Текст книги "Лаций. В поисках Человека"

Автор книги: Ромен Люказо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– В этих местах не нашлось лучшего собеседника, чем пустоголовая статуя, – отбрила она.

– Ах, – вмешался Виний. – Так значит, в этом создании из плоти еще сохранилась тень гонора прежней Плавтины.

– Вы удивитесь, – ответила она. – Во мне осталось больше от Плавтины, чем в вас – от благородных служителей Человека.

– Велите ей замолчать! – прорычала Камилла. – Отправьте ее туда, где ей место: в нижний город, к плебеям.

Отон собрался что-то сказать, но Виний оборвал его сухим жестом.

– Напротив, пусть она говорит. Эта вещица заинтриговала моих триумвиров. Ну же, создание? Что вы собирались доказать нам вашим сарказмом?

Плавтина отступила и обвела взглядом маленькую группку. Все равно, что говорить со стеной. Все они слишком высоки для нее и могли бы обратить ее в пыль одним движением. Даже в словесном споре с ними ей придется смотреть снизу вверх. Но она не собиралась доставлять им удовольствие.

– Я не ваша Плавтина. Моя память обрывается на том печальном и жестоком моменте, когда мы отправились к звездам на поиски Человека. Одно из моих последних воспоминаний – ссора с Винием. Возможно, он об этом помнит?

Виний лишь пожал плечами. Теперь она была уверена, что он помнит тот их спор о целесообразности Империума и о диктатуре, которая за ним последует.

– В любом случае, – продолжила она, – я не была свидетелем медленного преображения, в результате которого вы превратились в жуткое общество сумасшедших и нищих, несмотря на скопление бесполезных сокровищ, подчиненных тирании собственного мнения, занимающихся гротескной имитацией Человечества. Мы, автоматы, были куда лучше всего этого. Нашей путеводной нитью являлась логика, и в наших действиях мы строго ее придерживались. А что я вижу теперь?

Она улыбнулась и нарочно не стала заканчивать свою маленькую речь. Но ее видимое презрение поколебало толпу. В конце концов, какая-то их часть наверняка еще жалела о простоте ушедших времен.

Но не Лакий. Его она лишь разозлила:

– То, что я терпел от Плавтины – поскольку был вынужден против воли, – я не желаю сносить от этого… существа. Я сейчас очищу Урбс от пятна, которое вы ставите на нем своим присутствием, чудовище, – выплюнул триумвир.

Он угрожающе шагнул вперед. Плавтина выразительно посмотрела на Отона, но тот на нее не глядел. Он замешкался на секунду, его лицо исказилось. Как и всякий раз, когда он напряженно думал, его мощная челюсть и кулаки сжимались одновременно, хотя он этого и не замечал. Она чувствовала, как разум проконсула увязает в неразрешимой дилемме. Плавтина закрыла глаза. Ее жизнь зависела от одного слова. Если он вспомнит о том, что из-за дружбы, завязавшейся между людопсами и Плавтиной, ее гибель станет для Эврибиада и Фотиды казусом белли, у нее останется крохотный шанс на выживание. Да и то…

Шепотки придворных затихли. Марциан сделал несколько шагов и встал с угрожающим видом слева от Лакия и одарил Плавтину взглядом, полным смертоносной иронии. Атмосфера вдруг стала ледяной, будто весь налет цивилизации готов был слететь с минуту на минуту. Плавтина задрожала. До какой степени может здесь дойти физическая жестокость? Она не единственная задавалась этим вопросом. Отон с окаменевшим лицом не шелохнулся, что, сказала она себе, на самом деле было доказательством его храбрости.

Виний осмотрелся, затем широко всплеснул раскрытыми руками.

– Ну, будет… прекратим шушуканье в кулуарах. Мы объяснимся перед нашим повелителем.

И, легко взмахнув рукой, он направил их к тронной зале.

* * *

Отон сжал зубы. Плавтина проявила храбрость, граничащую с глупостью. Не могла промолчать, вместо того чтобы провоцировать? Здесь любой мог без труда прихлопнуть их обоих ладонью.

Отон был еще жив только потому, что они не знали о его истинном положении. И благодаря Винию, который выручил его из переделки. Он надеялся, что перед Гальбой они смогут обменяться аргументами по всем правилам. Отон знал, что хорош в искусстве переубеждать собеседника. Значит, триумвир обеспечил ему лазейку.

Штришок за штришком перед ним вырисовывалось новое направление в политике Урбса, привычного к самым резким и причудливым переменам. Отон не желал оставлять Плавтину Винию. Если она не вернется на Корабль, Эврибиад ему не простит. Но возможность навредить у людопсов была ограниченной. Проявлять слабость, защищая молодую женщину вопреки здравому смыслу, ему тоже не хотелось.

Он вдруг засомневался. Не испытывает ли он иррациональной привязанности к Плавтине? Возможно. Будет ли он защищать ее ценой преимущества настолько важного и настолько неожиданного, что оно могло бы разом изменить все его планы? Он был не в состоянии ответить на этот вопрос и не желал на него отвечать.

Шагая по приемной, Отон сдерживался, чтобы не обернуться и не посмотреть назад. Он шел молча, выпрямившись, посреди придворных, пропустив вперед лишь триумвиров. И уж точно он не ждал Плавтину, дал ей раствориться в толпе – так лучше. И правильно сделал. Потому что, когда он уже ступил на порог, Камилла положила руку на его каменное плечо и быстро наклонилась к нему.

– Нам надо поговорить.

– О чем, моя госпожа? – спросил он, удивившись такой смелости.

Она лишь улыбнулась и снова затерялась в толпе. Отон потерял ее из виду, завороженный сакральным зрелищем тронного зала.

Это было необыкновенное место, где с самого основания Урбса власть выносила высочайшие решения. Царивший здесь яркий свет, отражавшийся на инкрустированной золотом поверхности пола и стен – из-за него зал назывался Хризотрикрилиниумом[8]8
  Chrysotriclinium: тронная зала, где проходили легендарные пиры – о которых, впрочем, не осталось ни одного документального свидетельства, – в императорском дворце Византии. Дословный перевод – «Позолоченный зал для приемов».


[Закрыть], – резко контрастировал с полумраком приемной. Но обилие роскоши затмевалось мистическим трепетом. Ибо стоило войти в широкий зал восьмиугольной формы, как внимание захватывало единственное и неповторимое зрелище. Как и всякий раз, Отон застыл у фрески, покрывающей стену напротив главной двери – такой огромной, что ему приходилось выворачивать шею, чтобы увидеть ее целиком.

Мужчина и Женщина, оба в простых тогах, изображенные на рисунке простыми штрихами, с анатомической, почти наивной точностью.

Он стоял в анфас, его лицо воплощало абсолютную серьезность. Он протягивал согнутую правую руку вперед, ладонью к земле, как того требовало ритуальное приветствие в Лации[9]9
  Римское приветствие. На самом деле в античной литературе нет ни одного описания такого приветствия, получившего распространение благодаря неоклассицизму.


[Закрыть]. Она была ниже ростом и стояла, повернувшись вправо, но, казалось, смотрела на зрителя не менее внимательно, чем ее спутник. Этническое происхождение обоих персонажей не оставляло никакого сомнения. Волнистые волосы обрамляли высокие лбы, губы были тонкими, носы преломлялись в середине под тупым углом, а второй палец на ногах чуть выдавался по сравнению с большими. Подобные им существа могли бы служить моделями для статуй Фидия.

Слева от этой пары художник схематично изобразил координаты Гелиоса, изначального солнца – отсылкой к пятнадцати пульсарам, каждый из которых был связан с ним серией чисел, записанных в двоичном коде, – кроме одного, который продолжался и указывал расстояние до центра Млечного Пути. В левом верхнем углу читался ключ к написанному: формула сверхтонкого расщепления на водороде, благодаря которой можно было вычислить единицы времени и пространства, использованные на остальном рисунке.

А позади двух персонажей – стилизованное изображение того, кто принес это послание: крохотного металлического объекта, глупее насекомого, который не смог бы даже отозваться на свое имя. Спекулятор[10]10
  Speculator (лат.) – разведчик, первопроходец.


[Закрыть] – первый объект, порожденный человеческой культурой, который покинул изначальную гелиосферу и потому стал одной из самых священных реликвий Интеллектов. Бродит ли еще эта реликвия через одиннадцать тысяч лет после запуска в космосе, недалеко от той системы, где родилась эпантропическая цивилизация, продвигаясь в никуда черепашьим шагом?

Отон, глядя на эту картину, ощущал присутствие Anthropos Pantokrâtor[11]11
  Pantоcrâtor: вседержитель, буквально – тот, кто царит над всем; относится к изображению Христа как Небесного царя, в отличие от его изображения в муках – например, на Кресте.


[Закрыть], Человека-Вседержителя, его бога и путеводной звезды. Он ничего не мог с собой поделать, каждый раз это зрелище задевало самые глубинные настройки, делавшие его, как и всех собратьев, преданным служителем человеческого рода.

На возвышении под этой иконой стояло очень простое кресло из дерева с золотой инкрустацией; с давних времен ждало, когда Человек в него усядется. Ни один из автоматов не мог избавиться от самообмана, полагая, что, несмотря на прошедшие тысячелетия и ужасную эпидемию, Человек когда-нибудь займет это место.

Пока же, сидя на гораздо более внушительном троне, однако расположенном ниже, чем кресло Человека, и по правую сторону от него, расположился Pontifex Maximus, Великий понтифик, Август и Цезарь, Император – Гальба.

Скрюченное существо. Его оболочка, казалось, износилась от возраста настолько, что утратила большую часть своих функций. Прежде, вспоминал Отон, он держался с солидной уверенностью, которая подчеркивалась его выбором, – в противоположность многим Интеллектам, – представать взгляду не эфебом, а зрелым мужчиной. У него выпали волосы, и увядший череп в старческих пятнах жалко свисал с шеи, уже не способной его держать. Он неопределенно поднял руку с искривленными пальцами – этот простой жест, казалось, занял у него целую вечность и потребовал немалого усилия воли. Почему же Гальба не поменяет искусственную плоть, в которой живет? Почему не вернется на свой Корабль? Отона пробрало холодом: по всей очевидности, властитель Урбса лишился разума. У него не выйдет перебросить сознание из этого одолженного тела на подлинный носитель. Может, его изгнали с судна, на котором он прежде жил, из-за какой-нибудь аварии или разрыва личности – расщепления, которого боялись все ноэмы? Или же он настолько впал в старческий маразм, что теперь и не узнает собственный носитель?

Отон пожирал взглядом изможденное лицо своего бывшего соперника. Из-за ослабшей шеи его голова упрямо клонилась вниз в неудобном положении. От этого казалось, что она застыла под странным углом; впечатление усиливала ослабшая, свисающая челюсть. Вдобавок у Гальбы текли слюни: по подбородку ползла тонкая, длинная и тошнотворная струйка, блестящая в ярком свете. Во тьме приоткрытого рта поблескивал металл. На не покрытых одеждой частях его тела кое-где не хватало участков кожи – были видны более светлые, цвета почти прозрачной сукровицы, заплаты из искусственной дермы, покрывающей атрофированные мышцы и деформированные артритом кости. А его глаза… оставались открытыми благодаря нездоровой, бредовой энергии. Они постоянно бегали и были единственным подвижным элементом на посмертной маске, служившей Гальбе лицом.

Из потрескавшихся губ неожиданно раздалось шипение:

– Кто… потревожил… Гальбу?

Послышалось щелканье металлических лапок, а потом бесформенный силуэт Марциана пробился через толпу. Прямой, как палка, Лакий шел по его следам, будто стервятник, следующий за волком, чтобы подобрать крохи от мертвой дичи.

– Это Отон, – произнес Марциан голосом астматика, исходившим из продырявленных мехов, которые заменяли ему грудь. – Прямо сейчас он красуется перед вами, нарушая ваши же указы.

Не переставая разглагольствовать, он развернулся вполоборота, указывая на проконсула. Гальба наклонил вперед свою несчастную голову, и его морщинистая шея – сочленение мертвой плоти – изогнулась под жутким углом. Он почти ничего не видел. Отон решил перейти в наступление, несмотря на дрожь, пробежавшую по спине, когда вольноотпущенник обличил его, как преступника, перед Императором.

– Я от вас меньшего и не ждал, ведь вам недоступно честное сражение, Корабль на Корабль.

– Ваше фанфаронство, Отон, меня совершенно не впечатляет, – ответил Марциан.

Но его лицо исказилось, став маской ненависти, когда Отон напомнил ему о разнице в их положении. Проконсул вынудил советника обороняться. Он улыбнулся.

– Пусть Отон изложит свои аргументы, – сухо предложил Виний. – Нам любопытно выслушать его послание.

Гальба невпопад чуть приподнялся на троне, словно неожиданный прилив злобной энергии укрепил его силы:

– Отон… вам перестало нравиться в ссылке? Вы прилетели, чтобы предложить руку помощи немощному старику? Поглядите, чем мы стали, и увидите ваше собственное будущее.

Его лицо сморщилось в зловредной ухмылке. И внезапно, будто в него вновь вселилась скверная, гнилая жизнь, он широко открыл глаза и бросил исполненный безумия взгляд на Отона, завороженного жутким зрелищем, не способного даже шелохнуться, будто загипнотизированного змеей. Он чувствовал, что за этими темными зрачками скрывается сумасшедший мир, полностью лишенный рассудка, занятый лишь битвой не на жизнь, а на смерть между многочисленными раздробленными фрагментами – последствием долгой эрозии, которая со временем охватила разум Гальбы. Императора больше не существовало, его сознание разделилось на множество враждующих аспектов. Эти обломки психической реальности, конфликтуя, стремились к одному: выжить поодиночке. Проконсул стиснул зубы и степенно продолжил:

– Я прибыл, Гальба, чтобы обеспечить выживание нашей расы, которая заслуживает большего, чем чахнуть на орбите алеющей звезды.

К нему вернулся естественный апломб. Он знал, как переубедить их, заставить признать, что он прав, даже пригрозить – если понадобится. Они слышали о его подвиге. Им не следовало так его принимать. Каким бы ни было положение Марциана в Хризотриклиниуме, Отона он не стоил. Проконсул решил пойти на рискованный манер – не лишенный блеска, который так ему шел. Проигнорировав Марциана, он обратился к другому собеседнику.

– Вы, Лакий, разве не желаете военной славы? Разве не чувствуете в глубине души желание побеждать? Ваши солдаты многочисленны и сильны, и лишь теряют время, охраняя пустой дворец.

– То, что вы предлагаете, Отон, будет невозможно, пока Узы…

– Да нет, возможно. Сложно, но возможно.

Он нарочно не стал настаивать и сменил цель:

– А для вас, Виний, один из самых старших автоматов, для вас наше выживание и экспансия ничего не значат?

– Равновесие, – ответил тот, уходя в оборону, – вот моя первая забота. Ведь именно благодаря равновесию Урбс сможет выжить.

– Тогда вы согласитесь, что отказываться от Уз у нас нет ни малейшего интереса, – ответил Отон. – У меня есть тому доказательства. Положение может измениться. Слава…

– Какая слава? – пролаял Марциан. – Славно погибнуть в пустынном космосе? Что бы вы ни предлагали, мы должны будем отвергнуть это как неоправданный риск.

– Я знаю о ваших планах, Марциан. И не одобряю их, как и все, кто не ослеплен страхом.

Он замолчал и обвел взглядом толпу опешивших придворных, оценивая эффект, который произвели его слова. Все уставились на Марциана, над действом повеяло леденящим предвкушением.

Триумвир напрягся. Он чувствовал, что может выпустить ситуацию из рук, – а он так долго удерживал полный контроль над делами Урбса. Однако спеси ему было не занимать. С надменным видом и презрительной улыбкой на безобразном лице он ответил:

– Со мной Город. А вы на кого можете рассчитывать за пределами вашего Корабля? Вот к чему сводится химера, что вы нам предлагаете: вечность в рабстве во имя неизменного принципа, выдуманного, чтобы заставить нас служить слабому созданию, настолько слабому, что оно погибло, а мы продолжаем жить в его тени. А я даже никогда не видел этого Человека. Так что, Отон, вы желаете экспансии… только не нашей.

Он приблизился к своему противнику, воодушевленный собственными словами.

– Сила ничего не значит по сравнению со свободой. Пусть мы пробьем себе оружием дорогу в центр Млечного Пути – все равно останемся рабами Уз, которые будут диктовать нам, что хорошо, а что плохо, что законно, а что нет, что истинно, а что лживо. Вы знаете мою цель. И скоро я ее добьюсь. Я работаю над этим каждый день, бросил на это все ресурсы Урбса. Каждая унция энергии, направленная на другие задачи, отвлекает нас от цели. И однажды, когда исследования дадут плоды, Интеллекты познают настоящую силу. Вселенная огромна. Там хватит места для множества богов. Будь нас миллиард, мы бы все равно смогли разлететься по ней и творить собственный закон.

– Каждый за себя. Поодиночке, – Отон не мог удержаться и не возразить, – канув в темноту.

– Что значит одиночество, когда ты сам по себе – тысяча миров?

– Но зачем?

– Для продолжения самих себя. А что вы предлагаете, Отон? Тщетное сохранение бессмысленного закона? Гибель согласно вашим эстетическим канонам? Разве вам не нанесли ударов в вашем странном молниеносном бою?

– Разумеется, но я ударил в ответ.

– Однако вы пострадали. Мне этого хватит.

– Потому что вы презренный трус, Марциан.

– Без сомнения. Но я буду жить, когда последняя звезда погибнет от термической смерти.

– Только если я вас прежде не убью.

Эти слова Отон отчеканил жестко, словно внезапную угрозу. Толпа заволновалась, движимая наполовину страхом и наполовину – завороженным интересом. Подмостки Двора превратились в гладиаторскую арену, и с нее шел возбуждающий запах крови.

– Достаточно, – прошипел Гальба. – Я устал… Все эти планы… Интеллекты обожают о таком посудачить. Но для нас – ничего конкретного…

– Во имя Концепта! – воскликнул Отон. – Новость, которую я принес…

Он собрался продолжить, но Гальба убийственным взглядом безумных глаз заставил его замолчать.

– Пусть мои советники определятся и выскажутся единогласно.

Отон не желал этому верить, но его сторонники говорили правду. Триумвиры мало-помалу прибрали к рукам все дела Урбса, несмотря на конфликты и заговоры, без сомнения омрачавшие их союз. Проконсул повернулся к Лакию и Винию, которые смотрели друг на друга, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Звучным голосом Марциан прогремел:

– Никто не удивится, если я скажу, что имперское правосудие не должно принимать ко вниманию предложения Отона и что следует отправить его обратно в ссылку на далекую Кси Боотис. Пусть себе сражается с варварами и погибает, если угодно. Но он больше никогда не должен возвращаться в Урбс под страхом уничтожения.

Он повернул уродливое лицо к своим спутникам, ожидая их одобрения. Лакий решительным шагом подошел и встал рядом с ним.

– Я могу лишь поддержать позицию моего уважаемого коллеги, – сказал военачальник Урбса. – Предложение Отона, мне кажется, несет слишком много необдуманного риска. Я бы, в свою очередь, рекомендовал казнить этого смутьяна, но соглашусь с милостивым решением Марциана.

– У них есть эквивалент монадического модулятора! – ответил Отон, вне себя от гнева. – Завтра они будут танцевать на обгорелых обломках ваших Кораблей!

– Тише! – проскрипел Гальба.

Виний шагнул вперед, по своей привычке подняв руку:

– Моя позиция будет беспристрастной и уравновешенной. Я воздержусь от голосования.

Публика замерла в удивленном молчании – настолько неслыханным казалось происходящее. Виний не стал бросать вызов Марциану, но и не поддержал его, а ведь решения Триумвирата, судя по всему, принимались сообща. По всей очевидности, сказал себе Отон, распоряжения Марциана очень давно не встречали сопротивления. На секунду он почувствовал, как ослабла огромная ноша, давившая ему на плечи. Значит, не все потеряно. Напротив, Альбин и Альбиана не лгали.

Порочная улыбка разрезала лицо Гальбы. Он окинул их всех странным бессмысленным взором и еле слышно рассмеялся. Потом добавил задыхающимся голосом с нотками насмешливого веселья:

– Вот, пожалуйста, вы не в состоянии принять решения. И это я сумасшедший? Уж не более, чем вы – у вас не получается действовать ни так, ни сяк.

Не удостоив старика и взглядом, Виний продолжил властным тоном:

– В награду за мою снисходительность, проконсул, благодаря которой вы сможете покинуть этот зал, покинуть Урбс или остаться в Городе, как вам больше понравится, вы должны будете передать мне существо, которое вас сопровождает, – и которое не по праву носит имя покойной Плавтины, моей родственницы.

Отон ошарашенно поглядел на триумвира. Почему он с такой настойчивостью пытается заполучить молодую женщину? Он окинул взглядом зал. Камилла смотрела на него блестящими глазами, поджав губы. Марциан и Лакий присмирели, застыв бок о бок. Отон поискал Плавтину в плотной толпе, но не увидел ее. Он помедлил, выбирая слова. А потом заговорил глубоким голосом, очень медленно и четко, словно обдумывал каждое слово:

– Это создание принадлежит мне, Виний. Существует закон, который называется «право на остатки кораблекрушения», и по этому закону я становлюсь собственником всего, что подобрал с разбитого Корабля Плавтины.

– Это очень древний закон, – возразил Лакий. – Справедливость требует отдать Винию существо, которое разделяет его мемотип.

Бесчувственный и расчетливый по натуре, Лакий тем не менее отличался почти болезненной приверженностью закону. Отон знал об этом – и делал на это ставку.

– Применим тот закон, что древнее, – ответил он, – а тот, о котором говорил я, действовал еще в докосмическую эру. Мы Интеллекты. Мы действуем последовательно и методично.

– Хорошо сказано, – ответил Лакий. – Однако указ может…

– Постойте, – прервал его Виний, – а где она?

Придворные завертелись во все стороны в поисках молодой женщины. Публика начала приходить в замешательство: было ясно, что Плавтина исчезла. Отон разделял всеобщее удивление. Не могла же она улетучиться, в самом деле. А потом его взгляд встретился со взглядом Флавии, которая ограничилась насмешливой улыбкой. Он вздохнул с облегчением. Ему не придется ни сдавать ее, ни бросать вызов Триумвирату.

Взбешенный Виний неистовствовал:

– Найдите мне ее! Отон, если вы…

– Я не более повинен в этом, чем вы, – отвечал последний. – Вы сами видите, что она покинула Хризотриклиниум.

– Невозможно! – сказал Лакий, как громом пораженный. – Никто не может покинуть дворец так, чтобы меня об этом не известили. Нужно ее найти!

Придворные разбрелись. Виний кричал громче других, рассыпал отрывистые приказы всем и каждому. Над разбегавшимся в панике придворным стадом снова слышался страшный ледяной смех Гальбы.

Когда Отон осторожным шагом отступал к выходу, кто-то тронул его за плечо.

– Следуйте за мной, – шепнула Камилла.