Текст книги "Звук моего голоса"

Автор книги: Рон Батлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава 6

Кэтрин еще не входила с ежедневником и почтой для «Мажестик», поэтому оставалось время бегло осмотреть офис – твой отстойник на третьем этаже. Время последней проверки, чтобы все было на местах: папки в правильной последовательности, ручки заправлены, карандаши заточены, календарь на сегодняшней дате.

Напротив, за автостоянкой, на погрузочной рампе мужчины в то утро работали с восьми часов. На тележках они привозили большие ящики и загружали их в грузовики. Они начали, когда ты еще ел свой завтрак, и останутся здесь надолго после того, как ты отправишься домой. Ты зарабатываешь в пять раз больше, чем они, даже учитывая сверхурочные. Тебя никто не выгонит и не уменьшит зарплату, даже если ты на час опоздаешь или решишь уйти раньше. Тебе жаль их, и тем не менее в это утро, как и в любое другое, ты посвящаешь несколько минут тому, чтобы постоять у окна и почувствовать себя плохо. Ты понимаешь, конечно, что в то же самое время кто-то где-то вполне успел сделать один телефонный звонок и заработать в десять раз больше тебя, – но никогда так и не сможешь решить, лучше тебе от таких мыслей или хуже.

Ты отворачиваешься от окна и последним, быстрым взглядом осматриваешь помещение.

Все именно так, как и должно быть: голубой пол, светло-голубой ковер, директорское кресло для тебя, обитые кожей стулья с прямыми спинками – для посетителей, настольная лампа, телефон, разноцветные графики на одной стене, соответствующий им по цвету Мондриан[4]4
  Пиет Мондриан (Piet Mondrian; 1872–1944) – голландский художник, один из вдохновителей близкого к абстракционизму движения «Стиль» в искусстве.


[Закрыть] – на противоположной. Ты подходишь, чтобы убедиться, что твое пальто надежно висит на плечиках – не хотелось бы, чтобы оно неожиданно упало во время важной встречи.

Однако ладно. Все хорошо. Утро понедельника. Утро в стиле «Мажестик» – и ты готов. Совершенно готов.

Кэтрин может прийти в любой момент. Ты готов к встрече с ней. Готов и ожидаешь ее.

Она принесет почту, на которую нужно ответить, и ежедневник, разделяющий остаток дня на тридцатиминутные интервалы. Предстоит много дел. Достаточно много, чтобы ты был занят весь день.

Зазвонил телефон.

– Звонок от мистера Лоустофта, мистер Магеллан, на второй линии.

Лоустофт – а ведь всего девять тридцать!

– Спасибо, Кэтрин. – Ты нажал кнопку второй линии.

Карандаш и бумага наготове. Ты почти смеялся в голос, но тебе удалось сдержаться.

– Доброе утро, Дэн, – приветствовал ты его.

– Доброе утро, Моррис.

Ты начертил на странице линию: слова сверху, иллюстрации – снизу, как обычно.

– Хорошо провел уик-энд? – спросил ты, отлично зная, что он сразу же захочет перейти к теме бисквитов.

– Да, спасибо, Моррис. А ты?

Ты улыбнулся сам себе, празднуя эту маленькую победу, посвященную реальному миру. Короткая вертикальная линия появилась в центре иллюстративной части. Стена дома? Ствол дерева?

– Очень приятно, но спокойно, ты понимаешь. Нужно было отлежаться после «Лучшего британского», – ответил ты со смешком.

Ты был уже готов поделиться некоторыми сплетнями с вечеринки, когда…

– Извини, что начинаю гнать волну так рано, – прервал Лоустофт. Еще одна вертикальная линия, затем несколько горизонтальных, естественно – волнистых. – Но я думаю, что нам необходимо сегодня встретиться, желательно до конференции по упаковке.

– Что-нибудь случилось? – спросил ты, переключаясь на беспокойный тон.

К двум вертикалям ты прибавил горизонтальную основу, соединив их и продлив немного с каждой стороны. Ящик с бисквитами, который грузят в кузов фургона, как намек на соприкосновение с социальным реализмом вида из окна? Или шляпа-цилиндр без верха?

– Примерно так, Моррис. Передо мной короткий доклад Боуэна.

– Да? – заинтересованный тон.

– По его словам, департамент Бейтмена сделал все неправильно, по крайней мере с оранжевым цветом. Кроме того, он говорит, что шрифт «просто тошнотворный», что бы он ни имел в виду.

Лоустофт сделал паузу – для тебя, для твоего одобрительного полусмешка. Исполненный сознания долга, ты заполнил паузу, затем провел еще пару диагоналей, начав их от горизонтали.

Теперь дело стало проясняться: корабль, может быть, небольшая яхта. Лоустофт продолжал:

– А это совершенно недопустимо. «Совершенно недопустимо» – подчеркнуто. Вполне справедливо – и ты соединяешь две диагонали – корпус судна. Подчеркнуто дважды.

– Ты слушаешь, Моррис?

Впрочем, не дважды, нет, а то получится катамаран. Вместо этого ты добавляешь пару галочек, вернее, чаек, прежде чем приняться за паруса.

– Да, – твердо отвечаешь ты. Тон – рассудительный. – Похоже, у нас большая проблема.

– Верно, Моррис. Большая проблема.

Он снова сделал паузу. Еще один смешок, и ты добавил по маленькому флагу на каждую мачту. Вышло недурно: двухмачтовая шхуна, океанская. Ты пририсовал солнце и тень от корабля, артистически колеблющуюся на волнах.

На улице взревел двигатель грузовика.

– Поэтому нам лучше поговорить и уладить вопрос, – настаивал Лоустофт.

– Согласен, – убедительно ответил ты, вырисовывая в левом верхнем углу контур острова, а может быть, небольшого кита.

– Ленч?

Ты остановился на ките и превратил зачаток пальмы в фонтан на спине животного.

– Отлично, – был твой ответ. – Во сколько?

– Половина первого устроит?

– Конечно. Я проверю у Кэтрин и, если что, перезвоню. Хотя, насколько я помню, все в порядке.

Теперь тебе захотелось пристроить где-то на картинке самого себя – на борту, если возможно. Но паруса оказались слишком велики. Проблема.

– Тогда договорились, Моррис. До свидания.

– Пока.

Ты положил трубку.

Поплавать, что ли? А кит? Киты вроде едят планктон, ты так считаешь, однако не совсем в этом уверен. Лучше перестраховаться, поэтому ты пририсовал себя поближе в борту судна. Ты снова поднял телефонную трубку и переложил ее так, чтобы шнур не путался на столе.

– Упаковка, – подумал ты вслух.

Вдруг тебе вспомнились некогда сказанные слова Тернера, бывшего руководителя отдела продаж: «Мы продаем бисквиты и никогда не должны упускать из виду этот факт. Бисквиты», – повторял он. Все на собрании закивали. И ты тоже кивал; по правде говоря, тебя тронули его простые слова.

Достаточно ли ты близко от шхуны? Тебе захотелось стереть свою маленькую фигурку и нарисовать ее снова, еще ближе к борту. Пожалуй, если бы кит был другим, меньше по размеру, да еще и вегетарианцем, тогда ты… Стук в дверь – вошла Кэтрин.

– Доброе утро, мистер Магеллан.

– Доброе утро, Кэтрин.

Вы улыбнулись друг другу, затем она села рядом с твоим столом. Светло-голубое летнее платье; серебряный браслет и цепочка; легчайшие тени на веках.

– Хороший уик-энд? – спросил ты ее.

– Так себе, – пожала она плечами. – Знаете, как бывает… – Она положила почту и ежедневник рядом с твоей лодкой и продолжила: – Только я чувствую себя такой усталой утром в понедельник, что иногда думаю, стоит ли оно того…

Совершенно сознательно ты сосредоточил на ней все внимание и даже ни разу не взглянул на письма, только подровнял их рукой, как бы случайно, чтобы прикрыть свой морской пейзаж. Приятно, когда можно поболтать вот так; хотя, профессионально говоря, она – твой секретарь, все равно вы неплохо ладите друг с другом. Она знает, что может довериться тебе, если потребуется.

Она рассказала про уик-энд: про подружку, приглашенную к ужину в пятницу; про поход по магазинам в субботу – после того как довольно поздно встали, призналась она со смешком; про паб и танцы в субботу вечером. Она твоя секретарша всего чуть больше года; весьма неглупая девушка.

Определенно уникальная дружба. Такую трудно представить с другими – этими, из машинописного бюро. Когда ты туда заходишь, девицы перестают болтать и пересмеиваться друг с другом. Они, конечно, разговаривают с тобой, но не так, не на равных. Как учитель среди учениц, единственно, что они всегда ведут себя отлично. А ты стараешься, чтобы они чувствовали себя легче, свободнее. Несмотря на то что ты их босс, все же, где возможно, ты не прочь поболтать с ними, посмеяться.

– Я полагаю, вы собираетесь провести уикэнд с огоньком, Барбара? – спросил ты как-то одну из них в пятницу перед «Лучшим британским». Ты не знал, откуда у тебя в голове появилась фраза «с огоньком». Но ты счел ее подходящей. Девушка, рыжеволосая, сидевшая за третьей машинкой от того места, где стоял ты, подняла глаза и слегка улыбнулась.

Ты сделал еще одну попытку. Повторение – мать учения в отношениях между учителем и учеником.

– Я хотел сказать… – немного посомневавшись, продолжил ты, – уверен, что с огоньком у вас проблем нет.

Девушка нервно оглянулась по сторонам; она уже не улыбалась. Ты был готов повторить вопрос с шутливым «Эй, вы! Девушка в третьем ряду!», о чем теперь пришлось бы вспоминать в холодном поту, когда ты начал:

– Полагаю…

Тогда она неуверенно проговорила:

– Меня зовут не Барбара.

Ты почти услышал непроизнесенное «сэр», когда она добавила, как бы желая помочь тебе:

– Барбара вот там, – и показала пальчиком на девушку в следующем ряду, тоже с рыжими волосами. – Я Мэри, – пояснила она. Смущенно.

На секунду воцарилось молчание. Ты постарался спасти ситуацию, заметив, что твою жену тоже зовут Мэри. Вот так совпадение! Однако ее ответом стало только ученически-вежливое: «Неужели?»

А с Кэтрин с самого начала все было совершенно иначе. Почти отеческие отношения.

– А вы, мистер Магеллан? – спросила она. – Как вы провели уик-энд?

– Отлично, спасибо, Кэтрин, – улыбнулся ты. – Возможно, чуть менее бурно, чем вы.

Ты рассмеялся.

– Вполне спокойно, если честно. «Лучший британский» в субботу оказал свою долю влияния на воскресенье, – снова рассмеялся ты, и Кэтрин тоже рассмеялась.

– Скажу вам, что вы ничего особенного здесь не пропустили. Все те же старые лица и все те же старые жены. А потом воскресенье в саду, не торопясь, себе в удовольствие.

Ты сделал небольшую паузу, вспомнив, каким приятным был семейный завтрак на лужайке, потом – поход с Элиз за газетами и немного работы в саду.

– Да. У меня правило: работа – это работа, а дом – это дом.

Ты улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.

– Именно так. – Ты откинулся в директорском кресле. – Шесть дней проведешь ты в трудах праведных, а седьмой в отдыхе. Помните? Только теперь на отдых обычно отводят шестой и седьмой дни. Прогресс!

Ты снова рассмеялся. Кэтрин улыбнулась.

– Нет, – заговорил ты после небольшой паузы. _ Приходит уик-энд, я забываю о работе; закрываю лавочку в пятницу в четыре, а иногда даже раньше! – Ты снова засмеялся. – Потом – домой, и забыть обо всем до понедельника. – Кэтрин продолжала смотреть на тебя. Ничего не говоря. – Который, боюсь, и наступил сегодня. Так что давайте посмотрим, что он нам приготовил. – И ты показал на бумаги на столе.

Кэтрин взяла письма и начала зачитывать выдержки из них, затем прошлась по ежедневнику – назначенные встречи. Чтобы было понятнее, она встала совсем недалеко от твоего стола сбоку.

– Можете отметить ради точности записей, что я обедаю с мистером Лоустофтом в двенадцать тридцать.

– Да, мистер Магеллан.

Иногда, когда она подавала тебе письмо, кончики ваших пальцев касались, но ты продолжал говорить вполне естественно.

– Спасибо, Кэтрин.

Ты решил, что перед ее уходом весь этот оберточный сценарий следует подвергнуть беглому просмотру. Ты попросишь Кэтрин принести нужные папки перед тем, как она уйдет.

В столе было бренди. Не то чтобы ты хотел, конечно, но все же. Приятно знать, что оно там. По крайней мере ты коммуникабелен. Просто долг вежливости. Коллеги знают, что если в твоем офисе происходит встреча, ты всегда учтиво предложишь им выпить. А еще у тебя есть виски и шерри. Джин – слишком хлопотно: лимон, тоник, кубики льда… У тебя не коктейль-бар, в конце концов.

Бренди лучше всего – и проще всего. «Курвуазье». Название, которое следует провозглашать медленно, чтобы гласные томно скользили у тебя во рту. «Курвуазье», повторил ты про себя, как заклинание, как благословение.

Воскресенье: ты не только потерял ключ от шкафа с выпивкой, вспомнилось вдруг, замок пришлось взломать, ты порезался – и все ради послеобеденного средства, способствующего пищеварению, digestif, как его очаровательно называют французы, – для себя и для Мэри. После тебе потребовалась крепкая выпивка, в медицинском смысле. Стекло воткнулось глубоко. На самом деле ты до сих пор чувствовал себя не в лучшем состоянии. Что-то вроде запоздалого шока – тогда ты почти терял сознание, но не до конца. Скоро – после обеда – предстоит решить проблемы с докладом по поводу обертки, а ты еще не вернулся в состояние первого класса. Все еще не на сто процентов. Мгновенный тоник, только чтобы прочистить мозги. Бессмысленно пытаться сделать работу, будучи наполовину в заднице, наполовину во сне. И вот, как только Кэтрин вышла…

Что важно в выпивке – это знать, как использовать ее, а не как позволить ей использовать тебя. Один глоток зарядит и настроит систему; второй может оказаться губительным. Знать, когда выпить и когда остановиться, – в этом вся фишка.

* * *

– Немного вина к обеду?

– Только не мне, Моррис, спасибо, – ответил Лоустофт.

– Пиво? – предложил ты.

– Нет.

Он колебался. Ты посмотрел на него и улыбнулся. И продолжал улыбаться.

– О’кей, – сдался Лоустофт. – Тогда светлое, «лагер».

Ты расслабился и стал изучать меню. Руководители едят хорошо – никаких бисквитов в поле зрения. После тщательного раздумья ты заказал утку, потом шоколадный мусс. Когда принесли напитки, Лоустофт провозгласил:

– За наше здоровье!

– И за то, чтобы упаковать всю эту конференцию по упаковке сегодня после обеда, – добавил ты.

Пиво после бренди показалось жидковатым.

– Итак, – начал ты, поставив бокал, – что, собственно, означают эта оранжевая обертка и «тошнотворный шрифт»?

Да, пусть ты и выпиваешь время от времени, но никто никогда не скажет, что это отражается на твоей работе. Никогда. Ты хорош. Чертовски хорош. Один из самых молодых высших руководителей в отрасли. На коне. Всегда.

Лоустофт все еще говорил, а ты заметил, что твой бокал пуст. Еду не принесли, и ты чувствовал голод.

– Господи, а они не торопятся, верно? – заметил ты.

Лоустофт кивнул и был готов продолжить свою оберточную историю, но ты показал на бокал и жестом дал понять, что хочешь еще один. Он покачал головой.

Оберточная история продолжилась, по слову в минуту. Ты снова поймал взгляд официантки и перевел его на свой пустой бокал. Затем вернулся к Лоустофту с его словами-обертками.

Когда принесли напиток, ты сделал глоток, поставил бокал и, искусно прервав Лоустофта, выдал комментарий:

– Итак, еще одно повторение истории вареных бобов «Хайнц». Сменить обертку с оранжевой на голубую, и Боуэн полагает, что продажи вырастут на треть? Точно?

Отнюдь не плохое резюме беспорядочного анализа Лоустофта. На коне, более чем всегда.

– Более или менее, – ответил тот. – По словам Боуэна…

Боуэн. Евангелие от Боуэна. Прогрессивное продвижение товара, если только можно употреблять такие слова. И тем не менее он все еще пытается навязать тебе все эти «тошнотворные шрифты» и «негативное восприятие потребителем цвета „оранж“». Упорный.

– Наконец! – воскликнул ты, когда в конце концов принесли еду. – Как бы там ни было, единственный метод продажи пива – это довести человека до голодной покорности!

Лоустофт не ответил, и ты заказал себе еще одно пиво.

Встречи в «Мажестик» – всегда очень сухое дело, в любом смысле этого слова. Один, два или иногда даже целых три очень поджаренных часа. Сухих, как бисквит. Зал полный Бейтменов и Бойенсов, твердолобых, как их продукция. Ты, однако, довел до совершенства старую шутку насчет «бумаги остались в офисе». Классика. Чемпион всех времен и народов. Две минуты: оставленные бумаги рядом с бренди и стаканом – налитым и готовым на верхней полке. Спасательный круг. Половина привала в оазисе. Потом – снова пустынный отстой: меняющиеся графики, тренды и контр-тренды, щелчки шариковых ручек и пиканье калькуляторов.

После встречи Лоустофт шел с тобой по коридору, говоря, что не понимает, каким чудом ты достиг успеха. Несколько бокалов пива за обедом – и он бы въехал во все.

– Однако вам, – провозгласил он, – удалось переубедить всех нас. Совершенно блестяще. Его собственные слова. Блестяще.

Наконец снова в офисе. Сел, покрутился немного в кресле, затем встал и посмотрел в окно. Большие контейнеры с бисквитами: грузчики все еще грузят, фургоны все отъезжают, а небо остается таким же чистым, опрятным и океанически голубым.

Лоустофт прав: великая была встреча. Никаких сомнений. И все у тебя под контролем: факты, цифры и примеры. Доклад Бойена и предложения Бейтмана, убиты парой предложений. Парой смертельных приговоров. А теории о цвете и эмоциях, от Гете до НАСА, о которых ты вспомнил в последний момент, сам не зная, с чего вдруг!.. Уверенность, стиль, шутки, серьезность – сталкивание одного руководящего бисквита с другим, потом арбитражное решение – точно в нужный момент и выверенно нужным тоном. Как дирижер, который заранее знает звук, который ожидает услышать от каждого из своих музыкантов, ты точно знал, чего тебе нужно, – и ты получил это!

Теперь заслуженная награда. «Курвуазье». За успех. Потом ты налил «Курвуазье» за самого мсье Курвуазье – заслужил. Ты открыл им глаза, а он открыл глаза тебе, не совсем чтобы так, конечно, но требовалось еще чуть-чуть, еще один привал в оазисе. Немного вдохновения.

Так или иначе – ты выпил, теперь пусть выпьет и тот, за кого выпил ты. Потом еще одну на дорожку и – домой.

Глава 7

Итак, до свидания, Кэтрин и – на выход. Вдоль окон от пола до потолка, вниз на лифте, мимо растений в кадках и низких столиков. Стеклянные двери, выезд, главные ворота «Мажестик». По узкому переулку в сторону станции.

Потом ожидание на платформе с билетом и вечерней газетой.

Прибыл поезд. Ты зашел, сел, начал читать.

– Нет будущего? – в притворном удивлении воскликнул мужчина напротив. – У него нет и прошлого, по крайней мере сейчас. Он же пьяница.

Ты поднял взгляд. Напротив сидели двое мужчин, двое мужчин, которых ты не видел никогда в жизни. Они, должно быть, говорили о ком-то еще. Не о тебе. Ты их не знаешь. Ты не выглядишь пьяным. Да ты и не был пьяным – ты читал вечернюю газету. Ты читал. Ты не мог быть пьяным. Не мог, ведь ты читал.

– Нет будущего, нет прошлого – он пьяница, – сказал мужчина.

Ни будущего, ни прошлого – остается только настоящее, подумал ты про себя. Однако есть два вида настоящего, верно? Один с выпивкой, другой – без. Не особенно трудный выбор. Для тебя.

К тому же в мире существуют только два места: там, где есть выпить, и там, где нет. Где-то или нигде. Но ты знаешь, что тебя пронесет. Ты знаешь, где остановиться. Никаких позорных пятен и падений. Ты точно знаешь, что делаешь: или достаточно, или слишком много. Таково твое правило, и ты точно знаешь, когда «достаточно» начинает переходить в «слишком много». Ты отдаешь себе отчет в том, что происходит. С работой у тебя все хорошо. «Блестяще», – сказал Лоустофт. Конечно, в твоей семье бывают и взлеты, и падения, а в какой не так? Нет, ты не пьяница. Исключено.

Не то что Сэмми, старый бездельник, живший в квартире напротив, когда ты был студентом. Вот он был пьяницей. Ты приходил домой вечером, после целого дня в бизнес-колледже, и находил его на лестнице – этакий узел одежды и блевотины, загораживающий вход. Вначале ты ему несколько раз помогал – поднимал на ноги, тащил, придерживая в вертикальном положении, ступенька за ступенькой, к его двери. Изнанка жизни, думал ты.

Нет, ты не пьяница. Ты работаешь – и работаешь хорошо. Блестяще, по мнению некоторых. На тебя смотрят снизу вверх. Уважают.

Вот тут ты и решил: в следующий раз, когда Кэтрин принесет тебе письма, ты разрешишь своим пальцам прикоснуться к ней, как это было в последний раз, а потом – самый наилегчайший нажим. Посмотрим, что произойдет. Она не ребенок. Ничего слишком явного, конечно, легчайший нажим. Взгляд. Она на самом деле приятная девушка – понимает тебя намного лучше, чем Мэри, намного лучше. Она прислушивается к тебе, потом у нее есть что сказать самой, причем интересного. Хорошо одевается.

Всего один взгляд – и она поймет. Улыбнется и отложит блокнот, потом подойдет к столу с твоей стороны. Не понадобится ничего говорить – ведь она полностью все понимает. Да. Кэтрин. Дело не просто в сексе, конечно. В этом нет проблем – ты можешь получить любую из машинисток, какую бы ни захотел. Ты – босс. Ты им нравишься. Кто еще болтает и шутит с ними? Хорошо с ними обращается? Нет, дело не в сексе. Привязанность. Настоящая привязанность. Вот что ты ощущаешь по отношению к ней – и это взаимно. Никаких сомнений. Никаких сомнений, так решил ты.

Потом ты стал показывать ей фотографии из отпуска в Португалии, она придвинулась к тебе ближе, ее волосы почти касались твоей щеки. Она положила свою руку на стол очень близко с твоей и показала на одну из статуй.

– Что это, мистер Магеллан? – спросила она. Очень заинтересованно.

– Статуя одного из членов семьи, – ответил ты со смехом.

– Какой семьи?

– Моей – какой же еще?

– Вашей?

– Естественно. Фердинанд Магеллан, выдающийся исследователь. Первый человек, обошедший земной шар.

Кэтрин посмотрела на тебя. На мгновение она казалась удивленной, потом улыбнулась. Очаровательная, нерешительная улыбка.

Несколько мгновений спустя она спросила:

– А это ваша жена, не так ли? Ты кивнул.

– У нее красивая шляпа, – заметила Кэтрин. Потом посмотрела на тебя.

Ты не сразу ответил, но посмотрел на нее, в глаза. Эта короткая пауза и была твоим настоящим ответом. Она поняла, что твои пояснения о погоде, о пляже, еде и так далее – всего лишь слова. На самом деле все выражалось твоим молчанием.

Кэтрин посмотрела в сторону, слегка смущенная, однако довольная. Ты почти поцеловал ее тогда.

Да, ты решился: один взгляд, сдержанное прикосновение – этого достаточно.

Двое мужчин напротив встали и направились к выходу. Поезд замедлял ход. Пьяница… да что они понимают? Ты ежедневно можешь наблюдать, как они валяются под столом. Боуэн и Бейтманс из той же компании. Под стол их всех, а ты будешь заниматься бисквитами, в любой упаковке. Пьяница!

Когда поезд доехал до станции, ты вышел и быстрым шагом направился домой. Чтобы настроиться на ужин, нет ничего лучше, чем удачный день в офисе.

– Он дурак, – рассказывал ты Мэри.

Было уже почти восемь часов: жаркое в духовке, овощи на сковороде. Стол аккуратно сервирован: ножи, вилки, ложки – все блестит; сияющие тарелки, стаканы и салфетки. Мэри сидела в своем кресле, всепонимающая, как всегда. Ты сидел в своем кресле, старательно прикладываясь к джину с тоником и поливая грязью все на свете. «Наказания» безмятежно спали.

– Боуэн – дурак, – повторил ты. – Полный дурак. Полагаю, он старается, но в продвижении товара он всегда будет середнячком – и сам это понимает! Он идет к краху.

Ты рассказывал ей о встрече, о себе, о них, о тех, кто идет к краху. Ты чувствовал, как твой рот заполняется грязью, и чем больше ты ее выплевывал, тем больше ее собиралось. Она поднималась в тебе, как тошнота.

Если бы только Мэри прервала тебя! Если бы только она сказала: «Моррис, успокойся» или «Уверена, что не все так плохо».

После шести лет брака, чтобы причинить ей боль, нужно было лишь слегка изменить тон своего голоса.

– Ты согласна? – высокомерно спросил ты. Она не ответила.

Ты решил подождать – долго, как только можно, – прежде чем нанести удар по ее молчанию. Так сдерживают себя во время занятия любовью.

– Свинина, должно быть, уже почти готова, – неожиданно заявила Мэри и встала.

Все в тот вечер – стакан, из которого ты пил, тарелки и даже ножи с вилками, – все казалось ломким. Казалось, что столовая определенно треснет пополам, случись тебе неудачно переставить бокал с вином. Ты пил, чтобы перебраться за границу этой хрупкости, достичь terra firma[5]5
  Твердая земля (лат.).


[Закрыть].

В детстве у тебя был радиоприемник с «волшебным глазом» – зеленым огоньком, который светился тем ярче, чем сильнее был сигнал; когда станция немного уходила, его яркость блекла, как будто от разочарования. В этот же вечер, с каждым бокалом вина, ты ощущал, что твой «волшебный глаз» светится все ярче и ярче. Пока наконец постоянные помехи, эта грязь вокруг и внутри тебя, полностью не исчезли, и ты смог видеть все вещи такими, какие они есть. Теперь с помощью своего «волшебного глаза» ты мог даже подсматривать кое за чем, начиная с…

Мэри удивленно посмотрела на тебя. Наверное, ты думал вслух.

– Он был зеленый, – объяснил ты.

– Извини?

– Зеленый. «Волшебный глаз» на радиоприемнике.

– Какой «волшебный глаз»? О чем ты говоришь, Моррис?

Ты хотел объяснить, как восхитительно ярко он светился, когда бы…

Восхитительно. В тишине ты отчетливо произносил эти слоги про себя, ни разу не споткнувшись. Но говорить их вслух… Ах, твой грязный рот!

Ты стоял у серванта; Мэри в нескольких футах от тебя, Элиз и Том – у двери. Они выглядели полусонными. На Мэри – халат.

– Все в порядке, дорогие мои, – сказала она «наказаниям», которые жались друг к другу. – Все в порядке. Мыс папой просто не могли заснуть, и все. Извините, что разбудили вас. Давайте-ка снова пойдем в кроватки.

Они направились в ее сторону, и она посмотрела на тебя через голову Тома. Однако еще до того, как ты смог что-то сказать, заговорила Элиз:

– Почему у тебя палка, папа? Ты не понял.

– Палка у тебя в руке, – настаивала она.

Ты посмотрел вниз. В твоей руке была деревянная палка наподобие биты. Ты крепко ее сжимал.

– Я… – начал было ты, но почти сразу же замолчал и снова посмотрел вниз.

– Потому, – вступила Мэри, чтобы прикрыть твое сомнение, – потому что нам показалось, будто мы услышали мышь. А вы ведь знаете, как мамочка боится мышей.

Элиз хихикнула и вдруг обеспокоилась:

– Что, это правда была мышка? Мэри удалось изобразить улыбку.

– Нет, милая. Или если и была, то убежала. Так что, ты правда этим занимался? Гонялся за мышью? Ты был в пижаме и босиком.

– Может, это был грабитель! – неожиданно страшным голосом обратился к сестре Том. Элиз испугалась. Тогда Том быстро добавил: – Или призрак! – И поднял руки. – У-у-у!

– Успокойся, Том, не глупи, – резко сказала Мэри. – Что бы это ни было, оно уже убежало. Не так ли? – обратилась она к тебе.

– Убежало, – согласился ты. – И самое время, чтобы и остальные убежали – в свои кровати! Пошли, пошли! Быстрее.

Уложив «наказания» в постели, вы вернулись в спальню. Мэри молчала и, как только вы оказались в постели, выключила свет. Несколько минут вы лежали, ничего не говоря. Должно быть, уже около полуночи. Только сейчас ты понял, как замерз. Ты потянулся и взял Мэри за руку. Через секунду ты сжал ее, но ответа не последовало. Однако по ее дыханию ты знал, что она еще не спит.

Тебе так хотелось обнять ее. Ее рука в твоей была совершенно безжизненной, хотя и теплой. Тебе хотелось поговорить. Ты снова сжал ее руку и подождал. По-прежнему никакой реакции. Тебе пришло в голову, что это похоже на звонок в дверь, когда дома никого нет, и ты чуть не рассмеялся в голос. Попробовать позвонить еще раз, что ли?

– Спи, Моррис, – ясным голосом резко произнесла Мэри.

– Мэри, я…

– Спи. Поговорим утром.

– О чем? Мэри, я хочу понять, что…

– Ты хочешь понять? – презрительно спросила она.

И добавила что-то, но тише, так, что ты не уловил.

– Извини? – произнес ты после паузы. – Я не совсем…

– Я сказала «Господи Иисусе», Моррис, – гневно ответила Мэри. – А теперь спи и дай спать мне.

Ее голос был очень твердым.

– Ты сердишься? – спросил ты через несколько секунд и тут же пожалел об этом.

– Ради бога, Моррис. – Мэри села на кровати и ударом руки включила свет. – Ты настолько пьян, что?.. Конечно, я сержусь! – Она сверкнула глазами.

Она была между тобой и лампой, и когда она слегка сдвинулась, свет попал тебе прямо в глаза.

Слишком ярко; ты закрылся ладонью, как щитом. Неожиданно Мэри отпрянула от тебя.

– Неужели ты думаешь, что я собираюсь… – Ты был шокирован.

– Я не знаю, что ты собираешься! – выкрикнула она. – И не уверена, что ты сам это знаешь.

Несколько секунд вы оба сидели, глядя друг на друга. Она злилась, ты был в полном замешательстве. Ты не мог понять, что не так – что-то произошло, но ты не имел понятия, что именно. Все же, чтобы показать, что ты не обижен, и продемонстрировать, что она на самом деле тебе небезразлична, ты нежно положил руку ей на плечо.

Мэри стряхнула ее.

– Не трогай меня! – свирепо проговорила она. Затем, через мгновение, добавила более спокойно: – Оставим все до завтра. Я очень устала, Моррис, очень.

Она не улыбнулась и протянула руку, чтобы выключить свет.

– Спокойной ночи, – сказал ты, постаравшись сделать это раньше нее. Она не ответила.

Вдвоем вы лежали в нескольких дюймах друг от друга, в молчании. То, что она не пожелала тебе спокойной ночи, каким-то образом подействовало на тебя успокаивающе. Сна не осталось ни в одном глазу. Требовалось усилие, чтобы сопротивляться искушению вновь взять ее за руку. А тебе хотелось. Ты знал, что это разозлит ее, – и все равно тебе хотелось. Ты предвидел ее реакцию: она отбросит руку в сторону, закричит на тебя, и от этого твоего проявления привязанности станет только хуже. Ты точно знал, что произойдет.

И прежде чем тебе удалось остановить себя, ты произнес ее имя вслух: – Мэри.

Без единого слова твоя жена поднялась. Ты увидел, как она надевает халат и сгибается за шлепанцами. Все в темноте. Ее силуэт двинулся по комнате, рассерженно. Молча, не говоря ни слова. Тебе нечего было сказать, по крайней мере сейчас. Ты услышал, как дверь за ней закрылась.

Она ушла спать в свободную комнату. Даже сейчас тебе хотелось последовать за ней, извиниться, вымолить прощение, дать обещание. На секунду ты представил, как лежишь в ее объятиях, примиренный, вы оба нежно обнимаете друг друга… и вдруг – почти мгновенно – ты вновь вернулся к моменту мольбы о прощении.

Лежа в постели, ты начал вспоминать все, что произошло, повторяя каждую фразу. Повторяя ее ярость. Повторяя жесты компромисса, которые, ты уверен, привели бы ее в еще большую ярость.