Текст книги "Стужа"

Автор книги: Рой Якобсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Пестрый отряд подскакал к ограде. Эдрик, сидя на коне, вперил взгляд в Эйвинда, слегка усмехнулся, спешился, шагнул к нему, дважды произнес полное его имя, обнял и сказал, что рад снова видеть его в Англии.

Эйвинд поблагодарил, отступил на шаг-другой и учтиво поклонился, назвав Эдрика олдерменом[93]93
  Олдермен – представитель высшей знати в англосаксонском обществе, назначенный королем управлять широм, то есть графством.


[Закрыть] могущественной Мерсии. Лицо ярла приняло скорбное выражение, и он громко, словно читая стихи, на весьма ломаном норвежском проговорил:

– Моя любимая Мерсия! Ныне ее разоряют Ухтред и Ульвкель, она обливается слезами и кровью, и только конунг Кнут способен избавить нас от Адальрада.

Эйвинд слегка поклонился, словно показывая, что относится к сему панегирику несколько скептически. Эдрик же безучастно пожал плечами и тут увидал Митотина, который сел на плечо Хаварда.

– До чего красивая птица! – воскликнул он. – Ты ее из Дании привез?

– Из Норвегии, – ответил Эйвинд. – Это мой брат Хавард, прибыл с нами завоевывать Англию.

– Зачем ему Англия, – сказал Эдрик, протягивая руку, – коли у него есть такая птица!

Ястреб попытался клюнуть его, но с места не сдвинулся, только искоса поглядывал на хозяина. Эдрик рассмеялся:

– Ты ему доверяешь?

– Да, – сказал Хавард.

– Сколько возьмешь за него?

– Он не продается, – отвечал Хавард.

– Ну? А подарить его можно?

– В нынешнем состоянии нет.

– Это как понимать?

– А очень просто: я могу посадить его в клетку и вручить тебе. Но вручу-то я тебе клетку, а не птицу.

Эдрик задумался, обвел взглядом своих людей, которые по-прежнему сидели верхом и не выказывали особого интереса к разговору.

– Я бы и сам дал точно такой же ответ, спроси меня кто-нибудь, отдам ли я Мерсию. Благодарение Богу, вы здесь. Завтра мы приведем коней и проводим вас в Винчестер. – Он быстро взглянул на Эйвинда и насмешливо добавил: – Твой любезный конунг горит нетерпением, молодой человек.

Пока шла эта беседа, Гест решил вернуться в Исландию и убить Снорри Годи. Вместе со Свейном сыном Торстейна из Бё, который до сих пор жив и должен отомстить за отца и брата, сколько бы виры за них ни заплатили на тинге, а может, и вместе с Хавардом и Тейтром. И он обеспечит себе поддержку южных хёвдингов и на альтинге предложит за этого могущественного мужа выкуп в три сотни. Ровно три сотни. За непобедимого Снорри Годи. Это будет прекрасное, избавительное деяние, благодаря которому он будет жить долго, пока есть на свете люди.

Удивительно, как он не понял этого раньше, когда Атли поведал об убийствах в Бё, хотя, наверно, дело тут во времени, ведь месть требует времени, и в смерти Онунда, месть требует трех сотен серебром, и кровавой сечи при Твидегре, и примирения на альтинге, мнимого примирения, лишь тогда тот, кто все это начал, Торгест сын Торхалли, сможет вернуться и закончить все, раз навсегда.

Он провел ладонью по плечу, однако раны не ощутил. Хавард посмотрел на него. Гест не отвел взгляда, он был полон силы, как в тот раз, когда, горланя, гнал коня по лесам к югу от Хова и стрелял из лука по сухим деревьям.

Но на следующий день они в Винчестер не попали. Получив лошадей, они во всех направлениях метались по Уэссексу, вовлеченные на целых два месяца в какое-то нереальное смешение мелких сшибок, скачек и бесплодного ожидания, ждали новостей, приказов, продовольствия, свежих лошадей и не в последнюю очередь того, что никак не начиналось, – войны. Противник уклонялся, затаивался, грабил собственную страну или рассредоточивался, а население было так измучено и сбито с толку, что видело в датчанах сразу и палачей и освободителей.

И когда та часть войска, где находились Гест и Хавард, наконец-то – под проливным дождем, который упорно не желал переставать, – могла вступить в Винчестер, почти весь Уэссекс, прежде столь надежный бастион в обороне Англии, оказался в руках конунга Кнута.

С другой же стороны, четкая Гестова мысль о новой мести соответственно утратила ясность, и сейчас тем паче отчетливей не стала, ведь за мощными стенами Винчестера, возведенными двести лет назад сподвижником Божиим, святым Суитином, был самый большой из виденных им городов, с тысячами жителей, с несколькими монастырями и церквами, с собором, который построил еще один сподвижник Божий, король Альфред Великий,[94]94
  Альфред Великий – король Уэссекса (849–899).


[Закрыть] а из притвора этой величественной постройки струились, смешиваясь с шумом дождя, неземные звуки.

Свечерело, рыночная площадь тонула в полумраке, покупатели расходились по домам, несколько ребятишек купались в колоде с водой, хлопотливые торговцы поспешно собирали остатки товаров, грузили на лошадей и повозки, воздух полнился разноголосицей англосаксонской и норвежской речи, и лишь вокруг замка стояла вооруженная датская стража, однако же их в первую очередь привлекли звуки, доносившиеся из распахнутого соборного притвора, именно эти звуки заставили их спешиться и войти в мягкую тьму, что укрывала этак сотню людей, и в могучий гул, оплетавший напевный голос священника.

Гест узнал латинские слова, но песнь долетала сверху, и была это не просто песнь, но многоголосая музыка, а создавали ее орган, дивное диво с несчетными трубами, и шестеро монахов во главе с кантором, они стояли спиной к прихожанам, устремив взгляд вверх, на освещенный запрестольный образ, откуда на них мрачно взирала вереница безмолвных черномраморных апостолов; звуки плыли и снизу, и сзади, и от высоких закрытых окон, окутывали, словно пелена дождя, и Гест совершенно изнемог, будто сраженный цепенящим ударом, Хавард выдавил из себя короткий издевательский смешок, Митотин спрятал голову под крыло и стал похож на курицу, а музыка все звучала, но вот органист, сидевший на возвышении слева от алтаря, поднял руки над клавишами, и в наступившем космическом безмолвии витала в вышине под сводом лишь песнь монахов, то снижалась, то воспаряла ввысь широкими кругами, точно ловчая птица в поисках добычи, затем вновь вступил голос священника и, будто спокойная река, увлек мысли в торжественные молитвы и опять погрузил их в кипучие звуки органа. Гест не выдержал – в соборе было холодно, как летом в колодце, он осенил себя крестным знамением, встал, чувствуя рану в плече и леденящую стужу, и выбежал под дождь, без оглядки, вскочил на коня и во весь опор поскакал к лагерю, будто за ним кто гнался.

Но музыка не пропала. Она возвращалась с воспоминаниями – о случившемся единожды и дважды, о малом и о большом, о лицах, и историях, и нелепейших затеях, возвращалась вместе с запахами и звуками, словно за плечами у него была вечность, заставляла его вновь пережить и увидеть всё разом: Стейнунн и Халльберу, мать и погибших в Бё, Йорву, Ингибьёрг, отца и Тейтра, который оставил его в живых; он заглянул в лик Господень, не только глазами, но всем своим существом и непостижной душою, о которой написано в книгах Кнута священника и которая зримо является во тьме страха, он увидел Бога и великую смерть, и тогда четкая мысль его не просто утратила ясность, но полностью канула в небытие.

Ночью его разбудил Эйвинд, которого он в глаза не видал уже неделю с лишним, и сказал, что им с Хавардом велено вместе с ним отправиться в город, в замок.

Шли пешком, под дождем, обернувшимся теперь холодной изморосью, и в замке впервые увидели конунга, Кнута Датского, правда с расстояния более сотни шагов, семнадцатилетнего юнца, который вознамерился завоевать самую богатую страну на свете, вместе с ним был Эйрик хладирский ярл и еще четверо вельмож, в том числе Эдрик Стреона, одетый все в ту же сине-черную рубаху. Они сидели за овальным столом, на возвышении меж двумя очагами, под венцом из пылающих факелов. Позади них стояли вооруженные стражи, а вокруг в зале сидело и стояло человек сто безоружных людей.

О чем шла беседа за столом, они не слышали. Гест видел, что Эдрик и высокий светловолосый человек справа от него оживленно беседуют, лишь время от времени обращаясь к молодому конунгу, который тогда как будто бы принимал их заявления ad notam.[95]95
  К сведению (лат.).


[Закрыть] Иной раз и Эйрик вставлял слово, однако весьма сдержанно, словно являл собою этакий норвежский бастион между английскими вельможами и своим датским шурином, сам же Кнут вообще рта не открывал.

Судя по всему, конунг начал скучать, взял кусок хлеба, осмотрел, положил на место, схватил кубок и, медленно потягивая вино, обвел взглядом перешептывающееся собрание, а заметив Эйвинда, кивком подозвал его к себе. В тот же миг все разговоры умолкли. Эйвинд преклонил колени, Гест так и не понял, в знак ли покорности или эта его поза позволяла конунгу что-то шепнуть ему на ухо. Мгновение спустя Эйвинд поднялся, поклонился каждому из вельмож за столом, снова пересек зал, вывел Геста и Хаварда во двор замка и сказал, что отныне их пути расходятся, ибо ему поручено командовать той частью датского войска, которая возьмет в осаду Лондон, где засел король Адальрад с королевой Эммой, младшими сыновьями, витаном, сиречь королевским советом, и остатками войска.

Хавард же и Гест останутся с Кнутом и Эйриком, пойдут с их войском на север, где ярлы Ухтред и Ульвкель по-прежнему держат оборону. Эдрик Стреона тоже будет при них, ведь для него Мерсия – родной край, а для Кнута и Эйрика – почти неведомая территория.

И еще одно сказал им Эйвинд, причем очень серьезно: вечером накануне пришла весть, что сын Адальрада от первого брака, Эдмунд, сбежал из Лондона и присоединился к ярлам на севере – лишнее подтверждение, что все решится именно там. Как только северные провинции будут в руках датчан, падет и Лондон.

– Двойчат возьмете с собой, – напоследок резко бросил Эйвинд, словно опасаясь возражений.

Гест хотел спросить, под чьим началом им предстоит служить, но Эйвинд предупредил вопрос и сказал, как бы предостерегая:

– Начальник ваш из войска Эйрика, а зовется он Даг сын Вестейна.

Гесту снова послышалась музыка, но он промолчал. Хавард испытующе посмотрел на брата, вроде бы хотел возразить, однако тоже не сказал ни слова. Опять-таки и Эйвинду добавить было нечего.

Гест все больше думал о небесных силах, а вовсе не о предстоящем походе. Пока войско стояло в Винчестере, он дважды ходил в собор, слушал орган и мессы, увидел книги, повергшие его в благоговейный трепет, те самые, что в свое время оставили неизгладимый след в душе Кнута священника, были созданы или переписаны в крупнейших церковных центрах – Клюни, Шартре, Ионе, Румаборге – и сияли неземною красой.

По пути на север через Бекингемшир, Бедфордшир, Нортгемптоншир он тоже посещал все монастыри и церкви, маленькие невзрачные бревенчатые постройки и роскошные сооружения из камня, в сравнении с которыми Божий храмы, знакомые ему по Нидаросу и Хедебю, выглядели сущими собачьими конурами. Повсюду он чувствовал, как лицо горит от стыда, слышал в душе ту же многоголосую песнь, что истребила в нем давнюю четкую мысль. И вот однажды поздно вечером, когда они вошли в придорожную деревушку, очевидно разоренную передовым отрядом Дага сына Вестейна, и увидели меж сожженных домов мертвые тела – взрослых и детей, рабов и свободных крестьян, – Гест заметил серебряный крест, взблеснувший на нагом детском тельце: мертвая девочка лет восьми – десяти лежала в грязной луже и была хорошо видна орде варваров, которые – под водительством Двойчат – немедля кинулись в развалины искать ценности.

Но на девочку и крест никто внимания не обратил.

Гест неторопливо спешился, подошел к девочке, снял с нее крест и надел себе на шею.

Минуло больше месяца с тех пор, как они покинули Винчестер, а Даг сын Вестейна так его и не приметил. Приметил только сейчас, ибо тоже положил глаз на мертвую девочку и серебряный крест.

Рослая фигура вразвалку приблизилась, схватила под уздцы коня, вперила взгляд в драгоценный крест. И тут Даг узнал Геста.

– Коротышка-исландец, – проговорил он и закрыл глаза, словно эта встреча скорее огорчила его, чем разозлила.

Гест не ответил.

Даг тоже ничего больше не сказал, выпустил уздечку, отвернулся и тяжелой походкой зашагал к отряду, ожидавшему у околицы.

Неделей позже Гест и Хавард сидели на мосту через Трент, у подножия старой ноттингемской крепости, ощипывали каждый своего гуся, меж тем как Митотин, скребя когтями по нагретым солнцем бревнам, сновал рядом и яростно клевал потроха. Тут на городской стороне появился Даг, а с ним трое воинов, знакомых Гесту по Эйриковой дружине, они прошли по мосту, остановились обок и некоторое время наблюдали, как гусиные перья, точно снег, падают в по-осеннему бурую речную воду.

– Зная, что ты здесь, я не могу не сообщить об этом ярлу, – со вздохом сказал Даг.

– Понятное дело, – отозвался Гест.

– Так что думаю, тебе лучше пойти с нами. По крайней мере, явишься вроде как добровольно.

Хавард отложил гуся в сторону. Встал и объявил, что без него Гест никуда не пойдет.

– А с какой стати ты вообразил, что сможешь защитить его, если я не могу? – осведомился Даг.

– Он мне брат, – отвечал Хавард. И сразу же Митотин сызнова поднял шум, выпятил пеструю грудь и стал похож на пушистый узорный мяч.

– Это еще кто? – спросил Даг.

– Ворона палёная, – буркнул Хавард. – Без меня Гест никуда не пойдет.

Даг опять досадливо поморщился, он успел и Двойчат заметить, которые слезли с мостовой опоры и смотрели прямо на них, а потому пожал плечами и махнул рукой: мол, поступайте как угодно, главное, пошли с нами.

Следом за Дагом они вошли в ворота крепости, построенной сто лет назад королем Эдуардом[96]96
  Вероятно, имеется в виду король Уэссекса Эдуард Старший (ум. 924).


[Закрыть] когда он решил, что раз навсегда освободил Англию от датчан, теперь же там стоял норвежский ярл с дружиною, советниками, множеством прислуги и поваров.

Эйрик стоя громко разговаривал с кем-то сидящим в глубоком кресле. Даг хотел было удалиться. Но ярл, судя по всему, был рад прервать разговор и подозвал их ближе.

Гест и Хавард преклонили колени и учтиво поздоровались. Ярл нетерпеливым жестом велел им подняться и кивнул на стол, где на козлах, точно корабль, лежал винный бочонок с краником в донце.

Ни Гест, ни Хавард даже не пошевелились.

– Мне должно угостить вас? – спросил Эйрик, который только теперь углядел Митотина.

В следующий миг с почетного сиденья поднялась Гюда, с любопытством воззрилась на них. Она была в длинном винно-красном платье с меховой оторочкой на капюшоне, подействовавшем на Геста примерно как органные каскады в Винчестере, на щеках у нее играл яркий румянец, как после бурной ссоры, но глаза светились зеркальной ясностью, она безучастно взглянула на птицу, чуть заметно улыбнулась и словно бы глазам своим не поверила, увидев Геста, который опять пал на колени, на сей раз как почитатель, прикрыла рукой черное пятнышко на шее и нервно посмотрела на мужа – тот спокойно расхаживал подле стола, наливал вино и любовался ловчей птицей.

– Ты пришел преподнести мне сей драгоценный дар? – спросил он, досадливым жестом вновь приказывая Гесту подняться на ноги.

– Нет, – ответил Хавард.

– Отчего же нет?

– Я уже обещал его Эдрику Стреоне.

Эйрик с интересом посмотрел на него:

– А зачем?

– Затем, чтобы птица выклевала ему глаза, – сказал Хавард.

Ярл громко хохотнул, взглянул на Гюду, которая рассеянно улыбалась, и наконец вперил взгляд в Геста.

– Тебе известно, – проговорил он, по-прежнему обращаясь к Хаварду, – что этот маломерок намеревается убить меня? Некая внутренняя сила повелевает ему убить меня, и он не властен над этой силой, а потому поклялся никогда более не появляться вблизи меня. Однако вот он, здесь, в Англии. Что ты думаешь по этому поводу?

Эйрик глотнул вина. А Хавард не нашел что сказать. Гест заметил, что Даг сын Вестейна, стараясь не привлекать к себе внимания, стал у окошка, выходящего на реку, тот самый Даг, что в Нидаросе приходил к нему потолковать об Эйнаре из Оркадаля.

– Если дозволишь мне, государь, молвить слово в мою защиту, то я скажу, что очутился здесь не по своей воле и не по зову сердца и о мести не помышлял с того вешнего дня почти два года назад в Нидаросе, когда стоял перед тобою. Думаю, Даг это подтвердит.

– Даг? – Эйрик взглянул на воеводу, который нехотя поклонился и сказал:

– Малыш-исландец долго пробыл у нас. И никто не замечал в его поступках обмана и предательства. В Нидаросе он состоял при Эйстейне сыне Эйда.

Ярл как будто бы оценил столь блестящий отзыв.

– Эйстейн – человек достойный. Сражался при Клонтарфе, – сказал он. – И уцелел. Теперь, поди, в Исландии сидит, во всем своем скромном величии.

Даг кивнул и опять уставился в окно.

Гюда с нервным смешком вмешалась в разговор:

– Он умеет рассказывать истории.

– Что он умеет?

Она повторила, уже без смеха.

– Выходит, ты тоже знаешь его?

– Да. Он умеет читать и запоминает все, что слышит, слово в слово, я видела его в церкви в Нидаросе, он умный человек.

Гюда произнесла все это бесхитростным тоном. И ярл вроде как призадумался над ее словами, но по-прежнему с иронической усмешкой на губах. Потом сказал:

– Зато я не так умен. Поэтому вы проведете ночь в темной, а я решу, что с вами делать.

Гест кивнул, пробормотал, что ему все равно, снова пал на колени и попросил разрешения преподнести подарок ярловой супруге.

Эйрик, посчитав аудиенцию законченной, уже отвернулся к винному бочонку, однако, услышав эти слова, насмешливо глянул на Геста:

– Друг твой не хочет сделать подарка мне. А вот ты хочешь преподнесть подарок моей супруге?

– Да, – ответил Гест с непроницаемым видом, снял с себя крест убитой девочки и шагнул к Гюде, голова у него кружилась, но он сумел превозмочь слабость. На лице Гюды расцвела осторожная улыбка.

– Какая красота!

Ярл подошел к ней, выхватил крест.

– Что здесь особенного? Обыкновенный крест. И серебро-то так себе, плохонькое, вдобавок в пятнах. Что это?

– Слезы Англии, государь.

Оба оцепенели. Гест услышал, как Хавард перевел дух, когда ярл вдруг грохнул кулаком по столу и выкрикнул «нет!», трижды, потом как-то весь резко скорчился и замер в напряженной позе, сжимая и разжимая кулаки.

Мгновение спустя он выпрямился и сухо бросил, что Гест и Хавард могут остаться в войске и беспрепятственно ходить куда угодно, ибо он им доверяет.

– Ты умный человек, государь, – сказал Гест и поблагодарил.

– Этого я не знаю, – тем же сухим тоном произнес ярл, но с насмешливой улыбкой. – Зато знаю хотя бы, как ты остаешься в живых, маломерок. Выглядишь невиновным.

Даг сделал им знак, они поклонились и поспешно вышли вон.

– Как тебе это удалось? – спросил Хавард, глядя на свои трясущиеся руки.

– Не знаю, – ответил Гест.

Следующим вечером их снова призвали в парадный зал. Ярл желал послушать историю, и настроение у него улучшилось. Гест рассказал про святого Антония, который раздал отцово наследство беднякам и поселился в пустыне отшельником-аскетом… однако на лице ярла прочел лишь очень умеренный интерес, притом что в глазах Гюды горело увлечение. Тогда Гест стал рассказывать о себе, об убийстве Вига-Стюра и бегстве, которому не было конца, хотя дело давно закрыто, и эта история пришлась ярлу больше по вкусу.

– Ты человек свободный, – сказал он. – Можешь делать что угодно. Отчего же ты здесь?

Гест собрался с духом:

– Я рассказал тебе об этом, государь, чтобы ты узнал меня.

На следующий вечер он поведал о Хельге на льдине, о погребении Бальдра и о встрече Эйрика Кровавой Секиры с Эгилем сыном Скаллагрима в Йорвике[97]97
  Йорвик – древнескандинавское название г. Йорк.


[Закрыть] в незапамятные времена.

Эти истории, по всей видимости, тоже вызвали у ярла интерес – слушая, он потягивал вино и нет-нет поглядывал на жену, которая даже хотела вознаградить Геста за историю о Хельге золотым перстнем. Но говорил Эйрик мало, только поблагодарил, когда Гест закончил, и жестом велел ему удалиться.

Когда же на третий вечер они сидели вдвоем и Гест рассказывал про святого Колумбу[98]98
  Святой Колумба (ок. 521–597) – ирландский миссионер, причисленный к лику святых.


[Закрыть] Эйрик прервал его посреди истории: он, мол, хочет кое-что ему сказать – и предложил угоститься вином.

Подождав, пока Гест нальет себе вина и пригубит кубок, ярл сказал:

– В Оукеме бесчинствовали не люди Дага сына Вестейна, а солдаты одного из английских ярлов, предположительно Ульвкеля. Что ты думаешь по этому поводу?

Гест негромко отвечал, что князья, бесчинствующие в собственной стране, вряд ли верят в успех предприятия, которому служат, и это, скорее всего, знак отчаяния. Потом добавил: ему-де удивительно, что ярл вообще спрашивает об этом его, ведь он понятия не имеет, что творится в английских лесах.

– Я задавал этот вопрос по меньшей мере сотне людей, – сказал ярл с насмешливой улыбкой. – А теперь спрошу тебя о совсем другом: эта Хельга на льдине, чем она питалась целых семь дней?

– Водой. Пила только воду из лужиц на льдине. А один раз поймала птицу и съела сырьем. Но хуже всего другое: ей нельзя было спать и приходилось почти все время стоять во весь рост, чтобы не замерзнуть до смерти.

Ярл надолго задумался.

– Нечасто мне доводилось слышать столь странные истории. По-твоему, это не выдумка?

– Нет, – сказал Гест.

– Почем ты знаешь?

– Просто никто бы не сумел выдумать такое.

Эйрик опять задумался.

– А это тебе откуда известно? – наконец спросил он.

– Так, ниоткуда.

Ярл коротко хохотнул, потом сказал:

– Впредь мы еще не раз с тобой побеседуем. И за зиму я решу, как с тобой поступить. Сейчас ты можешь идти. А сокольнику передай, чтобы не попадался мне на глаза. Пусть сидит в Даговой дружине и делает что хочет, но я не желаю видеть ни его самого, ни птицу его. Так ему и скажи.

– Скажу. – В очередной раз Геста поразил резкий перепад ярловых настроений. Однако он сделал и еще одно открытие: ему нравилось разговаривать с ярлом, он как бы заучивал наизусть чрезвычайно сложную сентенцию и при этом обнаружил, что смысл ее меняется, снова и снова.

Продолжая поход на север по болотистому западному берегу Трента, они вышли к городу Гейнсборо, в центре которого высилась новая крепость. Годом раньше здесь скончался конунг Свейн, а сейчас ликующие толпы народа, датчан и норвежцев, встречали их как освободителей. Всего несколько дней назад Ухтред, ярл Нортумбрии, разорил и сжег городские окраины, и ни коней, ни тягловой скотины в округе было не сыскать.

Эйрик и ближняя его дружина расположились в крепости, остальному же войску Даг сын Вестейна – со времени встречи в Ноттингеме он не удостоил Геста ни единым взглядом – приказал стать лагерем в роще к северу от города, послал десять человек за убойной скотиной и хлебом, а сам, не дожидаясь, пока поставят палатки, уехал прочь.

Всю ночь не переставая лил дождь, факелы погасли, костры чадили, люди мерзли, спали плохо, и, когда забрезжил рассвет, отнюдь не предвещавший улучшения погоды, Хавард начал ворчать: мол, надо вставать и искать пристанища в усадьбе на опушке рощи. Как вдруг по раскисшей земле прокатилась глухая дрожь, усилилась, разом напомнив исландское землетрясение, – это был топот конских копыт, в лесу мелькнули огни факелов и тотчас потухли, улюлюкающие всадники черной лавиной хлынули из-за деревьев, промчались по мокрому лагерю и опять исчезли, Гест даже из спального мешка выбраться не успел.

Сперва настала тишина, нарушаемая только шумом дождя, затем поднялся жуткий гвалт: истошно кричали перепуганные и пострадавшие в порубанных палатках, ржали бьющиеся в грязной жиже искалеченные кони. Полуголый Ротан бестолково метался по лагерю, гаркнув в лицо кому-то из раненых:

– Слабак! Слабак!

За ним по пятам ковылял брат, размахивая мечом и волоча на ноге мокрый хвост одежды. Хавард успел и одеться и вооружиться, но и только.

– Что это было? – спросил он.

Гест вышел из палатки во взбудораженный лагерь – три-четыре сотни разъяренных, израненных, насквозь мокрых воинов, три десятка убитых, лошадей вполовину меньше, чем было, и те в большинстве раненые.

Пострадавших решили разместить в усадьбе, развели огонь, послали пятерых гонцов в город предупредить ярла, спешно отрядили погоню за нападавшими, наобум, и вскоре она вернулась ни с чем.

– Они не хотят сражаться! – крикнул Ротан. – И здесь тоже!

Прискакал ярл во главе дружины, по обыкновению одетый роскошно, но строго, с непокрытой головой. Не обращая внимания на дождь, он напустился на трех Даговых людей, которых по очереди вызвал пред свои очи, и совсем рассвирепел, когда оказалось, что ни один не может сказать ни сколько примерно насчитывалось нападавших, ни кто это был. Вражеское оружие, большей частью стрелы, но также несколько топоров и копий, собрали в кучу у ног ярла. Определить их принадлежность никто не смог.

Тут Эйрик заметил Геста.

– А ты, недоросток-исландец, который все видит и все помнит, ты что скажешь про этих людей?

– Ничего, государь.

На сей раз ярл вспылить не успел, потому что слово взял один из советников Эдрика Стреоны:

– Это были не Ухтредовы люди. – Он выхватил из кучи оружия стрелу и показал ярлу обмотку из тонкой серебряной проволоки у оперения. – Это отряд Эдмунда, Адальрадова сына, который нынешней осенью сбежал из Лондона. В народе его уже прозвали Железнобоким. И, как я понимаю, именно его нам следует опасаться, ведь нет у него земель, чтоб их оборонять, всех владений – конь под седлом. Нам его не найти, а вот он нас отыщет, когда ему удобно, а нам несподручно, как нынешней ночью.

Ярл меж тем успокоился, словно взгляд на стрелу разом отмел все сомнения, он не любил загадок, предпочитал реальные факты и явных врагов; похлопывая по ладони наконечником стрелы, он оживленно объявил:

– Ну что ж, теперь все ясно: идем на Нордимбраланд.[99]99
  Нордимбраланд – древнескандинавское название Нортумбрии, англосаксонского королевства в Англии.


[Закрыть] Коли прежде побьем Ухтреда, Эдмунду нигде не будет покоя. Выступаем сегодня, незамедлительно, прямо сейчас!

Он поворотился спиной к потрепанному войску, тронул коня и исчез в завесе дождя, из которого, казалось, была соткана эта страна, а Даг сын Вестейна приказал свертывать лагерь, яростно подгоняя людей, будто хотел убедить весь мир, что никогда более не допустит, чтобы этот варвар, английский принц по прозвищу Железнобокий, коварно напал на его спящее войско.

К вечеру, когда они продолжили путь на север берегом мутного, бурого Трента, все войсковые отряды разослали по округе дозорных и походные заставы, в одну из которых назначили Двойчат, Хаварда и Геста. На другой день они встретились с войском Кнута, тоже пострадавшим от ночных вылазок неуловимых улюлюкающих налетчиков. Все только и говорили, что о Железнобоком, имя его внушало почтение, произносилось с яростью и было окутано загадочными домыслами. Спустя два дня к ним присоединились Торкель Высокий и Эдрик Стреона, а через неделю после выступления из Гейнсборо датские войска стояли на южном берегу Хумбера, реки еще более полноводной и мутной, перед ними лежала Нортумбрия, дождь заливал леса, столь же дремучие и непроходимые, как те, сквозь которые они с таким трудом пробились, покинув Ноттингемшир.

Вверх и вниз по течению отрядили дозорных; по возвращении они доложили, что в округе есть три моста, один, правда, был подожжен, но дождь погасил огонь и все три можно использовать; и впервые ярл дал войску разрешение крушить все на своем пути, лишь бы люди целыми-невредимыми одолели этот окаянный грязный поток, отделяющий их от богатых северных краев.

Вместе с Хавардом и Дагом сыном Вестейна Гест скакал во главе той части войска, что переправлялась по обгоревшему мосту. Но едва они добрались до середины шаткого сооружения, как одна из лошадей провалилась сквозь настил, из-за чего в задних рядах возникла сумятица. Один человек упал в реку, и прежде чем удалось успокоить перепуганных животных, мокрые чащобы Нортумбрии ожили, целая лавина всадников и пеших воинов выплеснулась на северный берег, хлынула на скользкие доски моста, в воздухе засвистели стрелы, замелькали копья. Гест успел заметить, что в горло его лошади вонзилось копье, а в следующий миг она стала на дыбы, оскользнулась и, точно мешок с шерстью, швырнула его через перила – он увидел чье-то лицо, падая, ударил мечом и падал бесконечно долго, падал, дергая руками и ногами, пока не очутился в воде, почти одновременно с лошадью, меч выскользнул из рук – вот и остался я без меча, мелькнуло в голове, – а тем временем следом за ним в реку градом посыпались кони, люди, оружие. Он тонул, конское копыто ударило в спину, нет, это был меч, а теперь необходимо вздохнуть, он сделал вдох, ринулся в круговорот сверкающих красок, закашлялся, почувствовал, как его крепко схватили за щиколотку, с силой потащили вверх сквозь мешанину тел, по-прежнему падавших в воду, увидел свет, глотнул воздуху, а потом навзничь лежал в топкой жиже на северном берегу, слушая странный шум, чавкающие звуки, которые постепенно переросли в глухой гром, лязг оружия. Взгляд его был прикован к резким, угловатым движениям могучей, медвежеватой фигуры: сжимая в одной руке меч, в другой – Гестову ногу, Пасть грузно шагал вверх по склону, к мостовому быку, выволок Геста на сухое место и там оставил. Следом за ним брели из той же прибрежной топи мокрые, черные от грязи люди, и Гест сообразил, что они не упали с моста, а переплыли реку вместе с конями, сам же он не шевелился, снова утонул в мутном забытьи, пока хриплый натужный кашель не вырвал его из этой пучины – перед ним было забрызганное кровью, горящее презрением лицо Дага сына Вестейна.

Гест сел, с изумлением обнаружив, что меч-то вот он, у него в руке. Вокруг, куда ни глянь, Даговы люди остервенело рубили мертвых и умирающих, весь лесистый берег полнился безумными воплями и смертоубийством, и по-прежнему лил дождь. Теплая струйка текла из новой раны в плече, на сей раз в другом, спину ломило, болела нога. Он привстал на колени, разглядел, что рана неглубокая, оторвал рукав, перевязал ее, поднялся во весь рост, так и не выпустив меча из бессильных пальцев, но все уже миновало, только бесконечная вереница воинов, ведя в поводу взбудораженных коней, тянулась по шаткому мостовому настилу, потом он увидел Хаварда, который крушил оружие мертвеца, и без того растерзанного в клочья. Даг уже отдавал распоряжения, наводил порядок среди своих людей, велел перевязать раненых, собрать уцелевших коней, а остальных прикончить. Подъехал ярл, тоже забрызганный кровью, скользнул взглядом по Гесту, но как бы и не заметил его, подбоченился и громовым голосом крикнул в неразбериху, что ныне ночью Бог даровал им великую награду.

– Он возвратил нам тепло. Есть тут такие, что мерзнут? Нет, таких не найдется.

И объявил, что они немедля выступают на Йорвик – и предадут огню все Ухтредовы поселения, датские же не тронут. Это очень важно.

– Только Ухтредовы! Не датские!

Пошатываясь, Гест подошел к Пасти, который как раз отрубил руку покойнику, чтобы забрать золотое запястье, и поблагодарил за спасение своей жизни. Тот недовольно посмотрел на него и косноязычно крикнул, что не по заслугам Гесту честь, ему ярл приказал. Потом вдруг сменил гнев на милость, широко улыбнулся и спросил, во сколько, интересно, сам Гест ценит свою жалкую жизнь.