДа. Один Деррида живет всю жизнь в любви и согласии со своей женой и детьми, да и то потому, что жена у него психоаналитик и все может себе сама о нем объяснить, да и ему заодно мозги под гипнозом вправить. Так что уважаемый мной мэтр скорее исключение, чем правило.

И ведь это не только среди философов-идеалистов, или там, лингвистов каких, такое поветрие на сексуальную распущенность было. Несчастный Маркс нарожал кучу детей, потом бегал занимать деньги до получки и практически был на содержании у Энгельса, чтобы потом одна из его дочерей-социалисток со своим мужем-социалистом покончили самоубийством. Ленин умер от сифилиса, “синяя борода” Сталин умертвил двух своих жен, а потом сам как-то странно скончался, Симона Бовуар изменяла своему Сартру с женщинами, да он и сам был хорош гусь. Марксист-структуралист Альтуссер после восьмидесяти лет зарубил жену топором – может, из ревности, может, спутал со старухой процентщицей, может, давно к ней подбирался за то, что она ему всю жизнь испоганила. Другими словами, коммунистическое мировоззрение не спасало от неизбежности расплат за простое человеческое сладострастие.

Что век грядущий нам готовит? Какие новые теории будут рождать нам будущие мыслители? Время покажет, а пока мы все готовимся к сессии, и не смотрите на меня как на потенциального мужа, я уже вам в подробностях описал, к каким последствиям может это привести…

– Ну, как? По-моему, очень даже ничего получилось… Ты у нас умный, разбавишь всю эту галиматью теоретическим анализом вышеперечисленных философов, завалишь девиц домашними заданиями, и курс по истории философии для нежных барышень Москвы и гостей столицы готов. Простенько и со вкусом!

Вот этой легкости моей подруги детства мне и недоставало, я бы не смог так вольно обращаться с моими кумирами, изучению которых я посвятил свою жизнь, а она могла. Еще она интуитивно легко и быстро воспринимала все новейшие достижения философии и лингвистики. То, на что мне требовалось серьезных умственных усилий, для нее было ясно и понятно, более того – естественно, она мне даже говорила, что весь этот структурализм больше соответствует женскому способу мышления, чем мужскому. Меня это тогда задело за живое, и уже когда я всерьез занялся гендерными исследованиями, то пытался либо найти доказательства этому, либо опровергнуть такую чушь.

Ах, Крошка Ру, жаль, не тебя я любил, не по тебе страдал!

Жена.
Часть вторая

И, наконец, женщина-загадка номер три – моя бывшая жена. Она меня взяла, как говорится, на “гоп-стоп”, ошеломила сразу и окончательно. Как я уже писал, произошло это во время нашего короткого полета из Москвы в Ленинград на научную конференцию. Меньше чем за час полета она сначала сразила меня эмоционально рассказом об итальянских сапогах, принесенных на жертвенный алтарь Канту. Затем – интеллектуально, пытаясь вызвать меня на обсуждение философии Шестова. Хотя я так и не понял, при чем здесь был Шестов? Потом пошла культурная программа с цитатами из Шекспира и Пушкина. А под конец она наступила на мою больную мозоль – завела разговор об именах:

– А все-таки интересно, что вас зовут Николай Николаевич, как сказал поэт: “Легче камень поднять, чем имя твое повторить”.

Я вздрогнул:

– Это почему еще?

– Ну вот, смотрите. Скажем, Петр – камень, значит, Петр Петрович – два булыжника, еще немного, и революция. Ведь если Николай – это благо, значит, Николай Николаевич – благо в квадрате, а ведь вы говорите, что отец ваш – Николай Николаевич, то есть ваше личное благо будет уже в кубе. Но если Николай не благо, а, скажем, беда, тогда вы в настоящей опасности – в такой беде, из которой не выберешься. Тогда получается, что ваше имя, может, в этом самолете сейчас самая большая тяжесть, угроза полету, справимся ли?

– Вы мне своими страшилками нашу домработницу напоминаете, она тоже все охала: как это самолеты вообще летать могут? Ведь они из металла, такие громадные, ан нет, вспорхнут, и в небо. Ей брат мой, физик, все про аэродинамику да про реактивное топливо толковать пытался – бесполезно, а тут пришла из церкви, вся светится, радостная – поняла, говорит, наконец-то поняла: самолеты летают по божьему соизволению. И успокоилась. Но дело не в этом, имя мое не благо и не беда, а результат недоразумения. И первый Николай – случайность, и Николаевич – всегда под сомнением. Не то что в порядочности матери сомневаюсь, но ведь теоретически мог же быть какой-нибудь аспирант приходящий, ведь что-то она делала с утра до вечера в своих японских шелках, не все же мигренью мучалась? (Это я вслух не стал говорить постороннему человеку, но подумал про себя.) Человек никогда на сто процентов не может быть уверен, кто его отец, даже с матерью бывают ошибки. Вот сейчас научились делать генетические тесты – и все равно какая-то погрешность всегда существует. Ну, это к слову, а вообще вы правы, для меня мое имя – тяжесть на всю жизнь.

…Получилось так, что после этого я уже не мог вычеркнуть ее из своей жизни, хотя, казалось бы, ну что ей в имени моем? Сама же потом все время твердила, как попугай, что “роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет”, такая вот она была родная душа для Умберто Эко, Гертруды Стайн и компании.

Продолжение профессиональной трудовой деятельности. мои ученики

Следующее поколение моих студентов было совсем другим, хотя девочки в кружевных трусиках под мини-юбками с плюшевыми мишками в студенческих сумках изредка попадались мне на глаза, но даже они сами чувствовали себя в этой новой жизни не в своей тарелке, бродили как призраки прошлой, дореволюционной эпохи. А в воздухе пахло грозой: коммунистические старцы мерли как мухи, и было понятно, что мы находимся на пороге чего-то нового. Как всегда в преддверии социальных катаклизмов, забурлило коллективное бессознательное: кто пошел на демонстрации, кто записался в кришнаиты. Как грибы после дождя появлялись всевозможные секты и общества самопознания. Последовательницы Блаватской с горящими глазами сталкивались в узких московских переулках с духовными детьми Штайнера, почитатели египетских культов неодобрительно кивали в сторону прославянских ярилопоклонников и свидетелей Перуна. Все эти самопознанты в апокалипсическом бреду практически не обращали внимания на окружающую действительность, а реальные люди готовились к реальной жизни.

И вот следующим потоком моих студентов и стали эти “нью-реалисты”, готовые учиться “революции по Гегелю”. Философское образование начало опять входить в моду, конкурс был – не пробиться. Мои студенты видели себя будущими вождями, это был не просто юношеский идеализм, так как одновременно с лекциями они готовили себе финансовую почву: открывали первые киоски по продаже всякой импортной дряни, ранее доступной только проверенным выездным коммунистам, или торговали шашлыками, строчили джинсы “с лейблами”, в общем, думали не только о надстройке, но и о базисе. Вспоминаю, что это было не самое лучшее время для не приспособленной к новым экономическим условиям интеллигенции, которая, собственно, и толкнула страну к этим новым условиям. У меня практически не хватало денег до зарплаты, приходилось “стрелять” у своих же студентов, живших далеко не на одну только стипендию. Я учил их мыслить, они пытались научить меня выживать. Когда я видел их академическую нерадивость, то готовил им “пересдачу”, когда они смотрели на мои потрепанные одежды – бежали безвозмездно помогать моей семье. Я был более принципиален, они были более практичны, но и более милосердны.

У меня как у философа была своя профессиональная загадка: как осуществляется связь философии с политикой? Почему полуграмотные рабочие первых российских мануфактур считали необходимым для своего революционного сознания изучать Гегеля? Ведь не Бакунин он все же! Как только такой респектабельный человек мог породить злобного Карла Маркса и жадных до человечины Ленина, Троцкого и Сталина? У меня вот старик Гегель никогда таких мыслей не вызывал, головную боль от него – помню, но желание все кромсать и всех расстреливать? Так и в случае с моим вторым поколением студентов – будущих политических консультантов и политтехнологов, а то и действующих политиков новой России совершенно по непонятной причине потянуло на изучение философии. Им уже, правда, не столько Гегеля было подавай, а Виттгенштейна, Хайдеггера и, “конечно, Деррида”. Семинары по ним стали настолько популярными, что мне пришлось искать дополнительные возможности их проведения помимо университетских стен. Вначале была идея проводить подобные лекции, семинары и круглые столы в Доме кино – это место уже прославилось своим прибежищем для всякого рода новшеств, вот и только-только народившиеся демократы его облюбовали. Но что-то претило мне делаться уж настолько модным. И тут я вспомнил, что давно не виделся с Крошкой Ру…

Подруга детства
Часть вторая

Я позвонил Крошке Ру, работавшей тогда в одном из академических институтов, чтобы она нашла возможность проводить мои философские семинары в стенах своего престижного заведения. Моя подруга стала крупнейшим специалистом по молодежной субкультуре Запада. Да она и сама с годами не менялась, оставаясь вечным подростком, хотя и вполне смышленым.

– Подруга, я хочу, чтобы ты тоже выступила на семинаре. Помню, у тебя когда-то была приличная работа “Виттгенштейн и использование шаблонов-образов детской литературы в психоанализе”. Я думаю, это будет интересно послушать.

– Степа, даже не проси, я философию сбросила с корабля современности. Давай я твоим орлам лучше про рокеров с панками живенько расскажу, гораздо актуальнее. А что, на твои семинары интересные мужчины придут? Скажи, во что одеться-то?

– Крошка-Крошка, ну когда же ты вырастешь? Какие тебе мужчины, когда ты давно уже замужем, дочку растишь, яйца на Пасху красишь?

Крошка Ру, как всегда, надулась на мои слова, обозвала “занудой”, но на семинары ходила и даже, как могла, подпевала мне. Единственное, ее чем-то лично обидел Хайдеггер, которого она терпеть не могла и поэтому демонстративно отсутствовала при его обсуждении.

– Не пойму, чего все с ним носятся-то? Принял нацизм, вступил в партию, как твой брат Николай, соблазнил девчонку-еврейку, как твой брат Михаил, и даже отказывал несчастной в ее способности мыслить. После войны начал оправдываться, дескать, сделал свой выбор, чтобы факультет спасти, а потом вообще из партии вышел, и ля-ля-тополя. И единственным, но очень авторитетным его защитником стала его брошенка, та самая Ханна Арендт, в то время уже прославившаяся не меньше своего “учителя” в кавычках. Дескать, не знал великий, что быть нацистом нехорошо, не читал дяденька “Майн кампф”, не ведал, что творит, и вообще во всем виноваты древние греки, полагавшие, что к власти должны приходить философы. А Herr Proffessor – белый и пушистый, не виноват же он, в самом деле, что был тогда со своим народом, там, где его народ в то время был? Вот какая славная Ханна Космодемьянская родилась на родине Канта в нашем Калининграде, воздух там, что ли, какой особенный, или все девушки городка только и мечтают о спасении души и тела кого-нибудь из новеньких философов? Да если бы не эта великодушная сионистка, твоего Хайдеггера живьем бы проглотили, сослали бы на исправление в тот же Калининград на трудовые работы или еще куда подальше! И вообще, он и Бога-то нашего вслед за своим любимым фашистом Ницше мертвым считал. Он мне противен и как человек, и как философ, даже не произноси его имя в моем присутствии, ничего про него больше знать не хочу. Встретимся, когда ты перейдешь к Жаку Деррида, вот он просто душка!

Я же говорю, моя подруга так и осталась придурочным подростком, ну как с ней можно говорить о чем-то серьезном? Тем более о Хайдеггере, который, между прочим, говорил, что мир спасет Бог. А уж кто кого соблазнил, он свою студентку, или она его, я бы не стал утверждать так однозначно, вспоминая охоту, которую устраивали мои студентки на меня. И вообще, гений даже подл не так, как простые люди, наверное, это было ясно Ханне Арендт, но не моей подруге Ру. Но зато она славная, добрая, милая и действительно пришла на мои семинары позже, когда мы дошли до Деррида.

Наверное, резкие социальные перемены сделали гения Хайдеггера самым необходимым для сегодняшних деятелей истории. В общем, как это ни смешно, благодаря моим семинарам ребята и в политике сделали карьеру, и даже в бизнесе были успешнее многих других: ни один из моих студентов не был отстрелен во время передела собственности и первой волны отъема капитала.

Жена.
Часть третья

…Так и не понял, для чего она несколько лет упорно добивалась нашего брака, хотя ни во времена начала нашего романа, ни во время зачатия и рождения наших детей, ни после законного бракосочетания между нами не было того, чего она так страстно желала: шекспировской любви со сценами под балконом, у фонтана, а потом удушением подушкой в конце оргазма из-за невовремя поданного платка. Моя же любовь выражалась по-другому и не была напрямую связана с уровнем тестостерона в крови. Даже теперь, когда я стал старше на добрую четверть века, не кружевное белье моих студенточек, по последней моде выпирающее из-под их весьма условных одежонок, возбуждает меня и дает приток свежей крови, а какая-нибудь каверзная умственная задачка, новые взгляды на мироздание или логическая закавыка доводят меня до такого экстаза, такого вдохновения, что ни одной женщине невмоготу тут тягаться. Почему же я считаю, что любил ее? Потому что других-то уж точно не любил, даже тех, с кем временно делил ложе и другое жизненное пространство, или тех, с кем имел по-своему близкие, практически интимные отношения, о ком скучал между встречами, даже теперешнюю ее заменительницу, которую так и не смогу назвать женой. Хайдеггер любил цитировать мысли Августина и Паскаля о том, что истины достигаются только через любовь, именно такой любви я и искал, поэтому и должен был разобраться в конце-то концов, что есть истина.

…Она неожиданно много знала, была достаточно образованна, сыпала цитатами из философов, поэтов, знала наизусть “Евгения Онегина”. Но были бреши, провалы в культуре, когда даже знакомство с классиками могло превратиться в анекдот типа: “Возьму „Идиота“, чтобы не скучать в троллейбусе”. Про то, как она, дипломированный преподаватель философии, могла назвать кантовские антиномии – “антимониями”, я уже вспоминал. А вот ее студенты до сих пор помнят, как она назвала одного из философов “гормонально развитой личностью”. Стеснялся ли я, когда она с умным видом пыталась на равных разговаривать на философские темы с моими коллегами и путалась в терминах, именах, направлениях? Или когда демонстративно у всех гостей на виду брала книгу “Учение Будды” на английском языке и уверяла, что читает ее каждый вечер перед сном? Английского она не знала совсем, и никакие мои попытки обучить ее хоть одному иностранному языку не увенчались успехом, даже стажировка в США, которую я для нее устроил, помогла ей только в одном: научила читать надписи на бутылках виски. Нет, нет, еще раз нет, я совсем не краснел за нее. Как раз наоборот, мне было стыдно за себя и за своих друзей, таких же, как я, деток из среды академиков, которым все приносилось на блюдечке, и всемирная культура незаметно с рождения входила в нашу кровь и плоть, а вы попробуйте произнести фамилию Кьеркегор, если родились в пролетарском районе – язык отвалится.

…Однажды на официальном чае у королевы я поразился, какая же у ее величества была маленькая детская ручка, с которой я не сводил глаз во время всего приема, потому что вспоминал про ручки моей жены – еще более маленькие и хрупкие. И даже когда она сравнялась бы возрастом с этой важной дамой, все равно ее пальчики будут меньше и нежнее, как пальчики наших маленьких девочек. Я плохо помню ее черты лица, никогда не мог их представить на отдалении, или, скажем, на кого она могла бы быть похожа, для меня это был родной сгусток энергии, моя половина, наши клетки соединились и произвели еще две родные единицы – дочерей. Все было правильно, соответственно законам бытия: муж-жена-мать-отец-дочь-еще дочь. Однако дети ее интересовали только во время кормления, укладывания спать или болезни. Это было похоже на мою мать, тоже не баловавшую нас вниманием. Я же, как мог, передавал детям атмосферу академической семьи: с детства учил девочек иностранным языкам, следил за кругом чтения, водил на вернисажи, разговаривал как со взрослыми, чтобы они с детства воспринимали себя личностями.

Бедная жена не выносила вынужденного сидения дома, и я делал все, чтобы она поскорее вышла на работу. Приходилось ей во многом помогать, она бы не выдержала конкуренции со стороны появившихся на факультете интеллектуалок. Помог ей с диссертацией и публикациями, как, на свою беду, помог и с зарубежными стажировками, тем самым потеряв ее для себя…