Текст книги "Очерк теории познания Гетевского мировоззрения, составленный принимая во внимание Шиллера"
Автор книги: Рудольф Штайнер
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Тип, как мы видели, есть более полная научная форма, чем первофеномен. Он предполагает также более напряженную деятельность нашего духа, чем последний. При размышлении над вещами неорганической природы чувственное восприятие дает нам готовое содержание. Здесь наша чувственная организация сама уже доставляет нам то, что в области органической мы получаем лишь от духа. Чтобы воспринимать сладкое, кислое, теплоту, холод, свет, цвет и т. д., требуются только здоровые органы чувств. Мы должны в мышлении найти только форму для материи. В типе же содержание и форма тесно связаны друг с другом. Поэтому тип и не определяет содержание чисто формально, как закон, но пронизывает его жизненно изнутри как свое собственное. Нашему духу ставится задача продуктивного участия в создании наряду с формальным также и содержания.
Мышление, для которого содержание является в непосредственной связи с формальным, искони носило название интуитивного.
Интуиция неоднократно выступала в качестве научного принципа. Английский философ Рид называет интуицией то, когда мы из восприятия внешних явлений (чувственных впечатлений) одновременно черпаем убеждение в их бытии. Якоби полагал, что в нашем чувстве о Боге заключено не только одно оно, но также и ручательство того, что Бог есть. Такое суждение также называется интуитивным. Характерным для него, как видно, является то, что в содержании предполагается данным всегда большее, чем оно само, или что мы можем знать о каком-нибудь мысленном определении без доказательств, в силу только непосредственного убеждения. Полагают, что такие мысленные определения, как "бытие" и т. п., не требуют доказательства из материала восприятия, но что мы обладаем ими в нераздельном единстве с содержанием.
Но с типом дело действительно так и обстоит. Поэтому он и не может дать никаких средств для доказательства, а только возможность развивать из себя каждую отдельную форму. Поэтому наш дух должен при постижении типа работать гораздо интенсивнее, чем при постижении закона природы. Он должен вместе с формой создавать и содержание. Он должен брать на себя деятельность, которую в неорганическом естествознании совершают внешние чувства и которую мы называем созерцанием. Таким образом, на этой более высшей ступени дух сам должен быть созерцающим. Наша сила суждения должна мысля созерцать и созерцая – мыслить. Мы здесь имеем дело, как это впервые объяснил Гете, со способностью созерцательного суждения. Этим Гете указал на существование в человеческом духе такой необходимой формы понимания, относительно которой Кант полагал доказанным, что она человеку, согласно всем его природным задаткам, несвойственна.
Если тип в области органической природы заменяет закон природы (или первофеномен) неорганической, то интуиция (способность созерцательного суждения) заступает место способности доказательного (рефлектирующего) суждения. Как считали возможным применять к органической природе те же законы, которые пригодны для низкой ступени познания, так думали, что один и тот же метод сохраняет значение в обеих областях. Однако то и другое ошибочно.
Наука нередко обращалась с интуицией очень пренебрежительно. Вменяли Гете в недостаток, что он пытался достигнуть научных истин посредством интуиции. Хотя многие считают достигаемое посредством интуиции очень важным, когда дело идет о научном открытии. Здесь, говорят, случайная догадка часто ведет дальше методически проработанного мышления. Потому что нередко называют интуицией, когда кто-нибудь случайно набрел на верную мысль, в истинности которой исследователь убеждается потом лишь окольными путями. Но зато постоянно отрицают возможность для интуиции самой по себе стать научным принципом. Чтобы случайно постигнутое интуицией могло получить научное значение – так думают обычно, – для этого оно должно быть затем еще доказано.
Так смотрели и на научные приобретения Гете, как на остроумные догатки, которые лишь впоследствии получили свое подтверждение посредством строгого научного исследования.
Для органической науки, однако, интуиция есть верный метод. Из наших разъяснений, думается, вполне ясно следует, что Гете именно потому нашел верный путь в исследовании органического, что он имел наклонность к интуиции. Свойственный органической науке метод совпал с его духовным складом. Благодаря этому ему стало еше яснее, в какой степени он отличается от методов неорганической науки. На одном ему разъяснилось и другое. Поэтому он такими же ясными чертами обрисовал и сущность неорганического.
Пренебрежительное отношение к интуиции немало способствует то обстоятельство, что ее достижения не считают возможным приаисывать такую же степень достоверности, как достижениям доказательных наук. Часто знанием называют толко то, что доказано, а все прочее – верою.
Надо принять во внимание, что внутри нашего научного направления, которое убеждено, что в мышлении мы постигаем сущностно ядро мира, интуиция означает нечто совершенное иное, чем в другом научном мировоззрении, которое переносит это ядро в недоступную для нас потусторонность. Кто в предлежащем нам мире, поскольку мы приникаем в него опытом или мышлением, не видит ничего, кроме отблиска или образа чего-то потустороннего, нам неведомого и действующего, которое наперекор нам остается скрытым за этой оболочкой не только для первого взгляда, но и для всякого научного исследования, тот, конечно, будет видеть в доказательном методе единственную замену для недостающего нам познания сущности вещей. Так как он не пробился до убеждения, что сочетание мыслей происходит непосредственно в силу данного в самой мысли сущностного содержания и, следовательно, обусловливается самою вещью, то он считает возможным обосновать это сочетание только путем согласия его с несколькими основными убеждениями (аксиомами), которые так просты, что их невозможно, да и не нужно доказывать. Если ему предлагают научное утверждение без доказательства, более того, такое, которое по всей своей природе исключает доказательный метод, то оно кажется ему навязанным извне; он наталкивается на истину, основания достоверности которой ему неизвестно. Он думает, что у него нет никакого знания, никакого понимания этой вещи, что он может только поверить, будто вне его мыслительной способности существует какие-то основания для ее достоверности.
Наше мировоззрение не подвержено опасности считать границы доказательного метода неизбежно также и границей научного убеждения. Оно привело нас к взгляду, что ядро мира вливается в наше мышление, что мы не размышляем только над сущностью мира, но что мышление движется вместе и в согласии с сущностью действительности. С интуицией нам не навязывается никакой истины извне, потому что для нашей точки зрения не существует внешнего и внутреннего в том смысле, как это принимает вышеупомянутое противоположное нашему научное направление. Для нас интуиция есть непосредственное пребывание внутри истины, проникновение в нее, которое дает нам все, что вообще имеет какое-либо значение по отношению к ней. Истина всецело содержится в том, что дано нам в нашей интуитивном суждении. Здесь совершенно нет того, что характерно для веры, в которой нам дается уже готовая истина, а не основания ее, и при которой у нас отсутствует исчерпывающее понимание самой вещи. Добытое путем интуиции понимание совершенно так же научно, как доказанное.
Каждый отдельный организм есть особая форма выражения типа. Он индивидуальность, которая из некого центра сама себя регулирует и определяет. Он – замкнутое в себе целое, каковым в неорганической природе является лишь Космос.
Идеал неорганической науки: понять совокупность всех явлений как целостную систему так, чтобы мы сознанием нашим в каждом отдельном явлении узнавали звено Космоса. В органической науке, напротив, идеалом будет: иметь перед собою в типе и в формах его явлений в наивозможном совершенстве то, что мы видим развивающимся в ряде отдельных существ. Проведение типа через все явления – вот что имеет здесь решающее значение. В неорганической науке – система, в органической – сравнение (каждой отдельной формы с типом).
Спектральный анализ и усовершенствование астрономии простирают истины, добытые в ограниченной области земного, на всю Вселенную. Так они приближаются к первому идеалу. Второй будет осуществлен, когда будет признано все значение примененного Гете сравни тельного метода.
Е. Науки о духе
17. Введение: дух и природа
Мы исчерпали область познания природы. Органика есть высшая форма науки о природе. Лежащее выше ее принадлежит к наукам о духе. Оно требует существенно иного отношения человеческого духа к объекту, чем науки о природе. В последних дух играл универсальную роль. Его задачей было, так сказать, довести до законченности самый мировой процесс. Существовавшее без духа было лишь половиной действительности, чем-то незаконченным, в каждой точке своей лишь частичным. Дух должен был вызвать к выявленному бытию самые сокровенные пружины действительности, которые, правда, сохраняли бы свое значение и без его субъективного вмешательства. Если бы человек был только существом чувственным, лишенным духовного понимания, то неорганическая природа, конечно, в не меньшей степени зависела бы от естественных законов, но они никогда не выявлялись бы как таковые. Тогда были бы существа, которые воспринимали бы обусловленное (чувственный мир), но не обусловливающее (внутреннюю закономерность). Тот образ природы, который выявляется в человеческом духе, есть действительно подлинный и самый истинный образ ее, между тем как для чувственного существа доступна лишь внешняя сторона ее. Науке принадлежит здесь великая мировая роль. Она является завершением акта творения. Она есть как бы беседа природы с самой собой, которая разыгрывается в сознании человека.
Мышление есть последнее звено в последовательном ряду образующих природу процессов.
Не то в науках о духе. Здесь наше сознание имеет дело с самим духовным содержанием: с духом отдельного человека, с созданиями культуры, литературы, со сменяющими друг друга научными воззрениями, с созданиями искусства. Духовное постигается духом. Здесь действительность уже содержит в себе идейное начало, ту закономерность, которая иначе выступает лишь в духовном восприятии. Что в науках о природе является лишь продуктом размышления над предметами, то здесь является врожденным им. Наука играет другую роль. Сущность содержится в объекте уже и без ее работы. Мы имеем дело с деяниями, творениями, идеями человека. Это беседа человека с самим собою и со своим родом. Науке надлежит здесь выполнение иной миссии, чем по отношению к природе.
И миссия эта выступает опять-таки сначала как человеческая потребность. Подобно тому, как необходимость найти для природной действительности природную идею выступает сначала как потребность нашего духа, так и задача наук о духе появляется сначала как человеческое стремление. Опять-таки это только объективный факт, который сказывается как субъективная потребность.
Человек не должен, подобно существу неорганической природы, действовать на другое существо согласно внешним нормам, какой-либо господствующей над ним закономерности, он не должен также быть лишь отдельной формой общего типа, но он должен сам себе ставить задачу и цель своего бытия и своей деятельности. Если поступки его суть результаты известных законов, то законы эти должны быть такие, которые он сам себе дает. Что он такое сам по себе, или что – между равными себе, что – в государстве и в истории, – всем этим он не должен быть по каким-либо определениям извне. Он должен быть этим благодаря самому себе. Какое место он занимает в составе мира – это зависит от него самого. Он сам должен найти точку своего участия в мировом процессе. Здесь получают свою задачу науки о духе. Человек должен знать духовный мир, чтобы согласно этому знанию определить свое участие в нем. Отсюда происходит миссия, которую надлежит выполнить психологии, народоведению и науке истории.
Сущность природы в том, что закон и деятельность распадаются, и последняя является управляемой первым. Между тем как сущность свободы в том, что они совпадают, так что действующее непосредственно изживает себя в действии и содеянное само регулирует себя.
Науки о духе поэтому суть в самом подлинном смысле науки о свободе. Идея свободы должна быть их средоточием, господствующей над ними идеей. Эстетические письма Шиллера потому и стоят на такой высоте, что они стремятся найти сущность красоты в идее свободы, что они проникнуты принципом свободы.
Дух занимает во всеобщности, в мировом целом, лишь то место, которое он как индивидуальный дух дает себе сам. Между тем как в органике всегда надо иметь в виду всеобщее, идею типа, в науках о духе необходимо держаться идеи личности. Дело не в идее, как она изживается во всеобщности (в типе), но как она проявляется в отдельном существе (в индивиде). Конечно, важна не случайная отдельная, та или иная, личность, а личность вообще; но эта последняя – не как развивающаяся из себя самой в отдельные формы и лишь таким образом достигающая чувственного бытия, но как самодовлеющая, в себе самой законченная, в себе самой находящая свое назначение.
Назначение типа – реализовать себя в особи. Лицо же должно найти это назначение уже как идейное, действительно в себе самом обоснованное бытие. Это две совсем разных вещи, когда говорят о всеобщем человечестве или о всеобщей закономерности природы. В последнем случае частное обусловливается всеобщим; в идее же человечества всеобщность обусловливается частным. Если нам удается подслушать в истории общие законы, то они являются таковыми, лишь поскольку исторические личности выставили их как цели или как идеалы. Это и есть внутренняя противоположность между природою и духом. Первая требует науки, которая восходит от непосредственно данного как обусловленного к постигаемому в духе как обусловливающему; последний же требует такой науки, которая от данного как обусловливающего переходит к обусловленному. Для наук о духе характерно то, что частное является в то же время законодательным, а для наук о природе – то, что эта роль переходит ко всеобщему.
Частное, ценное для нас в науках о природе лишь как переходный этап, составляет в науках о духе единственный наш интерес. Всеобщее же, которое мы ищем в первых, здесь обращает на себя наше внимание, лишь поскольку оно освещает нам частное.
Было бы противным духу науки,, если бы мы в природе останавливались на непосредственности частного. Но, с другой стороны, было бы духоубийственным, если бы мы, например, пожелали охватить историю Греции одной общей логической темой, одним понятием. В первом случае прикованное к явлению понимание никогда не доработалось бы до науки; а во втором –действующий по общему шаблону дух лишился бы всякого понимания индивидуального.
18. Психологическое познание
Первая наука, в которой дух имеет дело с самим собою, есть психология. Дух стоит здесь, рассматривая себя, перед самим собою.
Фихте приписывал человеку существование, лишь поскольку он сам полагает его в себя. Другими словами: человеческая личность обладает лишь теми признаками, свойствами, способностями и т. п., которые она посредством проникновения в свою сущность приписывает себе сама. Человеческой способности, о которой человек ничего не знал бы, он не признал бы своей, а отнес бы ее к кому-нибудь чуждому ему. Когда Фихте считал возможным обосновать на этой истине всю науку о Вселенной, то это было заблуждением. Но она предназначена стать высшим принципом психологии. Она определяет ее метод.
Если дух обладает каким-либо качеством, лишь поскольку он его сам приписывает себе, то психологический метод есть углубление духа в свою собственную деятельность. Поэтому здесь метод есть самопостижение.
Само собою понятно, что мы этим не хотим принизить психологию до науки о случайных качествах какой-нибудь (той или другой) человеческой личности. Мы отделяем единичный дух от его случайных ограничений и от его побочных признаков и стремимся подняться к изучению человеческого индивида вообще.
Дело не в том, что мы будем рассматривать совершенно случайную единичную индивидуальность, а в том, чтобы мы получили ясное представление об определяющем самого себя индивиде вообще. Если нам скажут, что мы и здесь имеем дело не с чем иным, как с типом человечества, то это будет смешением типа с обобщенным понятием. Для типа существенно, что он как общее противостоит своим единичным формам. Иное дело – понятие человеческого индивида. Здесь общее непосредственно деятельно в единичном существе, только деятельность эта различно проявляется, смотря по предметам, на которые она направлена. Тип изживается в единичных формах и в них вступает во взаимодействие с внешним миром. Человеческий дух имеет только одну форму. Но здесь известные предметы затрагивают его чувства, там идеал воодушевляет его к поступкам и т. д. Мы имеем дело не с отдельной формой человеческого духа, а всегда со всем цельным человеком. Необходимо только выделить его из его окружения, если мы хотим постичь его. Чтобы достигнуть типа, необходимо от отдельной формы подняться к первичной; чтобы достигнуть духа, необходимо отрешитъся от внешних проявлений, которыми он дает о себе знать, от частных совершаемых им поступков и рассматривать его самого по себе. Надо подслушать, как он поступает вообще, а не то, как он поступил в том или ином положении. В типе необходимо высвободить посредством сравнения общую форму из единичных, в психологии же необходимо единичную форму высвободить лишь из ее окружения.
Здесь дело обстоит уже не так, как в органике, где мы в отдельном существе узнаем образ всеобщего, первичной формы; здесь мы воспринимаем отдельное как саму ату первичную форму. Человеческое духовное существо не есть одно какое-нибудь развитие ее идеи, но есть само ее развитие. Если Якоби полагает, что мы одновременно с восприятием нашего внутреннего мира убеждаемся в том, что в основе его лежит целостное существо (интуитивное самопостижение), то мысль эта неудачна, ибо мы ведь само это целостное существо и воспринимаем. Что обычно является интуицией, здесь становится саморассмотрением. Относительно высшей формы бытия это и действительно не может быть иначе. То, что дух может извлечь из явлений, есть наивысшая форма содержания, какую он вообще может добыть. Когда он затем размышляет над самим собою, он принужден познать себя как непосредственное проявление этой наивысшей формы, как ее носителя, Что дух находит в многообразной действительности как единство, то он в своей отдельности должен найти как непосредственное бытие. Что он противопоставляет частности как всеобщее, то он должен признать за своим индивидом как самою его сущность.
Из всего этого видно, что истинная психология может быть добыта, лишь когда предметом исследования станет природа деятельного духа. В наше время этот метод хотели заменить другим, где предметом психологии становятся явления, в которых дух изживается, а не он сам. Психологи считают возможным приводить во внешнюю связь отдельные проявления его в том же роде, как это делается с фактами неорганической природы. Так они хотят обосновать "учение о душе без души". Наше рассмотрение показывает, что при таком методе упускают из виду именно самое существенное. Надо выделить дух из его проявлений и заняться им самим как производящим их. А вместо этого ограничиваются проявлениями и забывают о духе. Здесь опять увлекаются ложной точкой зрения, которая пытается применить методы механики, физики и т. д. ко всем наукам вообще.
Целостная душа дана нам также в опыте, как и отдельные поступки ее. Каждый сознает, что его мышление, чувствование и воление исходит из его "я". Всякая деятельность нашей личности соединена с этим центром нашего существа. Если в каком-нибудь поступке мы оставим в стороне эту его связь с личностью, то он вообще перестанет быть душевным явлением. Он подпадет под понятие неорганической или органической природы. Если на столе лежат два шара и я ударяю их один о другой, то все разрешается – оставляя в стороне мое намерение и желание – физическим или физиологическим процессом. При всех обнаружениях духа: мышлении, чувствовании, волении – все дело в том, чтобы познать их в их сущности как проявление личности. На этом основывается психология.
Человек, однако, принадлежит не одному себе, но и обществу. То, что изживается в нем, не есть только его индивидуальность, но также и индивидуальность народности, к которой он принадлежит. Все его деяния исходят не только из его собственной силы, но также и из полноты силы его народности. В своем призвании он выполняет и часть призвания своего народного сообщества. Его место среди его народа – и в этом все дело -должно быть таким, чтобы он полностью мог проявить мощь своей индивидуальности. Это возможно, только когда народный организм таков, что отдельный человек может найти в нем место, где приложить свой рычаг. Это не должно быть предоставлено случайности, найдет ли он это место или нет.
Исследование образа жизни индивидуальности среди народной общины есть дело народоведения и науки о государстве. Народная индивидуальность есть предмет этой науки. Задача ее – показать, какую форму должен принять государственный организм, чтобы в нем могла выразиться народная индивидуальность. Устройство, которое дает себе народ, должно быть развито из его внутренней сущности. И в этом отношении существует немало заблуждений. Науку о государстве не считают опытной наукой. Полагают возможным сложить устройство всех народов по одному определенному шаблону*.
Но устройство всякого народа есть не что иное, как его индивидуальный характер, введенный в формы строго определенных законов. Кто хочет наметить направление, которое должна принять какая-нибудь деятельность народа, тот не должен навязывать ничего внешнего; он должен просто высказать то, что бессознательно лежит уже в
характере народа. "Управляет не рассудительный, а рассудок, не разумный, а разум", – говорит Гете.
Понять народную индивидуальность как разумную сущность – в этом состоит метод народоведения. Человек принадлежит к целому, природа которого есть разумная организация. Здесь мы опять можем привести знаменательные слова Гете: "Разумный мир надо рассматривать как великий бессмертный индивид, который безостановочно создает необходимое и благодаря этому становится даже господином над случайным". – Как психология должна исследовать сущность отдельного индивида, так народоведение (психология народов) предметом своих изысканий должна сделать упомянутый "бессмертный индивид".
19. Человеческая свобода
Наш взгляд на источники нашего познания не может оставаться без влияния и на взгляд на наши практические поступки. Человек поступает ведь согласно мысленным определениям, лежащим в нем самом. Все, что он делает, согласуется с намерениями и целями, которые он себе ставит. Но само собою понятно, что эти цели, намерения, идеалы и т. д. должны иметь такой же характер, как весь прочий мысленный мир человека. Таким образом у догматической науки должна существовать практическая истина совершенно иного характера, чем та, которая вытекает как следствие из нашей теории познания. Если истины, добываемые человеком в науке, обусловлены фактической необходимостью, имеющей свой источник вне мышления, то такими же будут и идеалы, лежащие в основе его поступков. Человек поступает тогда по законам, для которых у него не хватает действительного обоснования: он представляет себе норму, извне предписывающую ему его поступки. Таков характер заповеди, которую человек обязан соблюдать. Догмат как практическая истина есть нравственная заповедь. Совсем иное дело, тли принять за основу нашу теорию познания. Она не признает другой основы истин, кроме лежащего в них мысленного содержания. Поэтому если возникает нравственный идеал, то нашими поступками руководит лежащая в содержании его внутренняя сила. Мы поступаем согласно идеалу не потому, что он дан нам как закон, но потому, что идеал силою своего содержания действует внутри нас и нами руководит. Побуждение к поступкам находится не вовне, но внутри наг. Велению долга мы чувствуем себя подчиненными: мы должны поступать известным образом, ибо оно так повелевает. Здесь сначала выступает долженствование, и потом к нему присоединяется воление, которое должно подчиниться первому. Наша теория этого не требует. Воление самодержавно. Оно выполняет лишь то, что лежит в человеческой личности как мысленное содержание. Человек не позволяет какой-то внешней власти предписывать ему законы, он сам себе законодатель.
Да и кто, согласно нашему мировоззрению, мог бы их давать человеку? Мировая основа совершенно излилась в мир; она не отделилась от мира, чтобы управлять им извне, она движет им изнутри; она от него не укрылась. Высшая форма, в которой она выступает внутри действительности обычной жизни, есть мышление и вместе с ним человеческая личность. Если поэтому мировая основа имеет цели, то они тождественны с целями, которые, изживая себя, ставит себе человек. Он действует согласно намерениям мирового Водителя не тем, что разведывает какие-то его заповеди, а тем, что действует согласно своему собственному разумению. Потому что в этом разумении изживает себя этот Водитель мира. Он не живет в виде воли где-то вне человека; он отрешился от всякой собственной воли, чтобы поставить все в зависимость от воли человека. Для того, чтобы человек мог стать собственным своим законодателем, необходимо отказаться от всяких мыслей относительно независимых от человека внечеловеческих назначений мира и т. п.
По поводу этого мы считаем нужным указать на превосходную статью Крейенбюля в "Философском ежемесячнике", т. 18, вып. 3. В ней правильно говорится о том, как принципы наших поступков проистекают из непосредственных самоопределений нашей индивидуальности и как все этически великое совершается не по властному внушению нравственного закона, а по непосредственному побуждению индивидуальной идеи.
Только при таком воззрении возможна истинная свобода человека. Если человек не носит в себе самом оснований для своих поступков, а должен сообразоваться с заповедями, то он действует по принуждению, он подвластен необходимости почти так же, как просто природное существо.
Наша философия поэтому есть в подлинном смысле философия свободы. Она показывает прежде всего теоретически, как должны отпасть все правящие миром извне силы и т. п., чтобы сделать затем человека своим собственным властелином в наилучшем смысле слова. Когда человек поступает нравственно, то для нас это не есть исполнение долга, а выражение его вполне свободной природы. Человек поступает так не потому, что он должен, а потому, что он хочет. Эту точку зрения имел в виду и Гете, когда он сказал: "Лессинг, неохотно ощущавший всякого рода ограничения, вкладывает в уста одного из своих действующих лиц слова. Никто не должен долженствовать. Умный, жизнерадостный человек отвечал: Кто хочет, тот должен. Третий – правда, образованный человек – к этому прибавил: Кто понимает, тот и хочет". Таким образом, для наших поступков нет иного побуждения, кроме нашего разумения. Без всякого внешнего принуждения свободный человек действует по своему разумению, по заповедям, которые он сам себе дает.
Вокруг этих истин вращался известный спор между Кантом и Шиллером. Кант стоял на точке зрения веления долга. Он думал, что это было бы принижением нравственного закона, если бы он поставил его в зависимость от человеческой субъективности. По его мнению, человек поступает нравственно лишь в том случае, когда он отрешается в своих поступках от всех личных побуждений и всецело преклоняется перед величием долга. Шиллер же усматривал в этом воззрении унижение человеческой природы. Неужели она действительно так плоха, что ей приходится непременно устранить все свои собственные побуждения, чтобы стать нравственной! Миросозерцание Шиллера и Гете может стать на сторону только изложенного нами здесь воззрения. В человеке самом надо искать исходную точку его поступков.
Поэтому в истории, предметом которой является человек, нельзя говорить о внешних влияниях на его поступки, об идеях как веяниях времени и т. д., тем более, о каком-либо заложенном в основе ее плане. История есть не что иное, как развитие человеческих действий, воззрений и т.п. "Во все времена только индивидуумы работали для науки, а не эпоха. Это эпоха поднесла чашу с ядом Сократу; эпоха сожгла Гуса; эпохи оставались всегда тождественными себе", – говорит Гете. Всякое априорное построение планов, якобы лежащих в основе истории, направлено против исторического метода, каким он вытекает из сущности истории. Он стремится выявить, что сделали люди для успешного развития человечества, узнать, какие цели ставила себе та или иная личность, какое направление она дала своему времени. История должна всецело основываться на человеческой природе. Ее хотения, ее тенденции – нот, что должно Сыть постигнуто. Наша наука о познании совершенно не допускает, чтобы истории подсовывалась какая-либо цель, вроде воспитания человека от низшей ступени совершенства к более высокой и т. и С нашей точки зрения , равно ошибочно и рассматривать, как это делает Гердер в своих "Идеях к философии истории человечества", исторические события наподобие фактов естественных наук, как ряд причин и действий. Законы истории гораздо более высокой природы. В физике один факт так определяется другим, что закон стоит над явлением. Исторический факт, как нечто идейное, и определяется также идейным. Поэтому здесь о причине и действии можно говорить, только оставаясь совсем на поверхности. Можно ли думать, что точно передаешь самою суть дела, называя Лютера причиной Реформации. История есть по существу наука идеалов. Ее действительность суть уже идеи. Поэтому единственно верный метод состоит в том, чтобы отдаваться объекту. Всякое выхождение за него неисторично.
Психология, народоведение и история суть главнейшие формы науки о духе. Ее методы, как мы видели, основаны на непосредственном постижении идейной действительности. Ее предмет есть идея, духовное, подобно тому, как в неорганической науке им был закон природы, а в органической – тип.
20. Оптимизм и пессимизм
Человек оказался для нас центром миропорядка. Он как дух достигает высшей формы бытия и создает в мышлении самый совершенный мировой процесс. Вещи действительны только сообразно тому, как он освещает их. Это такое воззрение, согласно которому человек опору, цель и сущность своего бытия имеет в себе самом. Оно делает человека самодовлеющим существом. Он должен найти в себе самом опору для всего, что в нем есть. Значит, и для своего блаженства Последним он может быть обязан только самому себе. Всякая власть, которая доставляла бы ему счастье извне, тем самым обрекала бы его на несвободу. Ничто не в силах дать человеку удовлетворение, чему он сначала сам не придал такой способности. Если что-либо доставляет нам радость, то мы должны сначала сами предоставить ему ту власть, благодаря которой оно может доставлять нам ее Радость и недовольство существуют для человека в высшем смысле, лишь поскольку он ощущает их таковыми. Этим разрушается всякий оптимизм и пессимизм. Первый принимает, что все в мире хорошо, так что он приводит человека к высшему довольству. Но чтобы это было так, для этого необходимо самому человеку найти в предметах нечто такое, чего он желает, т.е. он может стать счастливым не через мир, а только через самого себя.