Текст книги "Факелоносцы"

Автор книги: Розмэри Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Розмэри Сатклиф
Факелоносцы

1
На ступенях террасы

Аквила помедлил на краю леса, подходившего к самому обрыву, и заглянул вниз. Внизу, в долине, под прикрытием широкой волны голых холмов приютилась ферма со службами. Он увидел красноватые крыши тесно сгрудившихся построек; фруктовый сад, темневший на светлом пространстве лугов; только что зазолотившийся ячмень, знак скорой жатвы; ручей, вынырнувший из-под ограды сада, бежал дальше по долине, вращая скрипучее колесо мельницы, перемалывающей их зерно.

Почти год прошел с тех пор, как он стоял тут в последний раз и вот так же глядел на долину, ибо только накануне вечером приехал домой в отпуск из Рутупий, где командовал отрядом вспомогательной кавалерии (сорок лет прошло, как из Британии были выведены регулярные римские легионы). И теперь, любуясь знакомой картиной, Аквила испытывал острое наслаждение. Как хорошо вернуться домой! Да и ферма выглядит совсем неплохо. Конечно, нынче не то, что в прежние времена. Куно, самый старый из работников фермы, говорил, что в ту пору южный склон весь был покрыт террасами виноградников. От них и сейчас еще оставались следы, как остаются среди бурьяна следы заброшенных полей и овечьих троп. Ничего не поделаешь, причиной всего зла стала война с пиктами, но случилось это так давно, что даже Куно ничего не помнил. Хотя и клялся, что помнит, и, выпив лишку верескового пива, хвастался направо и налево, будто видел самого Феодосия, когда тот явился, чтобы прогнать саксов и раскрашенных. Да, Великий Феодосий [1]1
  Феодосий I Великий – римский император, царствовал между 379 и 395 гг. н. э.


[Закрыть]очистил от них Британию, но стране был нанесен непоправимый урон – прежней она так и не стала. Богатые дома тогда пожгли, рабы восстали против своих господ, большие поместья были разрушены. Однако небольшие хозяйства пострадали мало, особенно те, где не использовался рабский труд. Куно любил рассказывать про то, как в Кровавое время, когда восстали рабы, на их ферме свободные работники остались верны прадеду Аквилы. Аквила почему-то при этом испытывал унижение, хотя понимал, что должен бы гордиться.

Оттого что он почти год не видел родного очага, он воспринимал сейчас все окружающее с пронзительной остротой; он впервые вдруг осознал, что значит для него дом, сколько дому пришлось вытерпеть и как легко было его лишиться. Ведь сожгли же в прошлом году саксы ферму старого Тиберия. И вообще, если задуматься, так поймешь, что живешь в мире, который в любую минуту может развалиться. Но Аквила редко задумывался об этом всерьез. Он привык жить в этом мире. До него тут в долине жили по меньшей мере три поколения их семьи, а мир и поныне цел, и невозможно представить себе, чтобы он развалился, особенно если вокруг знойный июльский день и вся местность словно припудрена сухой пылью.

За спиной послышался топот бегущих ног – кто-то с треском продирался сквозь заросли, – и вот уже Флавия, его сестра, рядом и, задыхаясь, настойчиво спрашивает:

– Почему ты меня не подождал?

Аквила повернул к ней голову.

– Мне надоело подпирать стенку дома Сабры, вы там слишком долго болтали, да и кошка ее таращила на меня свои желтые глазищи.

– Мог бы зайти внутрь и поболтать с нами.

– Нет уж, спасибо. И потом, мне вдруг захотелось прийти сюда и убедиться, что ферма на месте и никуда не делась.

Странно было это слышать от него, но слова вырвались неожиданно, от нахлынувших чувств к родному гнезду.

Брат и сестра обменялись быстрым взглядом.

– Чудн ы е иногда приходят мысли. – Девочка вдруг посерьезнела, но мимолетная тень на ее лице тут же исчезла, и оно опять заискрилось радостью. – Никуда, как видишь, ферма не делась… Ох, Аквила, как все-таки замечательно, что ты приехал! Погляди, какая жимолость, у лепестков красные кончики, а вот клевер и синяя скабиоза, прямо как бабочки. Я сплету себе венок к обеду, будто у нас пир. Только себе, а тебе и отцу не стану, мужчины ужасно глупо выглядят в пиршественных венках, особенно с таким огромным носом, как у тебя, – точно галера.

Она опустилась на колени и принялась раздвигать листья скабиозы, выискивая тонкие и крепкие стебли.

Аквила наблюдал за ней, прислонившись к дереву. Он вдруг сделал открытие:

– А ты повзрослела за этот год.

Она подняла голову, держа в руках охапку цветов.

– Я и до твоего отъезда уже была взрослая. Целых пятнадцать лет! А сейчас шестнадцать с лишком – совсем старуха.

Аквила сокрушенно покачал головой:

– Вот об этом я и говорю. Наверно, ты и бегать разучилась, а?

Флавия вскочила на ноги, на лице заиграла улыбка.

– Спорим, я добегу до ступенек террасы быстрей тебя. На что спорим?

– Ставлю новенькие красные туфли против серебряной пряжки мне на пояс для меча.

Аквила оттолкнулся от ствола, а Флавия подобрала подол желтой туники, где лежал ворох цветов.

– Договорились! Готов?

– Да. Побежали!

Они помчались бок о бок по невысокой горной траве, через бывшие виноградники, сбегая с террасы на террасу, миновали нераспаханный клочок земли в начале хлебного поля, где обычно заворачивала упряжка с плугом, обогнули двор фермы… Флавия опередила брата на полкопья перед самыми ступенями лестницы, возле которой рос старый раскидистый тернослив, и круто обернулась назад:

– Ну что? Могу я еще бегать? Да я быстрей тебя бегаю, даром что девочка!

Аквила схватил ее за запястье:

– Это потому, что у тебя косточки тонкие и полые, как у птички, это нечестно.

И они с хохотом упали на ступеньку. Аквила повернул к сестре голову. Он рад был опять видеть Флавию, он всегда любил проводить с ней время, даже в раннем детстве. Сестра была на два года младше него, но Деметрий, их наставник-грек, утверждал, будто им предначертано было родиться близнецами, но что-то случилось с их звездами и между ними пролегли два года. Волосы у Флавии рассыпались по плечам – черные, жесткие, как конская грива, и настолько насыщенные жизнью, что из них летели искры, когда она расчесывала их в темноте. Аквила протянул руку и с братской нежностью слегка дернул ее за волосы.

– Грубиян! – радостно отозвалась Флавия. Она подтянула колени, обхватила их руками и запрокинула голову, подставив лицо солнцу; солнце обвело листья тернослива золотым ободком, и мелкие черные сливы казались почти прозрачными.

– Мне так нравится жить на свете! Смотреть, трогать, вдыхать запахи! Мне нравится июльская пыль и как ветер ноет в траве, я люблю сидеть на теплых камнях и нюхать жимолость.

В голосе ее слышалась какая-то неистовость. Флавия всегда была такой: неистовость, смех, искры, летящие из волос. Она стремительно обернулась к нему. Все ее движения были резкими и стремительными.

– Покажи-ка мне еще раз дельфина.

С видом мученика Аквила задрал широкий рукав туники и показал, как показывал накануне вечером, фамильный знак – дельфин, не очень умело вытатуированный на смуглом плече. Один из декурионов [2]2
  Декурион – глава десятки.


[Закрыть]в Рутупиях научился татуировке у пикта, взятого в заложники, и в плохую погоду от нечего делать несколько человек позволили ему совершенствовать на них свое искусство.

Флавия провела пальцем по синим линиям.

– Мне это, пожалуй, не очень нравится. Ты же не пикт.

– Будь я пиктом, я разукрасил бы себя с головы до пят полосами и извивами. А тут, подумаешь, маленький славный дельфин. Он еще может когда-нибудь и пригодиться. Представь себе – уезжаю я из дому на долгое-долгое время. Возвращаюсь – а меня никто не узнает. Как Одиссея. Тогда я отвожу тебя в сторонку и говорю: «Гляди, у меня дельфин на плече. Я твой пропавший брат». И тут ты меня сразу признаешь, как старая рабыня, которая увидела на колене у Одиссея рубец от клыков кабана.

– А вдруг я скажу: «О незнакомец, любому могут вытатуировать дельфина на плече». Нет, я скорее узнаю тебя по носу – его-то никогда не забудешь. – Она разложила в подоле жимолость и горные цветы и принялась плести венок. – Скажи, ты так же рад видеть нас, как мы тебя? Правда, прошел всего год, а не двадцать лет, как у твоего Одиссея.

Аквила кивнул, обводя взглядом знакомый пейзаж. Вблизи яснее было видно, что ферма знавала лучшие дни: надворные постройки нуждались в новых крышах, жилое когда-то крыло господского дома превратилось в зернохранилище, и вообще весь вид говорил о недостатке денег и рабочих рук. Но солнце сияло, около ступеней бродили голуби, а неподалеку сверкнуло что-то ярко-синее – это Гвина возвращалась с ведром молока. Да, Аквила снова был дома, сидел на согретых солнцем ступенях, где они сиживали детьми, и болтал с Флавией глупости.

Во дворе вдруг возникло какое-то движение – из конюшни, на ходу переговариваясь с Деметрием, вышел Флавиан, их отец. Деметрий, сам никогда не улыбавшийся, что-то сказал ему, и отец засмеялся, закинув, как мальчишка, голову, потом повернул и зашагал к террасе. По пятам за ним плелась старая овчарка Маргарита.

Аквила приподнялся при его приближении.

– Мы тут отдыхаем. Посиди с нами, отец.

Отец подошел и сел на верхнюю ступеньку. Маргарита устроилась у него между ногами.

– Знаешь, Аквила проиграл мне красные туфельки. – Флавия положила руку отцу на колено. – Он говорил, что я теперь взрослая и не могу больше бегать.

Отец улыбнулся:

– А ты не взрослая и бегать можешь. Я слышал, как вы всю дорогу от леса верещали точно кроншнепы. Смотри, непременно заставь его уплатить долг.

Он сидел и ласкал Маргаритины уши, пропуская их между пальцами. Солнечные пятна падали сквозь листву, и зеленые искорки вспыхивали в изумруде большого перстня, украшавшего руку отца, – знакомого перстня с выгравированным дельфином.

Аквила, сидевший на нижней ступеньке, всем корпусом повернулся к отцу и внимательно взглянул на него. С трудом верилось, что отец слеп, – это было совсем незаметно. Только на виске, куда вонзилась стрела сакса, виднелся маленький шрам. Отец передвигался по всей усадьбе уверенной быстрой походкой, прекрасно зная, где в данный момент находится и в каком направлении нужно идти. Сейчас он сразу же обратил к сыну лицо.

– Ну и как ты нашел ферму? – спросил он.

– По-моему, она в отличном состоянии, – отозвался Аквила и добавил с несколько преувеличенным энтузиазмом: – У нее такой прочный, надежный вид, будто она стоит тут с тех пор, как появились холмы, и простоит так, пока холмы существуют.

– Не знаю. – Отец внезапно посерьезнел. – Не знаю, сколько она еще простоит – и сколько вообще продлится эта привычная нам жизнь.

Аквила беспокойно переменил позу.

– Да, понимаю… Но до худшего пока не доходило. – «Однако дошло же до беды у Тиберия в прошлом году», – шепнул ему внутренний голос, и Аквила поскорее продолжал, чтобы заглушить его: – Когда Вортигерн призвал на помощь сакских наемников и поселил их на старой территории иценов, [3]3
  Ицены – кельтское племя.


[Закрыть]чтобы они отгоняли пиктов, – пять… нет, шесть лет тому назад, – помнишь, все качали головами и твердили: Британии конец, мол, это все равно что пустить волка в овчарню. А между тем Хенгест и его дружина справились не так уж плохо и вели себя вполне мирно. Пиктов и вправду сдержали и дали нам возможность сосредоточить остатки наших вспомогательных когорт вдоль берега, чтобы мы могли отбиваться от их собратьев-пиратов. Может, Вортигерн, в конце концов, знал, что делал?

– Ты в самом деле так думаешь? – Тон у отца был очень спокойный, он только перестал на миг гладить уши Маргариты.

– В Рутупиях очень многие так думают.

– Значит, настроения среди Орлов переменились с тех пор, как я ушел оттуда… И ты сам тоже так думаешь?

Последовало недолгое молчание, потом Аквила проговорил:

– Нет, пожалуй, не думаю. Но так думать удобнее.

– Рим всегда слишком много заботился о своем удобстве, – заметил отец.

Но Аквила его уже не слышал. Внимание его приковала маленькая фигурка, показавшаяся в конце долины на проезжей дороге, ведущей от брода, от старинного пути у подножия холмов.

– Sa ha, [4]4
  Так, так (диалект.).


[Закрыть]– проговорил он тихонько, – к нам кто-то идет.

– Кто же?

– Какой-то незнакомый. Маленького роста, горбатый… нет, кажется, несет на спине корзину.

Ему почудилось, будто отец с Флавией непонятно почему насторожились. Прошло несколько мгновений, затем отец спросил:

– Видно тебе уже, что он несет?

– Да, корзину. И еще что-то… да, фонарь на шесте. По-моему, это бродячий птицелов.

– Так. Встань и помаши ему, чтобы шел сюда.

Аквила с удивлением взглянул на отца, но встал и замахал руками над головой. Маленький путник, медленно тащившийся по дороге, заметил сигнал и поднял в ответ руку.

– Он идет сюда. – Аквила опять сел на ступеньку.

Короткое время спустя пропыленный человечек с остренькой, как у водяной крысы, мордочкой вышел из-за хозяйственных построек и остановился перед сидящими, стаскивая на ходу с плеч большую камышовую корзину.

– Приветствую тебя, мой господин. Не желает ли господин жирных перепелов? Пойманы сегодня утром.

– Отнеси их на кухню. С твоего прошлого прихода утекло немало воды.

– С моего прошлого прихода проделан немалый путь, – отозвался человечек, и торопливость ответа навела Аквилу на мысль, что это пароль. – Как-никак от Венты до гор не меньше двухсот миль.

Темные глазки его скользнули по лицу Аквилы. Флавиан, видимо, почуял этот быстрый настороженный взгляд, потому что сказал:

– Не бойся, друг. Моему сыну можно доверять. – Он достал из-под туники спрятанную на груди тоненькую восковую табличку. – Перепелов отдай на кухню. Управляющий расплатится с тобой. А это отнесешь куда обычно.

Птицелов взял табличку и, не глядя, спрятал ее у себя на груди под оборванной туникой.

– Как прикажет господин, – отозвался он, потом повел в воздухе рукой, как бы охватив этим прощальным жестом всех троих, снова взгромоздил на спину корзину и, обогнув дом, направился к кухне.

Аквила проводил его взглядом, затем обернулся к отцу:

– Что все это значит? – Ему показалось, что Флавия знает ответ.

Флавиан еще раз погладил собачьи уши, потом отпустил Маргариту, шлепнув на прощанье по спине.

– Это значит, что я передал послание в Динас Ффараон, в Арфонские горы.

– Да? И что за послание?

Последовало молчание, но Аквила знал: сейчас отец все ему расскажет.

– Сперва я немного углублюсь в историю, – заговорил наконец Флавиан. – Многое тебе уже известно, но все же лучше начать с начала, ничего не пропуская.

Так вот, когда Феодосий, про которого так любит рассказывать старый Куно, пришел с намерением прогнать пиктов, его правой рукой был некий Магнум Максим, испанец по рождению. А когда Феодосий опять ушел на юг, командовать здесь он оставил Максима. Тот женился на дочери британского вождя, предки которого правили в Северных Кимру [5]5
  Впоследствии Уэльс, население – валлийцы.


[Закрыть]еще до того, как мы, римляне, пришли в Британию. Отчасти благодаря происхождению его жены британские войска несколько лет спустя провозгласили Максима императором, противопоставив его Грациану. Собрав почти все британские легионы и вспомогательные когорты, он отправился навстречу судьбе, и судьба уготовила ему смерть. Все это тебе известно. Но в Арфонских горах у него остался сын Константин.

Аквила встрепенулся, рассказ наконец-то заинтересовал его.

– Тот, который спас нас после того, как были отозваны последние из легионов?

– Именно. Когда Рим ничем уже не мог нам помочь и сам разваливался на глазах, хотя потом в известной мере оправился, – мы обратились к Константину Арфонскому. И он спустился с гор со своими соплеменниками и повел их и нас к победе. Морских Волков прогнали, очистив от них Британию, как никогда прежде за предшествующие двадцать лет. После чего еще тридцать лет, пока Константин держал бразды правления в своих руках, сидя в Венте, дела в Британии шли хорошо, и саксов не раз отгоняли от наших берегов. Но в конце концов Константина убили прямо у него во дворце. Заговор устроили пикты, но многие у нас подозревали, что за этим стоял Вортигерн, выходец с Запада, где он был всего лишь вождем клана Ордовиков. [6]6
  Британское племя, обитавшее в Северном Уэльсе.


[Закрыть]Вортигерн присоединился к Константину на склоне его дней и женился на его сестре Севере. Вероятно, он полагал, что если одному происхождение жены помогло получить императорскую власть, то поможет и другому. Но могущество-то ему было нужно совсем иного рода. Он и всегда верховодил самыми горячими головами, для которых Рим был тем же, чем был четыреста лет назад для местных племен. Эти горячие головы ничему не научились за последующие годы: ослепленные своими мечтами, они в ордах саксов и сейчас видят меньшее зло, чем в господстве Рима. Итак, Константин умер, и Вортигерн захватил главную власть в стране, хотя полной эта власть так и не стала. Но оставались еще сыновья Константина – Ута и Амбросий, его поздние дети.

– Да, помню, – вставил Аквила. – Я это запомнил, потому что, когда их отца убили, они были не намного старше меня, а мне тогда было восемь. Они, кажется, куда-то исчезли.

– Их успела увезти преданная челядь и спрятать в Арфонских горах. Итак, в течение десяти лет в руках Вортигерна была сосредоточена фактически вся власть в Британии, если можно назвать властью положение, при котором приходится опираться на банды вооруженных саксов, чтобы защищаться от пиктов, и в то же время пользоваться ненавистными римскими вспомогательными войсками, чтобы защищаться от саксов… – Флавиан шевельнулся и, протянув руку, нащупал неровный край ступени. – Ута умер с год назад, но Амбросий как раз достиг возмужалости.

Аквила быстро взглянул на отца, он понял смысл сказанного: дикий кимрийский отпрыск княжеского рода, живущий в сердце гор, достиг того возраста, когда может взять в руки щит и по праву рождения стать законным предводителем тех, кто предан Риму.

– И поэтому?.. – спросил он.

– И поэтому… приняв во внимание то, что полководец Этий, который два года назад был консулом, воюет сейчас в Галлии, мы послали к нему гонцов с напоминанием, что мы все еще причисляем себя к империи, и попросили прислать нам подкрепление, чтобы помочь очистить провинцию от Вортигерна и разбойничьих дружин саксов и опять присоединить Британию к Риму. Это было прошлой осенью.

Аквила невольно охнул.

– И какой пришел ответ?

– Пока никакого.

– А что… что за послание передал ты сейчас?

– Всего лишь короткая фраза из Ксенофонта, [7]7
  Древнегреческий писатель, ученик Сократа.


[Закрыть]о которой мы договорились заранее и которую переписала для меня Флавия. Приблизительно в середине каждого месяца мы передаем сообщение через нашего знакомца-птицелова или еще через кого-нибудь, чтобы проверить – действует ли секретная дорога.

– «…от Венты до гор все двести миль», – повторил Аквила. – И таким образом ты узнаешь, что это свой человек.

Отец кивнул:

– Да, я сразу подумал – уловишь ты пароль или нет.

– Ты говоришь, послание отправлено Этию прошлой осенью? Но ведь сейчас разгар лета. Ответ давно должен был прийти, разве нет?

– Если вообще придет, то придет в самое ближайшее время. – В голосе отца вдруг послышалась усталость. – Иначе будет поздно. Каждый лишний день увеличивает опасность, что Лис Вортигерн почует, откуда дует ветер.

Разговор оборвался, и, пока они так, молча, сидели, солнце погасло и в долину, как бесшумный прилив, прихлынули сумерки. Небо над волнистой линией холмов сделалось прозрачным и бесцветным, точно хрусталь. И по мере того как свет угасал, аромат жимолости, исходивший от венка Флавии, все сгущался. Мимо пронеслась летучая мышь, просверлив сумрак пронзительным писком. Старая Гвина прошаркала у них за спиной по залу и зажгла свечи – все эти звуки Аквила помнил с раннего детства. Все было в точности так, как всегда бывало в сумерки, но Аквила теперь знал, что его родной дом, который он так любил, такой тихий на вид, по-своему тоже борется за Британию, которой угрожают не только случайные набеги саксов.

Внезапно он ощутил, что эти прекрасные цветущие мгновения безвозвратно отцветут и никогда уже не вернутся. «И даже если я просижу здесь так еще десять тысяч вечеров, – подумал он, – этот сегодняшний вечер больше не повторится». И он бессознательно сложил ладони лодочкой, словно желая удержать его хотя бы совсем ненадолго.

Но ему это не удалось. Отец подтянул свои длинные ноги и встал.

– Я слышу, Гвина зажгла свечи, пора переодеваться к обеду.

Но едва Аквила вскочил и схватил за руку Флавию, чтобы помочь ей подняться, как услышал стук лошадиных подков – кто-то скакал по долине. Все застыли, Маргарита насторожила уши.

– Еще один, – заметил Аквила. – Можно подумать, у нас тут сегодня центр Вселенной.

Отец кивнул и продолжал прислушиваться, склонив голову набок, – в последние годы характерная для него поза.

– Кто бы это ни был, он торопится, и лошадь его устала.

Что-то продолжало удерживать их на террасе в ожидании. Вот уже всадник совсем близко, вот он остановил лошадь позади хозяйственных построек. И тут же послышались голоса, шаги – и на террасе показалась Гвина. Позади шел человек в кожаной тунике вспомогательных войск.

– К молодому господину, – объявила Гвина.

Человек сделал шаг вперед и отсалютовал.

– Послание декуриону Аквиле.

Аквила кивнул:

– Давай сюда.

Взяв протянутую табличку, он сорвал шнурок с печати, отошел поближе к свету, падавшему из атрия, раскрыл деревянные створки и быстро пробежал несколько строк на воске, затем поднял голову и обвел взглядом окружающих.

– Вот и конец двухнедельному отпуску. Меня призывает служебный долг. – Он резко повернулся к ожидавшему гонцу. Будь тот из его отряда, он, может, и задал бы ему вопрос не по уставу, но солдат был ему почти незнаком. – О твоей лошади позаботились? Пойди поешь, пока я собираюсь. Гвина, покорми его и вели Врану приготовить Легконогого и Гнедого, мы тронемся через полчаса.

– Интересно, очень интересно, что бы это значило, – тихо проговорил отец, когда солдат удалился.

Никто не ответил. Все перешли в атрий. Желтое сияние свечей казалось очень ярким, даже резким, после мягкого сумеречного освещения на террасе. Аквила взглянул на Флавию, на отца и понял: у всех троих мелькнула одна и та же мысль… А не связано ли это с посланием Этию в Галлию? И если да, то что оно означает – хорошее или плохое?

– Неужели тебе нужно ехать прямо сегодня? – жалобно протянула Флавия. – Ну неужели так нужно, Аквила? В темноте ведь быстрее не доберешься. – Она стиснула, смяла в руках почти доконченный венок, которому никогда уже не суждено было быть сплетенным.

– До полуночи успею добраться до следующей стоянки. А это десять миль. Может, скоро я опять получу отпуск и приеду на пир. Приготовь мне с собой хлеба и сыра, а я пойду соберу пожитки. – Он обнял ее худенькие, но крепкие плечи и торопливо поцеловал ее, потом дотронулся до руки молчаливо стоявшего отца и быстро направился в спальню.

Окружающий его мир, хотя Аквила и не знал еще этого, начал распадаться.