Текст книги "33 секрета здоровой и счастливой жизни"
Автор книги: Рушель Блаво
Жанр:
Эзотерика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Мой спутник остановился, положил на землю копье, совершенно не опасаясь, что я могу этим копьем завладеть, сложил руки в виде рупора возле своего рта и издал звук, напоминающий сытое ворчание крупного хищника – льва или тигра. Ворчание это будто ударилось о каменный «фасад», в результате чего усилилось многократно разноцветными щитами и масками. И тотчас же со всех сторон нас обступили соплеменники моего великана, ни ростом, ни раскраской головных уборов, ни яркостью телесной росписи ничуть не уступающие ему. Я, как и положено в такого рода случаях в цивилизованном мире, сделал попытку улыбнуться. Попытка была неудачной – оказалось довольно сложно владеть мимикой, когда все направленные на тебя глаза излучают как минимум агрессию. Да, именно агрессия исходила от окруживших меня туземцев. Что же касается улыбки, то великим счастьем была для меня неудача в ее создании в тот момент. Потом, спустя много дней, уже в Петербурге, один специалист объяснил мне, что в такого рода ситуации, какая приключилась со мной в далекой Гвинее, улыбка должна была сослужить мне дурную службу. Дело в том, что люди, находящиеся на архаической стадии развития, улыбку противника (а для гвинейцев я, естественно, был противником) воспринимают не как знак мира и согласия, а как звериный оскал, то есть как вызов на бой, на схватку. Потому-то хорошо, что улыбки тогда у меня не вышло – вероятно, меня бы просто разорвали на месте, едва завидев мои зубы.
Между тем двое молодых туземцев встали возле меня, давая понять тем самым, что они являют собой нечто вроде конвоя. А все прочие, включая и моего давешнего спутника, принялись разводить костер: кто-то пошел за дровами в джунгли, кто-то взялся за расчистку места в непосредственной близости от камня с масками и щитами, кто-то стал тут же сооружать нечто, отдаленно напоминающее очаг. Признаться, даже у законченного оптимиста все эти действия, производимые местным населением у меня на глазах, вряд ли бы могли вызвать прилив жизненной силы. Более того, действия эти при всем желании не поддавались более чем одному толкованию. Впрочем, нет: толкований было больше, чем одно – во-первых, меня могли поджарить и съесть; во-вторых, меня могли сварить и съесть; в-третьих, меня могли потушить и съесть; в-четвертых, меня могли испечь и съесть… Какие еще есть способы приготовления пищи? Да разве хлебом единым жив человек! Меня еще могли, например, принести в жертву. Не случайно же каменная стена по всей длине украшена изображениями явно сакрального свойства. Жертвенный костер? Даже не знаю, что и лучше: стать обедом туземца или же ужином его божества? Наконец, меня могли просто взять и казнить. Что там на уме у этих людей? Мы себя понять не можем, так где уж нам понять представителя иной цивилизации, если вообще все это можно назвать гордым словом «цивилизация». Хотя, пожалуй, можно: набедренные повязки, головные уборы, татуировки, маски и щиты на «фасаде» камня. А это что? В руках у одного из чернокожих парней, отвечавших за костер, предназначение которого я так пока и не определил, мелькнула самая обыкновенная, но от этого крайне удивительная в здешних местах зажигалка. Должно быть, стянул у какой-нибудь предыдущей жертвы.
Утешали же меня две вещи. Первая: отсутствие костей, которыми, по моим представлениям, должны быть просто усыпаны «столовые» подобного рода. Вторая: дикари (а то, что на данный момент окружали меня именно дикари, не вызывало сомнений) даже не подумали связать своего пленника. Может ведь быть такое, что сейчас они просто спляшут и споют, потом как гостеприимные хозяева накормят меня… Ох, накормят – я чуть не забыл, какие нравы практикуются в данной местности. Предупреждал ведь меня специалист по Экваториальной Африке. Пожалуй, приходится смириться с не самой светлой мыслью о том, что шансов у меня на выживание не так много, как того бы мне хотелось. И ведь никак с ними, с этими, с позволения сказать, людьми не пообщаться: русского языка они не знают точно, немецкого, английского и французского не знают скорее всего. Или попробовать? Сначала тихо, а потом все громче и громче произношу известные мне фразы на различных европейских языках – на английском, на русском, на немецком, португальском, испанском, французском, польском, финском, голландском, итальянском… Похоже, что выпускников университетов Европы среди этих парней нет. Смотреть же на меня стали еще агрессивней, чем прежде. А огонь между тем уже разгорается.
Что же делать? Попытаться оказать сопротивление? Но, во-первых, это бесполезно ввиду очевидного количественного перевеса гвинейцев; во-вторых, как ни смешно это звучит в моем положении, к сопротивлению еще нет повода: меня не бьют, не связывают, никоим образом не обижают, вообще, мне все больше кажется, что все происходящее не имеет ко мне никакого отношения; либо меня никак не воспринимают, либо воспринимают как зрителя некоего начинающегося с минуты на минуту действа. Однако действо никак не начиналось. Наверное, трудно представить, но в какой-то момент мне стало скучно смотреть на все это. Мне приходилось читать в одной ученой книжке, что человек, приговоренный к смерти, сначала очень сильно переживает, желает во что бы то ни стало всеми правдами и неправдами отсрочить час казни. Но чем дольше тянется ожидание, тем радикальнее меняется настроение приговоренного – с какого-то момента ему уже хочется, чтобы казнь свершилась поскорей. А вскоре это настроение сменяется настроением равнодушия, скуки, апатии. Пусть будет что будет. С мной тогда случилось нечто подобное. Подумалось, что время вот тянется и тянется, а ничего не происходит. Так чем же себя занять в ожидании конца ожидания? Чему посвятить эти, возможно, последние минуты на Земле? Помочь этим черным парням развести костер? Вряд ли они будут рады помощи с моей стороны. Броситься бежать? Догонят, непременно догонят – достаточно оценить длину их ног и сравнить с длиной ног моих. Присмотреться к окрестностям? Пожалуй. Стену с масками и щитами я уже изучил, туземцев, в принципе, тоже рассмотрел. Тогда я бросил взгляд чуть дальше – в сторону от каменной стены. И как же я сразу не заметил всей этой красоты дивной! Хотя, разумеется, не удивительно, что не заметил, ведь занят я был построением прогнозов на свое ближайшее будущее, теперь же тяга к пророчествам уступила место скуке. Ну а когда скучаешь, то самое время полюбоваться ландшафтом. Ландшафт же был восхитителен. Я увидел, что с трех сторон поляна была окружена джунглями, которые казались издали совершенно непроходимыми. Четвертая же сторона, находящаяся слева от гигантского камня, если встать напротив той его части, где расположились маски и щиты, эта четвертая сторона совсем не была похожа на мои представления об африканском пейзаже; таким, на мой взгляд, должен быть пейзаж на Кавказе или в Карпатах. Короче говоря, моему взору предстали довольно высокие горы. К поляне горы эти подступали отнюдь не вплотную, а располагались несколько поодаль – гряда камней, поросших, впрочем, весьма яркой травой и разными цветами, отделяла меня от этих гор. Из-за гор, как я понял, в здешних краях обычно восходит солнце. Красивое, надо думать, зрелище…
Пока я предавался размышлениям о здешнем ландшафте, приготовления костра подошли к концу. Огонь пылал так, что языки пламени, как казалось, доставали до тех неосторожных облаков, что из любопытства спустились слишком низко и теперь рисковали быть изжаренными заживо. Впрочем, участь быть действительно изжаренным угрожала на всем обозримом пространстве только одному живому существу – вашему покорному слуге. Сомнений в намерениях местного населения у меня не осталось, когда все дикари вдруг разом замерли и посмотрели в одну сторону – в ту самую, которая так напомнила мне Кавказ или Карпаты. Оттуда ко всей нашей компании приближался человек, явно отличающийся от остальных своим социальным положением. Одет этот туземец был в какое-то подобие не то куртки, не то кафтана, в коих ходили наши бояре в допетровскую эпоху. Грудь вновь прибывшего украшало небесно-голубое перо какой-то крупной птицы, такие же перья, только чуть поменьше, торчали в разные стороны не то прямо из ушей, не то откуда-то из районов висков. Сходство с древнерусским боярином, каковыми их изображали в советских кинофильмах, усиливал головной убор. Это была сделанная из меха (словно в пику здешней жаре) высоченная шапка, увенчанная сверху желтыми рогами, наподобие тех, какие носили на своих шлемах псы-рыцари. А между этими рогами возвышалась самая обыкновенная бутылка из-под шампанского. Бутылка была без этикетки, но, согласитесь, что данную тару легко можно узнать по специфической форме и по характерному цвету стекла. Поразительно, что бутылка не падала даже несмотря на быструю ходьбу «боярина» – видимо, она была каким-то образом закреплена на меховой шапке. А интересно, какого зверя этот мех? Примечательно было и то, что кафтан не только не застегивался на груди и животе, кафтан этот еще и был «боярину» явно коротковат, отчего между кафтаном и набедренной повязкой (этот признак здешней цивилизации трудно было чем-либо заменить) красовалась полоска иссиня-черной кожи. Сам кафтан в результате делался похож на топик, в каких щеголяют юные особы женского пола в нашей стране. Если бы я встретил такого господина в каких-либо иных условиях, то, вероятнее всего, я бы улыбнулся его наряду. Но сейчас мне было не до улыбок. Сам же туземец в своем костюме наверняка чувствовал себя элегантнее модников, фланирующих по Невскому проспекту Петербурга или по Тверской улице в Москве.
Когда «боярин» приблизился к нам, все прочие тотчас упали на колени. Пришлось пасть на колени и мне – удар между лопаток был столь силен, что буквально не оставил шансов устоять на ногах, которые подогнулись сами собой. «Боярин» подошел ко мне и что-то сказал. Это даже было мало похоже на речь, скорее, напоминало горловое пение, практикуемое по сей день у ряда не самых цивилизованных народов. Конечно, я ничего не мог разобрать. Поэтому, когда мой «собеседник» замолчал, явно ожидая ответа от меня на свою весьма длинную реплику, я всего лишь помотал головой, надеясь, что этот жест будет понятен «боярину» как жест, означающий то, что между ним и мной стоит стена непонимания. Однако вслед за моим недвусмысленным, как мне казалось, жестом последовала очередная речь туземца. Только теперь она больше напоминала не песню, а крик, местами переходящий в стон. Больше никаких значений из этих звуков я извлечь не смог. Мотать головой было уже бесполезно, поэтому я решил поступить еще проще – стал идти от обратного, выбивать клин клином, плыть против течения… Короче говоря, я решил, что если мотание головой так рассердило «боярина», то, может быть, кивание головой его умилостивит. На свой страх и риск в ответ на кричаще-стонущую тираду туземца я кивнул. Возникла пауза, которая, как мне казалось, длится целую вечность. Тишина воцарилась такая, что я услышал не только стук своего сердца, но и стук сердца моего собеседника.
«Чем же все кончится?» – мелькнул в моей голове вопрос то ли к самому себе, то ли к судьбе, которая до этого была ко мне благосклонна, а теперь… Рычание увенчало паузу. Такое рычание недвусмысленно дало понять, что кивание мое уже не просто рассердило «боярина», а буквально вывело его из себя. Краем глаза я успел заметить, что все остальные туземцы приняли какие-то явно боевые позы. Это со мной они собрались сражаться?
В руке одного из них (кажется, того самого, который меня привел сюда, хотя от страшного волнения все мои экзекуторы стали разом на одно лицо) я увидел толстую палку, похожую на бейсбольную биту. «Борона-суковатка», – пронеслось в моем сознании странное название из школьного курса истории. Та, я помнил, выглядела не так, но очень уж название это подходило к тому оружию, которое уже готово было обрушиться всей мощью своей мне на голову. Инстинктивно, без рациональной надежды на удачу или успех, я поднял руку (благо руки мне так никто и не связал, абсолютно веря в мою беспомощность), прикрывая ею себя от неминуемого удара палкой-битой. Я зажмурился – тоже инстинктивно – в ожидании удара, который, возможно, и был бы смягчен рукой хотя бы немного. Однако удара не было.
Более того, рычание, еще недавно заполнившее всю Вселенную, теперь исчезло, уступив место уже знакомой мне по недавней паузе тишине. И снова стук сердец, бьющихся, как мне кажется, в унисон. Что же случилось? Не опуская руки, открываю глаза и вижу поразившее меня в первый миг зрелище: все экзекуторы мои, включая и рычащего «боярина», и того парня с битой-суковаткой, лежали вокруг меня на земле, буквально пластались, не поднимая лиц и не издавая никаких звуков, которые хотя бы отчасти могли объяснить произошедшее. Помнится, Аристотель называл такое применительно к греческому театру словом «перипетия»: когда положение вдруг меняется на противоположное. Вот и сейчас случилось нечто, в полной мере достойное античной драмы: минуту назад я был жалким пленником, участь которого сводилась только к одному – быть съеденным; и вдруг в один миг все переменилось – подобно божеству возвышался я над упавшими в страхе дикарями. Я был уверен, что они молчанием своим молили о пощаде. И куда только девалась давешняя агрессия? Куда исчезла недавняя свирепость?
Я понимал, что беспричинно такая перипетия приключиться не могла. Что же стало поводом к случившемуся? Не сразу, но все же я сообразил, что к чему. И как только не догадался я, ведь опыт такого рода уже у меня имелся. Постоянные мои читатели знают, что мою ладонь, ладонь потомственного целителя из древнего рода Блаво, украшает уникальный символ – Звезда-Семерида. Уникальность этой Звезды в том, что есть она только у тех, кто принадлежит к нашему роду. Звезда-Семерида – знак особого положения рода Блаво как целостности и всех его представителей по отдельности в этом мире на протяжении многих веков. Как-то раз мне уже пришлось вот таким же образом спасти жизни своих друзей и свою собственную от противников, которые, едва завидев на моей ладони Звезду-Семериду, впали в отчаяние и немедленно из палачей стали жертвами. Так случилось и теперь – в далекой и загадочной Гвинее. Видимо, Звезда на моей ладони что-то значит для этих парней, раз они так резко переменили свои планы относительно меня. Но как дать им понять, что я не только не сердит на них, но и готов к продолжению наметившегося диалога?
Воспользовавшись моментом, когда «боярин» чуть приподнял голову и скосил черный глаз свой на меня, я двумя руками синхронно изобразил, что, дескать, пора вставать. Резонно думал, что этот жест будет понятен, ведь нечто подобное было несколько часов назад, когда туземец с дротиком рукою повелел мне шествовать за ним следом. И «боярин» в полной мере оправдал мои надежды – поднялся с земли, буркнул что-то невнятное своим соплеменникам, которые тоже стали вставать, с почтением, буквально на полусогнутых ногах подходили ко мне, низко опустив кудрявые головы – далеко не все могли похвастаться головными уборами, каковые имелись у «боярина» или у моего проводника.
В деревнеВ окружении туземцев я последовал по исхоженной тропе в ту сторону, которая так приглянулась мне, пока я ожидал своей участи перед готовящимся костром. Вблизи горы оказались еще красивее, чем издали: склоны почти сплошь заросли нежными кустарниками и яркими цветами, а сверху медленно проплывали усталые облака. Деревня, куда вели меня туземцы – вели не как пленника, но как своего покровителя, – находилась у самого основания одной из гор. Взору моему предстали довольно-таки убогие хижины, вокруг которых толпились полуголые дети, старики, женщины. Все смотрели на меня, слушали, что говорил им своим ворчащим голосом «боярин», и мотали усердно головами. Кажется, наш жест отрицания был здесь жестом согласия. Впрочем, я мог и ошибаться. С полей стали подтягиваться другие мужчины. Значит, не только каннибализм является здесь средством пропитания, есть и более цивилизованные способы насытить себя и близких.
Взрослые мужчины несли в руках какие-то приспособления, назначение которых могло быть как военное, так и сельскохозяйственное: я заметил, что приспособления эти были сделаны из дерева, но имели и каменные элементы. Действительно, было похоже, что местом моего нынешнего пребывания стал каменный век во всей его красе. Впрочем, говорить о каменном веке в чистом виде вряд ли было возможно. Я уже описал одежду туземца, похожего на русского боярина. Вряд ли каменный век мог похвастаться покроями такого типа, включая и бутылку из-под шампанского, венчающую шапку. Заметил я, присмотревшись повнимательнее, и то, что инструмент, который несли туземцы, сделан не только из дерева и камня – попадались металлические экземпляры явно нездешнего происхождения. Значит, не только каменный век царит здесь. Более того, не так уж затерян этот мир, если сюда проникают в том или ином виде плоды нашей цивилизации. Пусть плодам этим сто лет в обед, как, например, вилам, которые держит в руках один из дикарей, но все же сто лет, а не несколько миллионов. Окончательно укрепился я в мысли об открытости данного мира в нашу сторону, когда увидел – что бы вы думали? – телевизионную антенну на крыше одной их хижин. Возможно, конечно, она там разместилась для красоты, невесть как попавшая сюда и непонятно для чего установленная; но не менее возможно, что внутри этой хижины работает телевизор. Хотя откуда они тут берут электричество?
Ветерок между тем донес запах парного свежего мяса. Это немедленно возвратило меня к реальности – сразу же вспомнил я все рассказы, слышанные мною о каннибалах. Да и как-то сразу стало понятно, что чудесное спасение мое от верной гибели может в любой момент обернуться столь же чудесным разведением нового костра в мою честь. Мне приходилось читать истории, в которых дикие племена сначала находили себе кумиров среди прибывших путешественников, а потом благополучно этих кумиров съедали. Почему? Да чтобы стать похожими на них, приблизиться к божествам. Ну так и со мной поступят подобным образом? Между тем пока ничто не предвещало подобного поворота событий. Все, кто появлялся в деревне и видел меня, падали на колени, опускали головы и что-то шептали себе под нос. Вероятно, просили о пощаде.
Наконец, мы выбрались на место, которое можно было с полным правом назвать главной площадью деревни. Хижины здесь образовывали почти правильный круг, в центре которого стояло деревянное сооружение. Мало было похоже оно на тех идолов, которых обычно рисуют в наших детских книжках, когда изображают камлание шамана. Скорее, сооружение в центре главной деревенской площади напоминало сколоченные из небольших стволов деревьев так называемые вышки, которые еще и сейчас можно встретить у нас в сельской местности. Обычно такие вышки ставились позади огорода, и с них, с этих вышек, крестьяне наши по ночам трещотками, колотушками, а иногда и при помощи ружей отпугивали кабанов, посягавших на урожай картошки. Как и на таких вышках, на приспособлении в гвинейской деревне, почти на самом верху его была своего рода площадка, с которой, полагаю, можно было видеть не только саму деревню, но и окрестности – столь высока была деревянная башня. Но пока что меня не спешили приглашать на нее. «Боярин» давал какие-то распоряжения, и соплеменники послушно повиновались. Когда же все распоряжения были отданы, началось, как я понял, ожидание чего-то. В какой-то степени ожидание было мне на руку: во-первых, я мог хотя бы в какой-то степени реализовать свое любопытство по части наблюдения за тем, как одеты и как выглядят туземцы и туземки; во-вторых, я мог внимательнее присмотреться к местности, чтобы понять, в какую сторону мне устремляться в бегство, если возникнет такая необходимость. Такую сторону я определил для себя без особого труда: между двумя горами я увидел ущелье, по дну которого была протоптана узкая, но вполне заметная тропа. Сила и направление ветра, расположение солнца на небе в этот час, и то, как бежали по небу облака, – все это указывало на правильность моего умозаключения относительно направления дальнейшего пути. По всем приметам в конце этого ущелья, то есть буквально за горами, должен был быть какой-то водоем. Водоемы тут не редкость – все же мы не в Сахаре. Однако и не сказать, что встречались они часто.
Пока я мысленно вел диалог с самим собой относительно своих дальнейших планов, на примеченной мною тропинке показался человек. Сразу по настроению стало понятно, что все только этого человека и ждали. По возрасту приближающийся к нам туземец был явно старше многих здесь, а, возможно, и самый старый из всех. Груз лет его почти что не выдавали ни фигура, ни осанка, однако, глядя на лицо, ошибиться было невозможно: туземец был стариком. Помимо набедренной повязки на старике была меховая шапка, но совсем не боярская, как у давешнего моего знакомца, а скорее такая, какие носят народы Крайнего Севера. И как только сюда – на запад Африки – попадают все эти предметы! Была у старика и еще одна деталь гардероба – холщовая сумка на плече. Когда же старик приблизился к нам, то я от удивления чуть не упал: на сумке было изображение высотного здания Московского университета. И чтобы я точно был уверен в том, что передо мной именно это здание, прямо под ним краснела пусть и выгоревшая, но довольно отчетливая надпись кириллицей: «Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова». Каким-то парадоксальным образом менее всего выгорели буквы «М» и «В» – инициалы основателя российской науки. Старик подошел к нам, но даже не взглянул в мою сторону, а стал активно, с привлечением жестов о чем-то беседовать с «боярином», оба издавали при этом уже знакомые мне горловые звуки, напомнившие монотонное пение некоторых народов. Потом «боярин» подозвал того парня, который встретил меня на дороге и привел к месту будущего костра. Некоторое время три туземца еще о чем-то беседовали. Все же прочие стояли рядом, но в разговор не встревали. Старик же по ходу этого разговора все чаще и чаще бросал на меня взгляды. И иногда мне казалось, что еще миг и старик улыбнется, но этого не происходило. Как же заскучал я по обыкновенной человеческой улыбке!