Текст книги "Катары"

Автор книги: Роже Каратини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

«Утешенный», сделавшийся отныне совершенным, облачался в черную одежду, означавшую его новое состояние, передавал все свое имущество в дар катарской общине и начинал вести бродячую жизнь милосердного проповедника по примеру Иисуса и его апостолов. Городской диакон или катарский епископ провинции должен был выбрать для него среди других совершенных спутника, который именовался socius(или socia, если речь шла о женщине), с которым ему, окруженному почитанием и поклонением крестьян, горожан и знати, предстояло отныне делить свою жизнь, свои труды и невзгоды.

* * *

Крестовый поход против катаров, так называемый «альбигойский крестовый поход», на самом деле был предлогом, выдуманным Филиппом Августом для того, чтобы захватить земли графа Раймонда VI Тулузского, то есть собственно тулузское графство и относившиеся к нему владения, такие как виконтства Безье и Альби, с единственной целью: расширить территорию французского королевства. Не помешает сказать здесь несколько слов об этом человеке. Он родился в 1156 году и умер в 1222 году в Тулузе, женат был пять раз, его жены – Эрмессинда де Пеле (скончалась в 1176 г.), Беатриса, сестра виконта Безье (на ней он женился до 1193 г.), Бургинда де Аузиньян (свадьба состоялась в 1193 г.)» Жанна, сестра Ричарда Львиное Сердце (она принесла ему в приданое Ажене) и, наконец, в 1211 году он взял в жены Элеонору, сестру арагонского короля.

Раймонд VI, граф Тулузский и Сен-Жиля, герцог Нарбоннский и маркиз Прованса, стал преемником отца, Раймонда V, в 1194 году. Заключенный им выгодный договор положил конец войне, которую последний вел с английскими Плантагенетами (с Генрихом II, затем с его сыном, Ричардом Львиное Сердце), у которых он отобрал Керси. В 1198 году он объединился с шурином, Ричардом Львиное Сердце, и несколькими крупными вассалами против Филиппа Августа; в последующие годы он то и дело вступал в вооруженные конфликты с разными сеньорами юга. Когда же Раймонд VI не был при оружии и не воевал, он держал блестящий двор, куда стекались трубадуры, и проявлял участие к катарам, которые, пользуясь его покровительством, обосновались на его землях. В 1205 или 1206 году граф, напуганный действиями папы Иннокентия III, который уговаривал Филиппа Августа начать крестовый поход против этих еретиков (то есть на его, Раймонда, землях), пообещал папскому легату Пьеру де Кастельно, о котором мы поговорим позже, что не потерпит долее катаров в своих владениях; однако обещания своего он так и не сдержал, и в дальнейшем мы увидим, каким образом миссия Пьера де Кастельно, папского легата, завершится страшным альбигойским крестовым походом.

Эти краткие сведения позволяют нам наметить два следующих обстоятельства, которые, в свою очередь, помогут нам понять смысл этой недостойной религиозной войны: 1) могущество Раймонда VI, графа Тулузского, чьи владения были почти столь же обширны и богаты, что и владения его сюзерена, короля Франции, и то, что он, кроме всего прочего, доводился шурином Ричарду Львиное Сердце (с ним он, как мы уже говорили, объединился против Филиппа Августа, который приходился графу дальней родней), делали его естественным противником короля; 2) свобода его нравов и расположение к катарам, о чем всем было известно, делали графа Раймонда VI и врагом Бога (а стало быть, папы Иннокентия III), что в 1207 году привело к его отлучению от Церкви по решению Пьера де Кастельно, подтвержденному папой в мае следующего года.

Вследствие всего этого граф Раймонд VI как для папы, так и для французского короля был человеком, с которым следовало разделаться. Крестовый поход против катаров предоставил для этого предлог и обоснование преступления, поскольку еретиков было полным-полно как в графстве Тулузском, так и по всей Окситании. Пьер де Во-де-Серне, ожесточенно преследовавший катаров с единственным оружием – крепким гусиным пером в руке, объясняет это нам с нескрываемой пристрастностью, но живо и ярко, а попутно дает и некоторые драгоценные сведения, на которые мы будем обращать внимание читателя по ходу дела:

«Заметим для начала, что он [ граф Раймонд VI], можно сказать, с колыбели любил еретиков и благоволил им, тех же, кто жил на его землях, он почитал, как только мог [40]40
  Картулярий Магелона, маленькой деревушки коммуны Вильнев-ле-Магелон в Эро, близ Фронтиньяна, датируемый 1209 годом, содержит (не исчерпывающий) список из двадцати шести названий местностей в окрестностях Тулузы, где были замечены «еретики» (катары): Авиньон, Арифа, Базьеж, Верфей, Гроле, Кадален, Караман, Кастельнодари, Кастельсарразен, Каюзак, Ланта, Марсель, Монмор, Монтегю, Монтобан, Монтобрен, Монтескье, Монферран, Орьяк, Рабастан, Сенегаст, Сен-Мартен-Лагепи, Сен-Мартен-ла-Ланд, Сен-Поль-Кап-де-Жу, Сен-Феликс, Сестероль.


[Закрыть]. До нынешнего дня [ до 1209 года; убийство папского легата, ставшее поводом для крестового похода, произошло в 1208 году], как рассказывают, повсюду, куда ни отправится, он ведет с собой еретиков, одетых в обычное платье, для того чтобы, если ему придется умереть, он мог бы умереть у них на руках: в самом деле, ему представлялось, что он может быть спасен без всякого покаяния, если на смертном одре сможет принять от них наложение рук [41]41
  Больше всего катары боялись умереть внезапно, в состоянии греха, не успев получить consolamentum, – этот обряд может исполнить лишь совершенный (см. выше).


[Закрыть]. Он всегда носил при себе и Новый Завет для того, чтобы, в случае необходимости, получить от еретиков наложение рук с этой книгой. [...] Граф Тулузский, и это нам доподлинно известно, однажды сказал еретикам, что хотел бы растить своего сына [будущего Раймонда VII] в Тулузе, среди еретиков, чтобы он воспитывался в их вере [42]42
  Это побочное наблюдение дает основания предполагать, что в Тулузе, скорее всего, было множество катарских домов.


[Закрыть]. Граф Тулузский однажды сказал еретикам, что охотно дал бы сто серебряных монет за то, чтобы обратить в веру еретиков одного из своих рыцарей, которого часто уговаривал перейти в эту веру, заставляя его слушать проповеди [43]43
  Замечание такого рода, исходящее от столь серьезного летописца, каким был Пьер де Во-де-Серне, не носит клеветнического характера: оно напоминает нам о том, что в тулузском графстве, а скорее всего и во всей Окситании не велась «охота на ведьм».


[Закрыть]. Кроме того, когда еретики присылали ему подарки иди съестные припасы, он принимал все это с живейшей благодарностью и сохранял с величайшей заботой: он не позволял к ним притрагиваться никому, кроме него самого и нескольких его приближенных. И очень часто, как узнали мы с большой достоверностью, он даже поклонялся еретикам, преклоняя колени, и просил у них благословения [44]44
  Это последнее замечание сомнительно: мы плохо представляем себе такого вельможу, каким был граф Тулузский, постоянно окруженного свитой, сопровождаемого капелланом, а то и епископом, преклоняющим колени перед совершенным!


[Закрыть], и давал им поцелуй мира. [...] Однажды граф находился в церкви, где служили обедню: его сопровождал мим, который, по обычаю шутов такого рода, насмехался над людьми, кривляясь и делая притворные движения. Когда священник повернулся к толпе со словами « Dominus vobiscum» [45]45
  Господь с вами (лат.).


[Закрыть], мерзкий граф велел своему гистриону передразнивать священника и насмехаться над ним. В другой раз этот самый граф сказал еще, что предпочел бы походить на некоего опасного еретика из Кастра, в епархии Альби, у которого не было ни рук, ни ног, и жил он в нищете, чем быть королем или императором [46]46
  Пьер де Во-де-Серне грубо истолковывает замечание графа Тулузского; на самом деле поведение добрых людей, скитавшихся по дорогам тулузского графства и отказавшихся от всего – семьи, богатства, уюта и даже безопасности – ради того, чтобы жить в своей вере, внушало уважение, и даже их противники – к примеру, папа или святой Доминик – восхваляли их самоотверженность. Еще более достоверно нам известно, что за те десять лет, что длился крестовый поход, сотни, а может быть, и тысячи катаров были убиты или сожжены, но приводятся лишь три или четыре примера отречения; нам понятно, какое восхищение могли вызывать эти люди даже у тех, кто не признавал их мировоззрения – именно в таком смысле следует истолковывать восхищенное замечание Раймонда VI Тулузского.


[Закрыть]».

(АИ, 16)

Эти последние слова графа Тулузского, возможно, и верны, но они нисколько не свидетельствуют о «мерзости» Раймонда VI – они скорее служат доказательством того, что этот правитель, каким бы распутником он ни был, способен был восхищаться, а то и завидовал почти мистической чистоте веры совершенных, обреченных взойти на костры, которые ему, может быть, когда-нибудь придется для них зажечь. И в самом деле, катарам не потребовалось и двух веков на то, чтобы в конце концов создать в Окситании, и главным образом в тулузском графстве, Церковь, прочно укоренившуюся во всех его округах и во всех его городах, и Церковь эта не была ни тайной, ни подпольной и находила приверженцев как среди деревенского простонародья, так и среди горожан, и среди членов ее, а также сочувствующих ей, были могущественные бароны и знатные вельможи Лангедока.

Впрочем, катарское учение было не единственной ересью Лангедока. В самом деле, Пьер де Во-де-Серне сообщает нам о существовании христианской секты, зародившейся на юге Франции около 1170 года и начавшейся с проповедей некоего Пьера Вальдо, богатого лионского купца, отказавшегося от всего нажитого ради того, чтобы призывать к возвращению к изначальной этике Евангелия; его последователей называли вальденсами, образуя это название от имени основателя секты.

«Эти люди, несомненно, были дурными, – пишет он, – но если сравнить их с катарскими еретиками, они были куда менее испорченными. В самом деле, во многих вопросах они были с нами согласны, а в других расходились. Их заблуждение относилось главным образом к четырем положениям: они должны были, подобно апостолам, носить сандалии, говорили, что ни в каком случае нельзя ни давать клятвы, ни убивать, и утверждали, что любой из них может, в случае необходимости и при условии, что носит сандалии, совершать таинство евхаристии, даже если этот человек не был священнослужителем и не был рукоположен епископом».

(АИ, там же)

Вальденсы подвергались гонениям со стороны Рима, в 1487 году против них был начат крестовый поход, но им удалось уцелеть и найти приют в альпийских деревнях Пьемонта, Савойи и Люберона. Когда их снова начали преследовать в XVII веке (при Людовике XIV), они примкнули к кальвинистской реформированной Церкви. Уточним, что вальденсы не имели никакого отношения к катарам: в частности, они никогда не поддерживали никаких манихейских теорий.

3
ОТНОШЕНИЕ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ К КАТАРСКОЙ ЕРЕСИ
(1049-1209)

Учение катарской Церкви, обосновавшейся и развивавшейся с начала нового тысячелетия на юге Франции, не несло в себе прямой угрозы ни официальному религиозному порядку (установленному римско-католической Церковью), ни общественному порядку, ни политическому строю, ни социальному строю. Конечно, в своих проповедях катары выступали против многих догматов католицизма, однако ни на какие ортодоксальные установления они не посягали даже на словах, проповедуя, и уж тем более не совершали никаких насильственных действий. Кроме того, их Церковь укоренилась во владениях, сюзерен которых, Раймонд V, граф Тулузский, правивший с 1148 по 1194 год, более всего занят был своими распрями с английским королем Генрихом II, требовавшим отдать ему его земли от имени его супруги Алиеноры (или Элеоноры) Аквитанской; что же касается его преемника, его сына Раймонда VI (правил с 1195 по 1222 год), более терпимого к учению катаров, как мы уже говорили выше, то он, несмотря на то что сохранил католическую веру, заботился главным образом о том, чтобы помешать своему дальнему родичу Филиппу Августу (королю Франции с 1180 по 1223 год) распространять свое могущество. В конечном счете катарская Церковь никому не мешала, кроме римско-католической Церкви: она наносила ущерб ее иерархии, ее традициям, посягала на ее мистическую и воспитательную роль, а также, и более всего, на самые священные ее положения, заявляя, что католический Иисус не был настоящим Иисусом, что римско-католическая Церковь – Церковь Дьявола, что кресты на кладбищах только на то и годны, чтобы служить насестами голубям или воронам, и что облатка в ходе таинства причастия не претворялась в тело Христово.

Фактически ересь катаров ставила под угрозу великое духовное и просветительское творение, которое апостольская Церковь строила веками после разрушения рационалистической и индивидуалистической греко-римской цивилизации. Церковь усеяла западный мир часовнями и соборами, она открывала школы, устраивала приюты и больницы, чтобы лечить и пригревать многочисленных бедняков, возрождала искусства и науки, основанные прежде язычниками, насаждала в умах новый порядок ценностей, при котором к людям следовало относиться с уважением как к творениям Божиим и главной заповедью была заповедь: «Любите друг друга» [47]47
  «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Иоанн, 15; 12). (Примеч. переводчика.)


[Закрыть]. Кроме того, она освятила власть королей и прочих правителей. А стало быть, неизбежным и даже закономерным было то, что католическая Церковь возмущалась «нападками» и «посягательствами» со стороны этих еретиков, которые были, в некотором роде, ее чадами, поскольку именно она внушила им ту систему ценностей – чистота, милосердие, прощение, любовь к ближнему, – во имя которой сражались катары.

Не менее естественным было и то, что епископы, монахи и католическое духовенство в целом стремились защитить свое творение, как вполне естественным представляется в наши дни, что аналогичные международные организации защищают во всем мире основные права современного человека, если потребуется – с применением силы. И Церковь обладала оружием, необходимым для того, чтобы это делать: она располагала судебной инстанцией, к сожалению, столь же безжалостной, а порой и столь же скорой на расправу, сколь и соответствующие мирские общественные учреждения, которые в те времена приговаривали мелких воришек к повешению, а отцеубийц – к сожжению. Тем не менее в случае, когда речь шла о ереси, у Церкви было в запасе и другое, собственное средство воздействия помимо телесных наказаний (заключения, пыток или смертной казни): устрашение, самой слабой степенью которого были наставления миссионеров, старавшихся отвратить христиан от ереси, а высшей мерой – угроза отлучения от церкви, влекущего за собой осуждение грешника на вечные муки.

Вот только отлучение от церкви могло быть действенной мерой лишь тогда, когда отлучаемый воспринимал отлучающего – будь то проповедник, епископ или сам папа – как законного представителя религии. Конечно, в христианских странах у отлучения от церкви были и светские, гражданские последствия: отлученный не только лишался права быть приобщенным к церковным таинствам (это ему было совершенно безразлично, поскольку он отрицал законность этой церкви), но, кроме того, он оказывался поставленным вне общества и отрезанным от собственной семьи; родные и друзья от него отворачивались, хозяева постоялых дворов не пускали его на порог, булочники отказывались продавать ему хлеб, и, если только он не покается, у него не было будущего, ему оставалось лишь сделаться жалким бродягой или мелким воришкой, которого, скорее всего, когда-нибудь повесят. Тем не менее на землях, захваченных ересью, эти последствия не проявлялись, поскольку невозможно было, да и бесполезно отлучать от церкви всех жителей целого города или области. И тогда епископам приходилось обращаться за помощью к светской власти. Это было вполне допустимо, поскольку действующим законодательством предусматривалось, что лица, открыто высказывающие мнения, явно противоречащие учению римско-католической церкви, должны быть истреблены огнем. Другими словами, гражданское общество было таким же нетерпимым, как и церковные власти. В истории человечества это было не ново: ведь Иисуса в соответствии с принятой в те времена традицией осудил сначала иудейский синедрион, представлявший собой религиозный суд, а потом он был предан мирскому суду Пилата, который, хотя в его власти было помиловать осужденного, приказал его распять.

Катарское учение впервые официально упоминается во Франции на Реймском соборе 1049 года, в понтификат папы Льва IX. А в 1077 году в Камбре был вынесен первый смертный приговор обвиненному в ереси катару, и тот был сожжен на костре. Но тогда речь шла об особом случае, и лишь век спустя, в 1163 году, на Турском соборе французские епископы заговорят о пугающем распространении в Лангедоке катарского учения. Затем, в 1165 году, в Ломбере, в сердце окситанского края (нынешний департамент Жер), местными епископами и богословами будет созван другой собор с целью пресечь деятельность катарских «добрых людей». Тем не менее пришлось ждать понтификата Александра III (папа с 1159 по 1181 год) и вселенского собора, созванного последним в Латеране в 1179 году, чтобы предать анафеме «еретиков, коих одни именуют катарами, другие богомилами, а иные мытарями», не только тайно совершавших еретическое служение в своих «домах», но и открыто свою ересь проповедовавших, совращая слабые души. Двадцать седьмой канон, оглашенный на этом соборе, совершенно определенно говорит на эту тему:

«Мы предаем анафеме их самих и всех тех, кто разделит их точку зрения и станет ее защищать; мы запрещаем, под страхом анафемы, давать им приют и вести с ними дела. [...] Тот, кто присоединится к этим еретикам, будет отлучен от причастия [...] Все верные должны решительно выступить против этой заразы, и даже с оружием в руках. Имущество этих людей будет конфисковано, и правителям будет позволено обращать их в рабство. Всякий, кто, последовав совету епископов, выступит против них с оружием в руках [...] будет находиться, подобно крестоносцам, под покровительством Церкви».

Это епископское осуждение на самом деле было признанием своего бессилия: Церковь, неспособная бороться с ересью собственными средствами, призывала верных к оружию для того, чтобы попытаться ее истребить. Луций III (папа с 1181 по 1185 г.), преемник Александра III, приказал лангедокским епископам преследовать еретиков в своих епархиях и предписал сеньорам и рыцарям-католикам Лангедока оказывать вооруженную поддержку епископам; но стратегия феодалов состояла в том, чтобы давать обещания и немедленно после того о них забывать. Раймонд V, полновластный хозяин тулузского графства, охотно и открыто встал на сторону Церкви. Что касается его сына, будущего Раймонда VI, то если бы тот осознал, что еретики добьются в графстве преобладающего положения, он предпочел бы мир беспокойной и разорительной гражданской войне. И потому в течение десяти лет понтификата Луция III катарская ересь будет быстро распространяться, в городах станут множиться безмолвные «дома» еретиков, а «добрые люди», одетые в черное, неустанно будут шагать из города в город и от селения к селению, дабы одних лечить, а других наставлять, и обещать всем тем, кто последует их примеру, вечное блаженство.

* * *

В один из последних дней 1194 года Раймонд V, граф Тулузский, мирно скончался в своем замке, проведя большую часть жизни в войнах против короля Генриха II Английского. Его преемником стал сын, Раймонд VI, которому к тому времени было тридцать восемь лет.

Новый граф был многогранной личностью, ему отведено значительное место в «Песни о крестовом походе против альбигойцев». Уже в 1195 году он начал свое правление с того, что выгодным договором положил конец войне против английского короля Ричарда Львиное Сердце, захватившего тулузское графство в 1181 году. По условиям этого договора ему возвращали Керси (семь лет назад эти земли были захвачены англичанами) и он получал Ажене, область, также до тех пор остававшуюся в руках англичан как приданое Жанны, сестры Ричарда, на которой Раймонд VI женился, разведясь с третьей женой. В 1198 году он объединился с несколькими крупными вассалами против своего сюзерена, короля Франции Филиппа Августа, и в том же году Иннокентий III снял отлучение от церкви, наложенное на него папой за то, что он нанес ущерб аббатству Сен-Жиль (поблизости от Нима). В последующие годы у Раймонда VI было множество ссор с различными сеньорами юга, он лично принимал участие в нескольких феодальных войнах; когда же графу Тулузскому случалось на время отложить оружие и перестать воевать, он собирал вокруг себя великолепный двор, куда устремлялись прекрасные дамы и трубадуры, привлеченные его рыцарской славой... и его щедростью. Раймонд VI, разделявший либеральные обычаи своего времени, интересовался, кроме всего прочего, верованиями и деятельностью катаров, которым позволил поселиться в своих владениях, и, похоже, не побуждал своих вассалов и рыцарей откликаться на анафему, которой предал Александр III катаров и богомилов шестнадцатью годами ранее, призывая выступить в крестовый поход против этих еретиков.

В 1198 году, спустя четыре года после восшествия на престол графа Раймонда VI, кардинал Конти, которому едва исполнилось тридцать восемь лет (следовательно, он был четырьмя годами моложе графа Тулузского), был избран папой под именем Иннокентия III. Среди срочных и трудных дел, с которыми предстояло разбираться главе всех христиан, помимо разногласий папства с германским императором Отоном, развода короля Франции Филиппа Августа, прогнавшего с супружеского ложа свою супругу Ингеборгу ради того, чтобы жениться на Агнессе Меранской, и призыва к IV крестовому походу против турок, в первую очередь его заботило дело тех, кого в Риме называли «еретиками с юга Франции» и чья деятельность расширялась, несмотря на анафему, которой предал их Александр III. И все же, несомненно, в этом отношении Иннокентий III проявил себя куда более сговорчивым, чем его предшественник, и пастырские послания, с которыми он обращался к епископам и архиепископам Лангедока, требуя от них беспристрастного расследования и доказательств вины этих еретиков, свидетельствуют об умеренности и сдержанности. В определенном смысле новый папа одобрял нравственный образ действий «добрых людей», близкий к тому, который два десятилетия спустя изберет для себя святой Франциск Ассизский и который представлял собой осуждение личным примером воинствующей Церкви; но верно и то, что он никак не мог примириться с тем, что сторонники катарского учения опровергают два основных догмата католицизма – о Святой Троице (пресуществление Отца, Сына и Святого Духа) и о Слове, ставшем плотью.

Стремясь вернуть этих заблудших овец в лоно Церкви, Иннокентий III будет посылать к ним не «легатов-обвинителей», уполномоченных карать виновных, но легатов-проповедников, которым поручено было показать еретикам, насколько они заблуждаются, и наставить на истинный путь. Он станет выбирать этих легатов из числа монахов-цистерцианцев, членов монашеского ордена, созданного около 1100 года в аббатстве Сито поблизости от Дижона и распространившегося в Клерво (где первым настоятелем был святой Бернар), Да Ферте, Понтиньи и Мормон. Этим легатам предписывалось не вещать ex cathedra [48]48
  Авторитетно, непререкаемо; буквально – «с кафедры, с папского престола» (лат.).


[Закрыть],но диалектически убеждать противника; им позволено было выступать против еретиков в публичных спорах, чего никогда не случалось прежде в истории Церкви. Вот как Гильем из Туделы в своей «Песни о крестовом походе против альбигойцев» описывает один из таких богословских диспутов, состоявшийся в феврале 1204 года в Каркассоне по предложению короля Педро II Арагонского; в присутствии суда, состоявшего из тринадцати католиков и тринадцати еретиков, катарский епископ города, Бернар де Симорр, спорил с папскими легатами Пьером де Кастельно и братом Раулем:

Немало пастырей святых отправилось на бой

С Великой ересью! И все пошли туда толпой...

Цистерцианский орден был там первой головой.

Там проповедовал Осма (старик, прелат святой),

А супротив болгарин [49]49
  Имеются в виду «булгары», к которым приравнивали катаров.


[Закрыть]был, поклонник веры злой,

На каркассонских площадях перед толпой людской.

Из Арагона сам король там был со свитой всей,

Но удалился он, едва почуял смысл речей.

И о коснеющих во лжи, узнал он гонор чей,

Послал в Ломбардию письмо – в Рим, для святых властей.

[...]

«Аббат цистерцианцев (тот, кого Господь любил),

Носивший имя брат Арнаут [50]50
  Речь идет об Арнауте Амори, который возглавит крестовый поход против катаров в 1209 году и умрет в 1225 году.


[Закрыть], опорой братьям был

(Тем, что отправились пешком или на мулах пыл

Сбивать с упорствующих в лжи и с тех, кто в ересь впал ).

Но хоть словами каждый брат упрямцев побивал,

Сей люд свою неправоту ни в чем не признавал!

(ПКП, 2-4)

Среди церковников, составлявших «войско легатов» и сопровождавших брата Арнаута, был Пьер де Кастельно, которого наша «Песнь о крестовом походе» именует «добрым монахом». В 1204 году, по окончании каркассонского диспута, этот легат вынес приговор графу Раймонду Тулузскому и отлучил его от Церкви, обвинив в том, что он помогает и покровительствует еретикам; для того чтобы приговор мог быть приведен в исполнение, папа должен был подтвердить суровое решение своего легата, но он еще колебался, не зная, стоит ли исключать из христианской общины настолько знатного сеньора, чей сюзерен – Филипп Август – был самым могущественным из монархов христианского мира. Иннокентий III и в самом деле считал, что истинно виновными в этой истории были не еретики, обманутые искусными проповедниками, но местные епископы, оказавшиеся неспособными удержать свою паству на верном пути католицизма. Иннокентий III пребывал в сомнениях три года, прежде чем утвердить приговор своего легата Пьера де Кастельно (или Пейре, как называет его автор «Песни о крестовом походе»). Папа решился на это лишь 29 мая 1207 года и, подписав буллу с подтверждением, тем самым подписал смертный приговор своему представителю, который восемь месяцев спустя пал на берегах Роны жертвой катарской вендетты, о чем мы расскажем чуть позже.

Но пока святотатственное преступление, которому предстояло стать той искрой, от которой разгорится пожар в Лангедоке, еще не совершилось и папа Иннокентий III в начале августа 1205 года в последний раз попытался переубедить еретиков. Он отозвал своих любящих роскошь миссионеров с их великолепными экипажами (из-за которых катары говорили, что эти христиане явились в раззолоченных каретах защищать своего Бога, чей Сын ступал по дорогам Галилеи босыми ногами) и позволил молодому, но уже успевшему прославиться испанскому проповеднику Доминго де Гузману, известному нам под именем святого Доминика и прибывшему во Францию, сопровождая епископа Осма, Диего де Асебеса, остаться там, чтобы бороться с катарской ересью, проповедуя вместе с уже находившимися на месте цистерцианскими монахами.

Несмотря на то что участие Доминика в подготовке крестового похода против катаров не было решающим, – впрочем, этот поход, начатый в 1206 году, был прерван вторжением в Лангедок католических крестоносцев в июле 1209 года, через полтора года после убийства легата Пьера де Кастельно, – оно заслуживает того, чтобы вкратце о нем рассказать.

Для начала монах и его испанский епископ вступили в переговоры с цистерцианцами (братьями Ги и Ренье), которых папа отправил с поручением в Нарбонн. Поскольку монахи из Сито разъезжали повсюду не иначе как в богатых экипажах с возницами и многочисленными слугами, Доминик с епископом предложили им отослать прочь слуг, лошадей и все роскошное, громоздкое и совершенно лишнее снаряжение, которое возмущало еретиков; однако монахи и слушать их не стали, как не стали слушать и еретики, когда их попытались вновь обратить в католическую веру во время публичных диспутов в Осма, Монпелье, Сервиане, Безье, Каркассоне, Верфее или Памье, где была устроена последняя «беседа» с дискуссией в замке графа де Фуа (единственным, о ком доподлинно известно, что святому Доминику действительно удалось его обратить, был Понс Роже де Тревиль). Гильом де Пюилоран в своей «Альбигойской истории» также дает понять, что монах Доминик сам призывал к всеобщему крестовому походу против альбигойцев и что он сделался личным советником зловещего Симона де Монфора, который, как мы увидим дальше, станет одним из полководцев этой кровавой религиозной войны, но в нашем распоряжении нет ни одного документа, который бы это доказывал.

Фактически единственным, что святому Доминику, бесспорно, удалось сделать полезного и долговременного для католицизма в Лангедоке, было создание в 1206 году монастыря Пруй (поблизости от Кастельнодари), первоначально предназначавшегося для того, чтобы принимать молодых девиц, которые, будучи воспитанными в еретической вере, под влиянием проповеди брата Доминика вернулись бы в лоно Церкви. «Молите Господа Бога, – попросили они, – чтобы Он открыл нам истинную веру, в которой мы хотим жить и умереть, и чтобы мы были спасены». Если верить легенде, святой ответил им: «Не бойтесь ничего, Господь Бог покажет вам и прогонит того хозяина, которому вы служили до сего дня». И когда он произнес эти слова, демон явился им в образе ужасного черного кота. Святой Доминик основал для юных жительниц Лангедока, возвратившихся к католицизму, этот монастырь, которому годом позже архиепископ Нарбоннский отдал церковь святого Мартина в Лиму и которому впоследствии предстояло обогатиться за счет имущества, конфискованного у местных сеньоров-еретиков.

* * *

Если значительная часть лангедокских горожан и крестьян и посещала, открыто или тайком, «тихие дома» катаров, местная католическая церковь не утратила из-за этого ни своих прихожан, ни своей силы, ни... своих недостатков, из которых самым серьезным была торговля церковными должностями или духовным саном, греховная практика, носившая название симонии, которой охотно предавалась немалая часть высшего лангедокского духовенства (чем, среди прочего, и объясняется успех ереси «чистых» – катаров – в этой области французского королевства). Сам папа Иннокентий III сурово относился к нравам своих епископов. Вот, например, как он говорит о них в одном из своих посланий:

«Это слепцы, безгласные псы, разучившиеся лаять [ понимай: разучившиеся сражаться с грехом], виновные в симонии, отпускающие грехи богатому и осуждающие бедного. [...] Они набирают бенефиции [ церковные должности, приносящие определенный доход] и доверяют священство и духовный сан недостойным священникам или не знающим грамоты детям [ тем, кто сам купил их или чьи семьи это сделали]. Отсюда идет и дерзость еретиков, отсюда и пренебрежение сеньоров и народа к Богу и Его Церкви. В этих местах прелаты стали посмешищем для мирян».

(Иннокентий III, Послания, т. VII, с. 79)

Легко представить, как могли вести себя стремящиеся к монашеской жизни миряне, какими были катары, по отношению к продажному, распутному, опустившемуся католическому духовенству и насколько тем самым была облегчена задача совершенных, переходивших из города в город и из деревни в деревню: они, как и католические епископы, проповедовали любовь к Богу и следование безупречной евангельской морали, но делали это, подавая пример собственной жизнью, а не просто произносили слова, которым противоречили экипажи, нравы и богатство церковников. Тем не менее, если катарская Церковь и отказалась от золота и пышности Церкви католической, она все же была устроена по ее образцу: в каждом церковном округе Лангедока был свой катарский епископ, которому помогали «старший сын» и «младший сын», избранные собранием совершенных этого округа; перед смертью епископ передавал сан старшему сыну, который делался его преемником, младший сын становился старшим сыном, и собрание избирало нового младшего сына; кроме того, в каждом населенном пункте был свой диакон, подчинявшийся катарскому епископу соответствующей провинции, которому оказывали административную и финансовую помощь верующие-миряне, а наиболее богатые из них (как правило, торговцы) обеспечивали содержание общинных домов, одновременно служивших жильем, школами, больницами и монастырями. Таким образом, за несколько лет в юго-западной феодальной Франции, на территории которой появлялось все больше этих монастырей нового типа, сложилось новое общество на религиозной основе, которого, казалось, не могли поколебать ни проповеднические кампании, проводившиеся католическими епископами, ни старания папы, отправившего в катарский край святого Доминика, чье поведение было столь же строгим и безукоризненным, сколь и у самих проповедников-еретиков. Последняя попытка восстановить свою власть в тулузском графстве была предпринята папой в 1206 году, когда он лишил сана за симонию недостойного епископа Тулузского Раймонда де Рабастана, заложившего земли епархии, чтобы расплатиться с заимодавцами, и заменил его провансальским монахом по имени Фульк из Марселя, который прежде был трубадуром и бегал за каждой юбкой (при условии, что она была надета на знатную даму).