Текст книги "Дело Фергюсона"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– А почему вы дали такой совет?

– Чисто профилактически. Судя по всему, то, что ей пришлось перенести, никак на деятельности мозга не сказалось. Но находиться столько времени под наркотиками даже в умелых руках всегда опасно. – Он нетерпеливо взглянул на часы.

– Вы упомянули про ее интерес к наследственности. Вопроса о прерывании беременности не вставало?

– Она очень хочет иметь ребенка. Как и его отец. Теперь, когда он узнал про него. Конечно, пожилой возраст отца повышает вероятность всяких отклонений, но не настолько, чтобы принимать радикальные меры.

– Следовательно, отец ее ребенка Фергюсон?

– У меня нет оснований сомневаться в этом. – Тренч посмотрел на меня с холодным недоумением. – В любом случае я убежден, что ваш клиент не одобрил бы подобного вопроса о моей пациентке.

– Это равно отрицательному ответу?

– Ни в коем случае. Такой вопрос вообще не заслуживает ответа. Вы словно бы тщитесь отыскать хоть какую-то грязь о миссис Фергюсон!

– Очень сожалею, доктор, если у вас сложилось такое впечатление. Однако мне необходимо знать о ней самое худшее, или я буду лишен возможности что-нибудь для нее сделать.

– А что вы пытаетесь для нее сделать?

– Обеспечить ей юридическую защиту, на которую у нее есть право. Не исключено, что ее сегодня же арестуют.

– По каком обвинению?

– Я предпочту не уточнять. Если полиция или сотрудники прокуратуры будут задавать вам вопросы, отвечайте, что все сведения о ней вы уже сообщили мне. Скажите, что в случае, если ей предъявят обвинения, я намерен вызвать вас как свидетеля защиты. И больше ни единого слова им не говорите.

28

Фергюсон приехал вскоре после второго завтрака. Он даже не побрился и выглядел неряшливым и затравленным. Дон-Кихот, который в очередной раз бросился с копьем на мельницы и обнаружил, что это все-таки не мельницы, а великаны.

– Вы запоздали.

– Я вообще здесь только потому, что многим вам обязан – жизнью Холли. Но требовать, чтобы я оставлял ее одну, вы не можете. Ее жизнь все еще в опасности. И мне пришлось ждать, пока не приехал доктор Тренч.

– Тренч говорит, что она относительно в хорошем состоянии.

– Физически, слава Богу, так и есть. Но психически она выведена из равновесия. Утром был чрезвычайно неприятный звонок. Флоридский индюк Солемен настаивает на свидании с ней.

– Не пускайте его.

– Но как я могу ему воспрепятствовать? Прибегнуть к помощи закона у меня права нет.

– Вы намерены заплатить ему?

– Не знаю. Холли говорит, что ничего ему не должна. Что вообще только сегодня узнала о его существовании.

– И вы ей верите?

Сам того не сознавая, Фергюсон встал по стойке смирно.

– Моей жене я верю абсолютно.

– Как она объясняет так называемое похищение?

– Мне не нравится ваша формулировка.

– Что поделать! Как она его объясняет?

– Никак. С того момента, когда она вышла из клуба, у нее в памяти полный провал.

– Ей следует подыскать объяснение поубедительней избитой ссылки на потерю памяти. Вы же видели ее в машине Гейнса, когда он забирал ваши деньги.

– Я ошибся. Принял за нее другую женщину. – Он прикрыл ладонью свой распухший нос, словно защищаясь.

– Так утверждает миссис Фергюсон?

– Мы с ней этот эпизод не обсуждали.

– Но почему? Она могла бы сообщить вам множество интересных фактов о Гейнсе и о себе.

Он встал надо мной, весь дрожа. День был не настолько холодным, чтобы вызвать озноб у канадца.

– Черт бы вас побрал! Я этого не потерплю. И прошу вас взять свои слова назад.

– Какие именно?

– Все ваши намеки, будто в их отношениях было что-то безнравственное.

– Идею эту мне внушили вы.

– Я ошибался, трагически ошибался. Я неверно понял ситуацию, преувеличивая близость между ними. Старческая ревность, и ничего больше.

– Ну, а ребенок?

– Ребенок мой. В этом смысле у нее с Гейнсом не было ничего. Просто ей хотелось по-человечески ему помочь. Моя жена редкая женщина.

Глаза его блаженно сияли. Только теперь я осознал весь размах владевшей им мечты. В ней объединялись страсть к жене, надежда на вторую юность, а теперь еще и вера в то, что он станет отцом. Последнее было мне особенно понятно.

Но мечту эту надо было разрушить. И роль разрушителя выпала на мою долю.

– Настоящее имя вашей жены Хильда Дотери. Оно вам что-нибудь говорит?

– Ничего.

– Но есть люди, которым оно говорит немало. У меня есть свидетели, по словам которых Хильда Дотери находилась в тесных отношениях с Гейнсом последние семь лет, еще со школьной скамьи, когда им обоим пришлось иметь дело с полицией. Кстати, его настоящее имя Генри Хейнс.

– Кто эти свидетели?

– Их родители. Аделаида Хейнс, Джеймс и Кэт Дотери. Я говорил с ними всеми вчера в Маунтин-Гроуве.

– Они лгут.

– Да, кто-то лжет. Но поверьте, не я. У меня нет ни малейших сомнений, что похищение было разыграно, что ваша жена помогала Гейнсу. И это еще не самое скверное. Вчера ночью она стреляла в меня. Нападение с целью убийства – преступление крайне тяжелое, но надо смотреть правде в глаза. Вы не можете прятать ее дома в надежде, что все само собой уладится. С этого момента я требую от вас обоих полного доверия и содействия.

Фергюсон погрозил мне кулаком. Сияние в его глазах преобразилось в пляшущее пламя.

– Вы такой же, как все. Вы думаете, что взяли меня за глотку и будете трясти из меня деньги!

Я сел на кровати и здоровой рукой отбросил его кулак.

– Деньги ваш пунктик, верно? Царь Мидас, в чьих руках все превращается в золото. Пожалуй, вы правы, Фергюсон, но от обратного. Не будь вы богаты, никто в здравом уме и на сто шагов к вам не подошел бы. Вы ведь всего лишь злость, разгуливающая в человеческом облике. Дурная злость. Дурная, невежественная злость. Вы настолько нравственно глупы, что даже не знаете, где вам больно и отчего.

Сейчас боль ему причинял я. Он моргал и вздрагивал под ударами слов. Казалось, они пробивали панцирь его представлений о себе. Он отошел от кровати и сел в углу у двери, нянчась со своей болью. Потом сказал:

– Насчет денег вы правы, насчет их сущности. Все зло в моей жизни от них. Мой отец умер бедняком, но таким человеком, каким был он, мне не стать никогда.

Я начал расспрашивать его про отца, отчасти потому, что мне было искренне интересно, а отчасти потому, что он, как мне представлялось теперь, отнюдь не случайно оказался жертвой пары молодых преступников. Одним из тех, чья натура и вся жизнь обрекают их стать жертвой именно такого преступления.

У старшего Фергюсона было овечье ранчо. Он эмигрировал из Шотландии в начале века и обосновался вблизи деревушки на озере Дикого Гуся. Потом вернулся в Европу с шотландскими гренадерами и был убит при Вими.

– Я пытался отправиться следом за ним, – сказал Фергюсон. – И в восемнадцатом году сумел завербоваться, хотя еще мальчишкой был. Но на ту войну так и не попал. Оно и к лучшему, мать без меня на ранчо обойтись не могла. Почти десять лет мы еле сводили концы с концами, а потом на нашей земле нашли нефть и газ. Только не думайте, будто это было Эльдорадо. Ничего подобного. Во всяком случае, на первых порах. Но все-таки денег оказалось достаточно, чтобы я мог поступить в колледж. А вот когда я получил диплом в Эдмонтоне, денег у нас уже было столько, что мы не знали, что с ними делать. Тогда мать решила, что мне надо получить специальное образование, и почти против моей воли послала меня в Гарвардскую коммерческую школу. Учился я там кое-как. Во-первых, тревожился за мать: последнее время со здоровьем у нее было неважно, сказывались годы нужды. А во-вторых, увлекся девушкой, про которую вам рассказывал... которую предал. Признаваться в подобном тяжело. Мне даже теперь как-то трудно осознать, что речь идет обо мне. Видите ли, я впервые попал в Штаты. Все, что происходило южнее нашей южной границы, мне представлялось нереальным, точно жизнь на Марсе. Настоящая моя жизнь была дома, в Альберте, где мать медленно умирала и диктовала сиделке письма ко мне с наставлениями, как я должен себя вести. А вел я себя, как выяснилось, очень скверно. Мне было под тридцать, но у меня никогда еще не было своей девушки. В физическом смысле. Очень скоро я понял, что могу сделать эту девушку моей, если захочу. Денег у меня было хоть отбавляй, а она жила в полной нищете. Вся семья ютилась в тесной квартире где-то в трущобах Южного Бостона.

– Как вы с ней познакомились?

– Она была продавщицей у Файлина. Я зашел туда купить подарок матери. Она так искренне старалась мне помочь! С этого и началось. Я неделю собирался с духом, чтобы ее поцеловать. И в ту же ночь она мне отдалась. Я отвез ее в гостиницу за Сколли-сквер. Мне не следовало так поступать. Она не была проституткой, она хотела выйти за меня замуж. Когда мы остались вдвоем в убогом гостиничном номере, я понял, что использую ее как вещь. Бросил на кровать...

Его голос вдруг стал высоким – ломающийся голос подростка, скрывающегося под маской старика. Разговор был странный и становился все более странным. Так в моей практике бывало и раньше. Напряжение перед судебным разбирательством, реакция после ареста высвобождают заглохшие ключи былых эмоций, обнаруживают неведомые трещины, уходящие глубоко в прошлое.

– Весь этот год она нейдет у меня из головы, – сказал Фергюсон. – Я все время думал о ней с тех пор, как вновь познакомился с Холли.

– Вновь?

– Я не в том смысле. Просто Холли напомнила мне о ней, по-всякому напомнила. Я поверил, что мне дается второй шанс – второй шанс обрести счастье. А ведь я и первого не заслуживал.

– Как, собственно, вы поступили с той девушкой?

Он ответил не прямо. Взгляд его был обращен внутрь, устремлен в прошлое, точно его глаза следили за каким-то движением под водой – то ли утопленницы, то ли ныряльщицы, то ли чудовищного нечто, слитого из обеих. И пока он говорил, между нами, как невесомые нити паутины, медленно возникала правда или что-то очень близкое к правде.

– Мать умерла в ту зиму, и я должен был поехать домой на похороны. Я никогда не забуду ее лица, когда она прощалась со мной на вокзале в Бостоне. На третьем месяце беременности, незамужняя, все еще вынужденная стоять за прилавком, но вся светящаяся надеждой. Она съела десяток устриц – полезно для ребенка, и, пока я буду в отъезде, мне совсем-совсем не надо о ней беспокоиться. Я обещал ей вернуться, как только приведу дела в порядок, а тогда мы поженимся. И она мне верила. Возможно, я тоже верил. Окончательно я понял, что не вернусь, только в тот день, когда похоронил мать. Середина февраля. Мороз. Могильщикам пришлось пустить в ход паяльные лампы и кирки, чтобы проломить ледяную корку. Озеро за кладбищем выглядело просто снежной равниной. А над ним гулял ветер из-за Полярного круга. Комья мерзлой земли прикрыли искусственной зеленой травой, как тогда было принято, – прямоугольный холмик жуткой поддельной зелени посреди плоской белой прерии, а по горизонту – деревянные нефтяные вышки. Я даже подумать не мог, чтобы вернуться в Бостон и жениться на ней. Мне стоило вспомнить ее лицо, как на меня накатывала черная тоска. И я, как уже сказал вам вчера вечером, передал ей через одного бостонского адвоката тысячу долларов.

– Все-таки вы могли бы съездить сами.

– Я знаю. Двадцать пять лет это у меня на совести.

– А ребенок вас нисколько не интересовал?

– Я буду честен. Мной владел только страх, что она меня отыщет и сядет у моего порога с ребенком на руках. Или подаст на меня в суд. Поймите же, я был богат и намеревался стать еще богаче. А она была девушкой из бостонских трущоб, которая грамотно двух слов связать не могла. Я боялся, что она встанет мне поперек дороги.

– Дороги куда?

Он даже не попытался ответить. Впрочем, вопрос был чисто риторическим. Я лежал на больничной кровати и прикидывал, какой груз сможет выдержать его совесть. Мне было его жаль, но способа, как избежать необходимости сказать ему о моих подозрениях, я не видел. Возможно, правда, не узнанная и не признанная, уже точила его изнутри, точно нравственный стронций.

– Почему вы женились на Холли? – сказал я.

– Я же объяснил вам почему. Когда я увидел ее на экране, а потом познакомился с ней, она была как вернувшаяся ко мне моя юность, как вторая весна. – Он смолк и покачал головой. – Говорю, как романтичный дурак.

– Мне кажется, вы искали невозможного. Но хуже всего то, что, возжелав невозможного, очень часто его получаешь. Вы женились на Холли, потому что она похожа на девушку, с которой вы были знакомы в Бостоне двадцать пять лет тому назад. Вас это сходство ни разу не заставило задуматься?

– Не понимаю.

– Как звали ту девушку?

– Маллой, Кэтлин Маллой. Я называл ее Кэти.

– Холли никогда не говорила с вами о своей матери?

– Нет. – Он встал и подошел к кровати. Шел он медленно, опустив глаза, следя за каждым своим шагом. – А что за женщина ее мать? Вы упомянули, что вчера разговаривали с ней.

– По-своему хорошая и еще красивая. Глядя на нее, легко представить, как будет выглядеть ваша жена через двадцать пять лет. Ее зовут Кэт Дотери, как я уже сказал. Девичьей ее фамилии я не знаю, но могу догадаться. Выросла она в Бостоне и сказала мне, что Хильда ее старшая дочь. А из некоторых ее фраз следовало, что Хильда незаконнорожденная.

Фергюсон навис надо мной, как человек, летящий в пропасть на длинной веревке. Но вот он достиг нижней точки, и голова его дернулась вверх.

Он машинально отошел к окну и встал ко мне спиной, держа ее напряженно и прямо. Моя палата находилась на четвертом этаже, и я мог только надеяться, что он не думает о том, чтобы броситься вниз по-настоящему. И тут его как ударило.

Он испустил кашляющий мучительный стон.

Я сел и спустил ноги с кровати, готовясь броситься к нему, если он попробует открыть окно. Но он неуклюже побежал в ванную, и я услышал, как его там вытошнило.

Я встал, начал одеваться и был уже наполовину одет, когда Фергюсон вернулся. Он выглядел как человек, перенесший тяжелейший кризис, нервный приступ, почти смертельную болезнь. Глаза в глубоких глазницах лихорадочно блестели, но не надеждой. Губы отливали стальной синевой.

– Что вы делаете?

– Мне необходимо поговорить с вашей женой. Отвезите меня к ней, хорошо?

– Отвезу, раз этого не миновать. Простите меня. Я немного не в себе.

Он помог мне надеть рубашку и пиджак, а потом завязал шнурки на ботинках. И, еще стоя на коленях, произнес с мольбой:

– Вы ей не скажете? Нет? То, что сейчас сказали мне.

– Нет.

– Это свело бы ее с ума. Может быть, уже свело...

29

Она сидела в шезлонге у окна на фоне неба и моря. Море плясало и сверкало под ветром. На горизонте неподвижными лунами висели спинакеры.

Она выглядела юной варварской царицей. Замотанный тюрбаном, скрепленный драгоценными булавками шарф скрывал опаленные огнем волосы. Темные очки в оправе из драгоценных камней прятали ее глаза. Живот и ноги были укутаны шелковым халатом.

– Я думала, ты никогда не вернешься, – сказала она Фергюсону. – Кто твой друг?

– Мистер Гуннарсон, Холли. Он вытащил тебя из огня.

– Очень рада познакомиться с вами, мистер Гуннарсон.

Она протянула мне руку почти царственным жестом и не опускала, пока я ее не пожал. Рука была вялой и холодной. Ее лицо, там, где его не маскировали очки и тюрбан, было лунно-бледным. Губы, когда она говорила, почти не шевелились.

– Я с нетерпением ждала возможности лично поблагодарить вас за все, что вы сделали. Вы и правда меня пылающую вырвали из ада. Как в поэме на пластинке, которую мне купил муж. Т. С. Элиота. Я про такого не слышала. Но поэма – закачаешься.

Если не считать заключительных фраз, эта маленькая речь производила впечатление отрепетированной. Отсутствие какого-либо выражения на ее лице и в голосе создавало эффект чревовещания. Вся сцена отдавала театром.

Будь у меня больше сил, я бы некоторое время ей подыгрывал. Но мои колени подгибались от слабости, и сомнений, и гнева.

– Мы же познакомились раньше, миссис Фергюсон.

– Конечно, выходит так. Только я не помню, и все тут. Из-за наркотиков. Паршивые подон... подлецы кололи мне наркотики.

– Вы не помните, как стреляли в меня?

В наступившей долгой тишине я слышал шуршание волн, точно вздохи под окнами. Она вздернула подбородок в сторону Фергюсона, осторожно, чтобы не нарушить красоты своей позы.

– О чем он говорит, Йен?

– Мистер Гуннарсон утверждает, что ты стреляла в него вчера вечером. – Он не спускал с нее глаз, как фотограф, готовый нажать на кнопку и запечатлеть неумолимую истину. – В него действительно стреляли.

– Только не я, Господи Боже ты мой! С чего бы я стала стрелять в человека, который старался мне помочь?

– Я приехал сюда, чтобы задать вам, в частности, и этот вопрос.

– Значит, есть и другие? Будете еще бить меня ниже пояса? Так я попрошу мужа, чтобы он вышвырнул вас вон.

Фергюсон предупреждающе покачал головой. Я сказал:

– Почему вы стреляли в меня? Вы прекрасно знаете, что стреляли.

– Ничего я не знаю. И не стойте надо мной, ненавижу, когда надо мной стоят! – В ее голосе появились истерические обертоны.

Фергюсон придвинул мне стул так, чтобы я сел на достаточном расстоянии от нее.

– Сядьте, пожалуйста. Вам ведь трудно стоять.

Садясь, я заметил, что к двери у меня за спиной прислонился доктор Тренч, незаметно вошедший, пока мы говорили. Она умоляюще протянула руки к мужу, растопырив негнущиеся пальцы.

– Скажи ему, Ферги, что он ошибается. Ты же знаешь, это не я. Меня сразу вырубило. В него кто-то другой стрелял. Или, может, он последний псих и ему мерещится.

– Так там был кто-то еще, миссис Фергюсон?

– Да не знаю я, честное слово. Я не знаю, кто там был. Они меня кололи, и у меня два целых дня как вычеркнуло. Не верите мне – спросите доктора Тренча. – Она изогнула красивую шею, глядя мимо меня.

Доктор протирал очки.

– Сейчас не время что-нибудь решать. Гуннарсон, почему нельзя это отложить? Миссис Фергюсон провела два тяжелейших дня.

Третий обещал быть не легче. Я услышал звук подъезжающей машины, решил, что Уиллс выбрал для своего появления самый подходящий момент, и пошел к двери вместе с Фергюсоном. Перед нами стоял Солемен.

– Я желаю поговорить с самой дамочкой, – заявил он.

– Скажите, что вам надо, мне. Моя... жена плохо себя чувствует.

– И почувствует еще хуже, если не уплатит по счетам. Фергюсон сказал истомленным старческим голосом:

– Я вам заплачу. Выпишу чек на Монреальский банк.

– И думать не смей, Ферги! – Она вышла следом за нами в холл, а теперь проскользнула мимо меня и оперлась на руку мужа. – Этот тип знает, что у нас беда, и решил погреть лапы. Ни ему, ни вообще никому я шестидесяти пяти тысяч не должна. Я ему шестидесяти пяти центов не должна.

– Врет и не поперхнется, – сказал Солемен. – Продула мои деньги в игорных домах и думает вывернуться.

– Я в жизни в азартные игры не играла. Ни разу даже десяти центов в игорный автомат не бросила!

– Ив Майами, конечно, ноги твоей не было.

– Вот именно.

– Врешь. Прошлым летом ты спала со мной в Майами два месяца. И с удовольствием. Может, выскочила замуж за папашу, так и захотела позабыть. Только ничего у тебя не выйдет.

– Какие именно два месяца? – спросил я.

– Июль и почти весь август. Я про это говорить не хотел, но дамочка сама меня заставила.

– Весь август я была в Канаде, – сказала она.

– Это правда, я свидетель, – добавил Фергюсон.

– Мало ли что вы наговорите! Не люблю прибегать к силе, но почему с тех, кто в деньгах купается, взыскивать всегда труднее всего? – Голос Солемена стал пронзительным, его рука скользнула под габардиновый пиджак, словно у него закололо сердце, и выскользнула, сжимая пистолет. – Выписывай чек, папаша. И не вздумай остановить выплату.

– Я ничего не понимаю, – сказала она. – Но отдавать деньги, которые не брали, мы не будем.

Солемен наклонился к ней.

– Ты Холли Мэй или нет?

– Да, меня так зовут, мелочишка. Но это еще не дает тебе права...

– Киноактриса, так?

– Раньше я снималась в кино.

– Ты меня помнишь, так? Солемен Волосатые Ноги, нежное сердце.

– Я тебя в первый раз вижу и на десять шагов к себе не подпустила бы.

– Трепи языком. Раньше ты не то говорила! Фергюсон посмотрел на нее с горькой неуверенностью.

Она выдержала его взгляд.

– Этот тип меня с кем-то путает. Такое уже было в прошлом году до того, как я уехала в Канаду. Мне пришли счета из магазинов в Палм-Спрингсе, а я там полгода не была.

– Хватит заливать! – Неожиданным движением Солемен сорвал с нее темные очки.

– Как ты смеешь!

– Э-эй! Выйди-ка на свет, – сказал Солемен. – Дай посмотреть на тебя.

Он сжал ее запястье, не грубо, но с небрежной уверенностью в собственной силе, и вытащил ее на солнце.

– Отпусти мою жену! – крикнул Фергюсон. – Я тебе шею сверну!

Фергюсон ринулся вперед, я попытался остановить его. Для увенчания разразившейся над ним катастрофы ему не хватало только пули в живот. Но одной рукой удержать его я не смог. Он оттолкнул меня, но она мгновенно встала между мужем и пистолетом, вырвала руку и выхватила у Солемена свои очки. Однако он продолжал вглядываться в ее лицо. Потом перевел глаза на нас – вместе с пистолетом.

– Что за штучки? Никакая она не Холли Мэй. Где настоящая?

– А я почем знаю? На меня похожих хоть пруд пруди. Они только и делали, что посылали мне свои снимки почтой. – Она злорадно засмеялась. – Жаль, жаль, красавчик, но какая-то девка обвела тебя вокруг пальца. Уезжай-ка отсюда, пока у тебя бумажник не вытащили. И убери свою пукалку, а то невзначай укокошишь кого-нибудь.

– И то верно, – сказал Тренч из-за моего плеча. Он подошел к Солемену, держа наготове двустволку. – Уберите свою игрушку и убирайтесь отсюда. Между прочим, я чемпион в стрельбе по тарелочкам, а двустволка заряжена. Ну, марш отсюда.

И Солемен отмаршировал к своей машине.

Я запомнил ее номер и позвонил в полицейское управление. Если за ним что-то числилось, в чем сомневаться не приходилось, то незаконное владение огнестрельным оружием должно было на время убрать его со сцены. Исполнив этот приятный долг, я попросил к телефону лейтенанта Уиллса.

Уиллс возвращался с пожарища в горах, и дежурный сержант сказал, что может по радио предупредить его, чтобы он заехал к Фергюсону. Я ответил, что дело очень срочное, и пошел назад в большую комнату. Встретив в холле Тренча, я попросил, чтобы он некоторое время туда не входил.

Распираемые ветром луноподобные спинакеры растянулись цепочкой на пути домой. Фергюсон сидел на табурете возле шезлонга, держа ее за руку. Или, может быть, держала его за руку она. Сильная женщина, кем бы она ни была.

– Вас не затруднит снять очки, миссис Фергюсон? Пожалуйста.

Она сделала мне гримаску.

– Брр! Из-за этого синячищи я такая страшная!

Но очки она сняла и позволила мне посмотреть ей в лицо. Синяк был старый, уже подернувшийся желтизной по краям.

Получить его за последние полсуток она не могла. К тому же он был не под тем глазом. Гейнс держал револьвер в правой руке и ударил женщину на вилле по левой скуле.

Между той женщиной и этой были и другие, более тонкие различия. У той было ледяное лицо, как серебряная маска, и паяльные лампы вместо глаз, прожегшие в этой маске две дыры. Лицо передо мной было подвижным и веселым, несмотря на синяки. Глаза и губы улыбались.

– Насмотрелись? Уж теперь вы меня не забудете.

– По многим причинам. Кто-то выдавал себя за вас?

– Выходит, что так.

– И вы сказали, это не первый случай?

– Твердо я знаю про один. Но, может быть, были и другие. Тогда многое понятно.

– У вас есть какие-нибудь подозрения, кто это может быть?

– Кто мне это устроил в Палм-Спрингсе, я хорошо знаю. Майк Спир нанял сыщика, и тот доискался.

– Так кто же? Ваша мать?

– Не смешите. Мама, конечно, не образец добродетели, но такой пакости она мне никогда бы не устроила.

– Одна из ваших сестер?

– А вы не дурак. – Она повернулась к Фергюсону. – Этот мальчик совсем не дурак.

– Но которая? Рене или Джун?

Она засмеялась. Это был странный, пронзительный, горький и буйный смех, сочетавший трагическое с комическим.

– Господи, – сказала она. – Теперь до меня дошло. Кто, по-вашему, я?

– Мне известно, кто вы, Хильда.

– Может, вам и известно, да только я Джун. А Хильда как раз наделала долгов в Палм-Спрингсе под моим именем. Конечно, мне уже тогда надо было ее остановить. Но как-то не хочется натравливать легавых на собственную сестру. А уж выдавать ее этому подонку я и вовсе не собиралась.

– Ну и винить ее я особенно не могу, – добавила она мягче. – Она всегда мечтала прославиться, стать великой актрисой. По правде говоря, я эту болезнь подцепила от Хильды. Каково же ей было, когда она увидела меня на экране и поняла, что это я, ее сестренка Джун?

– С вашей стороны очень благородно взглянуть на это так.

– Мое благородство дорого не стоит. Ведь успеха добилась я. И, добившись, поняла, что не нужен он мне вовсе. А нужен мне Ферги. И благодарю Бога, что он мне его помог найти.

Ее улыбка напоминала улыбку ее матери, она озаряла ее лицо, как луч, который десятки световых лет пронизывал космический мрак ради этого мгновения. Фергюсон попытался улыбнуться ей в ответ, но только растянул губы. У него из всех пор сочился его собственный мрак.

– Хильда ваша старшая сестра?

– Ну да. Самая старшая из нас. А я вторая по старшинству. Но только Хильда нам сводная.

– Вы это точно знаете?

– Куда точнее! – Ее улыбка угасла. – В нашей семье это тайной не было. В семье Дотери тайн не бывало, уж папаша постарался. В детстве мы по три раза на дню это слышали, чуть садились за стол: дескать, Хильда не его дочь и вообще ничья. Очень нам приятно было слушать. Особенно Хильде.

– Но чьей-то она должна была быть?

– Маминой она была. С ее отцом мама познакомилась в Бостоне до того, как папаша на ней женился. Подонок бросил ее. Прислал ей тысячу долларов, а Дотери купил на них машину, чтобы добраться до Калифорнии. Вот и все, что я знаю.

Но и этого было достаточно. Зубы Фергюсона были стиснуты, точно у раненого, закусившего тряпицу, чтобы не застонать.

Его жена повторила свою историю Уиллсу, когда он приехал. Я устроился рядом и бдительно следил за ходом разговора, чтобы не допускать необоснованных предположений и не относящихся к делу подробностей. Фергюсон оставался моим клиентом, а Хильда была его дочерью.

Уиллс сутулился в кресле и слушал не перебивая. Вид у него был очень утомленный. На правой щеке чернел мазок сажи. Когда она кончила, он укоризненно покачал головой. Из его волос посыпались и затанцевали в солнечных лучах частички пепла.

– Жаль, что вы промолчали утром, миссис Фергюсон. В подобных случаях время – важнейший фактор, и за эти часы ваша сестра могла уехать очень далеко. А к тому же, рассылая предупреждения, мы указывали, что Гейнс будет один.

– Но утром я про Хильду не знала. Он холодно поглядел на нее.

– Как же так, миссис Фергюсон? Ведь ее звонок выманил вас из клуба на стоянку, где вас схватили?

– Теперь-то я знаю, – ответила она. – А тогда не знала. Хильда назвалась Рене, нашей младшей сестрой. Сказала, что сию минуту приехала из Сан-Франциско и ждет меня на автобусной станции. И чтобы я поторопилась, а то она в очень тяжелом положении и ей нужна помощь.

– Да, положение у нее тяжелое, – буркнул Уиллс.

– Но вы ведь учтете, что Хильда не очень за себя отвечает? А Гейнс всегда делал с ней что хотел.

Он пропустил ее вопрос мимо ушей.

– И еще одного я не понимаю, миссис Фергюсон. Вы же знали, что такое Гейнс. С детства знали. Знали, что он живет под чужим именем. И тем не менее все последние месяцы поддерживали с ним близкие отношения. Поймите меня правильно, но вы должны были отдавать себе отчет, что подвергаетесь опасности.

Она виновато посмотрела на мужа, и он ответил ей таким же виноватым взглядом. Потом она сказала:

– Честно говоря, я была последней дурой. Он мне сказал, что исправился, что старается порвать с прошлым и честно зарабатывать себе на хлеб. А я все время чувствовала, какая удача выпала мне в жизни, ну и хотела ему поверить. – Она поспешила переменить тему: – А что вы сделаете с ним и с Хильдой?

– Постараемся их найти. – Уиллс тяжело наклонился всем корпусом и протянул вперед обе руки, словно готовясь принять на них какую-то тяжесть. В его ладони въелась копоть, ногти были черными. – Дальнейшее не в моих руках. – Он опустил руки.

– Хильду запрут в тюрьму надолго?

– Если обойдется этим, считайте, что ей повезло. Сейчас не время для обиняков, миссис Фергюсон. Речь идет о цепи убийств. А кара за умышленное убийство вам известна.

– Но Хильда же сама никого не убивала!

– Соучастие в убийстве определяется не только этим. Рональд Спайс утверждает, что именно она позвонила им и велела прикончить Секундину Донато. Даже если Спайс лжет, она причастна еще к одному убийству, о котором мы раньше не знали. В сгоревшем доме мы обнаружили человеческие останки. Определить по ним что-нибудь трудно...

Холли вскрикнула и отвернулась. Она достигла предела. Доктор Тренч поспешно вмешался и положил конец допросу. Когда мы с Уиллсом выходили из комнаты, она безудержно рыдала.

Угнаться за Уиллсом я не мог, но он ждал меня в машине. Я сел рядом с ним.

– Чей это труп, лейтенант?

– Не труп. Обломок черепа с челюстью и несколько обгорелых костей. Я, наоборот, надеялся у вас узнать, кто это мог быть. Кроме вас, Гейнса и сестры кто там был еще?

– Я больше никого не видел. А это мужчина или женщина?

– Точно не скажу. Саймон, наверное, определит, но он еще эти кости не видел. Зубы, по-моему, больше похожи на мужские. У вас есть какие-нибудь предположения?

– Нет. Если только это не сам Гейнс.

– Маловероятно. По моему предположению, он удрал с ней на вашей машине. Полиция в Маунтин-Гроуве обнаружила ваш автомобиль в квартале от дома его матери. По-видимому, свою машину он прятал в ее гараже. На полу там свежие следы масла, а у нее машины нет.

– Миссис Хейнс уехала с ними?

– Нет. Ее допросили, но она стоит на том, что ничего про них не знает. Утверждает, что у нее разболелась голова, она приняла снотворное и спала без просыпу, пока ее не разбудил полицейский. Тамошний начальник говорит, что она уже много лет не в себе, но не опасна. Свихнулась, когда ее сынок в первый раз попался. – Уиллс вздохнул. – Ну почему люди не могут вести себя нормально и жить честно?

– Тогда вы остались бы без работы.

– С радостью. А, да! Доктор Рут сказал мне, что отдал вам пулю, которую извлек из вашего плеча. Так не положено. Это улика.

– Разбирайтесь с ним.

– Уже разобрался. Она при вас, Билл? Я снова стал для него Биллом.

– У меня в палате. Не хотите ли съездить за ней со мной? Я как раз думал попросить, чтобы вы меня подбросили до больницы.

– Разумеется. Судя по цвету вашего лица, вам там самое место. Честно говоря, выглядите вы ахово.