Текст книги "Тень иллюзиониста"

Автор книги: Рубен Абелья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Голиаф

1

Различать запахи Голиафа еще в детстве научил его отец кондитер. Он приводил ребенка в комнатушку, где как по волшебству появлялись на свет всевозможные сладости, и просил закрыть глаза. После этого они ходили из угла в угол, и Голиаф учился отличать аромат тертого миндаля и сливочного печенья, свежеприготовленного слоеного теста, заварного крема и жидкой карамели. Иногда отец Голиафа вставал как вкопанный посреди улицы, где угадывал хотя бы малейшее движение ветерка, и возбужденно хлопал сына по плечу:

– Нюхай, Голиаф! Нюхай!

Голиаф закрывал глаза и нюхал. Так он узнал, что поселок живет собственной жизнью и его запахи меняются в зависимости от времени года. Весной веяло цветами и свежесрезанной травой, и эти ароматы толкали на безумства; осенью он наполнялся сладким духом увядания, приглашавшим к уединению и воспоминаниям. Во время частых загородных прогулок отец заставлял Голиафа нюхать листья, землю, камни, кору деревьев, ключевую воду, дорожную пыль, полевые цветы, коровий навоз.

– Жизнь состоит из запахов, – говорил отец. – Нужно уметь их различать, чтобы разбираться в жизни.

Голиафу рано или поздно предстояло познакомиться с Марией, женщиной пышнотелой, щедрой на душевные порывы, источавшей благоухание, владелицей единственной в городке парфюмерной лавки. В магазинчике имелось подсобное помещение, где запахов было море разливанное, а полки ломились от всевозможных склянок. Там у Марии стоял перегонный куб для экспериментов с ароматами. Если полученная душистая смесь Марии нравилась, она переливала ее во флакончик, подписывала его и хранила в застекленном шкафу вместе с десятками других бутылочек с этикетками, которые никто не покупал. Никто даже и не интересовался ее духами, и кроткая парфюмерша едва сводила концы с концами, торгуя одеколоном, мылом, электрическими лампочками, батарейками, кассетами с народной музыкой и упаковками туалетной бумаги.

В поселке царили суровые нравы, а населяли его земледельцы и мелкие предприниматели, которые душились только по воскресеньям, когда собирались в церковь. Поэтому Мария слыла женщиной со странностями. К ней относились с опаской. Без враждебности, так как отзывчивый характер Марии компенсировал ее славу эксцентричной натуры, но с недоверием, с которым невежды обычно встречают все новое и непонятное. В этом маленьком мирке, где бизнес был ненадежным, а урожай – непредсказуемым, не имелось места для столь легкомысленных вещей, как духи, и уж тем более для опытов, почти алхимических, в результате которых они получались.

Впервые Голиаф появился в парфюмерной лавке во время грозы. Потоки воды падали косо, сносимые сильным ветром, и дорогу залило почти до бордюров. Голиаф открыл дверь резким толчком. Вместе с ним ворвались ветер и дождь, внутри магазина образовался маленький вихрь и все разом намокло. Обомлев от такой устроенной им же неразберихи, Голиаф обернулся, чтобы закрыть за собой дверь. Пока он пытался это сделать, шквал ветра еще с большей силой ворвался внутрь и понесся по магазину. Когда наконец Голиафу удалось закрыть дверь, магазин погрузился во влажное и благоухающее спокойствие. Юноша закрыл глаза и поднял нос, глубоко вдыхая, а затем воскликнул:

– Цветы апельсина! Здесь пахнет цветами апельсина!

Потом он открыл глаза и увидел, как Мария улыбается ему из-за прилавка.

– Извините, – промямлил он, оглядываясь на мокрый пол, весь в черных следах.

– Пустяки, не беспокойся. Чего ты хочешь, сынок?

– Духи для мамы. У нее сегодня день рождения.

Мария любила пофантазировать и долгие годы забавлялась тем, что представляла себе, каким будет первый клиент, который купит ее духи. Отрываясь от реальности, воображение рисовало ей какую-нибудь иностранку, всю в золоте и драгоценных камнях, или сеньора, одетого с иголочки, и даже немолодого сибарита с тростью, инкрустированной бриллиантами. Чего она никогда себе не представляла, так это подростка – безусого и такого рослого, что он едва помещался в дверях. Она посмеялась про себя над своими грезами и сняла с полки пять стеклянных флакончиков. Открывая их по очереди, она дала каждый понюхать Голиафу.

– Этот, – сказал он не раздумывая. – Моей матери должен понравиться жасмин.

– Ты узнаешь и жасмин? – удивилась женщина.

– Да, и еще много чего. Отец научил меня разбираться в запахах. Он говорит, что весь мир пахнет и глупо прожить жизнь, так и не узнав чем.

Мария положила флакончик в картонную коробку, обернула ее подарочной бумагой и вручила Голиафу.

– Сколько я должен? – спросил Голиаф.

– Нисколько. Это подарок.

– Подарок?

– Да, но с одним условием. Что ты иногда будешь приходить ко мне в гости.

Голиаф, не колеблясь, принял как подарок, так и приглашение. Он поблагодарил женщину и вышел на улицу, где вода уже переливалась за бордюры и затопляла узкие безлюдные тротуары.

Голиаф стал регулярно навещать Марию. Они мгновенно нашли общий язык – ведь оба, каждый по-своему, были изгоями в этом маленьком царстве однообразия. В свои тринадцать лет Голиаф был огромным, выше многих взрослых. Отличался он не только исполинскими размерами, но и странной фигурой. Для его роста плечи у него были слишком узкими, а ноги короткими. Руки болтались, как пара маятников, на уровне колен. Чахлая грудь переходила в выступающий вперед живот. Кожа у Голиафа была розоватой, лишенной всякой растительности, а на лоб падала прямая светлая челка, которая закрывала ему глаза. Его внешность была предметом постоянных насмешек в школе, куда он всегда шел со страхом. Как раз там его и окрестили Голиафом, не в честь библейского великана, а за сомнительное сходство с героем комиксов. Поначалу парень проклинал свое прозвище. Со временем, когда его уже так звали все подряд, ему даже понравилось, и он с гордостью носил свое прозвище, считая его символом своей яркой индивидуальности.

В задней комнате парфюмерной лавки Мария научила его получать запахи с помощью дистилляции и смешивания. Она призналась ему, что человек ей приятен или нет в зависимости от его запаха и что в их поселке почти никто хорошо не пахнет. Мария говорила, что знает все запахи поселка и места, где они особенно сильны.

– На площади пахнет камфарой, а на кладбище – зимой, – заверяла она.

Между Голиафом и Марией завязалась трогательная дружба; они, как два сообщника, говорили на языке, которого не понимали другие, – на языке запахов. У них была даже своя игра, о существовании которой никто не догадывался. Каждый день Мария брызгала в своей лавке новыми духами, а Голиаф должен был угадать их компоненты. Так они болтали, играли и вдыхали ароматы. Они перенюхали столько духов, пропитались столькими запахами, что однажды у Голиафа зародилось страшное подозрение, что он уже знает их все.

Но это подозрение не подтвердилось. Оно развеялось в ту ночь, когда в водовороте обычных запахов Голиаф почуял Беатрис.

2

При закладке фундамента нового дома для одного из чиновников муниципалитета было обнаружено беспорядочное нагромождение камней, которые оказались развалинами римских жилищ, бань и бараков для рабов. Пока Голиаф с Марией беседовали о запахах в задней комнате парфюмерной лавки, в поселок приехала группа археологов, которые отправились осматривать окрестности. Стекла их очков запылились, а на поясе у каждого болтался радиотелефон.

За археологами последовала «тяжелая артиллерия» – грохочущие экскаваторы и грузовики, – и поселок погрузился в непроницаемое облако пыли. Работы велись несколько месяцев кряду, и в это время в округе не пахло ничем, кроме пыли и черных выхлопов машин. Когда экскаваторы, грузовики и ученые убрались восвояси, римское поселение было вызволено из-под земли и раскинулось, уродливое и анахроничное, рядом с кирпичными домами и асфальтированными площадями. Около каждой из древних построек мэр приказал поставить киоск, а внутри посадить продавца билетов. Неподалеку мгновенно выросли две гостиницы с бассейнами, несколько сувенирных магазинов и ресторанов, которые предлагали блюда местной кухни по баснословным ценам.

В первые же летние дни лавины туристов обрушились на поселок и навсегда изменили его облик. Главная площадь, которая уже не пахла камфарой, была запружена туристическими автобусами, выгружавшими тучи мужчин в шортах и почерневших от солнца женщин в бейсболках. Гостиницы были переполнены. Некоторые местные жители, стремясь подзаработать, сдавали в аренду дома или комнаты в своих квартирах. Улицы наводнили зеваки, которые часами фотографировались на фоне развалин и оставляли круглые суммы в близлежащих барах. Внезапно возник спрос на самодельные парфюмы Марии. Изумленная успехом, она повесила на входе новую вывеску – «Местные ароматы» с намерением урвать свой кусок, пока длится это туристическое безумие. Ночи поселка наполнились музыкой и шумным весельем, а в дни святых покровителей города устраивались пышные празднества в казино.

Как раз на одном из этих празднеств Голиаф почуял запах Беатрис. Он вырос еще больше. Ему только что исполнилось двадцать лет. Два года назад он закончил школу и теперь помогал отцу в кондитерской, развозя сладости. В тот вечер он отправился в казино без энтузиазма, поддавшись уговорам отца и бывших одноклассников, которые теперь учились в других городах и приезжали домой только на лето. Торжество требовало строгой формы одежды, поэтому Голиафу пришлось влезть в одолженный у кого-то из друзей фрак, который подчеркивал все недостатки его фигуры. Пока его товарищи болтали с девушками и приглашали их танцевать, он прижался к краю барной стойки и стал с закрытыми глазами вдыхать воздух, насыщенный запахами. Он узнал апельсин, розу, базилик и чай, корицу, сандал и сосну, фиалку, мускатный орех и анис, лимон, ваниль, листву и мох, пот и табак, отталкивающий запах которых усиливался по мере того, как праздник набирал силу. Люди проходили мимо Голиафа и смеялись. Товарищи хлопали его по плечу и наперебой шутили, что он похож на Будду во фраке. Но Голиаф так и стоял с закрытыми глазами, равнодушный к насмешкам, пока вдруг не уловил еще неизведанный, восхитительный аромат.

Он открыл глаза и увидел, как у другого края барной стойки садится на табурет настоящая красавица. Она была одна и выглядела грустной. Возбужденный ее ароматом, Голиаф подошел к ней и, набравшись смелости, спросил, не хочет ли она потанцевать. Она взглянула на него, улыбнулась и ответила «да». Голиаф забыл о том, что фрак с чужого плеча был ему мал, что он сам был неуклюжим великаном. Он взял женщину за руку и провел в танцевальный зал под изумленные взгляды десятков глаз. Он положил руку на ее талию и спросил, как ее зовут.

– Беатрис, – ответила она.

Они танцевали вальс молча, стремительно кружась в такт музыки, пока все остальные танцующие пары и казино не превратились для Голиафа в одно размытое пятно. Только Беатрис перед ним была реальной, настоящей, абсолютно отчетливой. Ее сердце быстро билось в груди, и в такт его биению от нее толчками исходило горячее благоухание, которое Голиаф жадно вдыхал снова и снова, пока совсем не опьянел.

Музыка еще не закончилась, когда внезапно между ними возникла чья-то рука. Голиаф отступил назад. Застыв от растерянности, он смотрел, как молодой мужчина обнял Беатрис за талию и исчез вместе с ней в толпе. Он стоял, окаменев, в центре зала, окруженный танцующими парами, которые, поглядывая на него, шептались и смеялись. Один из товарищей подошел к Голиафу и, улыбаясь, поднял руку, чтобы похлопать его по плечу. Голиаф отшвырнул товарища в сторону, выбежал из зала, спустился по лестнице казино, перепрыгивая через две ступеньки. Он выскочил на многолюдную улицу, пытаясь различить хотя бы след нежного запаха Беатрис. Он пробежал до конца улицы, оставив позади закрытые сувенирные магазины и римские развалины. Наконец он увидел Беатрис. Он бросился к ней, отчаянно жестикулируя и расталкивая прохожих, но она его не замечала. Мужчина, который увел Беатрис, открыл перед ней дверцу машины. Она послушно села внутрь. Мужчина занял свое место у руля, и через несколько секунд машина с ревом сорвалась с места и помчалась в направлении старой бензоколонки.

3

Самые плохие мысли обычно приходят под покровом ночи. Голиаф несколько часов бесцельно слонялся по улицам. Отовсюду наплывали отвратительные запахи. На каждом углу он наталкивался на пьяных туристов. Сквозь зубы он проклинал себя за то, что в казино не сумел среагировать быстро. Он стыдился того, что позволил незнакомцу украсть у него Беатрис. Туристы разошлись по домам, на небе сиял только прозрачный серп луны – ничтожная светлая заплатка на черной ткани неба, а Голиаф все шел куда глаза глядят, терзаемый новой неутешительной мыслью. Он не понимал, почему из всех гостей на празднике Беатрис пошла танцевать именно с ним, неповоротливым увальнем с потеющими руками. Подозрение, что она сделала это из жалости, разъедало ему душу до тех пор, пока ночь не пошла на убыль. Он встретил рассвет за городом, сидя на большом камне. Жилет на нем был расстегнут, рукава рубашки закатаны, галстук развязан, а фрак Голиаф накинул на плечи. С первыми проблесками нового солнца исчезли все тени и развеялись сомнения. Благоухание раннего утра заставило Голиафа поверить в то, что он вызвал у Беатрис подлинный интерес, а не жалость. Тогда, приободренный, он поднялся и отправился на ее поиски.

Он прошел мимо старой бензоколонки, мимо домов, за которыми заканчивался поселок, и, повинуясь зову сердца, свернул на загородное шоссе, по обеим сторонам которого тянулись ряды тополей. Справа от Голиафа солнце, огромное и оранжевое, лениво вставало над зеленеющими плантациями хмеля. Становилось жарко. Голиаф снял фрак и перекинул его через руку. Так целый час он шел торопливым шагом, пока не попал в деревушку с мощеными улочками. Когда-то ее населяли крестьяне, а теперь захватили полчища туристов. Он вышел на главную улицу и остановился у дверей какого-то бара. Через стекло он увидел двух мужчин, которые спали, уронив голову на стол, уставленный бутылками и пустыми стаканами. Хозяин бара медленными круговыми движениями водил тряпкой по барной стойке. Голиаф открыл дверь и спросил у него, не знает ли тот, где остановилась семья отдыхающих с дочерью по имени Беатрис. Хозяин задумался на несколько мгновений, не забывая при этом протирать стол.

– Не знаю, как зовут их дочь, может быть, и Беатрис, но думаю, тебе нужен дом с зелеными наличниками рядом с фонтаном.

Голиаф быстро нашел двухэтажный каменный дом. Он набрал в ладонь горсть гальки и наудачу запустил в одно из окон на втором этаже. Через несколько мгновений окно открылось, и в нем появилась Беатрис, ослепительно красивая, еще не до конца пробудившаяся ото сна.

– Ты ушла с танцев! – крикнул Голиаф.

Беатрис приложила палец к губам и сделала знак, чтобы он говорил потише.

– Ты ушла с танцев, – повторил Голиаф, на этот раз шепотом.

– Моему отцу не нравится, когда я возвращаюсь домой поздно. Ты еще долго оставался?

– Нет. Слишком много народа. И потом, мне была нужна только ты.

Воцарилось молчание, долгое и многозначительное, как во время вчерашнего вальса.

– Ты знал, где я живу?

– Нет.

– А как же ты меня нашел?

– Неважно. Главное, что нашел.

Деревня еще была охвачена сном. Голиаф задумался и начал носком ботинка чертить линии на земле. Затем он поднял голову и спросил:

– У тебя завтра есть какие-нибудь дела?

– Нет. А что?

– Мы могли бы увидеться…

Ему показалось, что голос его дрогнул, тон получился заискивающим, а потому Беатрис уж точно ему откажет. Но Беатрис улыбнулась и не раздумывая ответила «да».

4

Четыре дня Голиаф и Беатрис были неразлучны и, подобно влюбленным подросткам, тщательно скрывали свое чувство от посторонних глаз. Каждое утро Голиаф тайком увозил Беатрис на грузовике своего отца. Он выбирал для свиданий самые живописные и уединенные места в округе: распятие у дороги, маленький каменный мост над ручьем, старую заброшенную церквушку. Потом они вместе отправлялись развозить сладости в глухие деревушки, потерявшиеся где-то далеко, за морями хмеля и люцерны, за вершинами древних и изрытых шахтами гор, за стремительными горными реками. Они прогуливались, держась за руки, по местам, которые их влюбленным глазам представлялись райскими, ели нежнейшие свежие пирожные, купались в тихих заводях, ласкали друг друга, смеялись, болтали без умолку. Голиаф рассказывал о парфюмерных экспериментах своей знакомой по имени Мария, о том, какую важную роль в его жизни играют запахи; Беатрис – о путешествиях, далеких странах, где она когда-нибудь побывает, о своей страсти к цирку, этому миру волшебства, в котором существуют укротители диких зверей, фокусники, клоуны и канатоходцы. На четвертый день они стали единым целым и поклялись друг другу, что никогда не расстанутся.

Они сидели в грузовике посреди поля, напротив заходящего солнца, целуясь и лаская друг друга. По мере того как темнело небо, ласки и поцелуи становились все более настойчивыми, более страстными, и Голиаф не стал медлить. Он посадил Беатрис себе на колени и раздел ее. Он гладил ее мягкие, округлые плечи, соски, бедра и живот; затем он прижался к ней и наполнился ее ароматом. На горизонте едва теплился красный уголек солнца, когда они перешли черту, и Голиаф заставил содрогаться самые сокровенные уголки ее тела. Она трепетала в его объятиях, извивалась и, тяжело дыша, шептала:

– Поклянись, что никогда меня не оставишь! Поклянись мне!

Голиаф клялся ей снова и снова, с каждым толчком, с каждым шагом, приближающим их к экстазу, пока не обрушился, взмокший и обессиленный, в пропасть ее аромата.

5

На следующий день было воскресенье, и хотя кондитерская была открыта до часу дня, Голиафу не нужно было развозить сладости. Он был в своей комнате и готовился идти с родителями в церковь. Неожиданно, первый раз в жизни, он показался себе привлекательным. Перед зеркалом он попытался отрепетировать взгляд соблазнителя, который был в ходу у киноактеров, и даже решил изобразить несколько поз культуристов, которые видел в журналах, продававшихся в киоске на площади. Телефонный звонок застал его врасплох, когда он, довольный собой, застегивал рубашку и тихонько посмеивался над причудами влюбленного мужчины. Отец зашел в комнату Голиафа и сообщил, что спрашивают его.

– Девушка, – добавил он и подмигнул.

Голиаф сразу перестал улыбаться. Он подбежал к телефону, и когда брал трубку, его сердце сжалось от тоски. Он был уверен – это Беатрис, и она сейчас скажет, что вчерашняя ночь была ошибкой и что им больше не стоит встречаться. Он вмиг пал духом и совсем растерялся, когда услышал в голосе Беатрис прежнюю неподдельную нежность.

– Мои родители узнали, что я уже несколько дней никуда не хожу с друзьями, и спросили, где я пропадаю. Я рассказала им о тебе. Они приглашают тебя на обед. Ты можешь прийти сегодня?

– Да, конечно, приду обязательно, – ответил Голиаф. – Кстати, как ты узнала номер моего телефона?

– Неважно, – засмеялась она. – Главное, что узнала, разве не так?

Голиаф объяснил родителям, что его друзья устраивают праздник в соседнем селе. После службы он с ними распрощался и направился к дому Беатрис на грузовике отца. Ярко сияло летнее солнце, а небо было усеяно мелкими белыми барашками. Тополя по краям шоссе качались от легкого ветерка и, казалось, приветствовали Голиафа. Он припарковал грузовик в поле, не доезжая до деревни, и зашагал по главной улице. Рядом с дверью дома, где проживала семья Беатрис, не было звонка, только железная ручка, покрашенная в зеленый цвет. Голиаф постучал три раза, торопливо и негромко. Ему открыла служанка в синей форме с белым чепчиком и белым фартуком.

– Кого вам угодно? – спросила она вежливо, но не особенно дружелюбно, разглядывая гостя-исполина.

– Я Голиаф. Меня ждут к обеду.

– A-а. Вы друг сеньориты, – заключила она, впрочем, без особого интереса к его персоне, и пригласила войти. Она провела его через коридор, увешанный картинами в толстых золоченых рамах и застекленными полками со старинными пистолетами, так что в нем почти не оставалось места для прохода.

В конце коридора располагалась просторная гостиная, где Голиафа ожидала Беатрис и ее семья. Комната была наполнена причудливыми зеркалами, мрачными картинами и громоздкой деревянной мебелью, почерневшей от времени. Члены семьи, включая Беатрис, сидели на диване в стиле рококо. Завидев Голиафа, все трое разом поднялись. Беатрис подарила ему сияющую улыбку. Ее отец подошел к гостю и, не переставая строго и пристально всматриваться в молодого человека, протянул ему руку. Жена последовала его примеру, но на ее лице застыло выражение неприязни.

– Не хочешь выпить рюмочку перед едой? – спросил отец.

– Да, конечно, – ответил Голиаф.

Отец достал из бара бутылку вермута, разлил его по бокалам и вернулся к дивану, потом заняли свои места и остальные члены семьи. Голиафу предложили сесть на раскладной стул, слишком узкий и хлипкий для комплекции молодого человека.

– Моя дочь говорит, ты из местных.

Голиаф осторожно кивнул головой, опасаясь, что стул вот-вот рухнет под его весом.

– А на кого ты учишься?

– Честно говоря, мне никогда особенно не давалась учеба. Я работаю в семейном бизнесе.

– Понятно, – промолвил отец, и его лицо помрачнело. – А чем занимается твоя семья?

– Мы кондитеры, – сказал Голиаф с гордостью. – Я помогаю развозить сладости.

Служанка заглянула в гостиную и объявила, что обед готов. Бокалы с недопитым вермутом были забыты на столике бара. Все четверо сели вокруг длинного стола с белой кружевной скатертью, на которой покоились серебряные столовые приборы. За все время еды отец больше не задал Голиафу ни одного вопроса. Яства следовали одно за другим, а в перерывах между блюдами в комнате повисала зловещая тишина, которая изредка прерывалась банальными комментариями по поводу погоды или римских развалин. После десерта и ликеров Голиаф объявил, что ему пора идти.

– Я бы остался еще, – сказал он неуверенно, – но я пообещал отцу помочь с уборкой.

Родители попрощались с ним в гостиной, а Беатрис проводила его до двери.

– Не переживай, просто они у меня молчуны. Ты был на высоте, – сказала она с нежностью.

Голиаф наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но в этот момент обнаружил, что за ними из коридора шпионит служанка. Он ограничился целомудренным поцелуем в щеку.

– Я не переживаю. Завтра жду тебя у распятия, – прошептал он ей на ушко и вышел из дома.

Он шагал с поникшей головой по пустынным улицам. Держа руки в карманах, он поравнялся с баром, хозяин которого продолжал протирать тряпкой барную стойку теми же медленными круговыми движениями. Наконец Голиаф достиг поля, где он оставил свой грузовик. Он открыл дверцу машины, сел за руль и завел мотор. Шум трогающегося грузовика прозвучал как пулеметная очередь в послеполуденной тиши. Голиаф слушал рычание набирающей скорость машины, и тут его сердце сжалось от предчувствия, что он никогда в жизни больше не увидит Беатрис.