Текст книги "Жан Баруа"
Автор книги: Роже Мартен дю Гар
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Буря
IНовое помещение редакции «Сеятеля» на Университетской улице.
Ниже четырех окон бельэтажа прикреплены железные листы, на которых черными буквами по белому полю начертано: «Сеятель».
Небольшое помещение из пяти комнат. В первых двух – переписчики, служащие, деловая суета. Третья, побольше, служит залом для заседаний редакции. В комнате, выходящей во двор, – кабинет Баруа; рядом – комната для стенографистки.
17 января 1898 года. Пять часов вечера.
Редакционная комната: большой стол, на нем – чернильницы и бювары; на стене развернутый газетный лист: «Орор» [36]36
«Орор»– ежедневная газета левых республиканцев, основанная в 1897 году.
[Закрыть]за 13 января, с письмом «Я обвиняю», [37]37
«Я обвиняю!»– см. прим. 24.
[Закрыть]и два напечатанных Роллем плаката, воспроизводящих жирным шрифтом заключительную часть письма Золя.
Баруа, Арбару, Крестэй, Брэй-Зежер, Порталь и другие сотрудники громко разговаривают.
– Кавеньяк [38]38
Кавеньяк,Жак-Мари-Эжен-Годфруа (1853–1905) – французский политический деятель, националист, в 1892 году – морской, в 1895 – военный министр. О его роли в деле Дрейфуса см. прим. 24.
[Закрыть]утверждает, будто Дрейфус признал себя виновным в утро перед разжалованием.
– Неправда!
– Однако я уверен, что он человек честный…
– Его убедили, будто есть показания того времени.
– К тому же, он не говорит, что видел документ!
Баруа. Как! С тысяча восемьсот девяносто четвертого года существует показание, настолько уличающее подсудимого, что достаточно его обнародовать, чтобы разом покончить со всей этой суматохой, – и за четыре года никто и не подумал предъявить такой документ суду?
Крестэй. Это бросается в глаза!
Баруа. Вот как все это происходило…
Сразу же воцаряется тишина.
Мне рассказывал Люс, он серьезно изучал дело. Вы увидите, как все это просто. Перед самым разжалованием Дрейфус в течение целого часа находился с Лебрен-Рено, капитаном республиканской гвардии. До последней минуты он уверял его в своей невиновности. Он даже заявил, что крикнет об этом во всеуслышание; испугавшись возможного скандала, капитан счел нужным предупредить полковника. Потом Дрейфус рассказал о новом испытании, аналогичном пресловутому диктанту, которому он подвергся несколько дней назад: министр, все еще надеясь получить доказательства, которые могли бы несколько успокоить его совесть, прислал в камеру к осужденному майора дю Пати де Клама спросить его, «не предложил ли Дрейфус Германии документы в патриотических целях», чтобы иметь возможность получить другие, более важные, – уже одно это смягчило бы его вину и повлекло бы более мягкое наказание. Лебрен-Рено, естественно, не знал об этом демарше. Дрейфус, который с минуты на минуту ожидал начала гражданской казни, был, понятно, в возбужденном состоянии; он говорил лихорадочно и довольно бессвязно. Легко понять, что слова его могли быть неверно истолкованы, неверно переданы, искажены при пересказе; отсюда и могла родиться история об обмене документов с заграницей. Что касается Лебрен-Рено, то он в ту пору ни разу не говорил о признаниях. Генерал Даррас запросил сразу же после разжалования, не произошло ли каких-нибудь чрезвычайных происшествий; ему ответили, что ничего особенного не произошло, и он сейчас же доложил об этом министру. На докладе Лебрен-Рено, представленном военному губернатору Парижа – этот доклад Люс видел своими глазами, – имеется пометка: «Ничего существенного». Неужели вы думаете, что если бы Лебрен-Рено выслушал какое-либо признание, то он не поторопился бы доложить об этом? И неужели военный министр, узнав на следующий день о смутных слухах, просочившихся в прессу, не был бы озабочен, если бы слухи эти были хоть сколько-нибудь обоснованы? Разве не отдал бы он тотчас же приказ о проведении нового следствия с тем, чтобы получить это решающее показание? Разве не попытался бы он заставить Дрейфуса сообщить дополнительные подробности, чтобы узнать – ведь это так важно для национальной безопасности, – какие же именно документы были переданы иностранной державе? Нет, право, чем больше размышляешь, тем яснее становится неправдоподобность всей этой истории с признанием.
Крестэй. Вы должны напечатать беседу с Люсом по этому поводу.
Баруа. Он находит, что время еще не наступило. Он ждет свидетельских показаний Казимир-Перье [39]39
Казимир-Перье,Жан-Пьер-Поль (1847–1907) – реакционный французский политический деятель. С января 1893 года председатель палаты депутатов, с июня 1894 по январь 1895 года президент Французской республики.
[Закрыть]на процессе Золя.
Юлия Вольдсмут (показываясь в дверях).Господина Баруа просят к телефону.
Баруа встает и выходит.
Зежер. Как бы то ни было, я думаю, что позиция Кавеньяка нам на руку.
Порталь. Нам на руку?
Зежер. Конечно. Подумайте только. Бывший военный министр торжественно заявляет в палате депутатов о существовании документа, решающего исход дела и неоспоримо свидетельствующего о виновности Дрейфуса. И вот, когда будет публично доказано, что все это – подлог, что документа, о котором идет речь, не существует, или если он даже и существует, то переделан задним числом в интересах обвинения, – тогда общественное мнение страны будет потрясено. Я готов в этом поручиться! В противном случае – Францию подменили!
Крестэй (печально).Подменили… Никогда вы не были так правы.
Порталь. Все это станет ясным на процессе Золя.
Баруа возвращается.
Баруа (взволнованно).Мне звонил Вольдсмут… Он сейчас узнал, что Золя хотят привлечь к ответственности лишь за те обвинения, которые он высказал по адресу военного суда тысяча восемьсот девяносто четвертого года; все остальные выдвинутые им обвинения обходят молчанием. Не могу понять: с какой целью?…
Порталь (вставая).Это очень важно.
Крестэй. Но они не имеют права!
Порталь. Прошу прощения…
Крестэй. Что это изменит?…
Баруа. Дайте сказать Порталю.
Порталь. Это становится серьезным. Правительство старается всеми возможными средствами помешать разбирательству обвинений, выдвинутых Золя. Существует точная статья закона, по которой обвиняемый не может приводить никаких доказательств, выходящих за круг вопросов, указанных в судебной повестке.Другими словами, ограничивая рамки обвинения, выдвинутого против Золя, тем самым произвольно ограничивают рамки судебного разбирательства.
Крестэй. Таким способом смогут свести на нет всю защиту Золя.
Порталь. Безусловно!
Баруа. Чудовищно!.. Они хотят задушить процесс.
Крестэй (возмущенно).Это – происки прокурора.
Порталь. Это закон.
Все подавлены.
Зежер (медленно).А я, я не верю в это. Обвинения, выдвинутые самим Золя, слишком оскорбительны, чтобы их можно было замолчать. Нельзя оставить безнаказанным человека, написавшего и опубликовавшего такое письмо! (Подходит к плакату, где крупными буквами напечатано письмо Золя. Читает.)
«Я обвиняю подполковника дю Пати де Клама в том, что он был дьявольским вдохновителем судебной ошибки!..
…Я обвиняю генерала Мерсье в соучастии!..
…Я обвиняю генерала Бийо [40]40
Бийо,Жан-Батист – реакционный французский политический деятель, военный министр в 1882–1883 и в 1896 годах; о его роли в деле Дрейфуса см. прим. 24.
[Закрыть]в том, что он, имея в руках неоспоримые доказательства невиновности Дрейфуса, не дал им законного хода!..
…Я обвиняю генерала де Буадефра!..
…Я обвиняю генерала де Пелье!..
…Гнусное дознание!
…Чудовищно пристрастное дознание!..
Я обвиняю военное ведомство в том, что оно вело… разнузданную кампанию в прессе, чтобы сбить с толку общественное мнение и скрыть свою вину!..»
Крестэй. И в конце такой вызов:
«…Выступая с этими обвинениями, я отдаю себе отчет в том, что подвергаюсь ответственности по статьям тридцатой и тридцать первой закона… и так далее.
У меня одно стремление, стремление к истине во имя человечества, которое так много страдало и имеет право быть счастливым. Этот горячий протест – крик моей души. Пусть осмелятся привлечь меня к суду присяжных и пусть следствие ведется совершенно открыто.
Я жду!» [41]41
Газета «Орор» 13 января 1898 года. Открытое письмо Эмиля Золя президенту Республики: «Я обвиняю…» – Прим. автора.
[Закрыть]
Баруа. И вы полагаете, что какое-нибудь правительство проглотит все это не поморщившись?
Порталь. Во всяком случае, Баруа, хорошо бы, до того как обвинение против Золя будет пересмотрено, публично заявить о том, что готовится подлог.
Зежер. И пусть завтра утром твоя статья разорвется, как бомба!
Баруа. Я сейчас же примусь за нее. Порталь, будьте любезны отыскать мне точный текст закона, о котором вы упомянули.
Порталь. Могу я позвонить в библиотеку Дворца правосудия?
Баруа (открывая дверь).Мадемуазель Юлия!
Порталь. Это для меня, мадемуазель. Соедините, пожалуйста, с номером восемьсот восемьдесят девять – двадцать один.
Баруа (направляясь к письменному столу).Я вас оставляю… Вы будете вечером на бульваре Сен-Мишель?
Несколько голосов. Да.
Баруа. Я принесу свою статью перед тем, как передать ее Роллю. Мы ее вместе просмотрим. До вечера…
Часом позже.
Редакционная комната пуста. Сотрудники ушли.
Служитель, ожидая часа закрытия, подметает пол. Баруа работает у себя в кабинете.
Внезапно дверь отворяется: входит Юлия с бледным испуганным лицом; одновременно в комнату врывается странный гул.
Юлия. Господин Баруа… Бунт… Вы слышите?
Удивленный Баруа идет в комнаты, выходящие на улицу. Открывает окно и вглядывается во мрак.
Неясный шум.
Желтый свет ближнего фонаря ослепляет Баруа. Постепенно его глаза привыкают к темноте: перед ним еще пустынная улица, но вдали, мимо темных домов, течет гудящая черная масса.
Он уже приготовился было выйти на улицу – из любопытства. Шум приближается; слышится пение; отдельные выкрики:
«Дрейфус!..»
Несколько человек, возглавляющих шествие, уже в каких-нибудь пятидесяти метрах от дома. Баруа различает лица и руки, поднятые над головами:
«Позор «Сеятелю»! Позор Баруа! Позор!»
Он поспешно отступает.
Баруа. Ставни, быстрее!
Лихорадочно помогает служителю.
Когда они опускают последний ставень, трость, брошенная в окно, осыпает Баруа осколками стекла.
Толпа шумит под окнами, в четырех-пяти метрах от него. Он различает голоса:
«Сеятель»! Продажная шкура! Изменник! Смерть ему!»
Камни, палки разбивают стекла вдребезги, ударяются о ставни.
Он застыл посреди комнаты, прислушиваясь.
«Смерть Золя! Смерть Дрейфусу!»
В полумраке он угадывает присутствие Юлии, которая неподвижно стоит рядом. Он подталкивает ее к кабинету.
Позвоните в комиссариат полиции…
Запасы метательных снарядов, должно быть, иссякли.
Крики, сопровождаемые топотом, становятся громче: «Смерть Люсу! Смерть изменникам! Смерть Баруа! – Продажная шкура!»
Баруа. (Очень бледный, служителю.)Заприте дверь на засов и следите за вестибюлем!
Он проходит в свой кабинет, открывает ящик стола, достает револьвер.
Потом присоединяется к служителю.
(С холодной яростью.)Первого, кто посмеет войти, я убью, как собаку!
Звонит телефон.
(У аппарата.)Алло, комиссар? Хорошо… Говорит редактор «Сеятеля». Здесь, на Университетской улице, под окнами, бесчинствует толпа. А, уже? Хорошо. Спасибо… Не знаю; тысяча, может быть, полторы…
Шум продолжается: ритмичный грохот подметок о мостовую, дикие вопли; покрывая их, доносятся пронзительные крики:
«Смерть Дрейфусу! Смерть Золя! Смерть изменникам!»
Вдруг эти крики слабеют, потом и вовсе стихают. Слышится неясный шум: можно догадаться, что появились полицейские.
Затем снова раздаются выкрики, но уже отдельные, разрозненные, все менее различимые.
Топот удаляется.
Толпа рассеяна.
Баруа поворачивает выключатель и замечает Юлию, – она стоит возле него, прислонившись к столу.
Она настолько обезображена волнением, что он секунду смотрит на нее, не узнавая. Черты посеревшего лица искажены судорогой; оно сразу постарело и погрубело, на нем появилось какое-то неистовое, животное выражение. Голый инстинкт… Что-то чувственное, ужасно чувственное.
Он думает: «Вот ее лицо в страсти».
Взгляд, которым он окидывает Юлию, груб и откровенен, как насилие; она выдерживает его, как покорная самка.
Потом – нервная разрядка: она, рыдая, опускается на стул.
Не произнося ни слова, он выходит из комнаты. Руки его дрожат от нервного напряжения.
Он открывает ставни.
Улица спокойна, как обычно, только в окнах и на балконах – группы любопытных.
Под разбитыми фонарями, пламя которых колеблется и тухнет от ветра, прохаживаются полицейские.
Служитель. Сударь, пришел привратник и с ним комиссар полиции: будут составлять протокол…
II17 февраля 1898 года.
Дворец правосудия: суд присяжных, десятый день процесса Золя.
Заседание прервано.
Зал набит до отказа. Публика, не покидая мест, переговаривается, оживленно жестикулируя. Всюду – мундиры военных, золотые аксельбанты, нарядные платья дам. Люди указывают друг другу на знаменитости: старших офицеров Генерального штаба, известных актрис, журналистов, актеров, депутатов. Заслон адвокатов в черном отделяет всю эту пеструю толпу от возвышения, где стоит судейский стол, над которым возвышается мелодраматическое распятие работы Бонна. [42]42
Бонна,Леон-Жозеф-Флорантен (1833–1922) – крупный французский художник академического направления, главным образом портретист. Известен также картинами на религиозные сюжеты.
[Закрыть]
Воздух едкий, удушливый; временами стремительная волна симпатии или ненависти прорезает и сотрясает его, как сильный электрический ток.
В первых рядах кресел группа настороженных людей, беседующих вполголоса: Арбару, Баруа, Брэй-Зежер, Крестэй д'Аллиз, Вольдсмут; среди мужчин – загадочный силуэт Юлии.
Три часа.
Сильное движение распространяется от дверей и охватывает толпу. Поток вновь прибывших с трудом просачивается в зал; студенты в беретах, адвокаты в мантиях взбираются на высокие перила, отделяющие судей и присяжных от публики, устраиваются на выступах, на подоконниках.
Люс настойчиво проталкивается сквозь шумную толпу, провожаемый враждебным ропотом; наконец он достигает места, которое Баруа занял ему возле себя.
Люс (тихо, Баруа).Я оттуда… предстоит бой. Большинство присяжных склоняется к оправданию Золя. В Генеральном штабе отдают себе в этом отчет, они сильно встревожены… Они попытаются нанести удар, сегодня или завтра.
Внезапно наступает тишина, но она длится недолго: входит суд.
Амфитеатр заполняется: появляются судьи в красных мантиях; сохраняя торжественную серьезность муниципального шествия, попарно входят присяжные.
На скамью обвиняемых, рядом с издателем «Орор», усаживается Эмиль Золя; позади них, окруженные секретарями, защитники: Лабори, Альбер и Жорж Клемансо.
Глухой гул сотрясает зал.
Золя и Лабори поворачиваются направо, откуда раздается свист. Золя сидит, положив обе руки на набалдашник трости, поджав ноги; его морщинистое лицо, неуловимо напоминающее мордочку ежа, озабочено; при каждом движении головы стекла пенсне поблескивают, обостряя живость взгляда. Он медленно обводит глазами всю эту ненавидящую его толпу, и взор его, словно отдыхая, на мгновение задерживается на группе сотрудников «Сеятеля».
В главном проходе показывается человек в мундире. Слышится шепот: «Пелье… Пелье…»
Твердым шагом генерал направляется к свидетельскому месту и резко останавливается.
Баруа (Люсу).Вот… Они бросили в атаку Пелье!
Волнение в зале достигает такой степени, что генерал нетерпеливо оборачивается и окидывает толпу взглядом; его воинственное лицо, аристократическая осанка, неумолимая властность всего облика заставляют людей замолчать, впрочем ненадолго.
Председатель, толстый человек с круглым бритым лицом, обрамленным бакенбардами, на котором выделяются тонкие и сжатые губы, делает гневное движение; но он не в силах водворить тишину.
В шуме, который мало-помалу стихает, раздается четкий голос генерала; можно различить отдельные слова: «…Неукоснительно следуя закону… дело Дрейфуса… Прошу слова». [43]43
В дальнейшем судебное разбирательство воспроизводится по стенографическому отчету 10-го судебного заседания. См. «Процесс Золя». Полный стенографический отчет. Париж, 1898 год. Том II, стр. 118–125. – Примеч. автора.
[Закрыть]
Голоса. Тише, тише.
Генерал де Пелье. Я употреблю слова, которые любит повторять полковник Анри: «Вы хотите знать правду? Хорошо!»
Его металлический голос вызывающе звенит в обширном зале, застывшем наконец в молчании.
Во время интерпелляции Кастлена произошел факт, на который я хочу обратить внимание. В военном министерстве – заметьте, я не говорю о деле Дрейфуса – имелось неопровержимое доказательство виновности Дрейфуса! И это неопровержимое доказательство я видел!
Он поворачивается к присяжным, затем к защите, затем к публике. Вызывающая улыбка появляется на его суровом, как у фехтовальщика, лице.
Во время этой интерпелляции военным министерством была получена бумага, происхождение которой неоспоримо; вот что в ней было написано: «Будет интерпелляция по делу Дрейфуса. Ни в коем случае не говорите о наших отношениях с этим евреем». И бумага эта подписана, господа! Она подписана неизвестным именем, но к ней приложена визитная карточка, на обороте которой сделана пометка о каком-то незначительном свидании; пометка подписана тем же условным именем, которым подписана бумага, а визитная карточка принадлежит…
Короткая пауза.
Публика вздрагивает, потом замирает, затаив дыхание, глядя попеременно то на судей, то на свидетеля, то на Золя, у которого вырывается негодующий жест, то на присяжных: они с облегчением вздыхают, и на их заурядных лицах появляется удовлетворенное выражение.
Генерал де Пелье (его торжествующий голос звучит как труба.)Как видите, господа, окольными путями добивались пересмотра процесса; я рассказал вам об гром факте и подтверждаю его истинность своей честью. И я призываю генерала де Буадефра подтвердить мое показание. Вот что я хотел сказать!
Публика долго и шумно стучит ногами, гремят аплодисменты.
Люс, очень бледный, сидит скрестив руки на груди; его массивная голова слегка опущена, глаза печально устремлены на судей. Его друзья обмениваются негодующими взглядами; они возмущены, но скованы и сражены этим неожиданным ударом, которого ничто не предвещало.
Брэй-Зежер (вполголоса).Это фальшивка!
Баруа (с резким движением).Черт побери! (Указывает пальцем на группу затянутых в доломаны офицеров, которые, подняв руки в белых перчатках, неистово аплодируют.)Но попробуй убедить их в этом!
Лабори выпрямляется во весь свой богатырский рост, подставляя под удары грудь борца. Не слышно, что он говорит. Кажется, будто он ударяет своим низким лбом о стену. Его рот широко раскрыт. Неистово жестикулируя, он обращается к председателю, который, как видно, хочет помешать ему говорить.
Наконец, когда становится тише, можно различить резкий голос председателя, прерывающего Лабори.
Председатель. Но, господин Лабори…
Лабори (вне себя).Господин председатель…
Председатель (высокомерно).Свидетель высказался. У вас есть к нему вопросы?
Лабори. Разрешите, господин председатель, здесь…
Металлический голос генерала де Пелье – резкий, как удар хлыста, – покрывает их спор.
Генерал де Пелье. Я прошу вызвать генерала де Буадефра!
Лабори (громовым голосом, который заставляет всех замолчать).Происшедший здесь сегодня инцидент настолько серьезен, что я от имени защиты вынужден настоятельно просить слова не столько для того, чтобы ответить генералу де Пелье, – ибо, собственно, нельзя отвечать на бездоказательные утверждения, – но прежде всего для того, чтобы немедленно сделать необходимые выводы, имеющие отношение к процессу и вытекающие из слов генерала де Пелье. Прошу разрешения, господин председатель, сказать только два слова.
Председатель (резко).Только два слова…
Лабори. Только два слова.
Председатель. Вы хотите задать вопрос?
Лабори (с возмущением).Как я могу задавать вопросы, когда мы столкнулись с совершенно новым фактом, который был введен в судебное разбирательство. Впрочем, у меня есть один вопрос, и я его скоро задам.
Генерал де Пелье. Это вы ввели новый факт в судебное разбирательство, когда огласили обвинительное заключение, прочитанное майором д'Ормщевилем при закрытых дверях.
Лабори (торжествующе).Продолжайте, продолжайте!
Генерал Гонс. [44]44
Гонс– французский генерал, заместитель начальника Генерального штаба, выступавший за предание Дрейфуса суду в 1894 году.
[Закрыть]Прошу слова.
Председатель. Минуту, генерал.
Лабори. Я хочу сказать лишь одно. Только что было выслушано свидетельское показание чрезвычайной важности: в этом мы все сходимся. Генерал де Пелье не говорил о деле Дрейфуса, 'он сообщил о факте, происшедшем позднее; недопустимо, чтобы факт этот не был обсужден либо здесь, либо в каком-нибудь другом суде. После всего этого не может быть и речи о том, чтобы ограничить рамки судебного разбирательства. Разрешите, генерал, в самой почтительной форме разъяснить вам, что ни один документ не имеет никакой ценности и не может служить юридическим доказательством до тех пор, пока он не обсужден двумя сторонами. Разрешите мне добавить, что в деле Дрейфуса, которое – что бы ни говорили и ни делали – приобретает размеры государственного дела, существуют два документа или, точнее, два досье, в равной степени важных, ибо они секретны; одно секретное досье послужило орудием для осуждения Дрейфуса в тысяча девятьсот девяносто четвертом году – без прений сторон, без дискуссии, без защиты; другое секретное досье уже несколько недель позволяет людям выступать здесь лишь с голословными утверждениями, а не с доказательствами.
Пауза.
Как бы я ни уважал слово солдата, на которое ссылался генерал де Пелье, я не могу придавать ни малейшего значения этому документу.
Бешеный вопль негодования прокатывается по залу; оскорбительные насмешки раздаются по адресу адвоката.
Лабори (выдерживая эту бурю, громко и неумолимо произносит, отчеканивая слова).До тех пор, пока мы не ознакомимся с этим документом, пока мы не обсудим его, пока он не станет достоянием гласности, он ничего не будет стоить! И я заявляю это во имя вечного права, во имя принципов, перед которыми преклоняется весь мир с самых давних времен, с зарождения цивилизации!
Колебание в публике. Все в нерешимости. Слышны восклицания «Правильно!..»
(Спокойнее.)Итак, я подхожу к вопросу, теперь столь бесспорному, что моя уверенность неуклонно растет. Меня в этом процессе тревожит только одно: постоянная неясность, которая с каждым днем усиливается, всеобщая тревога, поддерживаемая искусственным туманом, который с каждым днем густеет, – не скажу, из-за лжи, но из-за недомолвок. Виновен Дрейфус или нет, виновен Эстергази [45]45
Вальсен-Эстергази,Мари-Шарль-Фердинанд – венгерский аристократ, авантюрист, служил в австрийской армии, затем в папских войсках, с 1870 года офицер французской армии. О его роли в деле Дрейфуса см. прим. 24.
[Закрыть]или нет – вопросы эти, несомненно, имеют самое важное значение. У всех нас – у генерала де Пелье, у военного министра, у генерала Гонса, у меня – могут быть свои убеждения на сей счет, и каждый будет упорно настаивать на своем, пока не будет внесена полная ясность, раскрыта истина. Но необходимо помешать тому, чтобы волнение в стране росло, чтобы оно без конца продолжалось. И вот теперь мы можем добиться ясности, хотя бы частичной ясности: ни закрытые заседания, ни решение суда присяжных не помешают нам в этом… (Громким голосом.)Ведь, что бы ни произошло, пересмотр процесса Дрейфуса неизбежен!
Яростные протесты. Раздаются выкрики: «Нет! Нет! Родина прежде всего».
Лабори вскакивает и стоит лицом к публике. Его взгляд презрителен и суров. Крепкий массивный кулак обрушивается на лежащие перед ним папки…
(Толпе.)Ваши протесты лишний раз показывают, что вы не понимаете важности этого заседания с точки зрения вечных принципов цивилизации и гуманности.
Шум.
Одиночные громкие аплодисменты.
Лабори отворачивается и, скрестив руки, ждет, пока восстановится тишина.
(Продолжая.)Если Дрейфус виновен и слова этих генералов, в искренности которых я не сомневаюсь, обоснованны, если они справедливы фактически и юридически, то они послужат доказательством в судебном разбирательстве с участием двух сторон. Если же, напротив, генералы ошибаются, – ну что ж, тогда другие докажут свою правоту. И когда будет достигнута полная ясность, когда мрак рассеется, быть может окажутся во Франции один или два виновных, которым придется ответить за все зло. И где бы они ни находились – по эту или по ту сторону, – о них узнают и их заклеймят! А потом мы спокойно вернемся к своим мирным или военным занятиям, генерал; ибо, когда генералы, уполномоченные говорить от имени армии, находящейся под их началом, свидетельствуют в суде, война в это время никого не пугает; и угрозой войны, которая отнюдь не близка, что бы ни говорили, присяжных не запугаешь, не правда ли? Я кончу одним вопросом. Вы видите, господин председатель, у меня была определенная цель, и я благодарю вас за то, что вы предоставили мне слово; я отдаю должное вашей доброжелательности, вашей любезности, вашему пониманию серьезности создавшегося положения.
Вот мой вопрос, господин председатель: «Пусть генерал де Пелье объяснится без оговорок и предъявит суду документ, о котором он упомянул!»
Публика застывает в тревожном ожидании. Среди присяжных возникает волнение; их глаза устремлены на генерала де Пелье.
Короткое молчание.
Председатель. Генерал Гонс, имеете ли вы что-нибудь сказать?
Генерал Гонс встает и подходит к генералу де Пелье, тот уступает ему место.
У Гонса озабоченное лицо, тусклый, но вызывающий взгляд; голос его кажется странно вялым в сравнении С голосами генерала де Пелье и Лабори.
Генерал Гонс. Господин председатель, я полностью подтверждаю показание, только что сделанное генералом де Пелье. Генерал де Пелье первым решился высказаться, и хорошо сделал; я бы так же поступил на его месте, во избежание какой бы то ни было неясности. Армия не боится истины, она не боится ради спасения своей чести сказать, где правда!
Лабори одобрительно качает головой, словно верит в искренность генерала.
Аплодисменты.
(Горестно.)Но необходима осторожность, и я не думаю, что можно публично оглашать здесь некоторые документы, хотя они действительно существуют и совершенно достоверны.
Эта неожиданная оговорка рождает смутное беспокойство в публике. Слышится неодобрительный ропот. Но большинство еще колеблется в ожидании.
Клемансо неторопливо встает.
Клемансо. Господин председатель, прошу слова.
Но генерал де Пелье подскочил к перилам свидетельского места и судорожно ухватился за них; его резкий голос покрывает шум.
Генерал де Пелье. Господа, я хочу добавить несколько слов.
Председатель жестом разрешает генералу говорить.
Клемансо снова садится.
Господин Лабори только что говорил о пересмотре дела, основываясь на том, что секретный документ был будто бы предъявлен военному суду. Но доказательств этому нет…
На этот раз довод настолько неудачен – особенно после взволновавшего всех появления в суде адвоката Саля, [46]46
Саль,Эмиль – французский адвокат, которому было известно от одного из членов военного суда 1894 года о «секретном досье». Был вызван защитой в качестве свидетеля на процесс Золя, но председательствующий не разрешил ему касаться дела Дрейфуса.
[Закрыть]которому председатель не дал договорить до конца, и после ясного показания Деманжа, [47]47
Деманж,Шарль-Габриэль-Эдгар (1841–1925) – крупный французский адвокат; о его роли в деле Дрейфуса см. прим. 24.
[Закрыть]– что аудитория не решается больше поддерживать генерала и поощряет своим нерешительным молчанием громкие протесты сторонников Дрейфуса.
Генерал де Пелье, удивленный таким приемом, останавливается.
Я не знаю…
Насмешливые выкрики прерывают его.
Он круто поворачивается к публике, видно его честное лицо с твердыми чертами и открытый, высокомерный взгляд глубоко сидящих глаз, которые привыкли к иным горизонтам.
Непреклонным голосом, голосом офицера, который может мгновенно усмирить солдатский бунт, он хлещет по улыбающимся лицам.
Я прошу, чтобы меня не прерывали глупым смехом.
Несколько мгновений он стоит неподвижно; под его взглядом толпа замолкает.
Потом спокойно поворачивается к судьям.
Я не знаю, с достаточным ли вниманием были выслушаны недавние показания полковника Анри. Он заявил, что полковник Сандерр передал ему секретное досье, что это секретное досье было запечатано до заседания военного суда и с тех пор никогда не вскрывалось. Я прошу присяжных обратить на это внимание. Что касается пересмотра дела Дрейфуса на этой основе, то ведь нужны доказательства…
Председатель. Не нам заниматься этим пересмотром. Да и не здесь.
Генерал де Пелье. Но здесь только об этом и говорят…
Председатель. Я знаю. Но как вам известно, суд присяжных не вправе заниматься этим.
Генерал де Пелье. Я подчиняюсь, подчиняюсь. Я кончил.
Председатель (обращаясь к генералу Гонсу).Вы больше ничего не хотите сказать, генерал?
Генерал Гоне. Нет, господин председатель.
Генерал де Пелье. Я прошу пригласить генерала де Буадефра, чтобы он подтвердил мои слова.
Председатель. Быть может, вы передадите ему, чтобы он явился завтра?
Генерал ничего не отвечает; полуобернувшись к залу, он бросает через плечо несколько слов адъютанту, как человек, который в любую минуту может заставить себе служить.
Генерал де Пелье. Майор Дюкассе! Пожалуйста, возьмите автомобиль и тотчас же поезжайте за генералом де Буадефром.
Он – само олицетворение армии. Его непреклонность внушает уважение всем – противникам, судьям; укрощенная толпа воет от радости, как собака, которую ударил любимый хозяин.
Клемансо (вставая).Господин председатель, я хотел бы сказать несколько слов в ответ на замечания генерала де Пелье.
Он останавливается: генерал снова прерывает его. Клемансо стоит, выпрямившись; быстрым и чуть ироническим взглядом, оживляющим его плоское, восточного склада лицо, он следит за короткой перепалкой, происходящей между Лабори и генералом де Пелье по поводу оглашения обвинительного акта 1894 года.
Кажется, будто Лабори, задрапированный в мантию и воздевающий руки так высоко, что становятся видны рукава его сорочки, посылает кому-то проклятия.
Лабори. Генерал де Пелье распорядился пригласить сюда генерала де Буадефра: он прав! Но – да будет всем известно, – не пройдет и сорока восьми часов, как мои слова пророчески сбудутся: ни речами генерала де Пелье, ни речами генерала де Буадефра уже не остановить судебного разбирательства, никакие речи не могут придать цену этим секретным документам. Надо или вовсе не упоминать о документах, или предъявлять их; вот почему я говорю генералу де Пелье: «Принесите эти документы или больше не упоминайте о них».
Клемансо медленно поднимает руку.
Клемансо. Господин председатель, имею честь просить слова…
Его скромная уверенность импонирует, выгодно отличаясь ос высокомерной запальчивости его собрата.
Клемансо. Генерал де Пелье сказал нам, что во время интерпелляции Кастлена уже имелись неоспоримыедоказательства… Стало быть, раньше были только спорныедоказательства?
Короткая пауза.
Он сохраняет невозмутимый вид, но тень усмешки таится в его вздернутых к вискам глазах.
Золя, который по-прежнему сидит, опершись на трость, слегка поворачивает голову: на его губах мимолетная улыбка одобрения.
Люс (к Баруа, тихо).Он, безусловно, знает, что документ подделан.
Клемансо (спокойным голосом).Я спрашиваю у господина де Пелье – и этот вопрос уже задают себе все, – как могло случиться, что такое серьезное заявление было оглашено в суде присяжных? Как могло случиться, что генерал Бийо не упомянул об этих секретных документах во время обсуждения интерпелляции Кастлена в палате депутатов и не угрожал там войной? Ведь только здесь, на заседании суда было сделано важное заявление, которое вы вчера слышали, и было упомянуто о секретных документах.
Генерал де Пелье (раздраженно).Я не угрожал стране войной; утверждая это, вы искажаете смысл моих слов. То, что генерал Бийо во время обсуждения интерпелляции Кастлена не говорил ни об этом документе, ни о других – ибо существуют и другие, и генерал де Буадефр вам об этом скажет, – меня не касается; генерал Бийо сам за себя отвечает. (Обращаясь к присяжным.)Однако общеизвестно, что генерал Бийо несколько раз говорил в палате: «Дрейфус осужден справедливо и законно!»
Лабори (приподнимаясь).Я не могу не вмешаться. По крайней мере одно из этих слов ложно, и это – слово «законно»!
Генерал де Пелье (с вызовом).Докажите!
Лабори (резко).Это уже доказано.
Клемансо (примирительным тоном).Мы все время хотим доказать это, но нам мешают; однако, если генерал де Пелье хочет, чтобы я высказал свое мнение по этому поводу, я готов.
