Текст книги "Факелоносцы"

Автор книги: Розмэри Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

18
Заложник

Через несколько дней в долине реки Тамезы сошлись в битве британская и сакская армии, а еще пять дней спустя вожди обеих сторон – что было невероятным, страшным позорищем – встретились в базилике в Каллеве, чтобы обсудить условия перемирия.

Базилика, сожженная, как и вся Каллева, во время смуты, завершившей правление императора Аллекта сто пятьдесят лет назад, позднее, вместе с остальным городом, была вновь отстроена на завалах горелых кирпичей и мусора. Аквила стоял вместе с другими командирами у стола Совета на возвышении, где обычно сидели судьи, видел грубо состыкованные швы в местах соединения новых стен со старыми и даже темное горелое пятно, слегка красноватое, словно пятно плохо смытой крови, которое проступило сквозь пыльный солнечный луч, проникший в высокие окна огромного зала. Удивительно, как лезут в глаза такие мелочи, ничего не значащие, когда, Бог тому свидетель, есть великое множество важных, неотложных дел.

Что же все-таки произошло пять дней назад? Как мы пришли к такому унылому положению вещей – не то поражение, не то победа? Неужели и правда ослаблен самый дух армии из-за стольких лет ожидания? «Наверное, настоящей битвы слишком долго не было. – Так он сказал Брихану, когда пришел приказ выступать. – Раньше в нас что-то было, что позволяло нам выигрывать битвы. Не уверен, сохранилось ли это и по сей день». В ответ Брихан сказал: «У нас есть Арт». Святые слова! У нас действительно есть Арт, чьи сокрушительные кавалерийские атаки буквально вызволили битву, спасли британцев от полного краха. Он обернулся и сразу же увидел Арта – его светловолосая голова возвышалась над головами всех остальных, кто окружал сидящего Амбросия. Амбросий был из тех, за кем люди не задумываясь пошли бы в огонь и воду, просто из одной любви к нему, тогда как Арт порождал у людей уверенность, что, следуя за ним, они выйдут к свету, где их встретит целый сноп солнечных лучей, теплый радостный смех и победный звук труб. Но даже Арту не удалось извлечь победу из последней битвы, даже ему. Глазами Аквила невольно поискал Брихана, пока не вспомнил, что Брихана нет в живых, как и Инганиад (его рыжей кобыле не суждено было насладиться на старости лет спокойной жизнью среди лугов, как он задумал для нее). Странные штуки выкидывает с людьми память: ты можешь забыть на мгновение – будто это пустяк, – что твой брат по оружию мертв.

Он взглянул на Хенгеста, сидящего у дальнего конца стола в окружении своих военачальников. У Хенгеста прибавилось седины, и он уже не был таким золотистым, как в ту ночь, когда Ровена творила магию с помощью своих колдовских песен, – он слегка раздался вширь и погрузнел, но глаза были все те же, серо-зеленые, постоянно меняющие цвет, и сохранилась прежняя женственная манера теребить нитку необработанного янтаря на шее. Другую руку он держал на рукояти меча, сделанной из рога нарвала, и, сидя вполоборота, исподлобья наблюдал за Амбросием.

Амбросий говорил ровным голосом, порой срываясь на резкость, вкладывая в скупые слова весь смысл того, о чем они без конца спорили:

– Не сомневаюсь, что вам не менее, чем нам, о враг мой, трудно говорить о мире по обоюдному уговору. Однако и вы, и мы настолько ослаблены последней битвой, что обеим сторонам придется согласиться с тем, что есть лишь один путь, по которому следует идти. Ибо вы не сможете спать спокойно в ваших новых поселениях, зная, что в любой момент мы можем обрушиться на вас с флангов и что вы недостаточно сильны для того, чтобы сокрушить нас до конца. К сожалению, и мы не так сильны, чтобы вновь загнать вас в море. Таким вот образом обстоят дела.

Глубокие морщины на обветренных щеках Хенгеста обозначились резче, когда злобная улыбка тронула его губы.

– Таким вот образом обстоят дела, – повторил он. Ни на мгновение не отводя глаз от лица Амбросия, он наклонился вперед и, выпустив из правой руки янтарное ожерелье, сделал жест, будто передвинул фигуру на шахматной доске. – Пат. [26]26
  Пат – положение в шахматной игре, когда один из игроков не может сделать хода, не подставив под удар своего короля.


[Закрыть]Остается только, о враг мой, провести границу между нами.

Амбросий поднялся, вытащил кинжал из-за малинового шарфа, завязанного узлом на талии, и, слегка нагнувшись, начертил на столе кривую линию, через нее провел прямую, затем еще одну – острие кинжала безжалостно резало гладкую поверхность лимонного дерева, со звуком, который едва выдерживали уши. Амбросий, последний римский властитель Британии, держался очень спокойно, очень сдержанно, подчеркнуто вежливо, однако эта сухая линия, прочерченная с таким скрежетом, и следы кинжала, белеющие на драгоценном дереве, выдавали его истинное настроение. Аквила, внимательно следивший за всем происходящим, увидел, как постепенно линии приобретают знакомые очертания карты, той самой карты, которую он так часто видел нарисованной обожженной палочкой возле очага в Динас Ффараон, – теперь она была процарапана кинжалом на полированной поверхности стола для того, чтобы отметить согласованные с варварами границы.

Хенгест, который мрачно смотрел за тем, как растет число непонятных линий, вдруг подался вперед.

– Sa! Да это земля! – пробормотал он. – Я ведь такую видел… она лежала распростертая внизу, когда я глядел на нее сверху, как орел с высоких Меловых гор.

– Да, это картина страны, – сказал Амбросий. – Здесь Акве-Сулис, здесь Квунеций, а вот тут пролегают высокие Меловые горы, ну а здесь… – Он с силой всадил в стол кинжал и не убрал руку, пока кинжал не перестал дрожать. – А здесь в Каллеве, в базилике, стоим мы и говорим о границе.

Разговор был долгий, очень долгий, тяжелый, жаркий, пока в конце концов они не договорились обо всем. Тогда Амбросий, выхватив кинжал из стола, со скрежетом прорезал глубокий, с зазубринами, желоб через всю карту, от одного пункта до другого, как следовало по уговору, при этом Каллева оказалась почти на границе. Он прочертил линию очень аккуратно, хотя рука его дрожала, и это не укрылось от глаз Аквилы.

– Итак, дело сделано, – сказал Хенгест. – А теперь поклянись. – Он отцепил от кольчуги на груди большое наручное кольцо червонного золота и положил на стол посередине нарисованной Амбросием границы.

Амбросий взглянул на кольцо, поблескивающее в холодном зеленоватом свете большого зала.

– На чем я должен клясться? – спросил он.

– На кольце Тора.

– Тор не мой бог. Я поклянусь именем моего собственного Бога, словами, которые связывают мой народ уже целое тысячелетие. Клянусь, если мы нарушим клятву во время мира, установленного между моим народом и твоим, пусть тогда разверзнется зеленая земля и поглотит нас, пусть серые волны накатят и сметут нас, пусть звездное небо падет на нас и сокрушит насмерть.

Хенгест улыбнулся, чуть презрительно:

– Хорошо, я принимаю эту клятву. А теперь я поклянусь за свой народ на кольце Тора. – Начав говорить, он встал, большая рука лежала на кольце. – Тор, Громовержец, ты слышишь меня? Я клянусь за мой народ, клянусь, что мы тоже сдержим клятву.

Наступила тишина, в которой эхом отразилась гулкая пустота высокого зала. Затем Амбросий сказал:

– Теперь нужно отобрать людей из того и другого войска. Пусть они пройдут и обозначат границу.

Глаза Хенгеста сузились.

– Нет, осталась нерешенной еще одна вещь.

– Неужели? Какая?

– Вопрос о заложниках.

На этот раз пауза была долгой, и прервал ее возмущенный возглас сорвавшегося с места Арта, которого тут же утихомирили. Амбросий спросил:

– Разве такая священная клятва сама по себе недостаточно надежна?

– Заложник, которым дорожит его хозяин, сделает ее еще надежней, – сказал неумолимо Хенгест.

Рука Амбросия сжала рукоятку кинжала так, что побелели костяшки пальцев, почти как шрамы на полированном лимонном дереве. Он долго глядел в глаза Хенгеста.

– Очень хорошо, – произнес он наконец, и эти слова, сказанные с убийственной отчетливостью, прозвучали так, словно он процедил их сквозь зубы. Повернув голову, он по очереди внимательно оглядел людей, стоящих вокруг него. Арт, встретив его взгляд, слегка улыбнулся в ответ с высоты своего роста, Паскент смотрел прямо и открыто – ясно было, что оба они предлагают себя. Но темные глаза Амбросия, скользнув по ним, остановились на лице с обвислой кожей и мешками под глазами, на лице человека, который был одним из телохранителей его отца. – Валарий, сослужишь мне службу? – спросил он.

Странное выражение появилось на лице уже немолодого человека: расплывчатые черты вдруг обрели четкость, и Аквила увидел, с какой гордостью он вскинул голову.

– Да, государь, я с радостью это сделаю для тебя, – ответил он.

Два или три сакса стали перешептываться, а Хенгест сказал:

– Кто этот человек, кого ты предлагаешь в заложники?

– Валарий, один из телохранителей моего отца, которому я обязан жизнью. И мой друг.

Хенгест перевел взгляд с правителя Британии на старого солдата, потом снова на Амбросия – он изучал их лица, хмуря брови, – затем кивнул:

– Пусть будет так. А я в качестве заложника…

Амбросий перебил его, голос был ровный, как клинок меча, – Аквила однажды уже слышал этот голос.

– Мне не надо заложников. Если Хенгеста ничем не связывает данная им священная клятва, я не верю, что его свяжет каким-нибудь обязательством жизнь его ближайших соратников. Поэтому я полагаюсь только на его клятву, хотя он и не полагается на мою.

Если Амбросий и надеялся устыдить своего врага, то надежда его была тщетной. Хенгест в ответ только пожал мощными плечами, а его мерцающий взгляд был по-прежнему прикован к лицу Амбросия.

– Что же, Амбросий волен поступать как ему вздумается, – заявил он. Но глаза с мерцающим блеском ясно говорили о том, что если Амбросию охота быть дураком, то…

Аквила стоял, опершись на копье, возле прохода в насыпи, там, где канаву пересекает дорога, глаза его были устремлены на северо-восток. Чуть ли не из-под ног у него начинала свое мягкое волнообразное падение земля, устремляясь к затянутой голубой дымкой долине Тамезы: лес, пашни, вьющаяся змейка реки – все расплывалось и тонуло в этой голубизне, похожей на дым. Это мог быть и дым горящих городов, но городов саксы обычно не сжигали. Они иногда грабили их, но чаще всего, не имея привычки к городской жизни, бросали на произвол судьбы, и города постепенно пустели, нищали и приходили в упадок; а те немногие оставшиеся в них жители в конце концов перенимали сакский образ жизни. Ведь теперь вся эта земля была сакской.

Лето почти кончилось, шестое лето с той поры, как Хенгест и Амбросий сидели друг против друга за столом Совета в Каллеве. Щеглы суетились у канавы среди шелковых обсыпающихся головок чертополоха, и кусты боярышника внизу на склонах стояли уже багряно-ржавые от ягод, хотя на валу, в желто-рыжей, как собачья шкура, траве, все еще цвели колокольчики. Пять лет назад этот вал был просто новенькой земляной насыпью, возведенной среди голых холмов для того, чтобы пометить границу между двумя мирами, а сейчас он уже выглядел так, будто был здесь всегда, – часть пейзажа, привычная и устоявшаяся, как и сами холмы.

В вечернем воздухе Аквила уловил легкий запах древесного дыма, к которому примешивался теплый и сухой аромат дерна; заржала лошадь; где-то запели; он услышал, как задребезжало ведро возле скученных домиков караульного поста за его спиной. Сначала никакого караула вдоль холмов не было, но с годами заключенный в долине Тамезы мир становился все более напряженным и неспокойным, и простая линия раздела постепенно превратилась в охраняемую границу. Аквила провел здесь почти все пять лет, и порой ему казалось, что он может легко представить себе жизнь легионеров на Адриановом валу в давние времена: бесконечное ожидание и глаза, постоянно прикованные к северу; и дел вроде бы немного, но и расслабиться невозможно. Все эти пять лет Амбросий с Артом, который всегда находился при нем, вели борьбу за то, чтобы сплотить воедино своих воинов и добиться хоть какого-то согласия с соседями к тому времени, когда две боевых армии, Британии и варваров, снова сойдутся на поле брани. Несмотря на клятвы и заложников, все знали: время это неизбежно наступит. В прошедшем году на границе было так неспокойно, что, казалось, оно совсем близко. Лето, однако, прошло довольно тихо, и пора, благоприятная для военных кампаний, заканчивалась.

Свет постепенно угасал, и Аквила уже собрался спуститься к караульному посту, когда вдруг он заметил какое-то движение в кустах, немного ниже по склону.

Он замер, мгновенно насторожившись, и стал ждать. Довольно долго внизу все было неподвижно, лишь черный дрозд с недовольным стрекотаньем вылетел из зарослей боярышника; но затем снова что-то шевельнулось в кустах, оплетенных высокой осенней травой, – кто-то явно пробирался к дороге. Рука Аквилы привычно сжала древко копья, и, нахмурившись, он следил за чьими-то короткими, осторожными перебежками – все ближе и ближе, и наконец человек выскочил из-под прикрытия зарослей белого боярышника на открытое пространство. Почти старик, решил Аквила, увидев в гаснущем свете дня его голову с проседью, словно окутанную серой паутиной, да и бежал незнакомец, низко пригибаясь к земле, виляя из стороны в сторону и делая зигзаги, наподобие бекасов, но далеко не так легко и проворно, как они. Старик то и дело спотыкался и пошатывался на ходу, будто окончательно выдохся: судя по всему, он уходил от погони и сейчас, собрав последние силы, стремился добраться до пограничной вехи раньше, чем его настигнут преследователи. Аквила хотел было крикнуть своих солдат, но передумал. Он не заметил следов погони, и если беглецу удалось в данный момент избавиться от нее, то крикнуть означало бы выдать его. Он спустился вниз и приготовился мгновенно действовать, если понадобится. Беглец был уже совсем близко от вала, настолько близко, что в какой-то момент Аквила подумал: тот успеет до него добраться. Но неожиданно из кустов донесся щелкающий звук, что-то прожужжало в воздухе, как оса, – и незнакомец закачался, едва не упав, но затем собрался с силами и снова побежал. Аквила выскочил на дорогу, громко призывая людей с караульного поста. Прожужжала вторая стрела, пущенная из кустов, но в слабом вечернем свете она так и не достигла цели и теперь дрожала, воткнувшись в землю посреди дороги. Аквила метнул копье в кусты, туда, откуда прилетела стрела, раздался крик, и он, выхватив меч, бросился дальше. Мгновение спустя к нему во всю мочь неслись его люди; он подбежал к незнакомцу, как раз когда тот упал, и сразу же увидел короткую сакскую стрелу у него в спине. С чувством ужаса, не веря своим глазам, он вдруг узнал этого человека – заложник, столь странным образом вернувшийся к своим.

Опустившись на колени прямо на дороге, Аквила склонился над ним, воины его столпились вокруг.

– Это Валарий, – сказал он. – Ребята, несите его к нашим. Дьяволы! Поглядите, что они с ним сделали!

Старика подняли и пронесли через вал, до которого он чуть-чуть не добежал, на британскую сторону, в безопасное место, и положили лицом вниз. Но уже было слишком поздно. Однако Валарий поднялся на колени и теперь стоял, глядя на Аквилу, – на лбу у него выступил пот, лицо дергалось, но губы тронула слабая улыбка.

– Ох, Дельфин! Пять лет большой срок… Как хорошо снова… быть… среди друзей, – произнес он и рухнул на руки Аквилы.

– Расставьте караул на случай нападения! – приказал Аквила. – Валарий, во имя нашего Господа, что произошло?

– Они не нападут на вас… не рискнут… ничего затевать на границе… Сейчас не станут, – задыхаясь проговорил Валарий. – Я хотел отсидеться… до темноты… а потом пересечь границу, но они… отыскали меня слишком быстро. – Почувствовав руку Аквилы на спине около раны, он воскликнул: – Не надо, пусть все как есть! Ничего уже не сделать, а если ты тронешь… я умру… тотчас. Я все равно умру, но сначала… я должен рассказать.

Аквила тоже знал, что ничего нельзя сделать, слишком глубоко вошла стрела. Он поудобнее устроил старика, подложил руку ему под плечи так, чтобы ничего не давило на стрелу, и подставил колено, чтобы была опора снизу, при этом он напряженно вслушивался в хриплые, отрывистые слова, которые Валарий выдавливал из себя с отчаянным упорством:

– Хенгест заключил… союз с Гвитолином… и еще со скоттами… Скотты из Южных Кимру… все готовят наступление… наступление…

– Когда? – спросил Аквила.

– Через… полмесяца по… первоначальному плану. У них остается… чистый месяц, пока… можно вести кампанию… а может, и больше месяца… Хотят сыграть на том, что Амбросий… ни о чем не подозревает… так поздно, в конце года. Но теперь, зная, что я… ускользнул от них… и что у меня… может, еще осталось… дыхания на несколько слов… наверное, они… придут раньше.

– Но ведь они поклялись на кольце Тора, – сказал Аквила растерянно.

– Для сакской породы… клятва между друзьями нерушима до самой смерти. А клятва… врагу сохраняется лишь на время… пока не пришла пора ее нарушить…

– Ты уверен в том, что говоришь? – спросил Аквила.

– Я же был у них заложником пять лет… О Боже! Пять лет!.. Никто там… не заботится о том, чтобы держать заложника в неведении. Я знаю, о чем говорю… можешь не сомневаться.

– А где начнется атака?

– Я… не знаю.

– А что еще тебе известно? – безжалостно продолжал расспрашивать Аквила, так как ему казалось, что жизнь начала покидать Валария. – Больше ничего не известно?

– Нет, больше ничего. А разве этого… недостаточно?

Аквила поднял голову, выделив одного из стоящих вокруг солдат, сказал:

– Приск, седлай коня и во весь опор в Венту. Передай Амбросию, что Хенгест заключил союз с Гвитолином и скоттами-поселенцами из Кимру и теперь собирается напасть на нас, скорее всего через полмесяца, а может быть, и раньше. Передай ему также, что к нам вернулся Валарий, и расскажи, как это случилось. Повтори все, что я сказал.

Приск повторил приказания и, повернувшись, большими прыжками стал спускаться с горы прямо к лошадям. Аквила слегка передвинулся, пытаясь устроить Валария поудобнее.

– Воды, – прошептал Валарий.

– Иди принеси, скорее! – приказал Аквила ближайшему к нему солдату.

Валарий лежал глядя в небо, где свет начал уже угасать. Мелкие облачка, которых не было, пока солнце стояло высоко, теперь плыли по небу, как стайка розовых перышек. Кричали чибисы, и легкий ветерок, казавшийся прохладным после дневного зноя, шевелил траву вдоль гребня вала. Караульные по-прежнему молча стояли вокруг.

– Как хорошо вернуться домой, – сказал Валарий с глубоким удовлетворением. – Саксы обещали… как только начнется битва и… тайны не… надо будет хранить… я смогу… вернуться и умереть… среди… своих, но я всегда был… нетерпеливым. Что вода?.. Принесли уже?

– Сейчас принесут, – сказал Аквила, стерев кровь в углах губ Валария. – У тебя есть что передать Амбросию?

– Скажи ему… я рад, что мог… заплатить ему свой долг.

– Он никогда не думал ни о каком долге, – сказал Аквила. – Я тебе об этом говорил и раньше.

Странное подобие улыбки появилось на губах Валария.

– Но я думал… я тебе об этом говорил прежде… Скажи ему, все равно скажи. Даже если он… и не думает так… он поймет и… порадуется за меня. – Последние слова старика уже трудно было расслышать. Он повернул голову, лежащую на руке Аквилы, и закашлялся – изо рта хлынула кровь, и все кончилось. Так умер Валарий, умер, может быть, с большим достоинством, чем жил многие годы.

Солдат, побежавший за водой, принес ее в кожаном шлеме и опустил на колени рядом с Аквилой.

– Что он?.. Я что… опоз…

Аквила покачал головой:

– Вода уже не нужна. – Он подсунул одну руку под грудь Валария, а другой дернул за торчащее древко стрелы, зная, что зазубрина больше не причинит ему вреда, после чего положил тело к подножию вала среди высокой желто-рыжей травы и поздних колокольчиков, которые в сумерках казались почти белыми.

19
Победа, подобная трубному гласу

Прошло немного дней, и британская армия уже стояла лагерем меж земляных валов древней горной крепости, в нескольких милях к востоку от Сорбиодуна, и все знали – завтра ей предстоит… битва не на жизнь, а на смерть.

На пути к коновязям Аквила остановился под гребнем крепостного вала. Перед ним на запад, насколько мог видеть глаз, уходило бескрайнее море холмов, которые, подобно волнам, то вздымались, то опадали в ветреных сумерках. Внизу под валом, опоясывающим одиноко стоящую крепость, лежала широкая долина. Она постепенно пропадала из виду, а потом вдруг снова, далеко впереди, возникала среди холмов. На северо-западе, там, где шла дорога на Каллеву, он ясно различил пролом в горах, за которым в своем лагере войско Хенгеста, как и британская армия, ожидало рассвета. За старинной, сложенной из дерна крепостью земля, опушенная темным боярышниковым кустарником, как и все подножие холма, мягко переходила в плоскую равнину с зарослями камыша, ивы, ольховника и сверкающими полосками воды в местах, куда сумели прокрасться болота. Амбросий удачно выбрал позицию: болота и кусты боярышника, а также сами склоны холмов прикрывали британские войска с флангов, а дорога из Венты в Сорбиодун в нескольких милях за ними обеспечивала исправное снабжение войска.

Всего три дня как заполыхала граница. Прорыв произошел под Кунетио – Хенгест с Гвитолином и скоттами потоком устремились в пролом пограничного вала, а затем – по дороге к югу, отбросив британские отряды, высланные вперед, чтобы помешать им и хотя бы ненадолго задержать их продвижение, пока не подоспеют главные силы обороны. Спустя какое-то время после этого, не дойдя нескольких миль до Сорбиодуна, Хенгест вдруг свернул на юго-восток к холмам, через которые шла дорога на Каллеву. Он надеялся, прорвавшись к ней, беспрепятственно добраться до самой Венты или, что еще вероятнее, обрушиться на широкую долину в нескольких милях от истоков вод Вектиса и, таким образом, распороть надвое маленькое королевство Амбросия. И план бы его удался, если бы на пути не встали британцы, – наспех собранное войско из равнинных солдат-пехотинцев, горной кавалерии, лучников из Кимру и еще нескольких необученных, присоединившихся в последний момент отрядов с близлежащих окраин Думнония.

Амбросий собрал почти всю британскую армию, сделав ставку на одну эту великую битву, поскольку Амбросий, как и Хенгест, знал, что значит быть игроком. Если их разобьют, это будет конец всему. «Я не могу позволить себе роскошь проиграть битву, – сказал Амбросий много лет назад, – у меня ничего нет в запасе, что могло бы обратить поражение в победу». Тогда это была узда, теперь это стало шпорой. Какая странная перемена, подумал Аквила, прислушиваясь к смешанному гулу лагеря у себя за спиной. Пять лет назад дух британского войска был ослаблен долгим ожиданием. И сейчас, казалось, он должен был бы упасть еще ниже, но этого не случилось. Возможно, его поддерживало какое-то отчаяние, сознание того, что на этот раз перемирия по обоюдному согласию не будет, и это придавало людям мужество. Аквила сразу почувствовал эту перемену в настроении, когда в полдень въехал в лагерь со своими конниками, почувствовал, как что-то непонятное, словно суховей, охватывает войско. Как непостижимы поступки людей, но еще более непостижимо поведение всего войска, не похожее на поведение отдельных людей, из которых оно состоит!

Аквила повернулся и продолжил свой путь. Лагерь гудел, словно барабан, в который кто-то негромко бьет. Сновали люди, цокали копытами лошади, слышался звон молота по походной наковальне – это кузнецы изо всех сил старались в последний момент исправить конскую сбрую; прямо из повозок мастера-оружейника раздавали только что изготовленные стрелы, и дым от костров, на которых варили пищу, шел во все стороны и волнами ложился на быстро темнеющую вершину холма, стремясь опередить поднимающийся ветер.

У ближайшей к Аквиле коновязи горел костер, вокруг которого собралась часть его конников, и тут же неожиданно он увидел Флавиана, в нерешительности стоящего на краю освещенного круга.

На Флавиане была поношенная кожаная туника, слишком широкая в плечах, и, должно быть, он уже побывал в повозке у оружейников, так как длинный меч в простых ножнах из волчьей шкуры висел у него на боку. Ветер косо сдувал на середину лба, как лошадиная челка, его темные легкие, будто перышки, волосы. Шрам пятилетней давности белел освещенный светом костра. Как ни удивительно, Аквиле, который застыл на месте при виде сына, он показался совсем взрослым.

– Флавиан! Как понять твое появление здесь?

– Я хочу принять участие в битве против саксов, – ответил Флавиан, сделав шаг в направлении костра. Он был почти такого же роста, как отец, серьезный мальчик со спокойным взглядом. – В Венте говорят, нужны люди, все мужчины, кто может носить меч.

– Мужчины – да, – сказал Аквила.

– Ты же всегда говорил, что я получу щит, когда мне исполнится пятнадцать лет.

– Ты плохо считал. Тебе еще нет пятнадцати.

– Будет через месяц, – не сдавался Флавиан.

Наступила короткая пауза, затем Аквила сказал тихо, не желая унижать мальчика перед людьми, что стояли неподалеку и могли услышать их разговор:

– Надеюсь, ты не уехал тайком, не сказав матери.

Флавиан покачал головой:

– Нет, отец, мать сама меня прислала.

Снова наступило молчание. Они поглядели друг на друга сквозь дым раздуваемого ветром костра, сквозь барьер, который всегда стоял между ними. Они так никогда и не вернулись к тому, что затеплилось в солнечном дворике пять лет назад. Тогда прошло целое лето, прежде чем Аквила вновь приехал в Венту, и время было упущено. Увидев сейчас мальчика, Аквила подумал, что сын приехал к нему по собственному почину, но, оказывается, его прислала Нэсс.

– Ну хорошо, – сказал он, хотя голос его не смягчился. – Я беру тебя к себе. Ты приехал на Белоногом?

– Да, отец, но…

– Где ты его привязал?

– В том ряду, где Сокол, я только на время, я…

Аквила удивленно поднял брови:

– На время?

– Да. Потому что… – Флавиан колебался, и отец видел, как он сглотнул слюну. – Отец… когда я сюда приехал, мне сказали, что ты на Совете у Амбросия, и я должен был где-нибудь привязать Белоногого до того, как увижусь с тобой и попрошу разрешения. Отец, я хочу свой меч отнести Арту и попроситься к нему в отряд.

Аквилу передернуло, оттого что его подчиненные, стоящие у костра, смотрят на них и слушают их разговор.

– По крайней мере на этот раз ты счел нужным попросить у меня разрешения, – сказал он сухо. – И полагаю, я должен этим удовлетвориться.

– Значит, я могу пойти к Арту? – обрадовался Флавиан, готовый ринуться на поиски своего кумира.

– Нет, боюсь, что нет.

– Но, отец…

– Я сказал, нет.

В первое мгновение Аквиле показалось, что сейчас Флавиан начнет горячо протестовать, но тот сдержался и только спросил таким же, как у отца, спокойным голосом:

– Почему, отец?

Аквила не сразу ответил. Он позволил своему сыну, этому рослому и почти незнакомому подростку, участвовать в битве гораздо раньше, чем намеревался прежде, так по крайней мере пусть тот держится поближе к отцу. Это была не ревность, просто уверенность, что при нем сын будет в большей безопасности. Он знал, что особой логики в его мыслях нет, так как сакская стрела могла настигнуть мальчика в любом месте, но почему-то он чувствовал, что обязан так поступить ради Нэсс, которая прислала ему сына накануне сражения.

– Возможно, когда-нибудь потом я и объясню тебе, почему я так поступаю, – сказал он наконец. – Но сейчас, боюсь, тебе придется, не рассуждая, смириться с тем, что я запрещаю тебе идти со своим новым мечом к Арту. – Он ждал ответа, но, не дождавшись, резко спросил: – Понятно?

Флавиан смотрел прямо перед собой, на отца он так и не взглянул.

– Понятно, – сказал он.

– Вот и отлично. Лучше всего тебе пойти в отряд к Оуэну. Скажешь, я тебя прислал. Он там у нижнего костра.

Флавиан вытянулся перед ним и отсалютовал по-римски, как на его глазах салютовали старые солдаты, а затем, не вымолвив ни слова, повернулся и ушел. Аквила провожал его взглядом, пока тот не исчез в сумерках, и вдруг с болью подумал: сколько он всего хотел бы сказать Пескарику перед его первой битвой!

В темноте, еще до рассвета, на черном гребне дальнего холма неожиданно вспыхнула красная искра – сигнал, предупреждающий наблюдателей в британском лагере о том, что саксы зашевелились. Войска Амбросия, стряхнув с себя сон, тоже пришли в движение. Потом заполыхал неистовый рассвет – желтый, нестерпимо яркий, предвещающий грозу и бурю; ветер, усилившийся за ночь, носился по долине, словно на крыльях, а по небу с запада мчались громадные слоистые облака, обведенные огненной каймой. А в самых верхних, раскидистых ветвях боярышника, росшего на древних крепостных валах, пел дрозд-рябинник. Песня его, пронзительная, переливчатая, как само это утро, то умолкала, отнесенная куда-то в сторону ветром, то, чистая и ясная, доносилась до кавалерии, застывшей в ожидании внизу на склонах холмов.

Аквила слушал песню, которая, как обнаженный меч, врезалась в невнятный гул готовящейся к битве армии. Отсюда, со склона горы, где стояла крепость, ему была видна вся боевая линия, выстроившаяся в долине: главные силы копьеносцев – в центре, где в старое время разместились бы легионы, за ними – лучники и по обеим сторонам – кавалерийские отряды и конные стрелки. Безудержный, меняющийся без конца свет, рассыпаясь, играл на остриях копий, на гребешках шлемов, высвечивая тут вздыбленную конскую гриву, там малиновый плащ, отброшенный назад ветром, горел в трепещущих знаменах. Их было много, разных: знамя Паскента кроваво-красным узким язычком пламенело над дальним крылом конницы; его собственное знамя с дельфином, которого шелком вышила Нэсс, когда он впервые стал командовать целым эскадроном, а далеко внизу, в самой середине войска, огромный красно-золотой Британский Дракон – там Амбросий в своих старых доспехах и в плаще гордого императорского пурпура сидел на большом черном скакуне, окруженный верными спутниками.

Арт со знаменем, под которым собрался цвет британской кавалерии, укрылся за склоном крепостного холма, ожидая, когда настанет его черед. Он был единственным их резервом, и Аквила неожиданно подумал, что Флавиан, быть может, отчаянно страдает оттого, что он с ним, а не с Артом. Оглянувшись, он сразу увидел его верхом на лошади, прямо у себя за спиной. Флавиан улыбался, но улыбка не затрагивала глаз. Он облизнул кончиком языка нижнюю губу, словно она пересохла и это мешало ему. Аквила не раз видел такое же выражение, как на лице у Флавиана, на лицах мальчиков, впервые идущих в бой. Флавиан, встретив его взгляд, мучительно покраснел и, нагнув голову, начал поправлять уздечку Белоногого, будто устыдился перед отцом. Аквила отвернулся и снова стал смотреть на лежащую перед ним долину. Он вдруг почувствовал себя как никогда одиноким среди этой многолюдной большой армии.