Текст книги "Звук моего голоса"

Автор книги: Рон Батлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава 8

Звенел будильник. Мэри не было. Тебе плохо. Яркий солнечный свет лился в комнату. Мэри – в свободной комнате. Тебя сейчас стошнит. Внизу, у лестницы, с палкой в руке. Она ушла спать в свободную комнату. Если сейчас же встать, может быть, не стошнит. Голова раскалывается, а желудок…

Голова действительно болела. Лечебная похмельная порция. Лучший друг человека. Как собака. «Наказания» тоже были в передней. Посреди ночи. И ее ярость. Ее ярость. Как похмелье. Спасение от него – в будке за шкафом. Лучший друг. Но ты пока не будешь свистеть ему, еще нет. Хотя скоро. Держаться вертикально довольно трудно. Держи голову ниже – и выживешь.

Почти дошел. Хорошая собачка. Красивая собачка. Тебе не нужно садиться и служить. И хвостом тоже не нужно вилять. Я сам этим займусь вместо тебя. Твое здоровье, собачка! Лучший друг человека. А теперь за мое здоровье.

Для надежности погладим песика еще разок. Затем – бисквитный костюм и вниз по лестнице.

Пустая кухня. Этим утром ты решил отказаться от «Шреддиз» и Моцарта. Нет времени. Работа. Работа. Бисквиты.

Быстрая записка семье: хорошего дня, люблю, целую – надо показать им, что все в порядке. Впрочем, так и есть на самом деле. Еще один поцелуй на всякий случай, как решающий довод; ты чуть не рассмеялся вслух, еле удалось сдержаться. И – вон из дверей.

Ранняя прогулка, чудное утро. На твое счастье, ты захватил пса с собой. Глоток свежего воздуха. Поглаживая собаку, когда никто не видит. Станция. Шесть остановок. Еще разок погладим – перед станцией номер шесть. Гладить было уже почти нечего – придется сделать небольшой крюк, заглянуть в местный магазин для любимых питомцев.

Потом главный вход в «Мажестик», подъезд, стеклянные двери, лифт, прозрачные стены от пола до потолка, офис и рабочий завтрак для тебя и твоего четвероногого друга. Еще один день, еще одна гонка по грязи.

Кэтрин, письма, доклад, частые выходы в персональную гардеробную – погладить собачку. Но – в одиночестве. Собакам вход воспрещен.

Обед, и вновь назад, в послеобеденную грязевую ловушку.

Голос Кэтрин по интеркому:

– Прибыли мистер Лоустофт и мистер Боуэн, сэр.

– Очень хорошо, Кэтрин, – ответил ты. – Проводите их.

Дружеский визит? Остаться сидеть за столом или подняться по поводу такого события? Ты колебался. Но еще до того, как ты пришел к окончательному решению, визитеры уже вошли, поприветствовали тебя и сели.

– Дэн, Ларри. – Ты улыбнулся, кивнув каждому по очереди.

Ты встал, потом снова сел. Секундная пауза. Вошла Кэтрин и заняла свое обычное место, с блокнотом на коленях. Официальная встреча. Антидружеский визит. Лоустофт смотрел на тебя. Боуэн бросал взгляды вокруг. Кэтрин ждала, пока начнется встреча. Ты тоже ждал, пока начнется встреча, ждал, пока они объяснят, зачем пришли. Еще что-нибудь с упаковкой?

Ты уже собирался пригласить их начать, когда Лоустофт прочистил горло и – ничего не сказал. Кэтрин подняла глаза. Интересно, подумал ты, чуть не засмеявшись в голос, она застенографировала кашель?

– Вы говорили, что хотели прояснить несколько моментов, – неожиданно объявил Боуэн.

Правда хотел? Прежде чем ты успел ответить, он продолжил:

– Не то чтобы после вчерашнего можно было что-то добавить. Только если вы хотите еще раз пройтись по второму разу. Не записывайте это, пожалуйста, – добавил он, поворачиваясь к Кэтрин. Он не улыбался.

Разве ты назначил встречу? Разве Боуэн и Лоустофт были здесь, потому что ты попросил их? И Кэтрин, чтобы придать всему делу официальность? Они ожидали тебя. Ну и пусть. Взгляд на Мондриана, потом – на многоцветные графики, ровно выстроившиеся папки: янв. – март; апр. – июнь; июль – сент. Голубые папки, как голубая дверь. Ты поднял ручку и взглянул на посетителей. Потом на Кэтрин.

– Вы готовы? – спросил ты ее.

– Да, сэр, – последовал ответ.

– Отлично. – Ты кивнул ей и переложил несколько документов, оказавшихся под рукой на столе. Затем сложил бумаги в более аккуратную стопку. Еще один взгляд на Лоустофта и Боуэна. Потом на бумаги: записки о расходах.

– Итак, – обратился ты к обоим визитерам.

На улице раздался звук грузовика. Ты посмотрел в сторону окна. Чудесный летний день. Жарко. Вдруг ты почувствовал, что задыхаешься в этом кабинете. Напротив, у рампы, загружали трейлер. Ты представил себе мужчин с закатанными рукавами, толкающими тележки со штабелями больших коробок.

Восемь коробок – максимум, который можно перенести за один раз. Это ты запомнил после недели, проведенной в доставке, когда только поступил в «Мажестик». Тем не менее тоже искусство. Ты как-то попробовал, придерживая верхнюю коробку свободной рукой, сделал три шага и немедленно уронил всю стопку. Грузчики посмеялись над молодым начальником, но по-доброму, и помогли попробовать еще раз. Тебе потребовались два помощника, чтобы дойти до грузовика.

– Это из-за сильного ветра, – объяснял ты своему дополнительному экипажу, неуверенно продвигаясь зигзагами по грузовой рампе. Все смеялись, ты – громче всех. Ты был счастлив. Шофера звали Бев; отдыхая после своего упражнения, ты видел, как он отжимается в кузове своего полупустого грузовика.

– Прежде чем начать, я открою окно, если никто не возражает. Здесь очень жарко, – объявил ты.

Лоустофт и Боуэн молча переглянулись. Кэтрин тоже ничего не сказала. Ты встал, открыл задвижку и распахнул окно. Послышались голоса грузчиков; пахнуло готовящейся пищей, обдало горячим воздухом. Завелся еще один грузовик, двигатель взревел на высоких оборотах. Слишком шумно. Ты быстро закрыл окно и обернулся лицом к сидящим в кабинете.

Все трое – Лоустофт, Боуэн и Кэтрин – смотрели на тебя. Лоустофт, однако, стоял совсем рядом с тобой. Невольно ты отступил и прислонился к батарее. Когда он успел подойти? Боуэн курил сигарету.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Моррис? – спросил Лоустофт.

– Нормально, – ответил ты. Потом повторил: – Нормально. Я просто хотел немного свежего воздуха, но там слишком много СО. – Ты рассмеялся.

– Но… – Боуэн готов был заговорить, Лоустофт взглянул на него, и он остановился. Ты, однако, сразу же это заметил. Ты был начеку. Как всегда.

– Может, тебе лучше сесть, и мы начнем? – предложил Лоустофт.

– Может, нам всем лучше сеть, и я начну? – заразительно изрек ты. Ситуация снова под контролем. Теперь ты им покажешь. Люди-бисквиты. Покажешь им? Да ты съешь их!.. Ты чуть не рассмеялся вслух.

– О’кей, Кэтрин? – осведомился ты.

– Да, сэр. Я готова, – ответила она.

Ты был рад, что она здесь: сейчас она сможет увидеть тебя в действии.

Ты выдержал короткую паузу, а потом начал:

– Цвета. – Ты сделал еще паузу, для эффекта, затем продолжил: – Цвета, разве они важнее, чем бисквиты? У нас тут множество задействованных элементов: первичные и вторичные качества бисквитов, как их назвал бы Локк[6]6
  Джон Локк (John Locke; 1632–1704) – английский философ-просветитель и политический мыслитель. Разработал эмпирическую теорию познания и идейно-политическую доктрину либерализма.


[Закрыть]. Локк с двумя «к» в конце, – добавил ты с улыбкой, поворачиваясь к Кэтрин. – Цвет, дизайн, шрифт, цена, форма, вес и так далее – все это вторичные качества. Единственное первичное, единственное, являющееся первичным по Локку, – это сам бисквит. Итак… – продолжал ты, видя, что Боуэн собирается перебить тебя с очередной второсортной идеей продвижения товара. – Итак, только потребитель, который попробовал бисквит, знает его вкус, то есть на самом деле знает реальный бисквит. Следовательно, только вторичные качества должны определять его первоначальный выбор.

– И как мы должны это понимать? То, что… И снова тебе пришлось прервать Боуэна, перебившего тебя.

– То, что, – твердо повторил ты, – нашим приоритетом должен являться внешний вид. Если коротко, то давайте оставим бисквит пекарю, а остальное возьмем себе. Пока достаточно доступно? – Ты посмотрел на двух своих коллег. Боуэн, похоже, собирался снова тебя перебить, но передумал. Лоустофт смотрел себе на руки и внимательно слушал.

Ты продолжил:

– Самое важное в том, что…

Неожиданно тебе захотелось пить. Более всего на свете. Рот пересох, ты пытался сглотнуть, но было нечем. На столе стоял кувшин с водой – он стучал по ободку стакана, пока ты наливал. Немного воды расплескалось. Но ты продолжал говорить. Убедительно, как всегда.

– Самое важное, – повторил ты, поднося стакан ко рту. Все трое смотрели на тебя, а ты сидел на краешке стола со стаканом возле губ.

Если бы только ты мог подержать окно открытым подольше… Казалось, становится все жарче и жарче. Пот выступил у тебя на лбу, на ладонях. Ты отпил капельку, потом еще – медленно, осторожно. Им придется тебя подождать. Ты пытался сделать глоток. Во рту у тебя вода, но горло отказывалось подчиняться. Ты почувствовал, как тоненькая струйка вытекла из уголка рта. Осторожно ты потянулся, чтобы вытереть ее тыльной стороной ладони – свободной руки. Поставил стакан. Затем, когда наконец удалось проглотить воду, ты еще раз вытер губы и повторил про себя «Самое важное в том…» – безмолвная репетиция, прежде чем продолжить.

– Самое важное – иметь в виду то, что однажды сказал Тернер: «Мы никогда не должны забывать, что продаем бисквиты!» Помните? – Ты сделал паузу, осмотрел каждого представителя твоей аудитории. – Бисквиты, заметьте, – не цвета, шрифты и прочее.

Еще воды.

– Никто с этим не спорит, – резко сказал Боуэн.

– Я думаю, Моррис хочет сказать…

Лоустофт вопросительно смотрел на тебя.

Рукой ты сделал легкое движение, чтобы остановить его – ты и сам можешь объяснить достаточно доходчиво. Ты говорил ясно и уверенно.

– Мы разделены на несколько частей. Дизайн. Продажи. Продвижение. Исследования. И так далее. Каждая – в той или иной степени автономна, и все же одна цель – общая: продавать бисквиты. Волшебные бисквиты. Бисквиты «Мажестик».

– Послушайте, Моррис… – начал Боуэн. Еще глоток.

– Однако, – ты посмотрел на него, – это не совсем тот случай, правда? Мы забываем, что продаем бисквиты. Мы ведь не видим бисквитов, не так ли? Ни один из нас. Вы едите «Мажестик» дома? Нет, и я не ем…

– Моррис, – твердо прервал тебя Боуэн. – Вы провели вчерашнюю встречу. Прекрасно провели. Именно поэтому сегодня я очень занятой человек, очень занятой. Мне нужно многое переделать. Я приехал сюда не для того, чтобы сидеть и слушать лекцию. Если у вас есть что сказать – говорите.

– В этом-то и вопрос, – энергично продолжил объяснение ты, подавшись вперед в кресле. – В этом-то и вопрос. Всех нас интересует, кто будет вести встречу. Выиграю ли я? Или выиграет он? Отделы борются друг с другом, в то время как нам следует быть на одной стороне. Мы и есть на одной стороне.

– Я ухожу. – Боуэн встал.

– Послушайте, Ларри. Я не имел в виду…

– Вы многое не имели в виду, Моррис. А у меня полно работы. Пока, Дэн.

Он вышел.

Тогда Лоустофт что-то сказал Кэтрин. Она также встала и вышла. Теперь в кабинете вас осталось двое.

– Что я хочу… – начал ты, но Лоустофт прервал тебя:

– Не то чтобы я был не согласен с вами, Моррис. В вашей точке зрения есть смысл. И хороший смысл на самом деле. Однако, учитывая обстоятельства, это совершенно не повод для созыва совещания. Вы действительно убедили его вчера, и он принял ваши доводы. Он увидел смысл в том, что вы сказали, и позволил вам взять верх. Не много сегодня найдешь таких здравомыслящих людей.

– Именно то, о чем…

– Позвольте мне закончить, Моррис, – продолжил Лоустофт. – То было вчера. Сегодня – это другое.

Еще воды.

Но в стакане было пусто.

Нужно открыть окно. Нужно еще воды. Нужно встать и открыть окно, нужно немного свежего воздуха. Нужно налить еще воды в стакан. Лоустофт продолжал говорить. Ты встал. Защелка была открыта, поэтому тебе требовалось только немного сдвинуть раму.

Трейлер уже отъехал от рампы, и грузчики наслаждались отдыхом, пока не приехал следующий. Неожиданно, рассматривая их, ты вспомнил, как бригадир говорил тебе, что они называют «аншлагом», когда точное количество коробок с тележек помещается в фургон. Все тележки у стены были пусты. Тебе захотелось обернуться и прервать поток благонамеренных банальностей Лоустофта словом «аншлаг», а потом указать в окно. Увидел бы он, конечно, лишь несколько мужчин, прислонившихся к тележкам, однако ты знаешь, что в действительности сцена наполнена гораздо большей долей значимости. Аншлаг. Ты хотел объяснить ему это, чтобы он кое-что узнал о настоящих рабочих «Мажестик», немного приоткрыл глаза. Ты-то в курсе, ты еще связан с реальным миром. Бригадира зовут Стэн, и в те дни, когда ты приезжаешь на работу за рулем, ты обычно машешь ему рукой, паркуя машину. Хотя прошло уже четырнадцать лет с тех пор, как ты отработал свою первую неделю на погрузке, он хорошо запомнил тебя.

Лоустофт все еще говорил, а тебе все еще хотелось пить. Но в этот раз – не воды, если только это не «вода жизни». И немного Шуберта. Или нечто менее романтичное – симфонию Гайдна? Нет, тебе нужно нечто чистое, легкое и солнечное: «Серенаду ветра» Дворжака. Дворжак и Курвуазье. Какое сочетание слогов! Дворжак и Кур-ву-азье.

– Итак, Моррис? – Лоустофт наконец закончил.

– Хорошо, хорошо, у меня все хорошо, – ответил ты.

Он пристально смотрел на тебя.

– Все отлично, Дэн, – заверил ты его. Затем произнес более медленно: – Правда, никаких проблем.

Ты встретил его взгляд. И понял, что настало время встать. Время пожать руку и проводить его до двери.

– Моррис, я думаю, вам лучше поехать домой, – посоветовал он.

Он поднялся – теперь тебе нужно было только вывести его на нужное направление. Лоустофт продолжал:

– В последнее время вы немного перегружаете себя. Почему бы не взять…

– Я в порядке. Неплохая вчера получилась встреча, а?

– Да, но…

– Что? Я в порядке, уверяю вас. У меня достаточно энергии, чтобы справиться с работой, пока…

– Не в этом дело, Моррис.

Ты направился в сторону двери, зная, что он последует за тобой.

– Я в порядке, Дэн. Поверьте мне. Секундная пауза. Затем – серьезный и искренний взгляд.

– Спасибо за заботу, – добавил ты. Спасибо и до свидания. Почти ушел.

– Хорошо, Моррис. Если вам что-либо понадобится…

– Конечно.

Рукопожатие, и он в коридоре.

– Я буду приглядывать за собой. Не беспокойтесь обо мне – сосредоточьтесь на бисквитах!

– До свидания, Моррис.

– Всего, Дэн, – одарив его улыбкой, обещающей скорую встречу.

Ты закрыл дверь. Время безукоризненно чистого и невидимого океана. Для Дворжака и Курвуазье. Ты можешь сесть и наблюдать за погрузкой следующего фургона, попутно напиваясь до состояния аншлага.

Одна полная бутылка на один полный аншлаг.

На рампе зажглись огни, Дворжак уже закончился. Сегодня ты вернешься домой поздно. Однако пока еще ты не дома. Но будешь – когда будешь. Когда будешь – тогда будешь. Поздно. Не мертвый, но пьяный мертвецки. Мертвецки пьяный, или поздно трезвый. Именно так: не поздно и пьяный, а поздно и трезвый.

Могла бы Мэри это понять? Она понимает все, кроме этого. Увы, одного понимания недостаточно. (Хотя именно этого она и не понимает.) Как и любви. Ничего нет такого, чего было бы достаточно, вот и все. Все и ничего. Когда одного стакана много, остальных всегда недостаточно. Всегда.

И полных бутылок тоже больше нет. Как и полных отличников. Ты помнишь: на некоторых экзаменах ты начинал как полный отличник, двадцать баллов, и каждый раз, когда ты делал ошибку, ты терял балл. Тебе давали двадцать баллов и шанс потерять их за двадцать раз. Ощущение вот какое: двадцать баллов, когда ты родился – и чуть ли не мгновенно кто-то низводит тебя почти до нуля. Вровень с собой.

Сегодня ты уже забыл, что когда-то обладал чем-то большим, и не надеешься на что-то лучшее.

Но порой, особенно когда ты пьян, ты вспоминаешь, каково быть полным отличником и терять драгоценные баллы. Тогда, вместо того чтобы оставаться на близком к нулю уровне, как обычно, ты камнем бросаешься в отрицательные величины. Много пить – это тяжелая работа. Практика приводит к несовершенству. В тот вечер, сидя у себя в офисе вместе с Дворжаком и Курвуазье, ты, наверное, достиг минус двадцати. Ты понимал чувство потери, как никогда ранее. Казалось, ты отдаляешься все дальше и дальше – но от чего? Ни малейшего понятия. Только одно – чем больше ты пил, тем труднее, тем больнее становилось; и этим расстоянием, казалось, измеряется горе, которое ты испытываешь. Горе – по чему? Опять ни малейшего понятия. Хотя больно. Ужасно больно. И вот…

Пальто. Закрыть дверь офиса, пройти вдоль прозрачных стен от пола до потолка, лифт, стеклянные двери, подъезд, главный выход.

Магазин с патентом на продажу спиртного навынос, на всякий случай. Тот самый случай, чуть не сказал ты продавцу, едва не засмеявшись вслух. Потом по узкому переулку к станции, почти не касаясь земли, зато цепко хватаясь за кирпичную стену.

Платформа. Поезд достаточно пуст, чтобы провозгласить тост за отсутствующих друзей.

Потом дом. Свет в спальне горит. Отомкнуть дверь и – вверх по лестничному пролету, который изгибается из стороны в сторону в горячке летнего вечера. К двери, где, размазываясь, скачут цвета: знакомый экран телевизора со сбитой горизонтальной разверткой.

Потолок начинает медленно раскручиваться, как карусель, прижимая тебя к изголовью кровати, стоит только закрыть глаза.

Ты открываешь их, и комната постепенно замедляет движение. Мэри?

Она уже в постели.

– Ты в порядке, Моррис? – спросила она. Разумеется, у тебя все в порядке. Поцелуй мог бы доказать, что рай и ад находятся в одном и том же месте – об этом ты попытался ей рассказать. Ты поцеловал ее. Потом поговорил о любви в течение десяти минут, обняв ее так энергично, что кровать сбросила тебя на пол.

Стараясь успокоить вращение земли, ты расставил ноги пошире, словно находился в центре вращающегося волчка. Не двигаясь ни вперед, ни назад, поддерживая комнату в ее изначальном равновесии. Когда Мэри села на постели, тебе пришлось сделать шаг назад для компенсации, при этом протянув руки в ее сторону, чтобы она не беспокоилась.

– Всеххрршо, Мэри, – сказал ты ей. – Нет проблем.

Еще никогда тебе не приходилось так ощущать природу равновесия и равновесие природы – это ты произнес вслух, – что удерживает все вместе. Неосторожный жест или высказывание могут уничтожить целое здание или по крайней мере вызвать трещины от края до края. Никогда у тебя еще не было такой уверенности в своей способности удерживать все вместе: как будто ты протянул руку и касался всего мира одновременно.

Ты стоял совершенно неподвижно; вдалеке раздался гудок поезда.

– Даже это, – сказал ты ей, – даже это является частью того, что я чувствую по отношению к тебе.

– Моррис?..

Но ты хотел объяснить, как все начинают жизнь с двадцатью баллами, и теперь, когда ты достиг минус двадцати, только знак «минус» не дает тебе стать полным отличником. Если удастся стереть знак «минус», сказал ты ей, у тебя снова будет двадцать баллов. Все так просто, так просто…

– Ложись в постель, – уговаривала она тебя. Она опять была понимающим человеком.

Вдруг неожиданно к тебе вернулось чувство потери, вернулось то ужасное ощущение горя. Мэри отбросила край одеяла.

– Прошу тебя, Моррис, ложись.

Наконец ты разделся и забрался в кровать рядом с ней. Несколько мгновений ты лежал совершенно неподвижно. Возможно, она ожидала, что ты обнимешь ее, и ты так и сделал. Но она даже не шевельнулась.

– Выключить свет? – спросила она. Еще больше понимания.

Ты не ответил. Вместо этого ты спустил бретельку ее ночной рубашки и начал легко поглаживать ее кончиками пальцев; вперед и назад, одновременно прижимаясь к ней.

– Ты такая приятная. – Ты поцеловал ее в щеку. Ее волосы слегка щекотали тебе лицо, и когда ты отвернулся, комната медленно повернулась вместе с тобой.

С твоей помощью ее ночная рубашка соскользнула ниже, и ты начал ласкать ее груди. Ты был так пьян. Начал целовать их. С каждым моментом ты возбуждался все больше и больше, уже представлял себя внутри нее, свои резкие, сильные движения. Ты облизывал каждый сосок по очереди, потом скользил ладонью вдоль всего ее тела, длинно, медленно, ласково.

Она по-прежнему не двигалась. Ты сделал паузу, задержав руки там, где они остановились. Сердита? Устала? Ты не знал, ты сомневался, стоит ли идти дальше, и все же не хотел останавливаться. Увидеть бы выражение ее лица, да страшно встретиться с ней взглядом. Ты сдерживал дыхание; затем, через несколько мгновений, ее ноги раздвинулись, и ты расслабился.

Ты начал теснее прижиматься к ней, твои пальцы проникли в нее.

– Хорошо? – прошептал ты.

– Да, – ответила она. Ее дыхание становилось громче.

Еще через мгновение она схватила твой член, однако, независимо от желания, переполняемого тебя, он был совершенно вял. Ты чувствовал, как она гладит его, сжимает, оттягивает крайнюю плоть – пытается вдохнуть в него немного жизни. Она поцеловала тебя, она ободряла тебя, делала все возможное, чтобы помочь тебе.

Твое возбуждение начало превращаться в панику. Ты пытался представить себе другие ситуации, других женщин. Ее рука на твоем члене, на его бессилии, его бесполезности, ты даже представил себе, как она произносит: «Желе, это желе». Но она не сделала этого; она продолжала тебя целовать. Продолжала играть с твоим членом, как с пальцем младенца. «Не дай этому ускользнуть, – думал ты про себя, – или можешь больше никогда не найти». Ты чуть не засмеялся в голос. Ты продолжал гладить ее груди, ласкать ее внутри, будто пытаясь вновь открыть свое желание внутри ее тела. Ты знал: не важно, что ты скажешь или сделаешь, все сводится к простому факту, что ты не можешь отвердеть. Не можешь даже притвориться. В отчаянии ты ощущал каждую ее ласку как наказание за отсутствие ответной реакции.

Потом вдруг ты заметил, что начал становиться жестче. Она продолжала натирать твой член.

– Мэри… – произнес ты. Она делала тебе больно.

– Да… да… – настаивала она.

Она обрабатывала его от начала до самого основания, довольно грубо.

– Да, Моррис, да, хорошо.

Твой член достиг приличной эрекции, но как только она заговорила, ты почувствовал его нерешительность.

– Нет, – запротестовал ты, – не надо…

– Не надо что?

– Не надо… хвалить меня, – удалось тебе сказать.

– Что ты имеешь в виду, Моррис? – На секунду ее рука остановилась.

Нет, нет. Больше понимания. Тебе не нужно этого. Это как воровство. С помощью ее понимания она ворует все, составляющее тебя самого. И тут же твой член начал опадать.

– Мэри, – прошептал ты. – Принимай меня, какой я есть – просто какой я есть.

Никакого понимания, сказал ты ей, никакой надежды – ничего, только ты. Пьянство, страх, трусость.

– Нет, Моррис, нет, – прервала она тебя. – Ты не такой. Нет.

Но ты уже не мог остановиться. Ты исповедовался болью. Ты говорил и чувствовал, как будто капля за каплей из тебя выходит тяжелейшая ноша – необходимость притворяться перед ней. И перед собой. Появилось чувство ошеломляющего избавления, возможности отдохнуть.

– Нет, нет, – продолжала настаивать Мэри. – Ты не такой, ты не должен так считать. Я знаю, это неправда. Ты хороший.

Она продолжала ласкать тебя, целовать, прижиматься, ее голос успокаивал и утешал.

Но ты жаждал, чтобы ее ногти впились в твою кожу, чтобы ты задохнулся от неожиданной боли, когда яд и твое отвращение к самому себе начнут выходить наружу.

Она все старалась успокоить тебя, гладя по волосам, говоря, что ничего не имеет значения, пока ты любишь ее, а она любит тебя; это – самое важное, сказала она. Она все повторяла слова «любишь», «люблю» – снова и снова.

Если бы только она могла прорыть проход к тебе, достичь глубины твоего страдания, дотронуться до него, принять… Только такая боль могла бы подтвердить, кто ты есть на самом деле, – но не ее слова, не ласки, не любовь без действия.

– Мэри, – начал ты, – это не просто любовь. Любовь – это начало, самая легкая часть. Это – то, что потом, что остается…

Неожиданно ты почувствовал, что тебе вот-вот станет плохо. Неистово ты вырвался из ее объятий и отвернулся – вовремя, – разбрасывая блевотину по краю одеяла и на пол.

Некоторое время ты висел вниз головой на краю кровати.

Появился таз.

– Не ради тебя, а чтобы не испортить ковер, – сказала Мэри и вышла из спальни, громко хлопнув дверью.

А ты остался пялиться в таз, в мешанину цветов, вдыхать вонь, продолжая блевать до тех пор, пока тошнить стало нечем. Потом в изнеможении ты лежал на кровати.

Могла бы по крайней мере выключить свет, подумал ты, однако не засмеялся. Вместо этого натянул простыню на лицо и закрыл глаза в надежде, что скоро заснешь. Тебе хотелось плакать, но ты не мог.