Текст книги "Вернадский"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В Москве

Осенью 1890 года Вернадский по приглашению А. П. Павлова приехал в Москву, чтобы преподавать в университете. Стал приват-доцентом на кафедре минералогии.

Первую половину сентября он посвятил сложной процедуре устройства на новое место службы. В этой суете сохранял спокойную рассудительность. Но вновь сомневается в своих возможностях и нелестно отзывается о себе: «Мой ум слишком слаб, слишком легок».

Человек, сознающий слабость своего ума, вовсе не слаб умом. Он готов поднимать свой интеллектуальный потенциал.

Вернадский продолжает замечать и обдумывать загадки бытия: «Ищешь ясности в том, в чем едва чувствуется гармония. Не есть ли вся красота в чувстве движения мысли, веры в истину».

Близких друзей в Москве у него не было. «Просто какая-то нелюдимость нашла, – пишет он в Полтаву Наталье Егоровне, – разговаривать не хочется, и я во время отдыхов то марширую, то так себе, мечтаю – думаю и сплю!»

Он готовится к первой – пробной – лекции в университете. Заранее считает её посредственной, добавляя, что эту оценку не изменит то, как будет принята она слушателями. 28 сентября пишет жене: «Лекция сошла, говорят, хорошо. Павлов говорил, что весь факультет остался очень доволен, и другие поздравляли с успехом – Тимирязев и т. п.».

По совету А. П. Павлова он готовит диссертацию, посвященную химии силикатов. Приходится спешить: министерство может не утвердить его в должности преподавателя. И всё-таки он не ограничивает свою мысль узким руслом конкретной темы. Иначе пропадет радость познания.

«Ты знаешь, – пишет жене, – я не могу работать, не отрывая – постоянно, урывками – свой ум от специального предмета и не читая постороннего. И всегда – во время готовленья к экзаменам и спешных работ – я перечитывал гораздо больше книг, чем в обычное время. Так и теперь».

Читает он из «постороннего» преимущественно исторические и философские сочинения. Может заинтересоваться большой статьёй о систематике пауков. Специальную литературу не ограничивает новейшими публикациями; просматривает старые работы, обнаруживая в них идеи, предвосхищающие современные открытия.

«В голове масса вопросов, целые классы соединений, никогда не полученных, роятся в голове – интересно получить их и проверить силу фантазий».

Осенью 1891 года он блестяще защищает магистерскую диссертацию. На её обсуждении ему было сказано немало хвалебных слов. Сам он не особенно радовался: «Я себя чувствовал так себе; публичная хвальба так же мало приятна, как и нападки».

В своём курсе лекций по минералогии он рассматривает земную кору как гигантскую сложнейшую химическую лабораторию. Ему нравится мысль, высказанная знаменитым шведским химиком Берцелиусом в начале XIX века: минералогия есть часть химии, есть учение о неорганических соединениях, составляющих земной шар.

«С великим наслаждением прочел работы Берцелиуса, – записывает он в дневнике, – такая в них ясность и простота мысли, а также её изящество и сила. Как видна личность человека в этих рассуждениях о классификации минералов. При чтении этой книжки не раз у меня захватывало, щемило дух, как когда читаю что-нибудь волнующее, и я бросал чтение, чтобы заняться чем-нибудь иным».

Он привёл в порядок тысячи образцов минералогического кабинета. Подготовил курс лекций по минералогии, заново осмысливая традиционную научную дисциплину. Сохранилось литографическое издание: «Краткий курс минералогии, читанный студентам-медикам приват-доцентом В. И. Вернадским 1891–1892 гг.».

Лекции, как видим, не нуждались в глубоком и оригинальном изложении материала. Но Вернадский не любил упрощенных задач. Он привык сам контролировать свои научные занятия и судил о них строго. К другим он был снисходительнее, чем к себе.

До него задачи минералогии ограничивались изучением физических свойств и химического состава твёрдых природных тел, их систематики, разновидностей и сообществ.

Однако любая система не только состоит из отдельных частей, но и является частью более крупной системы. Исключение составляют только самое большое на свете (Вселенная) и самое малое (если им считать квант энергии – фотон). Скажем, растения входят в систему живых организмов, а они – часть Земли, а она – часть Солнечной системы и Галактики.

Принцип прост. Но специалисты по традиции отдают предпочтение анализу, а не синтезу, расчленению на части исследуемого объекта.

Размышления Вернадского над общими проблемами бытия приучили его избегать узости мысли. И в своем первом кратком курсе минералогии сначала рассказал о строении… всей планеты: атмосферы, гидросферы, земной коры; о круговоротах некоторых химических элементов (азота, кислорода), которые движет солнечная энергия.

По его определению минералогия представляет собой химию земной коры; изучает продукты природных химических процессов, сами процессы и изменения продуктов и процессов во времени. Это были новые идеи, но не подкреплённые детальными разработками. Требовался капитальный труд, подобный «Происхождению видов» Дарвина или «Основаниям геологии» Лайеля. Сделать такую работу за считаные месяцы было невозможно.

Вернадский, как обычно, не удовлетворен собой.

«Опять ничего не сделал аккуратно, – записал осенью 1892 года, – и опять тяжелое чувство вследствие неумения серьезно распорядиться своим временем». Через полгода высказался резче: «Надо работать над наукой серьезно, а я дилетант. Или уже такова моя судьба?»

Полгода спустя: «Я очень сильно недоволен собою. Сильная критика своих знаний и способа своих занятий очень мешает правильной работе».

В критическом отношении к самому себе он зашел далековато: стал критиковать даже свою склонность к критике!

Он ведет лабораторные работы (в частности, делает анализы грунтов для Докучаева), готовит и защищает магистерскую диссертацию, пишет добрый десяток статей. Разрабатывает и читает оригинальный курс минералогии. Самостоятельно овладевает шведским языком. Проводит экскурсии в долине Оки (Серпухов, Таруса, Алексин) и участвует в полтавской экспедиции Докучаева.

Мало ли сделано за два года? И ещё. В 1891 году начинается голод в центральных районах России. Он едет в деревню, много сил и времени отдает организации помощи голодающим, борьбе с неурожаем и начавшейся эпидемией холеры. Участвует в местных органах управления – земских собраниях. Руководит постройкой дома в своем поместье Вернадовке. В Моршанске его выбирают почетным мировым судьей.

Ему приходится подолгу бывать вне семьи. Он горячо и нежно любит близких, тяготится одиночеством и не скрывает своих чувств. Пишет множество писем (однажды за месяц – сотню!). Письма жене заменяют дневник, отмечая текущие события, мысли, планы на будущее.

3 сентября 1892 года сообщает Наталье Егоровне: «Сегодня 6 лет нашей свадьбе… Эти 6 лет – такие хорошие годы». Через несколько дней добавляет: «Такую силу придает уверенность, что вместе мы думаем одно и то же и всегда будем идти в жизни вместе».

Не достигший тридцатилетия Вернадский ведет научную, преподавательскую, общественную работу; прекрасный семьянин; глубокий мыслитель. Он ощущает свою причастность к духовной жизни человечества: «Мысль постоянно направляется к ясному сознанию чувства общей преемственности в истории человеческой мысли… В работе мысли есть радость, захватывающая дух сила, гармония».

Почему же он недоволен собой? Мне кажется, дело вот в чем.

Слушая прекрасную музыку или вглядываясь в прекрасную картину, он остро ощущал силу и радость гармонии, идеала. То же ощущение у него вызывала любовь – к родным и людям вообще, ко всей природе.

Но гармония разрушалась. Он видел, насколько безобразна, трудна, ужасна жизнь большинства людей; как много в человеческих отношениях фальши, недобрых чувств, низменных стремлений. Он не мог мириться с несправедливостью и страданием, не мог безоглядно унестись в мир философских рассуждений и научных идей.

Природа поражала его своей стройностью, вечностью, совершенством. В ней не было столь уродливых проявлений, как в жизни человеческой. Постоянная изменчивость природы, ее обновление и единство вызывали ощущение величайшей гармонии.

Он мог бы повторить вслед за Ломоносовым: я желаю понять нерукотворное Евангелие Природы. Это озарение пришло к нему в двадцатилетием возрасте, когда он записал в дневнике:

«Какое наслаждение «вопрошать природу»! Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытке обнять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных её областях!»

Гармонию небесных тел, подчинённых закону всемирного тяготения, выразил Исаак Ньютон. Но это механические модели, в системах которых звёзды и планеты приняты за точки, обладающие массами.

Но разве наша Земля – точка?! Разве можно пренебрегать, как ничтожной малостью, земной природой, живыми существами? Хочется повторить слова Фёдора Тютчева:

 
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах…
 

Поэту открыт мир живой земной природы. А учёные стараются выразить законы Мироздания на формальном языке физики и математики, словно отрешаясь от окружающей их реальности.

Вернадского восхищали и вдохновляли строки Тютчева:

 
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всём.
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаём…
 

Постичь суть этой гармонии природы и разлада с ней человека хотя бы в общих чертах он ещё не умел; был похож на человека, плохо понимающего классическую музыку и попавшего на симфонический концерт или в оперу. Такой слушатель порой улавливает мелодию, но общее впечатление остается смутным, и музыка не вызывает в нем созвучных движений души.

И все-таки не угасала вера Вернадского в идеалы, гармонию, истину. Он продолжал поиски.

О смерти и бессмертии

В апреле 1893 года Владимира Вернадского посетил Лев Николаевич Толстой, знавший его отца. Судя по всему, писателя заинтересовали идеи молодого учёного. Помимо всего прочего, зашла у них речь о бессмертии души. По записям Вернадского и высказываниям Льва Толстого можно не дословно, но по сути восстановить отдельные детали их разговора.

– Вера в бессмертие души, – утверждал Вернадский, – помогает человеку переносить тяготы жизни и страх смерти, помогает ощутить духовное единство с вечным и бесконечным миром.

– Я совсем не чувствую потребности в этой вере, – возразил Толстой. – Она есть самообман. На первой стадии своего развития человек ставит в центре мира собственную личность. На второй стадии этот центр переносится на семью, общество, на все человечество. И только на третьей стадии человеку дано осознать бесконечное и свое единение с ним. Не только умом постичь, а всей душой почувствовать бесконечность мира и любить его. Когда человек любит себя и сознает, что ему недолго остается жить, он старается наслаждаться жизнью. Если он любит всего больше семью, общество, человечество, то положит душу свою за них. Если же любит он бесконечный мир, то посвятит себя исканию истины, стремлению познать ее.

– Однако вы не опровергаете этим бессмертие души, – заметил Вернадский.

– Я об этом не задумываюсь и не стану даже стараться опровергать это, как если бы мне сказали, что в моем саду гуляют семнадцать слонов! Какое это имеет значение для постижения смысла жизни? Если любишь бесконечный мир, то смерть отдельного человека не столь важна, потому что то, что любишь, продолжает существовать. Вот когда нет этой любви, то смерть тяжела. Единение с бесконечным миром дает жизни смысл, несмотря на существование смерти!

– Но вы не учитываете, – сказал Вернадский, – двух бесконечностей. Одна относится к пространству Вселенной. Это, можно сказать, физическая бесконечность. Но есть еще другая, духовная бесконечность, относящаяся к миру сознания. Весь ощущаемый нами мир – это создание нашей бесконечной бессмертной личности, плод ее творчества. Происходит слияние двух бесконечностей – физической и духовной.

– Да вы просто мистик, – сказал писатель ученому.

Каждый из них был уверен в своей правоте. Вернадский записал в дневнике:

«Был у нас Л. Н. Толстой – с ним продолжительный разговор об идеях, науке etc. Он говорил, что его считают мистиком, но скорее я мистик. И я бы им быть был бы рад, но мне мешает скептицизм. Я думаю, что в учении Толстого гораздо более глубокого, чем мне это вначале казалось. И это глубокое заключается:

1) Основою жизни – искания истины и 2) Настоящая задача состоит в высказывании этой истины без всяких уступок.

Я думаю, что последнее самое важное, а отрицание всякого лицемерия и фарисейства и составляет основную силу учения, т. к. тогда наиболее сильно проявляется личность, и личность получает общественную силу. Толстой анархист. Науку – искание истины – ценит…»

При отчасти скептическом отношении к науке Лев Толстой в своих рассуждениях прибегал к научным идеям. В одном случае он даже сослался на принцип симметрии, который изучал в курсе кристаллографии Владимир Вернадский.

«Что такое симметрия? – задавал риторический вопрос Толстой. – Это врожденное чувство, отвечал я сам себе. На чем оно основано? Разве не все в жизни симметрия? Напротив, вот жизнь – и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа переходит в вечность – и я провел с одной стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминание».

Естествоиспытатель вряд ли сочтёт такие рассуждения убедительными. В природе, как в жизни, далеко не всё симметрично. Скажем, переход от детства к старости свершается последовательно, неотвратимо и безвозвратно. Никакой симметрии тут нет.

Переход души в вечность для Владимира Вернадского, как для многих, хотя и далеко не всех мыслителей, был равнозначен погружению в небытие, распадение на атомы и молекулы, входящие в новые тела земной природы. Но это не снимало вопроса о предсуществовании до рождения и вечности духовной субстанции.

Много позже напитттет он о вечности жизни, а в своих убеждениях натуралиста будет придерживаться мнения знаменитого нейрофизиолога и психиатра В. М. Бехтерева, высказанного в 1916 году в статье «Бессмертие человеческой личности как научная проблема»:

«Ни одно человеческое действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или даже простым взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно…

Речь идёт не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в её целом, которая при наступлении смерти прекращает своё существование как личность, как особь, как индивид… а о социальном бессмертии ввиду неуничтожаемости той нервно-психической энергии, которая составляет основу человеческой личности…

Поэтому понятие о загробной жизни в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжении человеческой личности за пределами её индивидуальной жизни в форме участия в совершенствовании человека вообще и создания духовной общечеловеческой личности, в которой живёт непременно частица отдельной личности, хотя бы уже и утттедтттей из настоящего мира, и живёт не умирая, а претворяясь в духовной жизни человечества».

Но вместе с тем оставалось чувство недопонятости чего-то важного и загадочного, какой-то тайны духовного бытия. Такая неудовлетворённость своими знаниями – залог дальнейших поисков истины.

Владимир Бехтерев, выдающийся специалист по физиологии мозга, психолог и психиатр, завершил свою статью признанием неведомого, недоступного разуму человека:

«Все вообще превращения материи или вещества и вообще все формы движения, не исключая и движение нервного тока, представляют собою не что иное, как проявление мировой энергии, непознаваемой в своей сущности».

Биолог, исследователь эволюции академик И. И. Шмальгаузен в книге «Проблема смерти и бессмертия» (1926) пришёл к выводу: «Смерть является платой за продление жизни особи как гармоничного и стойкого целого с высокоразвитой индивидуальностью». Иначе говоря, смерть – плата за совершенство, бессмертие – удел простейших форм.

Он сослался на Е. Шульца (не знаю, кто это, но мысль верная): «Природа… отняла у нас бессмертие и взамен его дала нам любовь».

Не менее мудрое высказывание принадлежит Гёте: «Жизнь – прекраснейшее изобретение природы, а смерть – её искусственное средство, чтобы иметь много жизни».

На мой взгляд, оно требует уточнения: есть вечная Жизнь Природы и бренная жизнь её творений, которым она предопределила смерть во имя разнообразия, изменений, рождения нового, исканий лучшего, стремления к прекрасному.

Глава 4
Исследователь

 
Живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нем познанье получить,
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась!
 

«Поверить алгеброй гармонию»

Каждому из нас не раз приходится думать, как поступить. Так бывает при выборе профессии или места работы, при определении условий быта, к которым следует стремиться. От верности избранного направления во многом зависит наша дальнейшая судьба.

Вернадский мог бы браться за не слишком трудные темы, углубляться в одну специальность. Для этого надо было отказаться от юношеских идеалов и жажды познания… Нет, об этом не могло быть речи.

Другой путь – отдаться общественной практической деятельности… Нет, он не в силах отказаться от счастья научных исследований. Тем более что именно так у него есть возможность приносить пользу людям.

Значит, остается путь научной работы. Надо верить в свои силы. По-прежнему задавать себе вопросы, искать на них ответы, сомневаться и не ограничивать свободу мысли.

И тут судьба (в лице университетского начальства) определила ему занятия кристаллографией. Она изучает, в частности, распределение атомов в пространстве, объемные узоры кристаллических решеток, форму кристаллов. Это роднит её с геометрией. В кристаллах почти так же, как в движениях небесных тел, просто и наглядно проявляется гармония Мира.

Работая во Франции. Вернадский прочел классическую работу Рене Жюста Гаюи, изданную в 1784 году. В ней исследовалась форма кристаллов. Тогда некоторые ученые предполагали, что кристаллы устроены и живут как живые организмы. Гаюи возражал:

«Внимательное изучение минералов, наоборот, показывает, что в их внутренних частях отсутствует какая-либо подвижность и гибкость. Это – простая структура, без органов и без функций, одним словом, симметричное скопление молекул, последовательно соединенных друг с другом».

Принцип симметричного расположения молекул-шариков (или атомов-шариков), высказанный еще до Гаюи англичанином Р. Гуком, голландцем X. Гюйгенсом и М. Ломоносовым, позволил французскому ученому постичь некоторые законы кристаллического строения.

В 1890 году выдающийся русский ученый Е. С. Федоров (годом позже – А. Шенфлис) геометрически вывел 230 пространственных групп кристаллических решеток. Триумф математической идеи симметрии! Было завершено грандиозное здание геометрической кристаллографии.

Вернадского интересовали главным образом физика и химия кристаллов. Он первым упомянул о термокристаллографии, изучающей изменение свойств кристаллов в зависимости от температуры. По его мнению, кристаллография будет все более проникаться учениями об энергии и равновесии – «этого нового отпрыска векового и нерушимого чувства мировой гармонии».

Совершенство геометрической кристаллографии было достигнуто ценой удаления в мир абстракций. Ведь реальные кристаллы мало похожи на идеальные: имеют изъяны, включения, индивидуальные химические и физические свойства.

Чтобы разобраться в гармонии реального мира, надо от абстрактных форм переходить к минералам и познанию их жизни. На этот путь стал в своих исследованиях Вернадский. Его интересовала связь кристаллографии с минералогией, строением Земли и даже Вселенной.

Тем же путем шла мысль Гаюи. В начале своего трактата о структуре кристаллов он писал: «С какой бы точки зрения ни рассматривать природу, всегда поражает обилие и разнообразие ее творений. Украшая и оживляя поверхность земного шара постоянным чередованием живых существ, она в то же время в своих подземных расселинах тайно подвергает обработке неорганические вещества и, как бы играя, порождает бесконечное разнообразие геометрических форм».

А в конце трактата он отметил, что выводы кристаллографии важны для развития минералогии, и призвал «связывать отдельные частности посредством самых общих взглядов, позволяющих нам расширить крайне ограниченное знание тех конечных причин, от которых зависят различные явления Вселенной».

Привнесенные в кристаллографию принципы симметрии и энергии расширили область применения выводов этой науки, позволив перейти к структуре и симметрии пространства, организованного в виде кристалла.

Знание истории кристаллографии помогло Вернадскому выяснить общий ход мысли ученых, достигших современного уровня науки, найти истоки научных достижений и заблуждений, выявить некоторые забытые перспективные идеи.

«Явное проявление исторического сознания, – писал он, – особенно необходимо при изложении современного состояния какой-нибудь науки, так как только этим путем возможно сохранить для будущего исследователя указания на взгляды и факты, которые кажутся автору ложными или неважными, но которые ход времени как раз выдвинет вперед как правильные или научно полезные».

И впредь он останется верен этому принципу, сообщая не только о современных научных взглядах, но и об их формировании с момента зарождения. Современность – лишь одна плоскость, которая уже завтра может быть преодолена. Надо иметь в виду именно поток научной мысли.

В учебнике «Основы кристаллографии» Вернадский дал отличный очерк развития этой науки. И сделал вывод: некоторые достижения кристаллографии будут все глубже входить в научное мировоззрение, «философское значение этой области физики выступает еще резче и определеннее при систематическом изучении ее конкретных явлений».

Он шел от конкретного к общему, а от общего вновь к частному, обдумывая строение вещества и структуру мирового пространства. Только через три десятилетия он завершит эти исследования.

Работа над историей кристаллографии помогла сформироваться одному из его грандиозных замыслов. Он написал в 1893 году: «У меня выясняется все больше и больше план истории развития человеческого знания». Не просто истории науки. Он мечтает «возможно глубже проникнуть в законы развития сознания в мире».

И этот свой замысел он не оставил, десятилетиями стараясь воплотить его в жизнь. Трудно подыскать более яркие примеры целеустремлённости сразу в нескольких областях знаний. А сомнения так досаждали ему, что он взмолился: «Хоть немного бы веры в свой дух, хотя бы немного самоуверенности!»

Возможно, ему недоставало явной осознанной веры в себя. Но всей силой своей волевой натуры он верил в правильность избранного пути, не переставая работать, познавать новое, отстаивать и развивать свои взгляды.

Надо сразу сказать: законы развития сознания в мире (не совсем ясно – в мире людей или в Мире природы?) ему раскрыть не удалось. До сих пор они остаются на уровне религиозных и философских концепций. В сугубо научном плане их вряд ли можно выразить вообще.

В своих работах Вернадский отдавал предпочтение конкретным научным проблемам. Например, выявил различия между системами минералов и кристаллов. Он отнес к минералам, кроме твердых тел, жидкости и газы. Прочно связал минералогию с химией и геологией. Ввел в практику её преподавания экскурсии, чтобы изучать минералы в природных условиях, а не только в учебных коллекциях.

Тридцатилетний приват-доцент перестроил по-своему две традиционные науки! Вот его признание: «Научное размышление и наблюдение есть наиболее полное и ясное проявление моего духа, и в это время все его стороны напряжены, и в это время сознание… бьет самым сильным темпом».

Удивительно полезной оказалась для него широкая специализация, которую он приобрел отчасти случайно. Докучаев перешел от минералогии и кристаллографии к почвоведению. Вернадский, занимаясь почвоведением, продолжал изучать минералы и кристаллы. Слияние трех течений мысли помогало ему более полно постигать земную природу.

Учение о симметрии было для него проявлением «векового и нерушимого чувства мировой гармонии», равновесия природных процессов. Изучение почв и практическая деятельность привели к новому, более сложному пониманию сути мировой гармонии.

… В Вернадовке он заметил, что молодые дубки, растущие на склоне холма, страдают от пасущегося скота. Чтобы сберечь растения, распорядился окопать их канавами.

Прошел год, другой, и проявились печальные результаты проведенных мер по сохранению «гармонии в природе». Начался размыв почв, канавы превратились в овраги, склон холма был разъеден ими так, что немногие дубки уцелели.

Молодой учёный наглядно убедился: непродуманное вмешательство человека в жизнь природы, даже с наилучшими намерениями, может рано или поздно вызвать негативные последствия. В обращении с природой требуется глубокое проникновение в законы её жизни.

Подобные мысли рождались и угасали в его мозгу, порой не оформляясь окончательно в словесной форме, – более прочувствованные, чем ясно понятые. В дневнике он вновь и вновь осуждает свой дилетантизм, недостатки характера и силы воли.

Лето 1894 года он провёл в Западной Европе, знакомясь с крупными минералогическими музеями, спускался в соляные и свинцово-серебряные шахты, проводил маршруты по гранитным массивам и районам древних вулканов. Изучал минералы некоторых районов, пополнив коллекцию Московского университета.

Однако он далеко не всегда мог научиться новейшим методам исследований и методике преподавания минералогии и кристаллографии. Оказалось, что во многом он идет впереди тех, к кому приехал учиться. Даже П. Грот, поделившийся с ним своими достижениями, к великому удивлению, узнал, что его опередил Вернадский, изложив те же выводы в своем скромном курсе минералогии для медиков.