Текст книги "Две повести о тайнах истории"

Автор книги: Рудольф Бершадский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Когда десятилетиями ищут ход внутрь пирамиды, это понятно: кому не известно, что пирамиды – гробницы фараонов! И если только захоронение не было разграблено еще в древности, то оно обязательно даст множество находок.

Когда разрывают курганы, это тоже понятно: курганы – тоже могилы.

Но когда таких приметных и точных по своему смыслу ориентиров нет – чем тогда руководствоваться археологу?

Единого ответа здесь не дать. Ответ зависит от того, что именно археолог ищет. Цель археологической науки – давно уже не только собирательство и последующее описание случайных находок (хотя ими также пренебрегать не приходится), но прежде всего обогащение тех разделов истории, в которых наиболее ощутима недостаточность сведений об эпохе. А для этого нужны планомерные поиски не древностей вообще, а каких-то определенных материалов.

Каких же данных не хватало для воссоздания истории Новгорода? Он не был белым пятном в истории нашей родины – наоборот, едва ли о каком-нибудь другом нашем городе было у историков так много и столь точных сведений, как именно о нем. Во-первых, древние новгородцы сами вели летописи, и последние дошли до нас. Во-вторых, о Новгороде много и часто писали его современники. В-третьих, сохранилось подавляющее большинство новгородских церквей, а ведь архитектура всегда повествует об очень многом; сохранились и некоторые гражданские сооружения. Наконец, сохранились бесценные памятники новгородского искусства, – и здесь надо начать с росписи в храмах и икон. А иконы писали на сюжеты не только духовные, но и на исторические – в частности связанные с историей Новгорода.

Все эти материалы постоянно находились в поле зрения отечественных историков. Интерес к Новгороду почти никогда не ослабевал. Это объяснялось рядом причин. В первую очередь, выдающимся значением города для судеб нашей родины на протяжении ряда столетий: ведь вместе с Киевом Новгород был крупнейшим центром, возглавившим государственное объединение восточнославянских племен. Естественный центр большой округи, населенной в основном племенами приильменских словен, он лежал на важнейших торговых путях: на пути на восток – к Волге, а затем далее к Средней Азии и Багдаду; и на другом знаменитом пути: «из варяг в греки». Причем путь «из варяг в греки» не был только или даже преимущественно транзитной трассой, как это может показаться по его названию. «Варяги» и «греки» были лишь конечные пункты его, а сам он был путем русским и пролегал из Руси и к тем и к другим. По нему шли в Константинополь, мировой торговый центр своего времени, русские меха, кожи, сало, мед, пенька, лен, воск, рабы, которых захватывали во время нескончаемых войн. Обратно суда возвращались нагруженные драгоценными восточными тканями, заморскими плодами, вроде грецких орехов, имбиря, и другими предметами роскоши.

Путь был настолько оживленным, а господство русских на Черном море настолько прочным, что за последним у византийцев вообще укрепилось название Русского моря.

Новгород возник в узловом пункте этого великого торгового пути.

Веками не изгладились из народной памяти победы новгородского князя Александра над шведами на Неве в 1240 году, в то время, когда на Руси бушевало татарское нашествие, как и разгром, учиненный псам-рыцарям два года спустя на льду Чудского озера – Ледовое побоище. Неколебимой стеной стояли новгородские рати, обороняя родину с запада.

В лихолетье татарского ига Новгород еще приумножил свою славу. Он оставался единственным на Руси большим городом, который сохранил фактическую независимость от татар и где продолжала развиваться русская культура.

Постоянно привлекало взоры к истории Новгорода его государственное устройство. Он отличался от других городов Руси тем, что в пору своего расцвета был не княжеским владением, а республикой. Правда, это была республика феодально-аристократическая, и решающее слово в ее делах принадлежало не народу, а землевладельцам-боярам и купеческой верхушке. Но тем не менее и такая республиканская форма государственного управления предоставляла простому народу все же больше прав, чем власть княжеская. Не считаться с народом в Новгороде было трудно. И оттого простой народ Новгорода держался за вече: в его глазах оно неизменно оставалось олицетворением его фактической власти еще с тех времен, когда никакой боярин и толстосум не могли навязать вечу свою волю.

Эта особенность истории Новгорода, к слову сказать, чрезвычайно привлекала к нему сочувственные взоры русских революционеров, начиная с Радищева и Рылеева. Могли ли не отозваться их сердца на такое, например, народное сказание, которым отмечена судьба новгородского вечевого колокола. Когда Иван III, борясь за объединение Руси в единое централизованное государство, положил конец самостоятельности Новгорода, он приказал вырвать вечевому колоколу язык, а самого его спустить наземь и под стражей доставить в Москву. Но колокол не покорился! Сказание повествует: хотя его крепко-накрепко привязали к саням, на которых везли из родного города, он спрыгнул в валдайских горах с саней и разбился, рассыпался на тысячи валдайских колокольчиков, все равно продолжая звенеть и прославлять народную свободу…

Говорить о слабом знании историками основных этапов развития Новгорода, понятно, не приходится. Но может ли в таком случае помочь в чем-нибудь существенном археология? Нужны ли вообще дорогостоящие археологические раскопки в городах, подобных Новгороду? Что они дадут? И не разумнее ли обратить средства, поглощаемые ими, на другие изыскания – в первую очередь на освещение тех времен, люди которых не оставили после себя никаких письменных памятников? Вот их-то историю, волей-неволей, восстанавливаешь исключительно по извлекаемым из земли орудиям труда и предметам быта и культа. А для городов, существовавших в то время, когда люди уже вели летописи, пожалуй, достаточно одних письменных источников?

Но, оказывается, нет, недостаточно…

Даже если бы в нашем распоряжении очутились всеписьменные памятники какого-нибудь древнего города, все равно они умолчали бы о многом. Об одном – потому, что некоторые вещи, неизвестные нам, представлялись современникам обычными, и они никогда не упоминали их особо. О другом – потому, что упоминать об этом было запрещено. Что-нибудь третье описывали расплывчато и невнятно по той причине, что не могли составить себе ясного представления об этом, и нам сейчас просто не догадаться, что имелось в виду.

А кроме всего прочего, мы никогда не располагаем всеми (или хотя бы всеми важнейшими) письменными памятниками, относящимися к тому или иному древнему городу. Ведь никто не сохранял эти документы в специальных архивах и книгохранилищах для того, чтобы мы, потомки, получили их в неприкосновенности. В архивах сберегали документы определенные: государственные договоры, писаные законы, всякого рода жалованные грамоты, особо важную государственную переписку: послания царей и князей и т. п. Конечно, когда их удается разыскать, это дает историку весьма много. Но – не все. Всего богатства жизни эти документы не исчерпывают. Сколько существовало записей современников на различные другие – и отнюдь не менее интересные для нас – темы, сколько книг! И сколько важного мы бы могли извлечь из них!

С другой стороны, совсем не всегда в письменных памятниках прошлого, которые сохранились, истинная картина изображаемого воссоздана с достоверностью. Сплошь и рядом действительность в них искажена, притом преднамеренно. Когда, например, мы теперь находим высеченный на камне по приказу урартского царя Сардура I титул его, гласящий: «Я, царь великий, царь могучий, царь вселенной, царь царей», то знаем, что Сардур преувеличивал свою власть не по неведению, а с определенным умыслом. Титул его, как сказали бы мы сегодня, был саморекламой. Сардуру отлично было известно о существовании разных стран, на которые власть его не распространялась, и, следовательно, отлично известно, что он не «царь вселенной». Но ему было выгодно внушать своим подданным и всем завоеванным народам мысль о беспредельном могуществе их повелителя, чтобы они не пытались восставать против него. Прославлению своего могущества не только в веках, но прежде всего в собственное время служила торжественная надпись Сардура на мемориальном камне.

Можем ли мы, опираясь только на то, что урартский царь распорядился сам написать о себе, восстановить подлинную картину отношений разных государств древнего Востока? Нет!

Поэтому, с точки зрения достоверности изображения эпохи, какой-нибудь обиходный предмет материальной культуры, найденный к тому же в типичном для него окружении других вещей, – рядовое, массовое, будничное орудие труда, – или бытовая утварь, или остатки жилища расскажут о простых людях, пользовавшихся этими вещами и творивших историю куда добросовестней, чем почти любое письменное свидетельство современников. Допустим, дубильный чан, обнаруженный в избе, где раскопали также заготовки сапог, поведает нам о том, что сапожное ремесло не было еще отделено от кожевенного, а это, в свою очередь, говорит о сравнительно невысоком развитии товарно-денежных отношений. Потому что, когда сапожник начинает работать исключительно на рынок, он перестает заниматься выделкой кож, он специализируется во все более узкой отрасли ремесла: только это может обеспечить ему наибольшую производительность труда.

Но ведь все это уже повествует нам об общественном строе, в котором жил человек, вещи которого мы извлекли из земли, а не только о самих вещах!

Еще лучше, когда немой рассказ вещей удается сопоставить с письменными показаниями современников. Записи наталкивают на то, где искать недостающие для полноты картины вещи; а вещи, в свою очередь, помогают проверять точность и значительность записей. Все это вместе дает ответ на то, каковы взаимоотношения археологии с другими разделами исторической науки. Археологические раскопки и изучение прошлого по письменным источникам взаимодополняют, а не взаимоисключают друг друга, и цель их едина: восстановление подлинной истории народов, раскрытие самого главного в ней. Ведь главное – труд создавших всё и вся народных масс, а совсем не одни деяния царей и полководцев, как это изображают их жизнеописания! Жизнеописание-то составлялось обычно по их собственному заказу, и что там упоминать о народных массах! О них там упоминают, как правило, или когда они восставали (цари никогда не упускали случая поставить усмирение народных масс себе в заслугу), или когда их покоряли, – этим цари тоже похвалялись всегда. Но всего этого мало для восстановления истинной истории народов, то есть раньше всего – трудящихся масс. И в этом именно археология может оказать неоценимую помощь.

Она должна была оказать эту помощь и в воссоздании истории Новгорода.

Всем летописцам, даже самым ранним, Новгород известен как город, уже давно существовавший в их времена, хотя он и назывался Новым городом, и по поводу его возникновения они могли ограничиться только сообщением легенд. Подобные легенды вообще типичны для великих городов, начало которых теряется в глубокой древности. Так, основание Рима связано с мифом о братьях-близнецах Ромуле и Реме, которых вскормила волчица; основание Киева – с преданием о Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди. Какие реальные факты, впоследствии разукрашенные народной фантазией, привели к появлению этих преданий, способна выяснить только археология. Но не в одном этом смысл раскопок, когда они ставят перед собою цель дойти до наиболее ранних культурных слоев почвы на месте нынешнего города. Докопаться до самого раннего культурного слоя – это значит, по мере приближения к нему, обнажить и все другие слои. А в результате, после обработки материалов раскопок, раскрывается история края и его населения: век за веком, от кремневых ножей и костяных наконечников стрел до телефонного кабеля, проложенного под асфальтовой мостовой. Вот чем заманчиво определить самый древний район города – ядро, из которого он развился.

О том, где в Новгороде было наиболее древнее поселение, существовало несколько предположений. Можно было надеяться найти его и на Славне, и на Ярославовом дворище, и в кремле.

Раскопки начали на Славне. Славенский холм – это мыс, образованный рекой Волховом и ее притоком – речкой Тарасовец. С третьей стороны мыс был защищен искусственным рвом.

В пользу Славна свидетельствовало то, что скандинавские саги называли Новгород городом на холме: Хольмгард. Важным для умозаключений представлялось и название «Славно», сохранившееся в неизменности поныне. Главная улица этого района и сейчас, спустя 900 лет, называется первоначальным именем: Славная. Название явно вело свое происхождение от «славяне». О том же говорило и название Новгорода: Славия, которое откуда-то взяли арабы. Были и другие соображения в пользу того, что именно на Славне целесообразнее всего искать «место древнейшего славяно-финского поселения, еще не носившего даже имени Новгорода» [18]18
  А. В. Арциховскийи М. К. Каргер. Раскопки в Новгороде Великом. «Проблемы истории докапиталистических обществ», 1933, № 1–2.


[Закрыть].

Однако, несмотря на интересные находки и важные для истории Новгорода наблюдения, раскопки на Славне, начатые в 1932 году и длившиеся по 1937 год, не оправдали возлагавшихся на них надежд в том смысле, что обнаружить там городские слои старше XI века не удалось.

В 1937–1940 годах советские ученые, наряду с раскопками на Славенском конце Новгорода, вели крупные раскопки также на территории Ярославова дворища. Этот участок был непосредственно связан с княжеским дворцом, вечевой площадью, торгом. Может быть, отсюда «пошел» Господин Великий Новгород?

Но и здесь не отыскалось следов поселения древнее XI века, хотя и был открыт более древний могильник.

В 1938 году раскопки были начаты также на западном берегу Волхова – в кремле (Новгород расположен по обоим берегам реки). В кремле культурный слой, достигавший 4,75 метра, оказался более мощным, чем на Славне и Ярославовом дворище, и дал предметы, уже точно датировавшиеся X и, предположительно, даже IX веком.

Но поистине бесценные находки ждали исследователей в Неревском конце [19]19
  «Конец»– административная единица древнего Новгорода, самоуправляющийся район, как сказали бы мы сегодня. Новгород делился на несколько концов.


[Закрыть]– в северо-западной части города, близ кремля. В 1941 году, углубившись там на 4,5 метра, ученые дошли до вещей XII века. А культурный слой все не иссякал.

Работы прервала война. Впрочем, едва она кончилась, археологи снова поспешили в Новгород. В 1947 году Академия наук СССР создала большую археологическую экспедицию под руководством А. В. Арциховского, который еще в 1929 году предложил свой план археологического исследования города и с тех пор неустанно осуществлял его.

На этот раз Арциховский наметил вести раскопки в Неревском конце. Приступая к ним, он знал «…из летописей, что этот район в древности был густо заселен ремесленниками, что здесь нужно ожидать очень интересных бытовых и производственных находок. Трудно было установить заранее, какие именно улицы подвергнутся раскопкам и удастся ли связать этот участок с древним планом Новгорода. Дело в том, что во второй половине XVIII века, при Екатерине II, Новгород, подобно другим русским городам, был перепланирован по образцу Петербурга. Сложное переплетение улиц, сложившихся за многовековую историю Великого Новгорода, сменила правильная решетка новых улиц. Единственный дошедший до нас план, составленный до перепланировки, относится к тому же XVIII веку. Не было уверенности, что этот план соответствовал планировке города в более раннее время.

После снятия первых – поздних – слоев в раскопе открылись две пересекающиеся мостовые с остатками домов по обеим сторонам улицы. Когда эти мостовые были нанесены на чертеж и сфотографированы, их убрали. Непосредственно под ними обнаружились две точно такие же мостовые, но уже более древние. Ниже лежал третий ярус мостовых, под ним – четвертый… Оказалось, что мостовые с исключительным постоянством возобновлялись на одном и том же месте – и именно на том, где были указаны улицы на старом плане XVIII века. Таким образом, выяснилось, что этот план может служить руководством не только для изучения Новгорода XVIII века, но и его планировки в предшествующее время, вплоть до X века. Выяснились и названия раскрываемых улиц. Это были знаменитые по летописям Холопья и Великая улицы… Изучение строений на этих улицах показало, что они в большинстве представляли собою жилые дома, ремесленные мастерские и хозяйственные постройки. О назначении домов говорили многочисленные находки» [20]20
  А. Арциховскийи В. Янин. Культура древнего Новгорода. «Техника – молодежи», 1953, № 7.


[Закрыть].

Раскопки на Холопьей и Великой дали такие материалы, которые во многом по-новому осветили историю не только Новгорода, но и всей древней Руси, а также создали новый раздел науки, пока даже не имеющий названия. Может быть, его назовут «берестология»… может быть, как-нибудь иначе. Но не будем забегать вперед. Надо еще рассказать, что же нашли на Холопьей и Великой.

Семь метров в глубину

Непередаваемой прелестью хорош Новгород, особенно на заре погожего осеннего дня. Веет легкий свежий ветер с Ильменя. Ильмень рядом: вон там, где вознесся Георгиевский собор Юрьева монастыря. Непроницаемо сизая вода озера чуть подернута на рассвете рябью. Правы были былины, величая его морем: оно простерлось так широко, что, куда ни кинь взор, нет краю водной глади.

Краски в Новгороде чистые, светлые. Они неярки и не бьют в глаза, но почему-то входят в сердце навсегда, и, чем больший срок проходит, как разлучился с Новгородом, тем чаще о нем вспоминаешь и грустишь.

Чувствуется север. Прозрачное небо дымчато-серебристо, полоска зари осторожно и нежно подсвечивает розовым перистые облака. Неслышно катит воды Волхов. Вот он воочию – путь «из варяг в греки».

Над Волховом колышется пар. Волны реки словно застыли: ни гребешка, ни всплеска. Река синяя и широкая, вода в ней прозрачная, – видно: глубоко, ох, глубоко! Тихо плывут по стрежню стога сена, скошенного в поймах еще летом. Сено уже чуть тронуто желтизной осени. Рыбак застыл в лодке на середине реки. Покачивается на воде круглый, вроде блинка, немудреный берестяной поплавок. С такими еще тысячу лет назад рыбаки выходили на Волхов, когда Садко окликал их:

– Ну как, ребята, улов, – не ту́жите?

А по обоим берегам – город. Бесчисленные веселые купола церквей – луковичкой вверх. Церкви сравнительно невелики и как будто нисколько не стремятся поразить воображение видом величия храма божьего, – наоборот, они так естественно вписаны в скромный фон, на котором белеют! А белеют ослепительно, даже глазам больно!

На круто спускающемся к Волхову холме – кремль. Его кирпич за столетия выцвел, стены теперь скорее бурые, чем красные, даже разгорающаяся заря не в силах залить их лучами так, чтобы они казались светлее. Против каких только врагов не собирались за ними новгородские рати, в какие только дали не отплывали отсюда новгородские ладьи – «бусы-кораблики»! Недаром до сих пор звучит новгородский говор у Северного Ледовитого океана в речи поморов и избы там рубят, как когда-то в Новгороде; недаром до сих пор зовут юго-западный ветер в Сибири шелоником – по имени ближней к Новгороду реки Шелони. То был ветер, надувавший паруса новгородцев, запросто отправлявшихся за «Каменный пояс» – Уральский хребет – искать себе счастья, а Господину Великому Новгороду славы, далеко-далеко унесли они с собою родное имя…

В глубоком, как овраг, рву, окружающем кремль со всех сторон, кроме реки, и делавшем его когда-то неприступным, давно уже поднялись со дна и переросли крепостные стены деревья; разбежался по дну и склонам кустарник. Осенней бронзой отливают все еще крепкие, несмотря на увядание, листья дубов. Струится паутинка меж ветвями кустарников. Чеканным золотом отливают листочки берез.

Все тронуто осенью, лишь рябина пылает молодо и жарко. Она правит свое торжество, когда уже иней порой ложится на бурые стены кремля. Гроздья ее пламенеют наперекор всему – как вызов.

А внутри кремля, под прикрытием стен и башен, вознесся величественный и вместе с тем на редкость соразмерный массив Софийского собора. Девятьсот лет стоит он тут не поддающимся времени олицетворением могущества Господина Великого Новгорода. «Где святая София, там и Новгород!» – бросил в свое время крылатое слово Мстислав Удалой, и этот клич, как стяг, подхватили новгородцы. С именем Софии шли в бой, Софии делали обязательные подношения от всякой своей прибыли новгородские купцы, в ее славу принимало решение вече.

Подобно великану над пигмеями, возносился каменный собор над деревянными домами горожан; чтобы казаться еще выше, он был поставлен на холме.

Но как высоко ни был взнесен Софийский собор над Новгородом, а удержали его за собой князья недолго. Князья пытались полностью захватить власть, в Новгороде. Между тем новгородские бояре и купцы, так же как новгородские ремесленники (а они составляли в городе подавляющее большинство, и за кем они шли, тот и побеждал), были заинтересованы совсем в другом: бояре – в сохранении в своих руках власти и монопольного владения землей; купцы – в сбыте товаров и обеспечении безопасности торговых путей. Сохранение вечевых порядков было в известной мере выгодно и ремесленникам.

В результате новгородцы свергли князя, лишили его владения землей. Пришлось князьям согласиться и на ряд других существенных ограничений своей власти. Это случилось в 1136 году.

Былинный «гость», то есть купец, Садко воздвиг после этого рядом с княжеской Софией в кремле собственную церковь: каменный храм в честь Бориса и Глеба. К слову сказать, былина довольно точно сообщает маршрут торговых экспедиций Садко – так, как это возможно только, когда речь идет о реальном, живом, отлично известном всем окружающим человеке:

 
Поехал Садко по Волхову,
От Волхова в Ладожско,
А с Ладожска в Неву-реку,
А со Невы-реки в сине море.
 

В факте постройки церкви Сотко Сыти́ничем, который летопись справедливо отмечает как выдающееся событие своего времени, характерно все. И то, что храм воздвигается в честь именно Бориса и Глеба: Борис и Глеб – первые русские люди, которых византийская церковь вынуждена была объявить святыми по категорическому требованию князя Ярослава Мудрого, добивавшегося возвеличения роли Руси в византийской церкви. Новгородский гость, возводя храм именно в честь Бориса и Глеба, подчеркивает этим, что заботится о прославлении русского имени не менее, чем князь. И то, что церковь Сотко своими размерами мало чем уступала самой Софии.

Церковь Бориса и Глеба, к сожалению, не сохранилась. Но многие церкви, построенные отдельными купцами и боярами, а также – и больше всего – самоуправляющимися «концами», «улицами» и цеховыми объединениями ремесленников и купцов, дошли до наших дней, придавая Новгороду его неповторимый облик.

Эти церкви были не только молитвенными зданиями. Построенные в честь патрона – святого покровителя данного ремесла или «конца» и «улицы», – они были центрами всей общественной жизни «конца» и «улицы». У суконщиков была своя церковь, у кузнецов – своя, у торговцев воском – своя, и т. д. Недаром и «концы» и «улицы» носили такие названия, как Плотницкий конец, Гончарский, Щитная улица, Кузнецы, Кожевники. При патрональных церквах действовал совет объединения – ремесленной братчины или купеческой общины. При наиболее значительной из них – Иваньской общине торговцев воском – производился торговый суд; в церквах хранились (там же, где и святыни!) меры веса и длины, с помощью которых устанавливалось, обманул ли купец покупателя или жалоба облыжна. Использовались церкви и как склады наиболее дорогих товаров. Эти купеческие храмы божьи (а их в Новгороде большинство; в особенности на торгу видно, как они прямо-таки одна возле другой лепились) решительно разнятся от княжеского собора, причем не только величиной, но и всем своим видом. Собору предназначалось вбирать в себя толпы народу, всех без исключения поражать великолепием и масштабами и внушать рядовому человеку сознание его ничтожества. Обычные же церкви – здания небольшие, рассчитанные только на своих прихожан, скромные; в них уже исчезли роскошные открытые хоры, они никого не пытаются ни унизить, ни раздавить – это церкви для одного круга людей, в общем равных между собой. «Одного взгляда на крепкие, коренастые памятники Великого Новгорода, – справедливо замечает академик Грабарь в своей работе «Андрей Рублев», – достаточно, чтобы понять идеал новгородца – доброго вояки, не очень обтесанного, мужиковатого, но себе на уме, почему и добившегося вольницы задолго до других народов, предприимчивого не в пример соседям, почему и колонизовавшего весь гигантский север; в его зодчестве – такие же, как сам он, простые, но крепкие стены, лишенные назойливого узорочья, которое, с его точки зрения, «ни к чему», могучие силуэты, энергичные массы. Идеал новгородца – сила, и красота его – красота силы. Не всегда складно, но всегда великолепно, сильно, величественно, покоряюще».

И вдвойне радостно наблюдать, какая бодрая, напряженная жизнь кипит и сегодня в древнем городе. Всюду слышен визг электрических пил, скрежет лебедок, урчание грузовиков, нагруженных двухтавровыми балками, бревнами, цементом, батареями центрального отопления. Нет конца свежим тесовым заборам, за которыми башенные краны плавно опускают в котлованы, вырытые для фундаментов, кирпич в контейнерах. Перед Новгородом стоит трудная задача: подняться из развалин. Хотя миновало уже немало лет с тех пор, как фашистские выродки выгнаны отсюда, но и посейчас кровоточат раны города. За тысячу лет существования Новгорода не было среди его врагов больших варваров, чем эти. На каждом шагу – руины, пустыри. Израненная, искореженная, истерзанная земля. Гитлеровцам мало было захватить город – они решили превратить в прах все, что говорило о величии и жизненной стойкости русского народа. Но ведь здесь каждый камень об этом говорил!

Тогда они принялись воевать и с камнем.

Они прошли огнем и взрывчаткой дом за домом, квартал за кварталом. Они сорвали все крыши со зданий, начав с ослепительной позолоты софийских куполов, закладывали тол в церкви, обливали бензином все, что могло гореть, и перемалывали в щебень то, что горению не поддавалось. Они проложили в военных целях дорогу и замостили ее щебнем, в который специально для этого превратили старинную церковь Флора и Лавра! Они замазывали жирными черными надписями «Хайль Гитлер!», сделанными малярной кистью, бесценные росписи мастеров средневековья, выжигали их паяльными лампами. В сквере против новой школы стоял бронзовый бюст Льва Толстого, – они превратили его в мишень и изрешетили автоматными очередями.

Когда Советская Армия выбила гитлеровцев из Новгорода, сразу же были возведены дощатые шатры над бесценными архитектурными памятниками: каждый день довершал разрушение того, чего гитлеровцы не успели разрушить до конца. Затем, не откладывая, принялись и за реставрацию.

Но восстановить все было немыслимо, несмотря ни на какие старания.

Войдите в какую-нибудь реставрированную новгородскую церковь.

Заделаны пробоины в стенах; сквозь купол, вновь сверкающий позолотой, уже не видно неба, как при немцах; стены слепят свежей белизною штукатурки. Снаружи вы, может быть, даже не различите, что церковь разрушена. Но внутри все голо…

Можно отстроить дома, навести новый мост через Волхов вместо разрушенного, залить асфальтом мостовые, – красок Феофана Грека не воспроизведешь, церковь Спаса Нередицы – чудо мирового искусства, снесенную до фундамента, – не поднимешь…

Изуверы! Они хотели стереть с лица земли славу Новгорода, славу русского народа, но чего они добились, кроме вечных проклятий и позора на свою голову!

Новгород встает из руин.

Как на любом строительстве, шуршат транспортеры, по которым движется земля из котлована, и за забором на Дмитриевской улице – тихой и малолюдной, хотя она пролегает в двух шагах от кремля и от Волхова. Видно, как безостановочно вываливает землю на отвалы скиповая машина. Земля из котлована идет с перевалкой: ящики машины загружаются с ленты транспортера.

У заборов, за которыми идет стройка, деловитые новгородцы зря не останавливаются: ясно, что там, – что время терять! Однако от щелей этого забора почему-то не отлипают.

Что ж за диковину возводят тут?

Впрочем, это как раз единственный новый забор в Новгороде, за которым не ведется никакой стройки. Строительные механизмы используются для другой цели: А. В. Арциховский поставил их на службу археологии.

Гудят электромоторы, приводящие в движение лебедки и транспортеры, вырастают отвалы земли по краям котлована, как терриконники в Донбассе у шахт. Земля плотна – сырая, блестящая, черная. Сколько лет она пролежала в глубине, никем не тревожимая? Много. Одни пласты – сто лет, другие – четыреста, третьи – и всю тысячу.

Разрез котлована (или, применяя термин археологии, профиль раскопа) показывает это наглядно. Он – как кусок слоеного пирога. Слои отделены друг от друга отчетливо. Чаще всего – сравнительно тонкой полоской особенно черной земли с серыми прожилками и вкраплениями. Берешь такую землю, растираешь – и сразу видишь: слежавшаяся зола, обуглившееся дерево или кости. Это следы пожара. Новую постройку возводили прямо на старом пепелище. А пожары в деревянных городах случались постоянно и пожирали целые кварталы. Летописи то и дело меланхолически отмечали: «И бысть пожар великий на Холопьей улице, и погоре Холопья улица вся». «Вся» – это не преувеличение. Обугливались даже плахи мостовой, толщиной в полметра.

Подобные записи весьма помогают сегодня ученому. То, что удается обнаружить ниже отмеченного записью о пожаре слоя, относится, значит, ко времени более раннему. То же, что лежит выше, появилось позже. По зафиксированным летописями пожарам, следы которых обнаружить в почве легко, можно без особого труда составить точную шкалу дат, а определение даты, к которой надлежит отнести находку, – едва ли не самый сложный и один из важнейших моментов в работе археолога.

В раскопе, из среза его, торчат бревна, слой за слоем, во много ярусов. Это настилы мостовых. Они горели плохо – хуже, чем любое другое дерево. Когда же остывала зола на месте пожарища, люди вновь отстраивали свои дома. Пустовать участкам не приходилось: они ценились в Новгороде очень дорого.

И вновь постепенно повышалась почва – на много метров за века. Вот на Дмитриевской улице культурные слои XII века лежат на семиметровой глубине, а материка не видно по-прежнему.

Термином «культурный слой» археологи оперируют постоянно. Они подразумевают под ним органические и строительные остатки, накапливающиеся в местах обитания людей. Допустим, выбросила хозяйка разбитый глиняный горшок во двор; выплеснула на землю прокисший суп с бараньей костью; отлетел каблук с сапога у поскользнувшегося щеголя; сгорела до основания изба, и, прежде чем собрались строить на этом месте новую, пепелище заросло грязью; когда начали строить, бросили на дворе оставшуюся щепу… Так и растет уровень земли в поселениях – из года в год, из века в век. Чем чище, чем культурнее живет народ, тем это нарастание происходит медленнее. Археологи шутят: чем выше культурный уровень, тем тоньше культурный слой.