Текст книги "Стужа"

Автор книги: Рой Якобсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Государь, – Гест пал на колени, – это насмешка для непонятливого.

– Ну что ж, тем и ограничимся, – сухо бросил ярл.

А Гест продолжал:

– Государь, годами приезжали к тебе исландцы, среди них величайшие наши скальды – Гуннлауг Змеиный Язык, Халльфред сын Оттара, Торд сын Кольбьёрна, Орм сын Стурольва и многие другие… Приезжали, чтобы убить тебя, обокрасть или насмехаться над тобою. Но ты, государь, даровал им всем пощаду, как только выслушивал их притязания и защитительные речи. Ты, государь, решил запретить поединки в стране и объявить всех преступников вне закона. Поэтому и я, самый ничтожный и жалкий из всех виденных тобою исландцев, прошу у тебя милосердия и справедливости, ибо я убил Одда сына Равна, имея на то серьезную причину, убил, потому что не мог иначе – по закону, который властвует нашими сердцами и повелевает нам не предавать друга и брата, но отмстить за него, пусть даже это будет последнее, что мы совершим. И твоим сердцем, государь, властвует сей закон, – добавил Гест и перевел дух.

Средь мертвой тишины ярл произнес:

– Да, ты прав. Но тебе я не друг. Я был другом Одда. Что скажешь на это?

– Нет у меня ответа, государь. – Гест взглянул на Кнута священника, который смотрел на свои руки, и сказал, словно по наитию: – Месть в руце Господней, не в человеческой.

– Стало быть, у тебя есть рука Господня? – просто спросил ярл.

– Нет. И за это я тоже прошу у тебя прощения.

– Я не Бог, – сказал ярл. – Я человек.

Левой рукой он сделал какой-то знак, и Гест услышал глухой хлюпающий звук – топор раскроил череп Рунольва. Но он не оглянулся. Ярл и бровью не повел. У молодого Хакона дернулась щека, Гюда смутным взглядом смотрела в никуда, меж тем как вокруг раздавались одобрительные возгласы.

И вновь настала тишина. До Геста донеслись легкие шаги по скользкой вешней траве. Какой-то человек с оружием подошел к нему, показал кровь.

– Этот человек произнес над Оддом надгробное слово, – громко сказал ярл. – Как мне исполнить и его просьбы, и твои, коли все имеют право на месть и он мне друг, а ты нет?

Гест не ответил, он смирился.

– И здесь существует свой закон, – продолжал Эйрик. – Он тоже властвует нашими сердцами, по твоему красивому выражению, и гласит, что я могу пощадить тебя, даже не требуя ни эйрира выкупа, ибо я только что предоставил Харальду возмещение за убийство его брата, а вдобавок ты убил Транда Ревуна, лиходея из самых худших, который грабил и убивал в наших землях. Но пощажу я тебя лишь при одном условии: ты должен поклясться здесь и сейчас, что никогда больше не появишься ни в Трандхейме, ни в ином месте, где я нахожусь, ведь ввиду случившегося нынче и ввиду сказанного тобою ты при новой встрече со мной должен последовать закону, властвующему твоим сердцем, и попытаться убить меня, верно?

Гест стоял на коленях, вконец обессилев.

– Никак хитроумный исландец потерял дар речи?

– Кто говорит, тот умрет, – пробормотал Гест, не поднимая головы.

– Что?

– Я даю клятву, – сказал Гест и произнес надлежащую формулу. – Однако у меня есть еще одна просьба, – поспешно добавил он, старательно избегая смотреть на Кнута священника.

– Вот как. И о чем же ты просишь?

– Позволь мне забрать тело, чтобы Кнут священник мог похоронить его возле церкви в городе, ведь Рунольв был христианином.

На лице ярла заиграла легкая улыбка.

– В таком случае у меня тоже есть просьба, точнее, пожалуй, вопрос: можешь ли ты честно сказать, что сильнее – твое слово или этот закон у тебя в сердце?

Впервые Гест вовремя заметил ловушку и быстро ответил, что, пока он не будет видеть ярла, перевес останется за словом и что он сам позаботится, чтобы взгляд его впредь не упал ни на ярла, ни на кого из его дома.

– Хороший ответ, – сказал Эйрик и велел ему подняться. – Можешь забрать труп, двое моих людей проводят тебя и клирика до церкви, и мы никогда более не увидимся.

Ночь. Белесая, мягкая весенняя ночь. Молитвенно сложив руки, Гест смотрел на могилу Рунольва и думал, что отныне орлы в Свитьоде не разлетятся, будут сидеть на скалах и гибнуть от стрел охотников, точно гуси с подрезанными крыльями. Он воочию видел перед собою этих недвижных, обреченных смерти исполинов, и ему было совершенно не до смеха, он недооценил ярла и недооценил себя, разом сделал две ошибки, а все потому, что в гордыне своей не уразумел: лишь страх способен истребить закон в его сердце, закон мести, тот самый страх, который он презирал, жалкий, унизительный страх Кнута священника, испуг и трепет, отнимающий у труса право на жизнь, когда все прочее уже потеряно.

Гест оставил могилу, поднялся к Гудлейву, который считал смерть благословением и теперь смотрел на него блекло-серыми, водянистыми глазами, будто хотел сказать, что Рунольвово время истекло.

– Нет, не истекло, – возразил Гест. – Ведь это означало бы, что я не виноват. Только вот от такого осознания проку чуть, я же ничегошеньки не понимаю и никогда не изменюсь.

– Может, и так, но Господь не дал бы тебе сил отправиться в Хладир, если б не видел в этом смысла, Он хотел, чтобы ты остался в живых, а Рунольв упокоился в двух землях: тело его здесь, голос же – в Ирландии…

Гест покидает Гудлейва, идет в город к той женщине, с которой спал так много раз, говорит, что отныне она будет зваться Гюдой, и она охотно соглашается – не впервой! – лишь бы отвязался поскорей, спать охота. Но Гесту впору горы ворочать, только под утро он засыпает без сил на белой ее груди, как ребенок, да он и есть сущий ребенок, легонький, даже спихивать его незачем. А вот просыпается он в один миг, вырывается из сна и обнаруживает, что женщина исчезла и чья-то крепкая рука держит его за горло. Халльдор Некрещеный, склонясь над ним, говорит:

– Тихо, не шуми!

Скальд выпрямляется, велит ему одеться и идти за ним. Гест встает, послушно исполняет приказ, однако в трактире сидит один-единственный посетитель, в простом поношенном купеческом платье, безуспешно пытаясь спрятать лицо под широкополой шляпой. Это Даг сын Вестейна, правая рука ярла, белобрысый, бледный богатырь, большой мастер прикидываться не таким, каков он есть, – посмотреть на него, так вроде бы и медлительный, и неповоротливый, и сонный, в два счета одолеешь, а в итоге он снискал себе прозвище Бессмертный. И вот сейчас сидит за столом, без всякого выражения смотрит на Геста.

– Ярл интересуется тобой, – сухо говорит он и добавляет, что, как ему известно, Гест несколько лет свободно бывал среди дружины, сопровождая одного из лучших его людей, Эйстейна. Гест кивает. А Даг, положив ручищи одну на другую, щурится от солнца и говорит, что вчера в Хладире ярл задал ему вопрос, на который он не ответил: ведомо ли Гесту, отчего ярл не спит ночами?

– Я знаю не больше, чем другие, – быстро сказал Гест.

– А что именно знают все?

– Все говорят, что конунг Свейн не то погиб в Англии, не то умер от болезни, что сын его, Кнут,[79]79
  Кнут Могучий – датский конунг (1019–1035), в 1016–1035 гг. был королем Англии.


[Закрыть] собирает силы, чтобы продолжить войну против короля Адальрада, и что он в письме просил ярла сдержать обещание, данное в свое время конунгу Свейну.

– По-твоему, этого достаточно, чтобы ярл ночами не смыкал глаз?

– Нет, он размышляет о том, какой ответ дал бы в таком случае его отец, Хакон ярл. И сдается ему, что отец нашел бы предлог отказаться от похода, ведь Кнуту всего-навсего шестнадцать лет от роду и совсем недавно его изгнали из Англии, ровно собачонку, он даже тело отца с собою не забрал.

– Так говорят в городе или так думаешь ты сам?

– То и другое.

– И что же это значит для ярла?

– Ничего. Он человек более выдающийся, нежели отец, и всегда будет выполнять свои обещания. Поэтому он думает, что в попытке завоевать Англию может стать Кнуту советчиком и первым помощником. И видит здесь для себя великий шанс, ведь та часть Норвегии, где он властвует после Свольда, слишком мала.

На лице Дага сперва отразилась легкая досада, но затем он саркастически усмехнулся и встал.

– Выходит, ты все же не так умен, как мы думали. Или, наоборот, так глуп, как мы опасались. Однако пришел я сюда не затем, чтобы спрашивать об этом, недомерок. Халльдор, земляк твой, говорит, что ты скрывался у Эйнара в Оркадале. Это правда?

– Да, – ответил Гест, опустив голову.

Случившееся дважды

Весна. Гест трудится на верфи, учит латынь по книгам, которые берет у Кнута и Тофи, выводит буквы на восковой табличке. Он ждет Онунда, дабы наконец избавиться от всего того, что угрозой висит над головою. Убегать нет смысла. Но Онунда нет как нет. Гест радуется теплу и птичьему щебету, который смутно напоминает о том времени, когда он вместе с Тейтром скрывался в лесах и думал, что если продержится достаточно долго, то сможет вернуться в Исландию, свободным человеком. Правда, день ото дня в нем нарастает тревога, ведь теперь он на виду у всех, и отсутствие Онунда может означать, что там, на севере, с ним что-то приключилось, что Тородд либо Ингибьёрг сумели остановить его, или же дело совсем в другом… И вот однажды вечером он завершает работу над рулевым веслом, но Стейнтору оно не нравится.

– Что это за диковинные знаки? – спрашивает корабел.

– Иллюминованные буквы, так они называются, – отвечает Гест.

– А что они означают?

– Не знаю, – говорит Гест, – я видел их в одной святой книге.

Стейнтор – человек верующий, и это объяснение успокаивает его, он сдержанно кивает и говорит, что хорошо бы Гесту украсить румпель драконьими зубами или орлиными когтями, как бы обхватывающими его с обеих сторон, так что получится вроде как шапка, или шлем, за которую удобно взяться руками, стоя у руля. Гест согласно кивает – и встречается глазами с Халльдором Некрещеным, тот неслышно подошел и, заложив руки за спину, стал рядом с таким видом, будто забрел на верфь совершенно случайно.

Они улыбаются друг другу.

Гест выполняет работу, в тот же вечер пересекает мыс и идет к церкви, где Кнут священник, стоя на ветхом причале, выплескивает в воду бадью помоев, на радость чайкам, вообще-то помои предназначаются на корм свиньям, но клирику нравится наблюдать за этими ненасытными хищницами, такая у него привычка, он разговаривает с птицами, бранит их, и смеется, и выговаривает им, когда они клюют и бьют друг дружку в драке за еду. Гест подходит к нему, становится рядом, перед вихрем из перьев и криков, и не открывает рта, пока не перехватывает тревожный взгляд Кнута.

– Я уезжаю, – говорит Гест. – Возьму Сероножку.

– Да, конечно, бери, – отвечает Кнут священник.

Они обнимаются.

Гест навещает Асгейра и монахов, слушает, как Тофи произносит новую фразу, которую выучил по-норвежски: «Мне холодно». Проводит рукой по лбу Гудлейва, обменивается с ним взглядами, как положено, седлает Сероножку и покидает город.

Он держит путь на юг. Через горы, в сторону озера Мёр. Но едет совсем не туда, про Мёр он придумал специально для Кнута священника, для человека, которому не доверяет, для человека со страхом. Не доезжая до Медальхуса, он сворачивает с торной дороги на запад, едет через лес и снова попадает в Оркадаль к хёвдингу Эйнару сыну Эйндриди. Роскошные хоромы, что Эйнар строил прошлой осенью, воздвигнуты, красуются бревенчатыми стенами, сияют в вешнем свете, словно желто-белое масло. На крыше Гест замечает малорослого трэля, который носил ему еду, сейчас десять работников под его началом кроют крышу дерном. Гест останавливает лошадь, наблюдает за ними, наслаждается зрелищем работы, потом выезжает на лужайку перед домом и громко объявляет, что приехал вручить Эйнару подарок.

– Знамение! – восклицает трэль, узнав его, спускается с крыши и спешит в большой дом, а вернувшись, сообщает, что Эйнар ждет.

Привязав Сероножку, Гест проходит в помещение. Хёвдинг стоит у стола, спиной к нему, одевается, через голову натягивает куртку и, не оборачиваясь, спрашивает, чего желает пришелец.

– Нет у меня друзей в этом краю, – говорит Гест, – и все же я пришел к тебе с подарком.

Эйнар, вздрогнув, оборачивается, с удивлением смотрит на него:

– С подарком?

Эйнар в подарках не нуждается, не принимает он подарков от маломерков, не имеющих друзей, однако спрашивает:

– А что это за подарок?

– Лошадь, – отвечает Гест.

– Вот как. У меня своих лошадей достаточно.

– Тогда и для еще одной место найдется.

Эйнар долго смотрит на него:

– Но ведь тебе нужно от меня что-то еще?

– Да, – кивает Гест.

И хёвдинг предлагает потолковать на улице, на вешнем воздухе, жестом показывает на мыс к западу от пристани, залитый сейчас лучами вечернего солнца. Гест хочет посторониться, пропустить Эйнара вперед, но в тот же миг сильные руки подхватывают его под мышки, поднимают на несколько футов над землей, держат так, покачивают вверх-вниз, будто взвешивая, и наконец осторожно ставят наземь.

– Легкий как перышко, – произносит Эйнар с удовлетворением и знаком велит Гесту идти обок, а не позади и не впереди, как ходят трэли. Они шагают рядом. Слушают трескучий крик сороки, смотрят на бурые холмы, усыпанные желтыми цветами мать-и-мачехи.

– Ты был при Свольде, – говорит Гест.

– Да, – отвечает Эйнар.

– О чем вы думали перед битвой?

– Думали, что победим.

– На сей раз все иначе, – говорит Гест. – Ярл знает, что не сможет победить Англию, и тебе не стоит идти с ним в этот поход.

Эйнар останавливается, глядит на него.

– По-твоему, я должен предать своего вождя?

– Ярл тебе не вождь. Твоим вождем был конунг Олав. Ты должен сказать Эйрику, что в свое отсутствие он не может оставить страну без прикрытия, тебе надобно сделаться опекуном его сына Хакона и править вместо него. Он согласится, ведь ты не только женат на его сестре, ты еще и самый могущественный хёвдинг в Трёндалёге. И ты не сложишь вместе с ним голову на чужбине.

Эйнар снова остановился.

– Я и сам думал об этом. Кто ты? Провидение?

Гест улыбается:

– Нет. Я просто пришел подарить тебе лошадь, потому что ты помог мне, когда я впервые оказался здесь, а завтра корабль Стейнтора сына Хамунда, ярлова корабела, заберет меня отсюда, и лошадь я взять с собой не могу, зовут ее Сероножка, и норов у нее весьма крутой. Только и всего.

Эйнар смеется.

– Странный ты человек. Большинство людей хвастает своими дарами и, уж во всяком случае, не умаляет их.

– Это потому, что Я людям потакаю, поддакиваю, – отвечает Гест. – Тогда выходит по-моему и когда я этого не делаю.

Улыбка Эйнара блекнет.

– Пожалуй что так, – говорит он. – Но прежде чем я приму совершенно незнакомую лошадь от совершенно незнакомого человека, мне хотелось бы знать, нет ли тут какого подвоха, не наживу ли я себе недругов, коли эту лошадь увидят в моей дружине, и нет ли за тобою погони.

– Нет за мною погони.

– Тогда я не понимаю, зачем ты отдаешь мне лошадь.

– Вот так же ты отвечал, когда конунг Олав наделял тебя подарками?

– Да. Если не видел, чем их заслужил.

– Чего же ты не видишь здесь?

Эйнар сел на камень и, прищурясь, стал смотреть на узкий залив, где борт к борту стояли на якоре боевой корабль и тяжело груженный кнарр, несколько мальчишек, перегнувшись через планшир, удили рыбу. Гест остановился прямо перед хевдингом, а тот закрыл глаза, всерьез задумался и наконец произнес:

– Не знаю.

На следующий вечер в Оркадальский залив заходит Стейнтор, забирает Геста на борт, у него два корабля, на каждом по восемнадцать гребцов и отборные воины в кольчугах, которые пока только спят да пьют. Ветра нет, лениво моросит дождь, и ритмичные гребки весел мчат их по серой морской глади. Ночью холодает, проясняется, задувает попутный восточный ветер. Южнее на горных склонах еще лежит снег, Гест стоит у руля, рядом с ним Стейнтор; Гесту нравится стоять у руля, нравятся сосредоточенно-бесстрастные лица гребцов, размеренные движения могучих тел, дремотные постанывания скользящего корабля, полный ветра парус, а когда весла убирают – скрип снастей, хлопки шкотов, всхлипы обшивки. Мне по душе море, думает он, я возвращаюсь домой, – мимолетное ощущение счастья, совершенно не укорененное в окружающем его мире, потому что, когда команда укладывается в спальные мешки, а он стоит, слушая плеск волн за бортом, Стейнтор вдруг что-то замечает.

– Корабль, – говорит он. – Вон там.

Гест корабля не видит. Но не удивляется, когда Стейнтор отодвигает его в сторону, сам берется за руль, меняет галсы, идет прямо к бесформенной темной массе. В самом деле корабль, стоит на якоре возле берега, на палубе палатки, сверху тщательно прикрытые грудами ветвей и мелких деревьиц. Возможно, судно исландское, купец, а возможно, шайка викингов, норовящая укрыться от береговых дозоров ярла, и Стейнтор велит Гесту будить команду.

– У нас на борту лучшие ярловы воины.

Гест поневоле вынужден будить каждого по отдельности, велит вставать и вооружаться, все происходит быстро, без шума, Стейнтор без промедления идет в атаку, знаком приказывает убрать парус, они цепляют за планшир абордажные крючья, режут крепеж палаток и завладевают кораблем, потратив не больше времени, чем на швартовку к причалу.

На борту оказалось пятнадцать человек, всех связали, найденное оружие сложили в кучу. Стейнтор стал перед пленниками, попросил тишины, сообщил, кто он такой, и велел кормчему выйти вперед и поведать, кто он и откуда.

Молодой парень, худой, с курчавыми, черными как смоль волосами и колючим взглядом, сделал несколько шагов вперед и довольно невнятно, пришепетывая, сказал, что зовут его Свейн сын Ромунда, родом он из Исландии, с Восточных фьордов, а сюда они пришли недавно, из Ирландии, чтобы продать в Норвегии свои товары, Стейнтор может сам убедиться, проверив их груз.

– Почему же ты стоишь на якоре здесь, а не в городе?

– Мы пришли ночью, – спокойно отвечал Свейн, и Гест обратил внимание, что и сам он, и люди его крайне утомлены, глаза у всех красные, да и корабль заметно потрепан жестокими штормами. – Погода на всем пути была скверная, и мы причалили тут, чтобы отоспаться.

Он добавил, что на борту с ним двое его братьев, и кивнул на двух парней помоложе, которые один за другим вышли вперед, и в этот миг Гест узнал их, последний раз он видел их детьми, они сидели в снегу возле усадьбы Клеппъярна Старого, смотрели, как Тейтр уложил его на лопатки, а было это пять лет назад.

Взяв Стейнтора за плечо, он отвел его на нос.

– Этот человек лжет, его зовут иначе. И я не удивлюсь, если он лжет и насчет всего остального. Поскольку же он лжет ярловым людям, выходит, он что-то утаивает и от ярла. По-моему, ты должен пригрозить, что отрубишь младшему ноги, если старший не скажет правду.

Стейнтор недоверчиво взглянул на него, и Гест добавил:

– Я сам могу это сделать.

– Не уверен я, что он один врет насчет своего имени, – сказал Стейнтор. – Однако, разделяя твои сомнения касательно ярла, предоставлю тебе свободу действий, но только при одном условии: ты сообщишь мне все, что сумеешь выяснить, иначе мои люди отрубят ноги тебе.

Вместе с тремя братьями Гест сошел на берег, углубился в рощу, где обнаружилась расчищенная стоянка – дрова, тюки с товаром и оружие валялись вокруг кострища.

– А вы давно тут стоите, – заметил он, разжег костер, предложил братьям сесть и потолковать на свободе. – Не узнаешь меня? – спросил он у Свейна.

– Коли б узнал, не назвался бы Свейном сыном Ромунда с Восточных фьордов, – ехидно бросил тот.

– Хочешь, поди, чтоб я вывел тебя на чистую воду. А я дам тебе возможность употребить твое хитроумие на кое-что получше смерти: расскажи мне, кто ты и что здесь делаешь. Если ты не провинился перед ярлом, я уговорю Стейнтора, и он позволит вам плыть дальше. В противном случае я велю отрубить ногу твоему младшему брату, и мы все равно добьемся от вас правды.

– Не очень-то это похоже на свободные условия, – заметил Свейн. – Но, видать, другого выхода нет.

Он признался, что по правде его зовут Атли, он сын Харека, брата Клеппъярна Старого, и рассказал, что торговлей они занимаются уже несколько лет, с минувшего лета на норвежском побережье. И здесь они по причине кровной распри убили одного человека, только он был исландец и ярлу не друг, так что с Хладиром им делить нечего.

Гесту стало не по себе.

– Что за кровная распря?

– Тебе ли не знать, Торгест сын Торхалли. – Атли встал, поднес связанные руки к огню. – Та самая распря, что вспыхнула меж Снорри Годи и нами, обитателями Боргарфьярдара, когда ты зарубил Вига-Стюра и нашел прибежище в наших краях… Мы отомстили за убийство Торстейна сына Гисли и сыновей его, Гуннара и Свейна.

Перед внутренним взором Геста Исландия вновь канула в море, со всеми людьми и всеми голосами, с зыбким туманом, черным льдом и лебедями, что прилетают по весне.

– Торстейн убит? – спросил он.

– Да, как и его сыновья.

Атли рассказал, что в то лето, когда Гест ушел, Снорри ничего на альтинге не добился, а потому явился в Бё осенней ночью, когда в доме был только Торстейн с сыновьями. Они послали одного человека на крышу, чтоб шуршал соломой, пусть, мол, в доме подумают, будто лошадь с привязи сорвалась. Торстейн вышел за дверь, и его тотчас зарубили. Гуннар проснулся от шума, окликнул отца и, не получив ответа, тоже вышел наружу. Затем настал черед Свейна, мальчонке было лет девять, не больше, Снорри натравил на него своего младшего сына.

Пока Атли все это рассказывал, Гест, как наяву, видел перед собою мальчика Свейна, который тогда ростом был под стать ему и теперь уж никогда не станет выше. Свейн и Ари, дети вроде него, собственные его беды, он принялся кружить вокруг костра, как зверь в клетке, все ближе и ближе к огню, мотая головой из стороны в сторону, Атли тем временем отбарабанил имена всех, кто был вместе со Снорри, и добавил, что Хельга нашла трупы, когда наутро вернулась с дочерьми домой, они ездили на горное пастбище. Они предупредили соседей из Лекьямота, но к тому времени Снорри давным-давно ушел в Даласислу, и случилось все это в тот год, когда Гест покинул Исландию.

– И кого же вы убили в отмщение? – спросил Гест, просто для поддержания разговора.

– Халля сына Гудмунда.

– Кого?

– Халля сына Гудмунда из Брейдабольстада на Хунафлои.

Гест прищурился:

– Ты ведь его не упоминал?

– Нет. Мы преследовали одного из людей Снорри, но он скрылся, с помощью Халля.

Гест долго сидел, прикидывая, чем это, собственно говоря, чревато, потом сказал:

– Я знаю, кто такой Халль. Однако его почитали человеком миролюбивым и умным. К тому же он потомок самого Эгиля сына Скаллагрима. Отец его – один из могущественнейших хёвдингов Норланда, а два его брата не успокоятся, пока не зальют кровью весь Боргарфьярдар. Разве не так?

– Что ж ты-то сам тогда не подумал об этом? – воскликнул Атли.

Гест вздохнул:

– Торхалли был мне отцом, Вига-Стюр – его убийцей, а Торстейн приходился мне дядей. Халль сын Гудмунда не состоял в родстве ни со Стюром, ни со Снорри, ни с кем другим из числа убийц.

– Мы тоже в родстве с Торстейном. А Халль помешал отмщению, – спокойно произнес Атли.

– Потому что помог некоему человеку, – сказал Гест, больше себе и небу, нежели трем братьям. И попросил Атли рассказать иные исландские новости, опять-таки в первую очередь для того, чтобы поддержать разговор. Полюбопытствовал, где была Аслауг, когда Снорри учинил смертоубийство в Бё. Атли рассказал, что через год после Гестова исчезновения она вышла за Гейрмунда и перебралась в Скоррадаль, у них двое сыновей, первенца она назвала Торгестом, а второго – Торхалли, в таком вот порядке.

Гест улыбнулся:

– Значит, она думает, меня нет в живых?

– Пожалуй что так.

– А Гейрмунд даже в собственном доме не распоряжается?

– Нет, – ответил Атли. – Говорят, она вышла замуж из-за денег, а не по любви.

– Умная женщина, – сказал Гест. – И сильная.

Атли промолчал. Потом спросил, как Гест поступит с ними.

– Тут решаю не я.

Гест крепко задумался, ведь в этой истории все ж таки была загадка, закавыка или не сформулированный покуда вопрос о том, почему Онунд по-прежнему преследовал его, коли Онундов отец уже отмщен. Ведь Онунд не мог не знать об этом, коль скоро все случилось еще в тот год, когда Гест покинул Исландию. Он спросил, знает ли Атли, где находится Онунд.

– Кабы я знал, его бы уже в живых не было, – просто сказал Атли и опять спросил, как Гест поступит с ними. – Ты ведь явно имеешь большое влияние на кормчего, верно?

– Да, – быстро сказал Гест. – Я уговорю его отпустить тебя в Хладир. Там ты придешь к ярлу и скажешь, что желаешь отправиться вместе с ним в поход на запад, в Англию. Тогда он отнесется к вам без подозрений. А в море, когда флот направится к Хьяльтланду,[80]80
  Хьяльтланд – Шетландские острова.


[Закрыть] вы сможете удрать.

Атли ответил, что план ему по душе, и взглянул на братьев, которые согласно кивнули.

Они вернулись на корабль, где ярловы люди пили вместе с исландцами. Гест сказал Стейнтору, что кормчего по-настоящему зовут Атли, а в остальном совесть у него чиста, он идет в Хладир, просить места в войске. Стейнтор отозвался не сразу:

– Они твои земляки. Пусть Атли даст клятву, что сделает, как ты говоришь. Однако ж оружие мы оставим у себя, как и большую часть продовольствия. Но по возвращении все вернем, если, конечно, еще застанем его в городе.

Атли возражать не стал. Гест вновь отвел его в сторонку и, вручив перстень, который достался ему от матери, попросил отвезти эту вещицу в Исландию и отдать Аслауг в знак того, что он жив, крохотный, несущественный знак, ведь отныне ни Исландия, ни даже Аслауг его не интересуют, все они умерли в тот миг, когда он услышал о Торстейне и его сыновьях, он, Гест, уничтожил их, тем не менее пусть она получит этот перстень, он же толком не сознавал, что делал, просто протянул перстень Атли и сказал все то, что сказал. Позднее он назовет это отчаянием, настолько безмерным, что целый мир идет прахом, а от детства остается лишь едва заметный волосок.

Атли кивнул:

– Я помню, как ты мерился силами с Горным Тейтром. Не укладывалось у меня тогда в голове, что такой маломерок сумел прикончить Вига-Стюра. Тем более что Тейтр уложил тебя на обе лопатки.

– А теперь? – спросил Гест.

Атли усмехнулся и пожал плечами.

Перегрузив товары исландцев на свои корабли, они продолжили путь. Но едва обогнули мыс, как ветер стих. Следующей ночью тоже царил полный штиль. Гест ходил чернее тучи, взвинченный, раздраженный, недовольно фырчал, когда Стейнтор с ним заговаривал, бродил по палубе, сопя и гримасничая, слагал хулительные стихи и затевал ссоры с командой, опрокидывал пивные кружки, швырял в море спальные мешки.

Народ начал поколачивать его и кулаками, и веслами, а он увертывался и продолжал куролесить. Стейнтор прикрикнул, велел всем утихомириться, но они аккурат придавили Геста к палубе, колошматя его кулаками и кружками, накрыли щитом и забавы ради скакали на нем да еще и несколько ведер воды на него выплеснули, когда же его наконец оставили в ватном беспамятстве, было уже за полночь.

– Мне надо в Бьёргвин, – сказал Гест.

– Со мной ты, во всяком случае, не поплывешь, – решительно заявил Стейнтор. Однако потом немного смягчился. – Я друг Эйстейна сына Эйда. И могу отправить тебя в Бьёргвин, к моему сыну, он тоже корабел. Побудешь там, пока не объявится Эйстейн, он ведь собирается с ярлом в поход на Англию. Попроси его, пусть возьмет тебя на Западные острова,[81]81
  Западные острова – Англия.


[Закрыть] здесь тебе оставаться нельзя, и в Исландию опять же путь заказан.

Гест согласился.

– Я две ночи не спал, – буркнул он.

Под ехидные прощальные возгласы команды Стейнтор посадил Геста на другой корабль, и тот доставил его на юг, в Бьёргвин. Жил он вместе с шестьюдесятью работниками-корабелами в большом вонючем доме, где была всего одна дверь и один очаг, днем работал, строил на верфи у залива Ваген корабли для важного хёвдинга, сиречь для Эрлинга сына Скьяльга, а вечерами и ночами сидел в кабаках и крепко пил.

Потеплело, острова и горы вокруг Бьёргвина зазеленели. Сам город оказался куда меньше Нидароса, просто беспорядочное, шумное торговое поселение, пристань с лавчонками, палатками да некрашеными домишками по-над фьордом, причалы, лодочные сараи, усадьбы, а вот церкви нет, хотя священник и пятеро монахов добрались сюда и по праздникам служили мессы, прямо под открытым небом или в ветхом сарае, где перед началом литургии вешали над дверью незамысловатый деревянный крест, а после службы сразу убирали.

Конечно, здесь не приходилось нервозно оглядываться на ярла, зато хватало других важных людей, которые так или иначе состояли в союзе с Эрлингом сыном Скьяльга из Солы, самым могущественным из южных хёвдингов. При конунге Олаве он был лендрманом и херсиром,[82]82
  Херсир – местный предводитель в Норвегии, рангом ниже ярла; первоначально мелкий племенной вождь.


[Закрыть] а после Свольда заключил мировую с ярлом Свейном, братом хладирского ярла Эйрика, однако отнюдь не подчинялся ни тому ни другому. Человек независимый, упрямый, суровый, Эрлинг тем не менее пользовался у своих подданных любовью и уважением, поскольку был щедр, по крайней мере к тем, кому доверял, а к их числу принадлежала едва ли не половина прибрежного населения. Вдобавок ходили слухи, будто Эрлинг задумал уклониться от предстоящего похода на Англию; Гест поддерживал эти домыслы, с кем бы ни встречался – с рыбацкими старшинами, с купцами, с корабельщиками, – постоянно твердил про ярлово проклятие, про то, что удача изменила и ему и Хладиру и что Англия станет его Свольдом.

Со временем Гест устроился у одной женщины, которая вытянула из него последние деньги, эта красотка, словно бы неуместная и странная в спившемся городишке, изрядно наловчилась, однако, сеять раздоры меж мужчинами, с которыми водила компанию. Откликаться на имя Гюда она не желала, сколько бы Гест ни упрашивал и ни платил, стояла на своем, и точка: она Йорунн из Восса, крестьянка, сбежавшая от мужа, из самой что ни на есть жалкой, захолустной усадьбы возле ледника, и мечтающая когда-нибудь отправиться в Румаборг и с благословения Папы выйти замуж за кардинала, – ясное дело, о вероучении она ни малейшего понятия не имела.

– Надо только верить, – отвечала она на Гестовы раздумья, будто вера могла преобразить мертвые тела в Бё, стоявшие у Геста перед глазами, сделать все как раньше, освободить его от вины.

Однако ж Йорунн была чистая и дикая, как запальчивый ребенок. И Гест несколько раз сватался к ней, правда с пьяных глаз, наутро сожалея об этом. Но во время следующей попойки сватался снова, говорил, что будет ее кардиналом, он ведь и латынь знает. Йорунн его предложения отвергала, называла своим исландским мальчиком-двергом. В ответ Гест провозглашал ее Колдуньей с белых гор, потому что, пробыв тут месяц, обнаружил, что она ясновидящая. Пришел домой мокрый, вусмерть пьяный после очередной ночи в дурной компании и проснулся от ее мелодичного голоса. Лежа с закрытыми глазами, она сказала, что видит четверых детей, играющих на бурой весенней лужайке под большой четырехглавой горою, двух мальчиков и двух девочек, Халльберу и Стейнунн.