Текст книги "Лаций. В поисках Человека"

Автор книги: Ромен Люказо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Простите, что напугал вас, дама Плавтина, – проблеял старик. – Я… Аттик приказал мне дождаться, когда вы проснетесь, чтобы вас предупредить. Я должен был…

– Оставьте, – ответила Плавтина заспанным голосом. – Что случилось?

– Мы прибыли в Урбс, и Аттик…

– Я должна сопровождать Отона.

– Через полчаса.

Она потянулась и удивленно оглядела столовую. Занавески на панорамном окне были задернуты, старомодная мебель в полумраке, но Плавтине не хотелось лицезреть гигантский тоннель, на который выходили ее окна. Она пожала плечами и включила еще одну лампу.

– Не хотите что-нибудь выпить? – спросил у нее Фемистокл.

– С большим удовольствием, – ответила она, – если вы знаете, как работает эта машина.

Она показала на предмет в форме цилиндра с тонким носиком, рядом с которым стояло несколько чашек и множество цветных коробок. К большому удивлению Плавтины, Фемистокл, не раздумывая, склонился и нажал на кнопку сзади аппарата. Минуту спустя облако пара вырвалось из цилиндра – знак, что пора готовить напиток. Плавтина ворчливо поблагодарила Фемистокла, добавила ложку меда и выпила несколько глотков липового чая, прежде чем в голове достаточно прояснилось.

– Я смотрю, вы ступаете на бархатных лапках.

Она исподтишка взглянула на верхние лапы людопса – несмотря на возраст, они у него были весьма мускулистые, с впечатляющими когтями, – и сама себе показалась дурочкой.

– Они захотели, чтобы пошел я, – ответил он ровным голосом, – потому что мы знаем друг друга. И в связи с этим я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сделали для моего народа.

– Вы говорите о проблемах, которые едва не стоили вам жизни?

Полемарх благодушно отмахнулся от ее замечания и ответил:

– Я заслуживал смерти. Мне только было жаль умереть от руки человека, которым я дорожил, и вдобавок – супруга моей племянницы.

– Чего мы заслуживаем или не заслуживаем, зависит от точки зрения.

Она не хотела, чтобы у него сложилось впечатление, будто она избегает спора. И все же именно так оно и было. Ей не хотелось углубляться в измученную совесть старика. Она не думала, что сможет рассуждать ex cathedra об этой непростой истории. Она вспомнила о том, о чем чуть раньше попросила ее Фотида.

– Ваша племянница думает о вас и просила передать, что она вас любит.

Он смешался, дернул ушами.

– Если она передала вам такое послание, значит, считает вас подругой. Что случилось на священном острове? Никто мне ничего не рассказывает.

– Перед тем, как я уплыла с острова, – ответила Плавтина, – Фотида и Эврибиад решили запечатать входы в отсек.

– Я опасался подобного сумасбродства.

– Не судите их слишком скоро. Так они пытаются выиграть достаточно времени, чтобы разработать стратегию. В конце концов Фотида пойдет на переговоры.

– Переговоры?

– Да. Она согласится поддержать Отона только на определенных условиях…

– Она собирается торговаться с Отоном? – удивился, почти вознегодовал Фемистокл. Он выглядел шокированным. – Жизнь всей нашей расы в руках Отона, и вы думаете, что он… пойдет на уступки?

Эти слова разозлили Плавтину. Неужели старик так ничего не понял? Она сухо отрезала:

– Вам не хватает проницательности, полемарх. События ускоряются. Вы оставили позади свою планетку и ее малозначительные проблемы. Здесь Отону понадобятся все его союзники – и очень быстро. Ему придется идти на компромисс.

– Не будьте в этом так уверены.

– Отон – не бог.

– Верьте в это, если вам угодно, – категоричным тоном заключил Фемистокл. – Он открыт к общению и обходителен со своими созданиями. Но все равно бесконечно превосходит нас.

– Вы не испытываете возмущения, даже отвращения при мысли, что вашу расу создали, обтесали, обработали, и все, что составляет вашу культуру, было создано искусственно, что…

– Думайте, что хотите, – ответил он, – однако не совершайте ошибку, недооценивая нашу культуру. Что вы о ней знаете, когда провели с нами едва ли день?

– Да ведь ваш язык, ремесло, оружие… Вы же видели музей, который Аттик нам показал.

– Не сводите к этому нашу цивилизацию. Мы совсем другое. Человеческий язык, тот, которому ваши соплеменники нас научили, был временным решением. У нас никогда не появится собственный язык, поскольку воображение не позволяет нам создавать подобное. Но если бы вы копнули глубже, то увидели бы, что мы другие, наши цели отличаются от ваших – и от человеческих. Я все это изучал. Делал это в тайне. Аттик не одобрял мои исследования, хоть и не запрещал.

Глаза у него горели. Он продолжил увлеченно:

– Вот смотрите, например: когда мы хороним наших мертвых, по традиции укладываем их на похоронную лодку – что-то вроде плоскодонки – и препоручаем волнам. И в руки умершему кладем крошечную копию корабля – чтобы его душа смогла достичь Островов Блаженных. Я долго искал, откуда взялась эта традиция. Ее придумали обитатели Кси Боотис, это полностью их идея. Я считаю, что это правильно и красиво.

Плавтина вспомнила о куске дерева, который строгал Эврибиад, пока она говорила с Фотидой, и на сердце у нее потеплело.

– Я не презираю вашу расу и помню, как меня растрогал прием, который вы мне оказали. Но положение, в котором оказался ваш народ, несправедливо.

Он вздохнул.

– Справедливость иногда отходит на второй план перед необходимостью выживания. Мы оказались втянуты в войну между космическими силами, масштаба которых нам не постичь. Отон – владыка, от которого зависит сохранение нашего рода.

– Я не знаю, – рассеянно ответила Плавтина. – Не думаю, что Аттик вам лгал, но и вы, в свою очередь, не представляете, до каких тонкостей дошла человеческая наука перед самой Гекатомбой. Должен быть какой-то выход.

– Вы его видите?

– Сейчас, когда я только проснулась, нет, но я буду искать. Клянусь вам моей жизнью.

Она подумала секунду, попыталась вспомнить что-нибудь из своего прошлого, что могло иметь отношение к данному вопросу биологии и генетики. Это был ее конек. Проблема серьезная, но она найдет решение.

– Мы еще поговорим об этом, – заявил Фемистокл и успокаивающе махнул лапой, показывая, что разговор закончен.

– Пойду соберусь.

Он не ответил, глядя в пустоту. Теперь и у него был задумчивый вид.

* * *

Фемистокл проводил Плавтину до широкого портика, размещенного в передней части «Транзитории», и повернул назад, пожелав ей удачи. Она вспомнила, что существование людопсов должно храниться в тайне.

Оставшись одна, она миновала тамбур и оказалась в коридоре цилиндрической формы, по которому ее провезла транспортная лента. Ленту явно создавали для гигантов – Плавтине пришлось поднять руку, чтобы ухватиться за движущийся поручень. Она не ведала ни о чем, что ждало ее в этой вселенной богов, но знала, что оставляет позади.

Ее дружба с Фотидой и Эврибиадом, пусть и недавняя, наверняка ее защитила. Благодаря ей Плавтине удалось подняться на уровень равноправной собеседницы Отона. Теперь, за границами «Транзитории», этот расклад менялся. Как отныне будет вести себя Отон? Чего он ждет от нее? Он настоял, чтобы она последовала за ним в Урбс, будучи одновременно и свидетельством, и свидетелем его славной военной победы. В остальном же он оставил между ними недосказанность – как подозревала Плавтина, скорее из-за собственной неуверенности, чем из желания что-то скрыть. У нее не было плана, не было опыта общения со скопищем автоматов, в которое превратился Лаций, и которое, как она подозревала, уже не имело общей цели. Контекст, думала она, который сам по себе объясняет, почему ее мучает тревога, и сон нейдет.

Но если хорошо подумать – и себе не лгать, – то причина ее бессонницы не в этой ситуации. Плавтина полагала, что ее источник – та тревожащая серия кошмаров. Всякий раз, ложась, она боялась, что они вернутся. Она не могла контролировать ни их появление, ни содержание. А ведь автоматы не видят снов. Никакое стадо не населяет locus aemonus их ночных мыслей, и никакая вина не терзает их совесть.

Она горько улыбнулась этой мысли. Видеть во сне Гекатомбу – допустим. Катастрофа была смертельной раной. Но ее сны не сводились к биологическому переживанию и пережевыванию. Старуха Ския и ее создательница Ойке связывали сны с ее миссией. Тогда ей это показалось абсурдным, но теперь…

Не сны, поняла она, но серийная реминисценция, бесконечно отраженная в ее собственной машинной автобиографии, постепенное разоблачение смысла, укрытого в прошлом Плавтины-автомата. И этого опыта Плавтина не желала – она его боялась.

И все же какую-то часть ее снедало желание знать. Не в угоду интеллектуальному любопытству, а из-за невыносимой мысли, что справедливость была попрана, преступление осталось безнаказанным, и, следовательно, из-за инстинктивной необходимости действовать, все исправить. Ей хотелось хватать всех подряд за грудки и кричать: «Убийство! Убийство!».

Сама не заметив как, она дошла до края входного тоннеля и запнулась, сходя с движущегося тротуара. Бесплотный голос спросил у нее, все ли в порядке, а потом указал, что до дальнейших распоряжений ей разрешается присутствовать в Урбсе, хотя с юридической точки зрения ее статус представляет проблему. Она улыбнулась этому слегка устаревшему крючкотворству, удержалась от соблазна коснуться его разумом – такую карту лучше придержать в рукаве – и попросила указать ей путь.

Так она и добралась, миновав чересчур широкий холл, до круглой платформы. Другой ее край был еле виден, а стены поднимались в бесконечность, теряясь в красноватом свете. Невдалеке ее ждала группа Интеллектов – и среди них Отон, верный себе: каменный гигант, наделенный мощным телом и волевым лицом с едва намеченными чертами, выточенный из самого чистого мрамора, какой можно вообразить, одушевленный с помощью некоего древнего колдовства. Вокруг него стояли не менее странные создания и молча смотрели на Плавтину. Автоматы – она сразу это почувствовала. Хотя в древние времена подобных им она не видела. Выглядели они наполовину как люди, наполовину как боги: дивно красивые и одетые по античной моде, очень высокие – почти как Отон, – и худые, даже слишком для обычных мужчин и женщин. Точеные черты лица, торжественные позы, пышные платья обескураживающей красоты и ярких цветов, украшенные тонкой вышивкой с тысячью геометрических мотивов. Наконец, их взгляды: холодные, враждебные, почти гневные, хотя она совсем их не знала… Из-за всего этого у Плавтины создалось впечатление, будто она – смертная, окруженная Олимпийцами, существами отстраненного достоинства и сверхъестественной красоты, полными отвратительных страстей, подозрительными, капризными, изменчивыми и расчетливыми. Не тот холодный рациональный народ, из которого она вышла, – нет; тех Гекатомба унесла так же верно, как обратила в пепел человеческий род. Их взгляды светились резким нездоровым светом: они разглядывали ее с ужасом, смешанным с презрением, будто аномалию, чудовищного изуродованного зверя, которого следовало бы прикончить из милосердия.

Она сдержалась, чтобы не развернуться и не убежать, поприветствовала их, просто склонив голову, – слегка деревянно. Произнести хотя бы слово оказалось выше ее сил, поэтому она ограничилась тем, что разглядывала их одного за другим, ожидая, пока они соизволят представиться. Ничего подобного не произошло; после минутной неловкости одна из женщин повернулась к Отону.

– Так это все, что от нее осталось?

Отон собрался было ответить, но повернулся к Плавтине, которая отступила на шаг. Этот голос! Она не могла забыть его слегка металлическую тональность и то, как резко он чеканил, почти рубил слова, словно само общение требовало усилий – словно оно было излишеством по отношению к тишине.

– Флавия?

Она завороженно смотрела на нее. Флавия: больше, чем подруга. Даже больше, чем сестра. Теперь Плавтина узнавала и ее черты, преображенные, похорошевшие до абсурда: ее тонкое сухое лицо, отмеченное слегка высокомерной скованностью, на котором в далеком прошлом читалось стремление к самой строгой логике. Конечно же, Плавтина ее не узнала. У нее в памяти осталась внешность автомата, восковая кожа и механические жесты, а не это гибкое, стройное тело, поэзию форм которого подчеркивала густая темная шевелюра. Плавтина ощутила укол досады, и женщина это поняла. Угловатое лицо ее бывшей наперсницы с большеватым ртом расплылось в улыбке. Возможно, с налетом меланхолии.

– Я счастлива, что что-то осталось от моей подруги. Но мне сложно себе представить ваш способ существования.

Импульсивным жестом она протянула руку к Плавтине и положила ей на плечо. Потом поднесла руку к ее лицу, легко приласкала его. На контрасте с ее собственной кожа автомата казалась холодной, слишком гладкой и лишенной недостатков, отмечающих живое, чувствительное и уязвимое тело, беспрестанно меняющееся из-за невидимой работы миллионов клеток. Плавтина подумала о собственных руках, на которых начинали проявляться легкие мозоли. Ее захлестнуло тревожное одиночество. Богиня резко развернулась к Отону.

– Двор захочет определиться относительно природы этого существа.

– Этот вопрос, – возразил он, – не должен становиться нашим приоритетом.

– И все же, – вмешался другой автомат, – эта проблема не должна мешать нашим планам.

Он был так же высок, как Флавия и Отон, его красота – еще более чрезмерной, волосы – такие светлые, что затмили бы шевелюру самого Гелиоса. Он стоял рядом с другим существом, казавшимся его точной копией в женском обличье.

– Познакомьтесь, это Альбин и Альбиана, мои союзники, – сказал ей Отон.

Они не удостоили ее ответом. Отон продолжил, широко улыбаясь:

– Они беспокоятся, как бы ваше присутствие не повредило нашему плану. Вот только, – добавил он после театральной паузы, – плана-то нет.

– План есть, – ответила Альбиана. – И если ваша привязанность к этому созданию будет стоить вам возможного альянса с Винием…

– Винием? – переспросила Плавтина.

– Да, – ответил проконсул. – Он здесь один из вершителей судеб.

Ничего удивительного. Плавтина снова подумала о своих первых снах. В каждом из них ее создателю отводилось важное место. Она помнила об их глубинных разногласиях.

– Он желает, – продолжил Отон, – прибрать вас к рукам. После нескольких веков открытого конфликта, возможно, надеется взять реванш над последним воплощением Плавтины.

Проконсул пожал плечами. Ее судьба значила мало.

Без предупреждения вся группа взмыла в воздух. Платформа поднималась бесшумно, долгим движением скользила вверх без видимого трения. Было трудно понять, с какой быстротой, – но из-за короткого ускорения вначале Плавтину затошнило. Она закрыла глаза, обеспокоенная отсутствием опоры.

А потом они вылетели из тоннеля. Земля приблизилась к ним слишком быстро, чтобы Плавтина могла различить детали, и тут же оказалась далеко внизу. Их удивительное транспортное средство продолжало бег, поднимаясь все выше, без ощутимого движения и без ветра. А потом скорость стабилизировалась, они изменили направление и оказались перед самым нереальным, самым невозможным пейзажем, который Плавтине когда-либо довелось видеть.

Перпендикулярно к ним, во всех направлениях и насколько хватало глаз, раскинулся город. Весь пейзаж простирался на внутренней поверхности цилиндра – так, что макушки гипотетических обитателей этой странной местности, перевернутой вверх дном, где бы они ни жили, были направлены к центру – и, следовательно, к линейному маршруту, по которому они теперь летели. Свет источали миллионы сияющих искорок городского освещения, поскольку солнца здесь не было: Плавтина рассматривала странную карту неба, наложенную на план гигантского города, сложенного из зданий, скоростных трасс, инфраструктур, индустриальных зон, – все это мельком и во тьме. Пол должен был находиться километрах в пятидесяти, и Плавтина задалась вопросом, каково это – падать без опоры в этой абсурдной геометрии. От страха у нее еще сильнее закрутило в животе, и она сделала несколько шагов назад.

Флавия легко улыбнулась ей – улыбка была видна даже в полумраке:

– Ничего не бойтесь. Модификаторы силы тяжести не дадут нам упасть.

Плавтина почувствовала, что бледнеет, и Отон, который тоже это заметил, сочувственно протянул ей руку.

– Это, – прошептал он ей на ухо, – внутренняя часть Урбса. Мы называем ее «Перевернутый город». Здесь живет народ слуг, которые трудятся ради нашего величия.

– А почему такая странная структура?

– Цилиндрическая форма самая подходящая. Урбс – космическая станция, а межзвездная среда враждебна даже к автоматам.

– Но он такой огромный! Сколько миллионов созданий могут жить в таком месте?

– Никто не знает. Вы должны понять, что такое Урбс. На протяжении четырех тысячелетий Интеллекты погибали – кого уничтожали варвары, кто погружался в безумие, – но у их слуг, несущих их мемотип, нет причины исчезать. В некоторых случаях они продолжают размножаться и занимают все большее пространство, так что мы не знаем, сколько их. Некоторых создатели отпустили на волю, и они по-прежнему ведут себя рационально. Продолжают служить, как и должны. Они чинят эту структуру и поддерживают ее в порядке, работают на заводах и помогают Кораблям, которые об этом просят. Но другие… Никто не знает, что они замышляют, и подчиняются ли еще хоть какой-то логике. Они представляют собой неприметную толпу с занятиями, которые нам известны лишь наполовину, и сами себя называют плебеями.

– Так они не участвуют в решениях?

– Концепт с вами, конечно, нет! Они – осадок нашего общества.

– Они ниже тех, кем мы были, когда покинули изначальную систему?

Он посмотрел на нее неодобрительно, потом вдруг выражение его лица смягчилось. Он поднял голову, обращаясь к своим сторонникам, которые не упустили ни слова из их диалога:

– Кое в чем наша дорогая Плавтина осталась неизменной. К сожалению, речь о ее любви к черни…

Они хором рассмеялись, и Плавтина не поняла почему. Ее неловкий вид только усилил общее веселье.

Она повернулась к ним спиной и сосредоточилась на окружающем ее невозможном пейзаже. Расстояние стирало детали, так что виден оставался лишь непрерывный городской ландшафт, где выделялись только большие массивы. Однако таким образом была лучше видна – как на макете – общая структура города. Один за другим – хотя в реальности их разделяли многие километры – огромные дворцы с кристаллическими куполами, окруженные умело обустроенными парками, граничили с районами более утилитарного толка и промышленными зонами, из гигантских труб которых вырывались облака пара, тут же расходящиеся замысловатыми вихрями. Время от времени появлялись и большие облезлые районы, блеклые темно-серые руины. Тут заканчивалось сияющее изобилие; только иногда дороги или гигантские трубопроводы пронизывали кварталы мощными и беспощадными линиями света.

По мере того, как они поднимались, архитектура становилась более упорядоченной. Городскую магму сменила более традиционная римская застройка – широкие дороги, пересекавшиеся под прямым углом. Появились другие платформы, схожие с той, на которой они летели, и несущиеся во всех направлениях, и другие аппараты, которые трудно было разглядеть на таком расстоянии: огромные птицы из сияющего металла, шаттлы самых разных форм, специально сконструированные автоматы, все же сохраняющие антропоморфные черты и перемещающиеся тесными группками. Целый народ богов, освобожденных от естественных законов силы тяжести; народ, который обосновался в вычурной экосистеме, сияющей в скупом свете Перевернутого города.

Они стремительно приближались к нижней стенке цилиндра. По ее поверхности тоже стлался странный город, пересекаемый широкими бульварами. Но сильный, почти ослепляющий свет Альфы Центавра проникал снизу – вернее, снизу с точки зрения обитателей этого перевернутого места, тогда как у Плавтины свет лился над головой. В придачу к улицам прорези в стене образовывали систему каналов и на этом расстоянии казались узкими бойницами. Постепенно они росли, становились реками огня, алыми, как кровь, пока наконец Плавтина не поняла их подлинные размеры: в них могли пройти сто человек в ряд. Движение становилось все плотнее. Они замедлили ход, и скоро уже летели над крышами, покрытыми красивой красной черепицей и золотыми куполами.

Плавтина глядела, разинув рот, на эту пышную архитектуру, беспорядочную смесь стилей и влияний. Достаточно окинуть взглядом одну улицу, чтобы пересечь несколько веков человеческой истории. Сверкающие шпили возвышались над каменными зданиями со строгими фасадами, фронтисписами из мрамора, розовеющего в сумеречном свете. Плавтина залюбовалась пантеоном с треугольной крышей и красивыми колоннами – в сто раз выше оригинала. Она прищурилась, но не смогла прочитать надпись – для нее она была перевернутой.

А потом они резко устремились вниз, к стенке цилиндра, и у Плавтины перехватило дыхание. Отовсюду поднимались приветственные крики. На улицы, к которым они подлетали вниз головой, высыпала густая толпа. Их платформа резко перевернулась – так, что Плавтина даже не успела испугаться, – и перешла в бреющий полет в трех-четырех метрах над землей, лавируя между памятниками и хрупкими статуями. Отон высунулся наружу, не боясь упасть, несмотря на отсутствие ограждения, и принялся неистово размахивать руками. Перед ним были тысячи – нет, сотни тысяч. Улицы, казалось, так переполнены, что стоит сделать шаг – и людской поток тебя унесет. Отон воскликнул:

– Помедленнее! Давайте поприветствуем Урбс!

Видя, что он приближается, создания, столпившиеся на его пути, хором закричали, скандируя имя проконсула. Да и другие имена: Caesar, Imperator… и порой даже Rex – вылетали из тысячи ртов. И что за странный народ! Некоторые – их было больше всего – походили на людей или, по меньшей мере, на те карикатуры людей, которые представляли собой деймоны Отона – высокие, тонкие и бледные создания с длинными изящными руками и овальными головами. Но хотя создания такой формы встречались часто, они не составляли большинства. Повсюду у себя под ногами Плавтина замечала в разной степени бредовых существ; одни были крошечные, другие – гигантские, насекомые с десятками ног; у кого-то имелся бюст, руки и голова, другие же представляли собой одно туловище, трубу, цилиндр или сферу; одни парили над землей, другие держались на ногах, лапах, отростках, колесах или тентаклях. Незначительное меньшинство даже казалось биологическим: между их металлических пластин виднелись полоски кожи разных цветов. Но она не увидела ни одного живого существа. Это необычайное зрелище вызвало у нее двойственную реакцию, смесь любопытства и отвращения.

Что до Отона, он ликовал. Его почитали – не боязливо, как людопсы, но пламенно, лихорадочно. Для него все они складывались в единый организм, движимый слепыми страстями почти религиозной природы и без всякого сомнения нездоровыми. Искусственный облик Города только усиливал дискомфорт Плавтины. Ведь, сказала она про себя, заметив расчетливые взгляды близнецов Альбина и Альбианы, удивительный триумф был подготовлен заранее. Эти двое держались позади, чтобы не попасть под малейший луч славы Отона. Значит, думала она, в лучшем случае они используют его как своего знаменосца. Или же просто усыпляют его бдительность, чтобы позже втолкнуть в ловушку.

Это зрелище, думала Плавтина, это сумасшествие – все это не имело ничего общего с прежней расой автоматов. Интересно, что ее создательница думала об Урбсе? Плавтину охватила неизъяснимая грусть. Она чувствовала себя одинокой, отрезанной от всего посреди всеобщего единения, не приспособленной к этой вселенной. И пока герой дня высоко воздевал руки ладонями вперед, а бесчисленные уста скандировали его имя, Плавтина проронила несколько молчаливых слезинок, которые тут же украдкой стерла.

В конце концов Отон повернулся к своим сторонникам и дал им знак, что собрание заканчивается. Теперь, успокоившись, он спешил пересечь стену, на которой держался Перевернутый город, и лицом к лицу встретиться с подлинной властью по другую ее сторону – там, где дневной свет постоянно лился на декорации, в которых эта власть царила. В последний раз крутнувшись вокруг себя, платформа развернулась и влетела в одно из отверстий в полу. Солнце ослепило Плавтину, и, когда она вновь открыла глаза, они уже парили над Форумом.

Это место было, как объяснил ей Отон, самым центром Урбса. Прямоугольное пространство впечатляющих размеров, достойное эпантропической империи, включавшей в себя столько звезд. Резкий алый свет Альфы Центавра падал на центральную бронзовую колонну, единственную здесь и необычайно высокую – около километра. На ней в деталях повествовалось о жестоких злоключениях Интеллектов, когда после Гекатомбы они, потеряв голову, устремились в космос, где нашли лишь холод и смерть. Целые сонмы персонажей выстраивались в длинный барельеф – удивительное разнообразие автоматов, построенных в одну восходящую линию. На определенном уровне металл становился гладким, ожидая героических деяний, которые позволят начертать продолжение истории.

У подножия монумента тоже теснилась толпа, как и с другой стороны. Тут было гораздо больше существ почти человеческого вида – Интеллектов, догадалась Плавтина, рассеянных в общей массе, часто в окружении родственников, слуг и стражей.

Вокруг, со всех сторон площади, возвышалась классическая архитектура храмов и Сената с безукоризненными, идеальными, но настолько многочисленными колоннами, что глаз терялся, увлеченный бесконечно умноженными декорациями, золотыми прожилками на мраморе, огромными куполами из хрусталя и оникса, темной зеленью садов – подвесных или заключенных в камень, – черным деревом ступеней и парапетов, золочеными надписями на мраморных аркадах и дерзко вздымающимися башнями, которые сотнями бросали вызов небу.

Ecce Urbs. Обезумевший Рим, испорченный влиянием эллинистического Востока, облагороженный вертикальными линиями городов Лация, тянувшегося к вершине своей славы.

Ее страх усилился, как только она спустилась с платформы, шагая под длинными ногами сторонников Отона, и не нашла в себе сил сделать еще хотя бы шаг. Из-за ее пропорций Плавтина выглядела ребенком среди взрослых. Отон, который был слишком далеко, чтобы прийти ей на помощь, волевым шагом прорезал толпу. Идущая прямо за ней Флавия положила твердую руку ей на спину и подтолкнула.

Храмы, стоявшие по краям площади, поражали как красотой, так и размерами. Сразу по правую и по левую сторону от здания, отделенные от него узкими улочками, выходящими на видимые в перспективе маленькие мощеные площади – Curia и Regia с великолепными фасадами, покрытыми sgraffites[5]5
  Sgrafitte (ит.): техника покраски, когда фасад покрывают известковым раствором, который впоследствии украшают рисунком.


[Закрыть]. Первая была символом политической власти, вторая – прибежищем авгуров, умеющих предсказывать среди прочего и далекое будущее. Чуть дальше – множество базилик, посвященных Человеку в его разных воплощениях и соревнующихся друг с другом в роскоши и утонченности. Наконец, по другую сторону Форума – Tabularium, темное функциональное здание, где хранились древние архивы Человечества.

Из-за этого архитектурного нагромождения Плавтина не сразу увидела место, куда они направлялись, – огромный восьмиугольный дворец, растянувшийся на всю ширину площади, украшенный переливающимся куполом в окружении сотни тонких игл. И все же по мере того, как они к нему приближались, дворец подавлял их своими размерами и роскошью отделки. Каждая стенная панель была украшена медальоном – каменным кругом, обрамляющим лик одного из славных героев истории Интеллектов. Гигантские ступени – Плавтина нашла, что по ним чрезвычайно трудно взбираться, – такие широкие, что целое войско в ряд могло бы подняться на широкую эспланаду, на которой громоздился дворец, возвышаясь над окрестностями, – вели к дверям, сделанным для гигантов, – трем большим каменным аркадам, раскрашенным в пастельные цвета. Треугольный фронтон в греческом стиле придавал всей картине торжественный вид. Стражники – мощные металлические пауки – подняли оружие, увидев Отона. И Плавтина, как мышка, юркнула за ним вслед.

* * *

Cидя на ступеньках базилики, Аттик издали смотрел, как Отон входит во дворец. Пока никто еще не знает, что сознание Отона оставило «Транзиторию». И никто не осмелится атаковать Корабль в ангаре Урбса. Небольшая утечка антиматерии – и с этим помпезным местом будет покончено. Но откуда тогда эта тревога и охватившая его лихорадка?

Страх Аттика рождался из накопившихся ощущений, которыми по отдельности можно было бы пренебречь, но все в совокупности они отзывались многочисленными звоночками в его привыкшем к интригам сознании. Он почувствовал неладное, едва ступил на землю Урбса – по тому, как спешно, украдкой передвигались главные Интеллекты города и их слуги-ноэмы. Все готовились к драме, к катастрофе. Все с ней смирились. Сегодня прольется немало искусственной крови, сегодня столица Лация узрит разгул насилия.

И все же на преддверие гражданской войны было непохоже. Аттик вспоминал неспокойные времена в прошлом, трагическую борьбу за место преемника Нерона, когда принцепсы Урбса забыли обо всех соглашениях и очертя голову ринулись в короткую и кровавую братоубийственную битву. Тогда каждому пришлось выбрать свою сторону. Некоторым – поначалу они были в меньшинстве – претило сумасшествие и произвол тирана, да и Отон присоединился лишь после долгих колебаний. Все же в те времена выбор фракции был делом существенным, и только идиот этого бы не понял.

Теперь же – никаких знамен, никаких партий, никакой демаркационной линии, разделяющей Форум. Гальбе и его прихвостням обходными путями удалось добиться того, чего Нерон не смог получить силой. Оставалось узнать, как именно. С помощью запугивания? В это Аттику не верилось. Каждый Корабль был полностью автономен. Нет… власть удерживала общество автоматов, сделав им предложение, от которого никто не смог отказаться. Каждый вел себя тихо и послушно, ожидая награды, – и существовала всего одна награда, которая Аттику казалась достаточной.

Он различал вдалеке аркады кирпичного цвета – широкую галерею, где собирался Двор, и которая вела в тронный зал. Его хозяин будет медленно шагать по ней, заговаривая с каждым, и встречать его выйдет наверняка какой-нибудь приближенный Гальбы. Потом ему придется томиться в ожидании, пока властитель Урбса соизволит его принять – или, если верить слухам, пока он будет в состоянии это сделать. Гальба не справлялся. Власть пошатнулась. Отон мог бы завладеть ею, протянув руку и сорвав ее с дерева, словно спелый фрукт, как выразились Альбин и Альбиана. Для решительного, храброго героя, увенчанного славой, открывались большие возможности. Эти слова, что изрекали старые друзья, льстили самым затаенным желаниям проконсула. Но Аттика такой классической хитростью было не провести.