Текст книги "Факелоносцы"

Автор книги: Розмэри Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

22
Цветущее дерево

Мокрый снег шуршал о стекла высоких окон старого дома в Венте, и в парадной комнате, в отведенной Аквиле части дома, зимний ветер, злой и коварный, гулял вдоль пола, дразня пламя свечей в бронзовых подсвечниках. Последний дневной свет угасал, уступая место свечам. Аквила стоял у нагретой жаровни, где горели сверху на углях яблоневые поленья, и застегивал на свежей тунике малиновую портупею с бронзовыми украшениями. Его будничная одежда лежала брошенная у ног. В их спальных комнатах было так холодно, что он, не выдержав, схватил в охапку приготовленную для него там парадную форму и принес сюда, чтобы переодеться перед очагом.

Сегодня днем Амбросий Аурелиан был коронован в Венте и стал Верховным Королем Британии; корона осталась та же – тонкий золотой обруч, который он носил уже много лет. При коронации присутствовали все его сотоварищи и боевые командиры. По окончании церемонии Амбросий вышел показаться народу на ступени базилики, где он когда-то стоял перед Гвитолином и кельтскими вождями. Взрыв приветственных криков вряд ли забудется, думал Аквила. А вечером в пиршественном зале старого Дворца правителя Амбросий праздновал коронацию с теми, кто на ней присутствовал.

…Аквила протянул руку и взял лучший свой плащ, небрежно брошенный в ногах низкого ложа, темный, как пролитое вино. Накинув его, он торопливо расправил помятые складки на плечах. Он опаздывал, так как в самый последний момент возникли осложнения с новыми жеребятами из Камбрии и ему пришлось пойти на конюшни самому и все уладить. А тем временем пир по случаю коронации нового Верховного Короля, надежды Британии, уже начался. Аквила наконец скрепил плащ на плече большой бронзовой с серебром брошью, а когда поднял голову, то ему показалось, что в комнате стало теплее и ярче: в дверях, ведущих во внутренние покои, стояла Нэсс в платье из плотной мягкой шерсти цвета пламени, какое бывает, когда горят яблоневые поленья. Уже римлянка во многих своих привычках, она так и не привыкла к бледным цветам одежд, которые обычно носили римские матроны, и Аквила вдруг этому обрадовался.

– Мне кажется, я могу согреть о тебя руки, когда ты в этом платье, – сказал он.

Она рассмеялась. И хотя в голосе ее звучала насмешка, прежней злой язвительности уже не было.

– Мой повелитель на старости лет даже научился говорить приятные слова. – Она двинулась ему навстречу и вошла в нагретый жаровней круг. – Какой-то человек просил передать тебе это. – Она протянула ему нечто вроде шарика из слоновой кости. Но, взяв его в руку, он увидел, что шарик слеплен из пчелиного воска, и мгновенно догадался, откуда он, хотя на его гладкой поверхности не было процарапано ни слова.

– Тот, кто принес его, еще здесь?

Нэсс покачала головой:

– Это был какой-то купец, и он, видимо, спешил вернуться к своим делам в городе. Он сказал, что человек, который дал ему это, не просил ждать ответа. А что? Надо было подождать?

– Нет. Просто я подумал, вдруг это кто-то из знакомых.

Воск от холода начал крошиться, и Аквила легко разломил его пальцами: на ладонь выпало отцовское кольцо с печаткой. Застыв на месте, он не отрываясь смотрел на кольцо, лежащее среди кусочков раскрошенного воска, и видел, как при вспышках пламени загорается и гаснет зеленая искорка в самой глубине изумруда. Значит, Мэлл благополучно добрался до своих. Он стряхнул с ладони воск прямо в огонь и надел кольцо на палец – приятно было ощутить его снова, приятно было сознавать, что теперь он может все рассказать Амбросию, а там уж будь что будет.

Он много думал об этом и чувствовал, что зашел в какой-то тупик, ибо не мог решить, правильно ли он тогда поступил или нет. Но в то же время он знал: поступить иначе он не мог, как знал и то, что сейчас, когда безопасность мальчика больше не зависит от его молчания, его долг – рассказать все начистоту Амбросию. Может быть, даже сегодня ночью, после пиршества…

Он вдруг услыхал голос Нэсс:

– Это же твое кольцо! Ты ведь его потерял. Я не понимаю…

Потом он расскажет ей. Но сначала Амбросию.

– Ты все со временем поймешь, – сказал он. – Но не сейчас. Я и так уже сильно опаздываю.

Он совсем было повернулся к двери, ведущей на галерею, однако остановился и снова посмотрел на Нэсс, сообразив, что вряд ли увидит ее до того, как поговорит с Амбросием.

– Тебе так идет это платье, – сказал он. – Мне жаль, что это чисто мужское пиршество.

Она больше не задавала вопросов о кольце.

– Князья думнониев и вожди Глева и Кимру пришли бы в ярость, если бы их заставили, по римскому обычаю, сидеть за пиршественным столом вместе с женщинами, да еще по случаю такого торжества, как сегодня.

– Но это все люди твоего племени, – ответил Аквила. Его вдруг поразила неожиданная мысль. – Нэсс, ты видишь, круг завершился. Кимрийские князья пируют с Верховным Королем. И сегодня вечером Амбросий подтвердит право Паскента владеть землями его отца и править его народом. Сегодня твой и мой народ снова вместе.

– Да, я знаю. После двенадцати, даже почти тринадцати лет перерыва.

Аквила почувствовал, как глупо было с его стороны напоминать ей об этом, ведь все происходившее в эти годы должно было задевать Нэсс гораздо больнее, чем его. Интересно, жалеет ли она о своем выборе, который сделала почти тринадцать лет назад. Но он не нашел подходящих слов и не задал ей никакого вопроса.

И тут Нэсс, приблизившись к нему и положив ему на плечи худенькие руки, сама спросила, словно угадала его мысли:

– А ты-то не жалеешь об этом?

– Почему я должен жалеть? – Он прикрыл ладонями ее руки.

– Но ведь я не такая красивая, как Раянид…

– И никогда не была, но выбрал-то я тебя, правда очень странным образом.

– А может, я тебе наскучила? Женщины, довольные своей жизнью, часто становятся скучными, я не раз это видела. – Она снова засмеялась, но без всякой издевки, потом легонько оттолкнула его и опустила руки. – Ладно. Иди уж на свой чисто мужской пир, а не то совсем опоздаешь.

Он прошел через внутренний дворик, кутаясь в плащ от резкого ледяного ветра и мокрой крупки, которая на глазах переходила в настоящий снегопад, затем открыл скрытую за терносливом дверцу, тихо захлопнувшуюся за ним. В просторном дворе старого Дворца правителя на ветру качался фонарь, и тени от него разбегались по всей колоннаде; в ранних осенних сумерках кто-то без конца уходил, приходил; молодые воины толпились у освещенных дверей; взад и вперед сновали повара, слуги и младшие сыновья старых вояк; мимо него прошел человек, ведя на поводке двух волкодавов, и Аквила вспомнил Брихана. Он свернул под сень северной колоннады, старательно обходя шумные, движущиеся толпы, и наконец добрался до комнаты перед пиршественным залом, где у дверей, опираясь на копья, стояли стражники.

В дневное время парадный зал в старом дворце выглядел таким же обветшалым, поблекшим, с осыпающейся штукатуркой, как и вся остальная Вента белгов. Но в мягком свете сотен свечей тусклые краски выцветших гирлянд на стенах ожили, перекликаясь с красками живых цветов; потрескавшийся мрамор и почерневшая позолота не бросались так в глаза, скрытые под хитрым сплетением ветвей плюща, лавра и розмарина, чей аромат мешался с легким запахом дыма от жаровни, хотя основное тепло шло от отопления под полом.

Зал был битком набит: за длинными столами, которые, казалось, куда-то плыли в густом медовом свете, сидели мужчины – мужи, с коротко стриженными волосами, в свободных римских парадных туниках; мужи, с густой гривой волос, с ожерельем на шее из намытого в реках золота, в варварских клетчатых туниках ярких расцветок со множеством складок, какие носили в Британии в прежние времена.

Уже разносили первое блюдо, состоящее из сваренных вкрутую утиных яиц и хорошо вяленной рыбы, и к ним в небольших чашах разбавленное водой вино. Аквила обвел взглядом мальчиков и молодых воинов с большими подносами в руках и сразу же увидел Флавиана – с серьезным, сосредоточенным лицом он осторожно пробирался сквозь толпу, стараясь не расплескать вино из чаш. В особые дни, когда не хватало рабов и слуг, за столом часто прислуживали и разливали вино сыновья и младшие братья воинов, что было издавна в обычае местных племен.

Взгляд Аквилы переместился туда, где на помосте за королевским столом сидел Амбросий, а рядом с ним по обе стороны преданный ему Паскент и большой неуклюжий Арт, чья искрометная кавалерия с ее атаками, как никто, решила исход битвы и принесла первую настоящую победу. Тут же за столом сидели князья думнониев, предводители Глева и Кимру, которые все эти годы держались в тени и наконец пришли, чтобы присягнуть на верность Верховному Королю. Неожиданно Аквила вспомнил свою первую встречу с темноволосым британским принцем у очага в горной крепости, когда за дверью клубился соленый туман, а на голове у принца поблескивал тонкий золотой обруч. С тех пор вместе пройдено немало дорог, и золотой обруч превратился в корону Верховного Короля. Он посмотрел на Амбросия и с изумлением увидел, что у того совсем седые виски, будто посыпаны пеплом.

Кто-то случайно задел его кувшином с вином, и это вывело Аквилу из задумчивости. Он прошел мимо длинной вереницы столов в конец зала. Амбросий, который, повернувшись вполоборота, слушал, что ему говорит какой-то длинноносый князек, поднял голову – узкое смуглое лицо его мгновенно засветилось радостью, как всегда при виде друга.

– Ну наконец-то! – воскликнул он. – Скажи на милость, почему ты опаздываешь? Именно сегодня, когда мне так хотелось, чтобы вся моя братия была рядом.

Аквила остановился перед низким помостом и вскинул руку в приветственном жесте.

– Прости меня, король Амбросий. С лошадьми было не совсем все ладно. Поэтому я опоздал.

– Я и сам должен был догадаться, что только лошади способны удержать тебя вдали от меня, – сказал полушутя-полусерьезно Амбросий. – Ну а теперь, надеюсь, все в порядке?

– Да, теперь все в порядке.

Но в этот самый момент Арт, взволнованно подавшись вперед, громко воскликнул:

– Дельфин, никак ты нашел свое кольцо?! Вот уж поистине ночь счастливых звезд!

Он медлил с ответом лишь мгновение, но оно показалось ему вечностью. Он мог бы промолчать, а позже пойти к Амбросию и рассказать ему правду: объяснить, заикаясь и сгорая от стыда, почему он не осмелился сказать сразу, при всех. Но поступи он так, и это странным образом означало бы, что он предал Флавию, и даже больше, чем Флавию, – нечто такое, что люди должны хранить свято. Нет, он должен все рассказать сейчас, при всех этих чужестранцах и при тех, при ком он достиг своего высокого положения, а иначе он изменит тому, чему не изменил даже тогда, когда дезертировал из армии и дал галерам уйти без него.

– Кольцо мне вернули, – проговорил он медленно, ровным, без выражения голосом. Он как бы ответил Арту, но глаза его, встретившись в золотистом свете свечей со взглядом Амбросия, больше не отрывались от него. – После нашей победы этой осенью я дал его некоему человеку из воинов Хенгеста, а также деньги и пропуск, чтобы обеспечить ему проход через посты, и велел при случае переслать кольцо мне обратно в знак того, что он благополучно добрался до своих.

Ни разу в жизни не слышал он такой тишины, какая наступила после его слов, – тишина постепенно охватила весь зал, люди, почуяв, что там, за королевским столом, разворачивается неожиданная драма, прервали еду и разговоры, обратившись в слух. Ни разу в жизни не видел он такого количества повернутых к нему лиц – лиц чужаков и лиц своих собратьев по оружию. Но сам он ни на мгновение не отвел глаз от спокойного смуглого лица Амбросия, который, казалось, находился в самом центре этой тишины.

Наконец Амбросий заговорил.

– Если уж Дельфин вступил в сношения с варварами, значит, у него на то были серьезные основания, – сказал он. – Кто этот некий человек из сакского племени?

Аквила весь напрягся, словно перед тяжелым физическим испытанием, – пальцы под плащом судорожно сжались в кулак, так, что ногти впились в ладонь.

– Сын моей сестры, – сказал он.

Что-то блеснуло в глазах Амбросия.

– Я и не знал, что у тебя есть сестра.

– Я никогда не говорил о ней все эти годы. – Аквила с трудом перевел дыхание. – Саксы, которые сожгли мой дом и убили моего отца и всех наших слуг, увели ее с собой. Через три года, когда на мне был ютландский рабский ошейник, я нашел ее в лагере Хенгеста, и сестра помогла мне бежать. Я надеялся, что она уйдет со мной, но она, в отличие от меня, не была вольна в своих поступках – меня удерживал только ошейник раба, у нее же был ребенок, который привязывал ее к новому народу… и к мужу. И я ушел один и больше никогда не говорил о сестре.

Амбросий опустил голову.

– Продолжай, – сказал он.

– Этой осенью, после нашей победы, по велению свыше, я нашел ее сына среди беглецов Хенгестова войска. Неважно как, но нашел и сделал то, что должен был сделать, – отправил его назад к матери. Мой повелитель Амбросий, больше мне нечего сказать.

Как только он договорил, тишина сомкнулась над ним и он вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким в этом молчащем зале. Тишина неожиданно была нарушена каким-то движением в группе молодых людей, стоящих у стены, – Пескарик, протиснувшись сквозь толпу своих товарищей, через весь зал направился прямо к нему.

Словно теплая волна ворвалась в его ледяное одиночество. Пескарик, которого он толком и не знал, который не послушался его и, несмотря на запрет, последовал в первую свою битву за другим вождем, сейчас бросился к нему на помощь, безрассудно подставив свою голову под удар. Мальчик стоял рядом с ним, с вызовом в ясных блестящих глазах, и он почти как физическое прикосновение ощущал его преданность.

– Не встревай в это, дуралей ты несмышленый, – шепнул он. – Это тебя не касается.

Пескарик не шелохнулся, упрямо решив, что бы ни случилось, до конца остаться верным отцу и разделить с ним все, что выпадет на его долю.

– Меня это не касается только потому, что я об этом ничего не знал. – Слова эти предназначались как Амбросию, так и отцу. – А если бы я знал, я бы все сделал… все, что от меня зависело бы… чтоб помочь.

Все молчали, один Арт едва заметно поднял руку с чашей, как бы готовясь осушить ее во здравие мальчика.

Амбросий внимательно изучал застывшее лицо Аквилы, словно это было лицо человека, которого он впервые видел.

– Почему ты вздумал рассказать мне это? Кольцо потерялось, потом нашлось. Ты бы мог не ворошить старое, предать все забвению.

Аквила ответил не сразу. Он не ожидал такого вопроса, и, хотя самому ему доводы свои казались вескими, облечь их в нужные слова он не мог.

– Наверное, потому, что прежде я никогда не обманывал твоего доверия, – произнес он наконец. – Я совершил проступок и готов сполна заплатить за него. Потому что я… не хочу носить стыд под плащом. – У него были еще и другие причины, связанные с Флавией, но это касалось только их двоих, его и Флавии.

Амбросий еще долго сидел, не сводя с лица Аквилы испытующего взгляда, в котором причудливо смешались вопрос и удивление.

– Какая странная и неудобная штука честь, – сказал он задумчиво. И вдруг, как всегда неожиданно, его смуглое лицо потеплело. – Нет, друг, время и саксы пробили достаточно брешей в нашем собратстве. Садись-ка ты на свое место. Я не могу позволить себе терять еще людей из моей братии.

Аквила распрямил плечи и гордым скупым жестом выразил свою признательность Верховному Королю.

Итак, все благополучно завершилось, Флавиану не придется делить с ним стыд и позор… Да, но ведь Флавиан всего этого не знал, когда бросился к нему и встал рядом. Теперь мальчик был явно смущен и уже собрался уходить. Аквила положил руку сыну на плечо и слегка сжал его.

– Спасибо, Пескарик, – сказал он только. Это была малая толика того, что он хотел сказать, но на большее он сейчас был не способен: боялся, что подведет голос.

Пескарик ничего не ответил, лишь поглядел на отца, и оба остались довольны друг другом.

Однако последнее слово осталось за Артом: он пихнул Кабаля ногой подальше под стол и, освободив около себя место для Аквилы, придвинул ему свою чашу с вином. Как только Аквила перекинул ногу через устланную подушками скамью и опустился рядом с ним, Арт во всеуслышание заявил:

– У меня никогда не было сестры, но, если б была, хочу надеяться, что я тоже остался бы ей верен через двадцать лет.

Поздно ночью, когда окончилось торжество, Аквила возвращался домой с лекарем Эугеном. Снег прекратился, ветер стих, и небо над побелевшими крышами старого дворца было полно звезд. Но свежий снег во дворе был уже исхожен, исчерчен цепью тропинок, которые протоптали гости, возвращающиеся к себе в город или же в другие флигели дворца. Эуген без конца задавал вопросы, какие никогда не задал бы брат Нинний, но Аквила вдруг понял: ему больше не надо уклоняться от ответа, как прежде, и это давало ощущение непривычной свободы. Они теперь подошли к потайной дверце, ведущей на их половину, и в темном ее проеме, где они остановились, им подумалось об одном и том же.

– Такой ночи, как эта, Британии еще не приходилось переживать, – сказал Аквила. – И вряд ли когда-нибудь будет вторая такая же.

– Поразительные плоды может принести победа, одержанная одним человеком, – произнес задумчиво Эуген. – Сейчас, когда Британия воссоединилась, мы можем наконец скинуть варваров в море и даже какое-то время их не выпускать…

Рука Аквилы уже была на ручке дверцы, но он все еще медлил, глядя на освещенную фонарем редеющую толпу во дворе.

– Какое-то время? – переспросил он. – Звучит не слишком обнадеживающе.

– О нет, я-то как раз один из тех, кто никогда не теряет надежду. Я верю в то, что нам удастся удержать варваров в течение какого-то времени, может быть, даже долго, но не вечно… Мне рассказывали давно, что большой маяк в Рутупиях ярко пылал всю ночь после того, как последние Орлы улетели из Британии. Я всегда чувствовал, что это не был, – он мучительно искал слово, – дурной знак, это был символ.

Аквила взглянул на него, но не вымолвил ни слова. Странно было вдруг ощутить себя человеком, сотворившим легенду.

– Я иногда думаю, что мы живем при закате, – помолчав, сказал Эуген. – И может статься, мы погрузимся в ночь. Однако я верю, что снова настанет утро. Из тьмы всегда является утро, но не всегда для тех, кто видел, как закатилось солнце. Мы с тобой факелоносцы, мой друг, и нам выпала судьба поддерживать огонь, лишь бы только он горел, и нести свет в бурю и мрак.

– А вспомнят ли они нас, эти люди, по ту сторону тьмы? – после небольшой паузы спросил Аквила и сам удивился своим словам.

Эуген бросил взгляд на молодых воинов, собравшихся перед старым Дворцом правителя Британии, среди которых был и Флавиан. Вот они слегка расступились, и свет от ближайшего фонаря упал на светлые волосы высокого человека в центре – он возбужденно что-то рассказывал и громко смеялся, а рядом, прижавшись к его ноге, сидел огромный пес.

– Они начисто забудут нас – и тебя, и меня, и все наше поколение, хотя до самой смерти будут в долгу у нас. Амбросия они, конечно, будут немного помнить, но вот Арт – он из тех, о ком слагают песни и потом поют их тысячу лет.

В тени дверного проема стало очень тихо. Эуген, передернув пухлыми плечами, вздохнул и со смехом сказал:

– Для тебя эта ночь была доброй во многих отношениях, но, если ты собираешься стоять здесь и выть на луну, как щенок, тебе придется делать это в одиночестве. Я человек очень старый, и брюхо мое нынче уже не может вместить столько вина, сколько прежде, да и ноги замерзли. Поэтому я отправляюсь спать.

Аквила рассмеялся и открыл глубоко спрятанную в стене дверь, затем посторонился и пропустил вперед Эугена.

Ночь эта и в самом деле была доброй… Он неторопливо закрыл дверь на щеколду, а старый лекарь шаркающей походкой направился к себе. На сердце у Аквилы было спокойно, словно он наконец добрался до тихой гавани. Полжизни он провел сражаясь с саксами и знал, что сражаться с ними ему предстоит до конца дней своих, пока не встретит он смерть от сакского меча или же не станет настолько дряхлым, что не в состоянии будет удержать в руках собственный. Они как дикие гуси, летящие осенью на юг, их не заставить свернуть с пути, говорил о саксах старый Бруни. И в мозгу Аквилы слова Бруни эхом откликнулись на слова, сказанные Эугеном: «Мы можем скинуть варваров в море и даже какое-то время не выпускать их оттуда…» Эта война не дает передышки. Но сейчас Аквиле казалось, что вот он, причалив к тихой пристани, может немного передохнуть. Кроме того, у него возникло ощущение, что он очень богатый человек: Нэсс отказалась от своего племени, чтобы остаться с ним, а Пескарик при всем народе встал с ним рядом, не побоявшись позора и бесчестья. И это, пожалуй, было лучшее из того, что с ним, Аквилой, когда-либо случалось. И каким-то образом – он не хотел вникать каким – он снова нашел Флавию.

Он взглянул на старый тернослив и увидел, что в его ветвях запутались три звезды Ориона. Кто-то, может быть Нэсс, повесил фонарь в колоннаде, и в свете звезд и бликах фонаря казалось, что на самой дальней границе освещенного пространства торжественно расцвел тернослив и хрупкие сияющие цветы покрыли все ветки.