Текст книги "Шесть дней Древнего мира"

Автор книги: Ростислав Кинжалов

По-другому выглядит расположенный за стеной поселок архитекторов, скульпторов, писцов, надсмотрщиков и мастеров по обработке камня. Строительство такого размаха требует сложной и четкой организации работ, из-за этого управленческий аппарат и корпус специалистов-ремесленников достаточно велики. Они живут здесь постоянно, и поэтому дома их выглядят куда прочнее и уютнее. У очагов над приготовлением обеда хлопочут женщины – члены семьи, а у более высоких по рангу – слуги.

Сейчас самое жаркое время дня, и его величество, царь Обеих Земель Хуфу после обеда отдыхает в своем гареме, услаждая сердце плясками молодых танцовщиц. Хемиун уже прибыл в город, и, так как время до вечерней церемонии у него еще есть, он по пути домой заглядывает к скульптору, который готовит статую для его мастабы. Своих сопровождающих, кроме слуг и рабов, он уже отпустил.

Ваятель встречает знатного гостя очень приветливо, тем более что приходится ему дальним родственником по материнской линии. Изображение Хемиуна в полный рост почти уже готово. Царский зодчий долго смотрит на свой портрет, он ему нравится: есть должное величие, спокойствие, необходимая полнота тела. Правда, здесь Хемиун выглядит моложе лет на десять, но это не смущает ни исполнителя, ни заказчика. Он благодарит скульптора и отправляется домой. Но там его вместо отдыха ожидает неожиданное известие: чати просит главного зодчего царя немедленно прибыть к нему по неотложному, крайне срочному делу. Горестно вздохнув, Хемиун опорожняет чашу освежающего питья и снова садится в паланкин.

Главный сановник страны, усадив почтенного гостя в кресло, сразу же сообщает ему, что произошло неслыханное и ужасное: сегодня ночью мерзкие гиены пустыни, грабители, проникли в усыпальницу матери фараона, царицы Хетепхерес. Воры вскрыли саркофаг и унесли тело покойной, чтобы, распеленав мумию, обобрать все драгоценности, находившиеся на ней. В поиски отправлены лучшие столичные сыщики, в гробнице же остались только мебель и ларцы с украшениями. И он, чати, просит Хемиуна помочь ему советом. Первое – докладывать ли немедленно его величеству об этом святотатстве или повременить? И второе – когда обнаружат мумию, надо ли снова заделывать гробницу или лучше перезахоронить усопшую?

Хемиун хорошо помнит покойную царицу. Первая жена фараона Снефру, красивая и величественная… Как она умела потрясать систром [10]10
  Систр – музыкальный инструмент: между двумя отрогами натянуты проволоки с нанизанными на них металлическими пластинками. При сотрясений они издают мелодичные звуки.


[Закрыть]при богослужении, как пела! И вот теперь такое святотатство!

Подумав, царский зодчий отвечает чати: его величеству лучше пока не сообщать эти ужасные вести. Как можно сказать про злодейство, когда мумия еще не найдена и неизвестно, что с ней! Он напоминает чати надписи на заупокойных предметах: «Мать царя Верхнего и Нижнего Египта, Спутница Хора. Все, что сказано (его величеством), то и сделано для нее. Дочь бога от его плоти, Хетепхерес». И теперь фараон, приказавший достойно почтить усопшую, услышит, что его воля нарушена! Невозможно! Что же касается гробницы, то надо устроить новую, он подумает об этом. Негоже будет помещать почившую в оскверненное место!

Служанка, мелющая зерно. Деревянная статуэтка

Чати горячо благодарит Хемиуна за мудрые советы. Он так и поступит! Нет нужды напоминать ему, что все это дело должно остаться в глубочайшей тайне. Как только поступят новые известия, они будут сообщены зодчему. И пусть он неустанно думает о месте для нового погребения!

Хемиун откланивается и отправляется наконец отдыхать перед вечерней церемонией. На пир, который устраивает сегодня начальник царских житниц, он не пойдет, чем-нибудь отговорится. Ну и выдался же сегодня денек! Бедная Хетепхерес!

А во дворце начальника житниц Обеих Земель (тоже царского родственника) уже предпраздничная суета. На кухне, в пекарнях и даже на дворе – везде кипит работа. Пекутся разнообразные виды хлеба, пшеничного и ячменного, лепешки, жарятся на вертелах куски мяса – антилоп, гиппопотама, козьего, бычьего, бараньего – и птица – гуси, утки, перепела. Для нескольких любителей отдельно готовят мясо откормленных гиен; это кушание например, очень нравится хранителю царской печати, который тоже обещал сегодня быть на пиршестве, В больших алебастровых чашках в холодном месте стоит уже готовое к подаче на стол рагу из телятины. 15 больших горшках томятся фасоль, бобы и чечевица. Моют разнообразные овощи – лук-порей и репчатый, огурцы, салат, – и фрукты: виноград, гранаты, финики, инжир, плоды ишед. Всего к столу будет подано десять различных сортов мяса, пять видов домашней птицы, шестнадцать сортов хлеба и печенья, шесть названий вина, четыре вида пива, одиннадцать видов фруктов, самые различные сласти. Тучный домоуправляющий, весь красный от прилившей крови, едва дышит. Он должен самолично убедиться в качестве припасов и попробовать все кушанья, а это нелегко! Особо доверенные слуги готовят острые приправы из соли, чеснока, кориандра и других специй.

Около пруда в саду молоденькие служанки плетут венки для гостей из цветов белого и голубого лотоса; чтобы они были совершенно свежими, готовые венки опускают в воду. Кроме того, каждому гостю при входе будет вручено по цветку лотоса.

В Египте растут три разновидности этого цветка, отличающиеся не только цветом и формой, но и символическим осмыслением. В обычной практике, особенно на пирах, чаще используется белый. Розовый почитается самым священным и чудодейственным, – по священному сказанию, в начале времен из его цветка появился солнечный младенец и осветил землю. Поэтому его часто используют в древнеегипетской медицине, он обладает целебными свойствами. Плоды розового лотоса фараон подносит храмам в качестве жертвенного дара.

Столовая, где будет происходить пиршество, находится в центре дворца, она выше остальных помещений, и узкие окна в ней расположены под самым потолком. Синий, под цвет неба, потолок поддерживают легкие деревянные колонны. Они темные, с зелеными капителями. Нижняя часть стен белая, а верхняя раскрашена в яркие тона. Слуги расстилают пестрые циновки (большинство гостей расположится на них), расставляют кресла для самых знатных, вносят небольшие низкие столики, на которых будут размещены кушанья, фрукты, сласти, букеты цветов и кубки для питья. Стены увешаны гирляндами из цветов жасмина и белого лотоса. У стен на высоких подставках стоят большие кувшины с вином, тоже обвитые свежей зеленью. В углах помещены курильницы, перед прибытием гостей туда положат раскаленные уголья, а на них бросят куски ароматных смол для воскуривания.

В соседнем зале расположились музыканты, танцовщицы и акробатки, они подготавливаются к выступлению во время пира. Оркестр довольно большой: трое мужчин около тяжелых, выше человеческого роста, арф, рядом пять лютнисток, две девушки с лирами, семь флейтисток, все в длинных белых платьях. Тихо звучит музыка. Из дверей выбегает стайка легко одетых девушек-танцовщиц. Они извиваются в танце, то склоняясь так, что их длинные локоны метут пол, то резко выпрямляются и откидывают поднятые руки назад. Акробатки в коротких набедренных повязках, с длинными косами, заканчивающимися белыми шарами, ждут своей очереди.

Хозяйка дома тоже готовится к приему гостей. Густые, тщательно расчесанные волосы ниспадают почти до плеч. Она сидит на низеньком табурете, а стоящая перед ней обнаженная девочка-рабыня осторожно льет ей на волосы благовонное масло. Вторая служанка, постарше, в одной руке держит тонкий золотой обруч, чтобы бережно поместить его на голову госпожи после умащения, в другой – небольшое медное зеркало: вдруг хозяйка захочет взглянуть на себя? На обеих руках дамы тяжелые золотые браслеты с бирюзовыми вставками, на шее тройное ожерелье из сердоликов, чередующихся с золотыми бусинами. Сам хозяин еще находится при дворе, ожидая выхода владыки Обеих Земель.

Близится вечер. К большой пристани на Ниле, расположенной вблизи дворца фараона, направляется торжественная процессия. Впереди бегут скороходы, за ними, расчищая дорогу кортежу, идет отряд воинов. Шествие открывают чати, царевичи и Хемиун. За ними движутся великолепные носилки из эбенового дерева, украшенные инкрустацией из золота и слоновой кости. Их несут на плечах четыре нубийца огромного роста. Перед каждым из них идут вельможи, которые, касаясь ручек, делают вид, что именно они несут своего владыку. В носилках сидит Хуфу в том же парадном одеянии, что мы видели на утреннем приеме. Слуги держат над головой повелителя плотный ярко раскрашенный полог, а по бокам паланкина шествуют два опахалоносца, отмахивая от лица властелина мух большими опахалами из белых страусовых перьев. За носилками движется большая толпа придворных и жрецов. Среди них и начальник царского гардероба, и личные врачи.

Когда один из придворных, разговаривая с соседом, широко улыбнулся, мы замечаем у него во рту блеск золота. Да, вельможа носит золотую коронку на зубах нижней челюсти. Две пластинки, искусно обвитые вокруг здорового зуба, позволяют придерживать соседний, шатающийся, в устойчивом положении. Это первая в мире работа дантиста, или стоматолога.

Владыку Обеих Земель вносят на большую ладью, стоящую у пристани. Он удаляется в главную палубную каюту, занимающую всю кормовую часть, с ним туда же входят чати, сын фараона Хафра и верховный писец с маленьким ларцом в руках. Но все они остаются в первой части каюты, своеобразной прихожей, а сам Хуфу скрывается во второй половине, отделенной перегородкой. На носу ладьи – небольшой навес, его поддерживают десять тонких столбиков-колонн с капителями в виде стилизованных метелок папируса. Там размещаются жрецы возле статуи божества. У рукояток длинных гребных весел становятся царевичи и другие знатные лица, у рулевого весла – Хемиун. Грести им, конечно, не придется, ладья пойдет на буксире у дюжины лодок с сильными гребцами. Но ритуал требует, чтобы в царской ладье у весел были высокорожденные. В стоящих у причалов других лодках рассаживаются остальные вельможи, придворные дамы, музыканты и певицы. Подается знак, и вереница судов отчаливает, медленно вытягивается по Нилу против течения, как бы направляясь на юг, в Нубию.

Уже несколько дней воды великой реки стали ярко-красными и уровень их заметно поднялся. Наступает время ежегодного разлива, когда Нил оплодотворяет прибрежные земли приносимым с верховьев илом. Поэтому то, что нам кажется просто вечерней развлекательной прогулкой, в глазах всех присутствующих является одной из важнейших государственных и религиозных церемоний.

Статуя писца. Камень

Пройдя несколько сотен метров по реке, царская барка останавливается, ее примеру следуют и сопровождающие ее лодки. Певицы затягивают торжественный гимн, придворные дамы и жрицы звенят систрами. Фараон выходит из каюты и направляется на нос судна к статуе божества, за ним следует верховный писец по-прежнему с ларчиком в руках. Жрецы громко читают молитвы, и с ладьи и с лодок в воду сыплются самые разнообразные дары. Хуфу протягивает назад правую руку, писец мгновенно открывает ларец и вынимает оттуда небольшой папирусный свиток. Он перетянут виссоновой лентой, на которой явственно виден оттиск печати фараона. Хуфу высоко поднимает над головой свиток и с силой швыряет его в воды Нила. Это царский указ реке начать половодье. Свиток быстро погружается вглубь, внутри него для тяжести спрятан небольшой золотой брусок. Теперь стране на год обеспечено благополучие. Все окружающие настороженно наблюдают за действиями Хуфу и, видя, что указ принят Хапи, разражаются восторженными восклицаниями и похвалами фараону.

Церемония окончена. Ладья и лодки медленно поворачивают назад и причаливают к пристани. Властелин отправляется во дворец в сопровождении обязанных присутствовать при вечерней молитве владыки Обеих Земель и отходе его ко сну.

Остальные направляются кто домой, кто на пиршество к начальнику житниц.

Проходит несколько часов, солнце уже давно скрылось за горизонтом, быстро прошли сумерки (они здесь, как и везде в тропических странах, короткие), стемнело. На небе выступили крупные яркие звезды.

Весело переговариваясь, расходятся последние гости из дома начальника житниц. Их провожают рабы и слуги, несущие факелы, – уличного освещения здесь, конечно, нет, а серп молодой луны дает мало света. Скоро все стихает, ночь вступает в свои права. Кругом покой и темнота.

Только в одном домике, неподалеку от городской стены, мерцает огонек. Заглянем туда, чтобы узнать, почему здесь кто-то бодрствует. В небольшой комнате сидит одинокий задумавшийся человек, скрестив, как обычно, ноги; рядом с ним светильник. В задней части дома давно уже спят его домочадцы. Это тот младший писец, кодорого мы заметили при обзоре строящейся пирамиды.

Вот он берет чистый свиток папируса и, развернув его на коленях, начинает быстро писать что-то на нем. Время от времени пишущий останавливается, смотрит рассеянно вокруг и снова продолжает наносить знаки на гладкую поверхность листа. Он думает, и эта мысль возникла у него сегодня, что самые могучие памятники в сущности слабее человеческого слова, и пытается изложить это в своем сочинении. Сперва он дивился величию сооружения, с горечью понимал, как скромно будет выглядеть его собственная гробница (каждый египтянин готовит себе гробницу, если позволяют средства). Возвратившись домой после хлопотливого дня, он задумался: что же останется в память о нем: ведь его скромная мастаба недолговечнее пирамид, она быстро разрушится. И ему пришла в голову мысль: то, что он пишет, созданное им слово, живет дольше всего, даже Великой пирамиды. Заглянем через плечо писца в ровно ложащиеся строки.

«…Имена [мудрых] пребывают вовеки, [хотя] они отошли, закончили свои жизни и неизвестно уже потомство их. А ведь они не делали себе пирамид из бронзы с надгробными плитами из железа. Они не заботились о том, чтобы оставлять наследниками детей, [которые бы] произносили их имена, но они сделали своими наследниками писания и поучения, которые они сотворили. Они поставили себе [свиток] вместо чтеца и письменный прибор вместо «любящего сына». Книги поучений стали их пирамидами, тростниковое перо – их ребенком, поверхность камня – их женой. И для них [тоже] были сделаны двери и залы, но они развалились. Их жрецы [ушли], их надгробные плиты покрылись прахом, их комнаты забыты. Но имена их произносятся из-за писаний, которые они сотворили, ибо они были прекрасны, и память того, кто создал их, [пребывает] вовеки…»

Пишущий останавливается и бросает сосредоточенный взгляд вправо. Там на небольшом пьедестале стоит статуэтка павиана – олицетворения писца, погруженного в себя и в Слово. Ибо бог Тот – павиан – открыл искусство чтения, он создал письмо, он изобрел слово и тем самым даровал людям мудрость.

И снова бегут из-под кисточки торопливые строки: «Человек погиб, и тело его стало прахом, и все его близкие умерли, но вот писания делают то, что вспоминается он в устах чтеца, ибо полезнее свиток, чем дом строителя, чем молельня на западе; лучше он, чем укрепленный замок и чем плита, посвященная в храм. Разве есть подобный Хардедефу? Разве есть другой, подобный Имхотепу?… Они ушли, и имя их (было бы) забыто, но писания заставляют их помнить…» [11]11
  Перевод М. Э. Матье


[Закрыть].

Скромный мемфисский писец не знает, что эта его мысль действительно станет бессмертной. Переходя от одного писца к другому, от поэта к поэту, из поколения в поколение, она будет эмблемой, символом поэтического творчества. Через две с половиной тысячи лет римлянин Гораций Флакк напишет свой «Памятник», где будут упомянуты и бронза, и пирамиды. Почему? Только потому, что венусийский поэт, следуя давней традиции, повторит этот образ, родившийся сегодня в голове писца.

 
Создал памятник я, меди нетленнее,
Пирамидных высот, царственных выше он.
Едкий дождь или ветр, яростно рвущийся,
Ввек не сломит его, иль бесчисленный
 
 
Ряд кругов годовых, или бег времени.
Нет! Не весь я умру, – часть меня лучшая
Избежит похорон; славой вечною
Буду я возрастать, в храм Капитолия
 
 
Жрец восходит пока с девой безмолвною.
Речь пойдет обо мне, где низвергается
Ауфид [12]12
  Главная река в Апулии, родине Горация.


[Закрыть]ярый, где Давн [13]13
  Мифический предок населения Давний, области Апулии, бедной водными источниками.


[Закрыть]людом пастушеским
Правил, бедный водой, – мощный из низкого
 
 
Первый я проложил песню Эолии
В италийских ладах. Гордость заслуженно,
Мельпомена, яви, – мне ж, благосклонная,
Кудри лавром обвей, ветвью дельфийскою [14]14
  Перевод Н. И. Шатерникова.


[Закрыть].
 

Произведение Горация, в свою очередь, станет образцом для следующих поколений. Будут повторять и варьировать эту тему французские поэты Ронсар и Экушар-Лебрен; англичанин Дж. Мильтон и великий Шекспир (сонет 55), не говоря уже о бесчисленных переводах Горация. Привлеченный величественностью образов, переведет оду римского поэта М. В. Ломоносов, не пройдет мимо этой темы и А. Н. Радищев. Через восемнадцать веков после жизни Горация Г. Р. Державин напишет звучные строфы:

 
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид:
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
 
 
Так! – весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
 

И только гениальный Пушкин разорвет эту могучую цепь сравнений, созданную безвестным мемфисским писцом. Он введет новый образ в древнейшее противоположение поэта и рукотворного памятника, заменит экзотические пирамиды на известное всем русским новое чудо: огромную гранитную колонну в центре столицы – памятник Отечественной войны 1812 года – и с законной гордостью скажет о том, что дает ему право на бессмертие.

Не спит в эту ночь и царский зодчий Хемиун. Роскошный подголовник из черного дерева, выложенный изнутри слоновой костью, кажется ему сегодня особенно твердым и неудобным. Хемиун ворочается с боку на бок, почесывается. Ему кажется, что его кусают блохи. Откуда они взялись? Вероятно, он подхватил их в лагере строителей… Надо будет завтра приказать постельничьему пересыпать ткани душистой травой, отпугивающей насекомых. Но в действительности главного зодчего мучает вопрос: где разместить в задуманном им погребальном комплексе фараона новую гробницу для останков царицы Хетепхерес? Наконец он находит решение: узкая глубокая шахта будет помещена у самой пирамиды, там, где начинается священная дорога к храму Нила. Удовлетворенный, он засыпает.

Глава 2. День в Кноссе

Большинство греческих богов происходит с Крита.

Диодор Сицилийский. История

 
Остров есть Крит посреди виноцветного моря, прекрасный,
Тучный, отовсюду объятый водами, людьми изобильный;
Там девяносто они городов населяют великих.
Разные слышатся там языки: там находишь ахеян
С первоплеменной породой воинственных критян, кидоны
Там обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласгов,
В городе Кноссе живущих. Минос управлял им в то время,
В девятилетие раз собеседник Крониона мудрый…
 

Одиссея, XIX, строки 172–179. Перевод В. А. Жуковского, последняя строка – в переводе Б. Л. Богаевского

Почти все, кто пишет о древней культуре Крита, приводят эти строки Гомера. И неудивительно, текст хорошо рисует и географическое положение острова, и его сложную этническую историю, и загадки здешнего древнего религиозного культа…

В греческой мифологии Крит встречается многократно. Здесь родился Зевс и здесь он умер; сюда владыка Олимпа, приняв облик быка, привез прекрасную финикийскую царевну Европу, родившую ему трех сыновей: Миноса, Радаманта и Сарпедона; здесь афинский герой Тезей победил загадочное чудовище Минотавра и с помощью дочери Миноса Ариадны выбрался из лабиринта со своими спутниками, отсюда он взял, и свою жену Федру, виновницу гибели целомудренного Ипполита. На Крите жил искусный мастер Дедал, построивший лабиринт и создавший первого в мире робота – бронзового гиганта Талоса, оберегавшего берега острова от нападения вражеских кораблей…

Но даже и автор «Одиссеи» не представлял и не мог представить себе, как глубоко в историю уходят корни культуры обитателей Крита, как сложна и драматична была судьба его жителей. Этот остров являлся древнейшим центром цивилизации в Европе, колыбелью одной из самых замечательных и своеобразных культур древнего мира. Современное человечество, само не зная того, пользуется многим из созданного впервые древними критянами. Осознаем ли мы, говоря слова «лабиринт», «кипарис», «гиацинт», «нарцисс», что они дошли до нас из языка древних обитателей Крита?

Географические особенности и само положение Крита в значительной степени определили его исторические судьбы. Большая часть острова представляет собой гористую местность, разделенную на равнины, по которым текут некрупные реки. Вокруг – горные вершины с отходящими от них отрогами. Поэтому почва, пригодная для возделывания, здесь невелика, всего около трех процентов. Зато горные склоны могут служить прекрасными пастбищами, а изрезанные глубокими и узкими заливами берега словно созданы для мореплавателей. Поэтому с глубокой древности Крит являлся своеобразным центром, в котором скрещивались торговые пути, соединявшие Балканский полуостров и острова Эгеиды с Малой Азией, Сирией и Северной Африкой.

Сложная этническая история острова в значительной степени объясняется приведенными выше обстоятельствами. До тех пор, пока не будут расшифрованы иероглифическая письменность (XXII–XVII века до н. э.) и линейное письмо «А» (XVII–XVI века до н. э.), невозможно сказать, кто были древнейшие насельники Крита. Вероятнее всего, они принадлежали по языку к хурритской группе языков, бытовавшей и в Малой Азии. Допустимо, однако, и другое предположение: они были крайними западными представителями огромной группы протодравидских народов, занимавших в древности пространство от Элама до Южной Индии. В середине XV века до н. э. это население, которое Гомер называл пеласгами, было завоевано вторгшимися из материковой Греции ахейцами, которым принадлежат памятники линейного письма «Б». На рубеже XIII–XII веков до н. э. на Крите появилось еще одно греческое племя – дорийцы, продолжавшие жить здесь и в античный период.

Культура древнейшего населения, названная первооткрывателем ее А. Эвансом минойской (от мифического царя Миноса) была высоко развитой и очень яркой. Время возникновения ее относится к рубежу III–II тысячелетий до н. э. Минойская культура, естественно, испытала на себе влияние и древнейших цивилизаций Ближнего Востока и культур придунайской низменности и балканской Греции, но это не мешало оставаться ей самобытной и оригинальной. Чтобы лучше представить себе специфику жизни минойцев, перенесемся назад на три с половиной тысячелетия и попытаемся совершить мысленную прогулку по крупнейшему городу Крита – Кноссу весенним днем 1485 года до н. э. – в период последнего расцвета минойской цивилизации.