Текст книги "Последняя крепость. Том 2"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Антон Корнилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Бродяга по прозвищу Гусь пришел в себя на заплеванном полу гостевой комнаты дарбионского трактира. Он прокашлялся, с трудом разлепил глаза, почесал бороду, осыпая на пол кусочки засохшей блевотины, потом пополз к кровати.

Влезть на кровать у него не хватило сил. Похмелье, владевшее им, было, судя по всему, царем и повелителем всех похмелий. Голова ощущалась разбухшим тряпичным шаром, ноги и руки тряслись так, что, казалось, вот-вот и они отвалятся.

Необходимо было как можно скорее излечиться.

Гусь, привалившись спиной к кровати, набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

– Асан!

От собственного крика голова бродяги мгновенно налилась чугунной болью, а глаза защипало от прилива крови.

– Асан… – хрипнул еще Гусь и замолчал, понимая, что дальнейшего напряжения сил может просто не пережить.

За незапертой дверью комнаты послышались шаги. В комнату заглянул заросший пегими волосами оборванец, прислуживавший в трактире за еду и выпивку.

– Асан… – попытался улыбнуться трясущимися губами Гусь. – Родненький… Услышал… Волоки сюда пивца кувшинчик… Беги со всех ног, милый…

Но оборванец смотрел на Гуся враждебно и стремления бежать со всех ног не выказывал.

– Хозяин велел передать, чтобы ты за комнату заплатил, – хмуро сообщил он. – Четвертый день не платишь, обещаешься. И за вино тоже, которое вчера вылакал.

– Заплачу, – тут же пообещал Гусь. – Заплачу, родненький. Ты мне пивца сначала принеси…

– Хозяин велел передать, чтобы ты сначала заплатил, – сказал Асан. – А потом – хоть пивца, хоть винца… Чего хочешь…

– Да ты что?! – плаксиво возмутился Гусь. – Сомневаешься? Думаешь, у меня денег нет? Козел ты кудлатый… А как на мои кровные хлебал, небось не сомневался. А ну неси пива! – Бродяга попытался было пристукнуть кулаком, но не сумел сжать пальцы – настолько у него распухли руки. – Неси, сказано!

– Не принесу, – коротко ответил Асан и подался назад, в коридор. – Деньги плати, слышь… Вначале деньги – так хозяин велел передать.

– А-а-а… – захрипел Гусь, и на глаза его навернулись щедрые похмельные слезы, – вот оно как… Ну и гнида ты, Асан… А я думал – друг ты мне… Вот, смотри… – Он с третьей попытки сунул руку за пазуху. – Смотри… я сейчас вниз спущусь, за комнату рассчитаюсь, да куплю целый бочонок самого лучшего вина! Всех, кого увижу, угощу. Всех! А тебя, сука драная, и не подумаю. Понял? Понял?! А хозяину своему передай, что я не желаю больше в его клоповнике оставаться! Рассчитаюсь – и только вы меня здесь и видели… Кувшин пива пожалели!

По чумазому лица Асана стало заметно, что он начал колебаться.

– Ты бы заплатил сначала, – попросил он. – Ежели деньги есть, чего не заплатить? Заплати вперед, и будет тебе пиво.

– А вот теперь не желаю вперед платить! – закапризничал Гусь. – Ежели не верите мне – не буду, не желаю. Пошел вон отсюда, гад! Вон! – дрыгнул он ногами, шаря вокруг себя в поисках чего-нибудь, чем можно было запустить в слугу.

Асан скрылся.

Гусь выждал немного и заскулил:

– Эй! Асанчик, родненький! Ты куда? Ну не можешь кувшин пивца принести, принеси хотя бы стаканчик…

На этот раз ответа не было.

Бродяга тяжело вздохнул. Сладкая жизнь кончилась – понял он. Кончились пять золотых, которые заплатил ему невесть за что этот чудной рыцарь у горы Бычий Рог, кончилась и сладкая жизнь. А как здорово было: после скитаний по дорогам и жизни впроголодь поселиться в трактире, как господину какому-нибудь, жрать вдосыть и – главное – пить, пить и пить. Не думая о том, чтобы заныкать наутро пару глотков. Потому что утром праздник наверняка повторится – об этом пел ему перезвон монет в кошеле, висящем на шее под одеждой. И снова будет хозяин трактира улыбаться и кланяться, снова будут суетиться вокруг слуги, снова будут хлопать его по плечу и угодливо хохотать над его шутками люди, которые раньше и смотреть-то на него не стали бы…

Гусь попытался подняться, и это ему удалось. Морщась и охая, приложив руку к груди, словно пытаясь удержать в горсти бешено стучащее сердце, он подошел к окну, выглянул на задний двор трактира. За ночь грязь подморозило, ломкий ледок посверкивал под лучами утреннего солнца, и бродяге на мгновение померещилось, что двор усеян серебряными монетами. Он хмыкнул, но сразу же застонал от боли, раскалывающей затылок.

Все. Пришла пора покидать этот гостеприимный трактир. Конечно, не через двери – хозяин наверняка зацапает, а способом привычным и проверенным. Через окно.

Напоследок Гусь оглядел комнату, заблеванную, загаженную, засыпанную черепками глиняной посуды. И снова вздохнул.

Счастливые деньки провел он здесь! Наверное, самые счастливые в своей жизни. Пять золотых! Столько денег ему еще пропивать не приходилось. Да что там пропивать – в руках держать. А все спасибо тому чудному рыцарю… Гусь вспомнил строгое лицо юного болотника, и в испитой прогорклой душе его шевельнулось нечто… непонятное… волнующее… И почему-то опять на глаза навернулись слезы.

«Что это со мной»? – удивленно подумал Гусь и насильно попытался перевести мысли в другое русло.

Чего печалиться и сырость разводить? Свалилось же на него единожды невиданное счастье, грянул же праздник? Грянул. Пять золотых! Да-а… так счастлив он не был никогда за всю свою жизнь.

Эта мысль отозвалась в нем сомнением. Он вдруг припомнил далекое-далекое время, когда был молод, когда привычка к пьянству и безделью только-только начала пускать в нем корни. Он припомнил городок Мари, узкие и пыльные его улочки, маленький домик, тоненькую добрую девочку с доверчивыми глазами… Как ее звали? Анна! Да, точно, Анна! Да и его самого тогда никто не думал называть Гусем. Его тогда звали…

Гусь сморщился и потер виски.

Вот ведь… Харан вас всех раздери, имя собственное забыл… Тьфу ты… Кай! Ну да, настоящее его имя – Кай.

Гусь неожиданно понял, что уже несколько лет не произносил этого имени и применительно к себе его не слышал. Гусь, он и есть Гусь…

«И чего я тогда сбежал от этой… Анны? – продолжали бежать в его гудящей голове спотыкливые мысли, когда он медленно и неуклюже взбирался на окно. – Ведь как сыр в масле катался, слова худого от нее не слышал… Эх, а я ведь, кажись, малого ей заделал! Ну да, так оно и было… Потому и нарезал от нее ноги. Дети-то, они того… Визгу не оберешься. Опять же – на портках одних разоришься…»

Свесив ноги наружу, Гусь медлил прыгать. Сердце колотилось о ребра, аж в ушах отдавалось. Голова отяжелела настолько, что клонилась набок. А тело обмякло и под жесткой коростой многодневного запоя дрожало как студень… Гусь с натугой сглотнул. В горле его заклубился страх. Мучительный, внезапный и беспричинный. И виной этому было, конечно, похмелье.

«Сдохну ведь скоро, – подумал он. – Буду лежать в канаве, не имея сил пошевелиться, и ни одна собака кусок хлеба не подаст. Может… вернуться? До Мари далеко, но как-нибудь дошкандыбаю. А Анна… Она добрая. Она простит. Любила же она меня, эх, как любила! К тому же ребенок у нее от меня. Паренек… Или девка. Взрослая уж, поди. Обрадуются мне – папашка вернулся! И заживем…»

Гусь вдруг необычайно ярко представил себе сцену собственного возвращения, как его, отмытого от грязи и переодетого в чистое, посадят во главе стола, уставленного яствами, и Анна, красивая и тихая, такая, какой он ее помнил, поднесет ему кружку пенящегося пива…

Он даже всхлипнул от умиления.

Тут в коридоре послышались шаги.

Гусь воровато оглянулся и прыгнул вниз, во двор.

Но, зацепившись ногою за створку ставней, неловко перевернулся в полете и, ударившись о землю, сломал себе шею.

Часть вторая
Враг внутри

ГЛАВА 1

Этот безумец появился на Базарной площади Дарбиона словно из ниоткуда. Никто не видел, как он бродил в унылой толпе ежащихся от холода горожан между торговыми рядами с разложенными там скудными товарами, никто не видел, как он подходил к фонтану – еще год назад прекрасному мраморному фонтану, из которого любой желающий мог напиться чистой прохладной воды, а теперь просто почернелой несуразной громадине, за низкими потрескавшимися бортиками которой неподвижно темнела подернутая льдом вонючая застоявшаяся жижа.

Его заметили, когда он, взгромоздясь на бортик, пронзительно завизжал, просто так, без слов, привлекая к себе внимание, завизжал и воздел руки к серому, гнилому небу, осыпающему великий Дарбион ледяной мерзкой мокротью.

Ни клочка одежды на безумце не было, но и голым он не выглядел – из-за коросты и грязи, покрывавших почти все его тело, и из-за густой сети царапин и ссадин, свежих и подживших, пятнавших кожу там, где она была свободна от грязи. Длинные волосы безумца торчали во все стороны, точно пакля, отчего его грязная голова походила на многоногого паука; жидкая и короткая бороденка стояла колом, и ослепительно-черные зрачки стремительно метались в узких глазах.

– Добрые люди королевства Гаэлон! – провыл сумасшедший, когда народ стал оборачиваться к нему. – Слушайте, слушайте меня, добрые люди королевства Гаэлон!

– Еще один… – буркнул кто-то. – Сколько их теперь развелось, психов…

Народ стал медленно стекаться к мертвому фонтану. Все же появление безумца являлось каким-никаким, а развлечением… а их так не хватало людям этой жуткой промозглой осенью. Но не все двинулись к фонтану. Кое-кто бочком-бочком стал выбираться из толпы, будто в появлении сумасшедшего углядел предвестие чего-то нехорошего, что вот-вот должно было здесь произойти. Некоторые торговцы, не распродавшие еще свои товары, торопливо начали сворачиваться.

– Все умрете! – вопил безумец. – Все, все умрете! А я – мертвый уже, добрые люди! Я умер уже!..

Он подпрыгнул и ногтями полоснул себя по груди. Брызнула кровь – так далеко, что капли ее попали на лица тех, кто стоял ближе всего к фонтану.

– Нету спасения! Ниоткуда нету спасения, добрые люди!.. Репа! Репа! – взвизгнул безумный, приплясывая и тыча пальцем куда-то поверх голов мрачно внимающих ему горожан. Те, кто, послушавшись этого жеста, оглянулись, смогли увидеть торговца, перед которым на лотке лежали несколько сморщенных корнеплодов в кулак величиной. – Репа-то! – визжал безумец. Кровь бежала по его груди и животу, смешиваясь с грязью. – Прошлой осенью – медяк за корзину! А сейчас-то? Сейчас-то?! За пару серебром платим!

Торговец, на которого указал сумасшедший, втянул голову в плечи и суетливо стал собираться, ссыпая репу с лотка в мешок. Пухлые его, покрасневшие от мороза щеки враз опали и побелели.

– Головы! Головы наши гложет! – пронзительно завизжал безумец. – Черепушки облизывает!

И так убедителен был этот крик, что многие из собравшихся ясно представили себе, как щекастый торговец, жадно вращая глазами и клацая крепкими зубами, обгладывает желтоватые ссохшиеся корнеплоды, и впрямь похожие на человеческие головы…

Кто-то крикнул торговцу что-то гневное. Кто-то запустил в него окаменелым конским яблоком. Продавец репы даже не пытался отбрехиваться или лезть в драку. Он быстро смотался, волоча за собою свою громыхающую по камням мостовой тележку, и, видно, остался очень рад тому, что дело обошлось только одним-единственным конским яблоком. Другие торговцы, следуя его примеру, тоже не стали задерживаться на Базарной площади.

– Репа! Капуста! Бобы! Бобы!.. Бо… Больно! Больно! Кишки плачут! Дай! Дай! Бобы!.. – проводил их безумец совсем уж бессмысленными криками.

А к фонтану, на бортике которого бесновался голый, подтягивалось все больше народу. Окна близлежащих домов распахивались одно за другим.

Безумный тем временем перешел к очередной части своего представления. Он запрыгал на одной ноге, словно аист, вторую схватил обеими руками за ступню и притянул к животу. Ногтями он терзал ступню с такой исступленной жестокостью, что кровь прыскала на землю и на тех, кого толпа притиснула к самому бортику. Неестественная его поза, ломаные движения да еще эта кровь пугали и завораживали людей.

– Не чую! – с каким-то изумлением оглушающе комментировал он свои действия. – Не чую ничего!

Он отпустил ногу, со звериной ловкостью прыгнул вдруг назад, на центральную часть фонтана, вытесанную в виде взметнувшейся вверх стаи рыб, взобрался повыше и впился зубами в кисть руки.

– Не чую! – еще громче и истошнее завопил сумасшедший окровавленным ртом. – Ничего не чую! Мертвый я! Мертвый! Ничего не чую!

И эти вопли безумца были собравшимся понятны и близки. Минувшая зима – небывало суровая и почти бесснежная – оставила свои сине-багровые метки на лицах и телах почти каждого горожанина. И они очень хорошо понимали, как это – грызть до мяса собственное тело и ничего при этом не чувствовать.

Безумец влез еще выше. Он выпрямился на самом верху «рыбьей стаи» и стал приплясывать, каждое мгновение рискуя упасть, но не падая.

– Мертвый! Мертвый! – голосил он. – Ничего не чую!

Внезапно дикий танец его изменился. Теперь он подергивал плечами и хлопал себя по груди и бокам. Капли крови и грязи летели с него во все стороны, разгоряченное его тело исходило паром.

– Горю! – вопил сумасшедший. – Горю! Ай, горю! Но – мертвый, мертвый! Ничего не чую! Горю! Горю, добрые люди!

Толпа внимала ему молчаливо и мрачно. И в этой выходке бродяги не было, казалось, ничего такого уж странного для людей. Они слушали и согласно кивали головами. Такое удивительное взаимопонимание походило на результат магического воздействия, но – никакой магии тут не было… После лютой зимы, выкосившей в королевстве всех, кто не имел постоянного пристанища, задушившей хворями множество стариков и детей, – мгновенным высверком промелькнула весна – и сразу ударило на редкость засушливое и безветренное лето. Лето, спалившее на корню весь урожай, и без того обещавший быть крайне скудным. Лето, выпившее почти все пруды, озера и реки в королевстве. Лето, запустившее жуткое зубчатое колесо, в котором мелькали костяные спицы: голода, болезней, смертей; болезней, смертей, голода…

Сумасшедший вопил, взвизгивая и взлаивая, еще и еще… вопил почти бессмысленное, но люди безошибочно определяли в его воплях смысл. Видать, капелька такого же безумия, рожденного долгими страданиями, была в каждом из них.

Вот появился на площади и, прокладывая себе дорогу сквозь толпу, устремился к фонтану караул городской стражи, состоящий из трех ратников. Но человеческая каша засосала в себя стражников. Они остановились – и тоже стали вслушиваться в дикие крики безумца.

А все потому что… разве не правду он кричал? Все так и было, все так и есть – и все так и будет, как он кричал… И стражники тоже являлись сынами этого города и этого королевства. И общая боль оказалась их болью.

Гибнул, гибнул Гаэлон. Сначала стиснули его безжалостные клещи голода и болезней. Потом хлынул через Скалистые горы поток марборнийских войск. А его величество король Гаэлона Эрл Победитель, оставив во дворце молодую жену, двинул свою гвардию и войска вассалов навстречу врагу. Двинул, да только имелся ли у него хоть один шанс остановить вторжение?

Не было ни одного.

Не из-за того, что войско Эрла намного меньше марборнийского. Не из-за того, что ратники Гаэлона голодны и слабы от голода, да многие еще и больны… Нет, истинная причина этого – и вообще всех поразивших королевство бед – в другом.

Давно, уже к исходу зимы, стали тревожить Дарбион слухи о том, что Высокий Народ оставил Гаэлон. Что отвернулись эльфы от людей великого королевства. Да не просто отвернулись, перестали милостиво дарить благами своей мудрости. А обидевшись, прокляли Гаэлон…

О том, кто же осмелился совершить немыслимое – нанести оскорбление пресветлым эльфам, – говорили шепотом.

Болотники, чтоб их вечно рвали на куски демоны в Темном мире. Болотники, чтоб им пусто было… Болотники, из своих проклятых Туманных Болот выползшие… Болотники, кто же еще… Это они смутили короля, это они (поверить сложно, но в народе-то говорят) посекли делегацию эльфов, явившуюся, чтобы образумить его величество…

Справедливости ради следует заметить, что не все верили в то, что во всех несчастьях королевства повинны рыцари-болотники. Вернее сказать, долгое время – не все верили. А потом уж… Ведь если нагрянула беда, значит, кто-то в том виноват? Не может такого быть, чтобы виноватых не было. Ведь это издавна так повелось: найдешь виноватого, и кажется, что полегче стало… Есть кого ненавидеть.

А что насчет проклятия Высокого Народа и участи Гаэлона…

Тут уж распоследнему дураку понятно: если эльфы кого-то прокляли, значит, рано или поздно проклятому придет конец…

…Безумец вдруг замолчал и, по-собачьи опустившись на корточки, замер на самом верху фонтана. И страшно завыл, задрав клок бороденки.

Толпа задвигалась и бессвязно зашумела. А голый поднял над ними руку, заставив всех мигом умолкнуть. Несколько ударов сердца он находился в полной неподвижности, напоминая древнего идола, окруженного благоговейно молчащей толпой. Потом заговорил. Медленно, глухо и заунывно.

– Мертвый… Я мертвый… Мертвый… – повторял он, чуть заметно раскачиваясь в такт своим словам. – И вы умрете… умрете… умрете… Все… Все… Все умрете…

Прошло совсем немного времени, и толпа начала повторять за ним пугающие эти слова, будто заклинание. Сначала тихо, а потом все громче и громче. И замелькали в толпе какие-то личности, которых в самом начале – когда у фонтана появился безумец – вроде бы на площади и не было. И откуда-то оказались в руках людей дубины, ножи и вилы…

Очень страшно стало на Базарной площади великого Дарбиона.

Тот торговец репой, первым бежавший с площади, успел достигнуть уже трактира, где остановился. Быстро покидал с тележки в мешок свой товар, оглядываясь на бегущих к площади, откуда неслись пронзительные вопли безумца и собравшейся вокруг него толпы. Взбираясь по крутой лестнице на второй этаж трактира, запирая дверь своей комнаты, подпирая ее массивным шкафом, который в другое время самолично и с места-то не сдвинул бы, все бормотал:

– Оборони, Нэла Милостивая, защити меня, несчастного… Сейчас опять громить все начнут… Сейчас опять кровь польется… Оборони, Нэла Милостивая…

– Все умрете! Все умрете! – надсаживался безумец. – Бобы! Бобы! Бей! Бей! Репа! Репа! Дай! Дай… Умрете!..

Люди размахивали над головой руками, и толпа шумела все громче, становясь похожей на единое черное чудовище, кровожадно потрясающее щупальцами. Было ясно – еще немного, и криков сумасшедшего не станет слышно. Впитавшая в себя безумие толпа заглушит беснующегося у фонтана голого…

И вдруг дикие вопли смолкли – как отрезало. Сумасшедший слабо крякнул и сковырнулся с возвышения прямо в скованную ледком темную жижу. Мгновением раньше прилетевший невесть откуда камень угодил ему точно в лоб.

Расталкивая ополоумевших, медленно приходящих в себя горожан, к фонтану приблизился здоровенный парень в легкой, явно не по погоде, одежде и босой. Коротко стриженная голова его была повязана белым платком. Детина двигался уверенно и бесстрашно, а следом за ним семенил, заметно хромая, низкорослый молодой мужичок, одетый точно так же – и в таком же платке на голове.

– Белоголовые… – в несколько голосов ахнула толпа.

Не обращая внимания на глядящих на них во все глаза людей, те, кого называли белоголовыми, быстро вытащили безумца из слоистой смерзшейся вонючей жижи. Поставили его, уже начавшего слабо стонать и откашливаться, на ноги. Детина ловко вывернул грязные и окровавленные руки голого и кивнул своему товарищу:

– Подержи-ка, – и, пока тот держал, стащил с себя кожаный узкий пояс и скрутил сумасшедшему руки за спиной.

Люди наблюдали за происходящим молча. Очевидно, этих белоголовых тут очень хорошо знали, и по этой причине никто не решался с ними связываться. Но, когда детина, связав сумасшедшего, толкнул его в спину, собираясь увести с собой, толпа коротко колыхнулась и извергла из себя пятерых рослых мужиков, трое из которых были вооружены утыканными гвоздями дубинами, а двое – подобиями кистеней: попросту толстыми веревками с привязанными на концах массивными булыжниками.

– А ну, не трог убогого! – рявкнул один из мужиков и угрожающе взмахнул дубиной.

Остальные четверо принялись сторожко обходить белоголовых: вкруговую по обе стороны фонтана. Действовали мужики слаженно, и видно было по ним, что с нехитрым своим оружием они обращаться умеют.

Толпа стала откатываться. Передние пятились, давя ноги задним. Те, которые находились в последних рядах, поспешили отбежать в ближайшие переулки. Но все же несколько угрожающих (правда, не слишком уверенных) восклицаний полетели, будто пущенные неумелой рукой камни, в белоголовых:

– Чего приперлись сюда, оглоеды?!

– Звал вас кто?

– А ну, уматывайте, пока кости целы…

– Хватит измываться над людями-то!

– Того достаточно, что народ травите!..

На последний крик хромоногий мужичок отреагировал живо:

– А вот это ты врешь… – и в то же мгновение резко мотнул головой. Свистнувший мимо его уха нож ударился в потемневший мрамор фонтана и с треском разломился.

– Кому сказано, не трог убогого! – гаркнул снова мужик с дубиной. – А ну, ребята, давай заставим их потанцевать!

Последняя фраза являлась условным сигналом – судя по тому, как дружно мужики бросились на безоружных белоголовых.

Детина швырнул связанного безумца себе под ноги. Метнулся на мужика, прыгнувшего к нему, – казалось бы, метнулся прямо под удар оскаленной гвоздями дубинки. Мужик уже разинул рот, готовясь издать победный крик, когда его орудие размозжит повязанную белым платком голову, но детина перехватил его руку еще в замахе, одним движением выкрутил ее (дубинка отлетела в сторону) и рванул на себя, точно хотел вовсе оторвать. Страшно заревел мужик, грохнувшись на колени, правая рука его торчала из плеча косо и неестественно, словно палка, воткнутая в снежную кучу. И тут же взвыл второй нападавший, подбиравшийся к детине сбоку с веревочным кистенем, дубинка, должно быть, по нелепой случайности врезалась ему в лицо, прошив гвоздями щеку и выколов глаз. Не теряя времени, детина в белом платке скакнул на бортик фонтана, а оттуда взвился высоко – словно ярмарочный акробат, перекувыркнулся в воздухе – и приземлился точно за спиной у еще одного своего противника. Тот не то что не успел размахнуться кистенем, он, скорее всего, ничего и сообразить не смог. Детина врезал ему локтем в основание шеи, и мужик рухнул на камни площади лицом вниз.

Хромой действовал иначе. Движения его были не размашисты, как у его товарища, а – коротки, почти неуловимы, но так же убийственно точны. Два противника, вооруженных дубинками с гвоздями, бросились на него с разных сторон одновременно. Он стоял прямо, не выказывая ни малейшего намерения хоть как-то отразить удары или уйти от них. А потом… просто оказался на расстоянии шага от того места, где только что находился. Мужики сшиблись друг с другом, но на ногах удержались. Хромой скользнул к ним и нанес каждому два практически незаметных глазу удара в корпус – и не кулаком, а полусогнутым указательным пальцем. Результат этих молниеносных тычков оказался сокрушительным. Мужики попадали на землю и завыли, корчась, точно от невыносимой боли.

Детина тем временем подобрал один из кистеней и метнул его, совершенно не целясь, в сильно поредевшую толпу. Раздался смачный удар, и на камни площади без чувств шлепнулся шестой человек. Из разжавшейся руки и из обоих рукавов его куртки выкатились короткие ножи.

Детина за волосы вздернул на ноги уже вполне очухавшегося сумасшедшего. Безумец молчал и крупно трясся, озираясь по сторонам. Во взгляде его не было ничего безумного, а был – животный страх.

– Берем этих, брат Аж? – кивнув на валявшихся на земле мужиков, обратился детина к хромому, как к старшему.

– Ни к чему, брат Гором, – отозвался хромой. – Сам знаешь, они работают от крикуна. Кроме того, что он им платит за охрану, они ничего не знают и знать не могут. А вон тех гавриков придется захватить…

Он указал на трех стражников, которые толклись поодаль, видимо, никак не могли решить, что им предпринять: подойти ли к белоголовым или улизнуть прочь, пока их не заметили. Впрочем, иллюзий по поводу того, что брат Аж или брат Гором их не заметили, они не питали – из этого-то и проистекала их нерешительность.

– Быстро сюда! – рявкнул Гором.

Стражники уныло поплелись на зов, волоча за собой алебарды. Базарная площадь уже почти опустела, тем не менее стражникам понадобилось порядочно времени, чтобы добрести до белоголовых.

– Шевелить копытами быстрее, это как – можно? – строго осведомился Гором, когда стражникам оставалось пройти до него всего несколько шагов.

– Простите, господа рекруты… – тонко проскулил один из ратников.

– Прощения просим, – густым басом прогудел другой.

Третий ничего не сказал. А только влажно шмыгнул носом и провел кольчужным рукавом по глазам. Гором посмотрел на этого ратника с омерзением.

– У, гнида… – выплюнул он, оттопырив губы. – Была б моя воля, я б таких, как ты… Канавы тебе чистить, а не покой подданных его величества беречь!

– Про… простите… – выдавил из себя стражник. – Я ведь это… второй день только на службе. Я не знал ведь… Я – как они.

– Вы видели и понимали, что здесь происходит? – повернулся к двум другим ратникам Гором.

Те молча закивали головами.

– Вот лично я, господин рекрут… – вдруг с воодушевлением начал один из стражников, но Гором оборвал его:

– Начнешь плести, что вот-вот собирался арестовать смутьяна, а тут неожиданно появились мы, – оторву ухо.

– Брат Гором, рекрут Королевского Училища не должен лгать, – проговорил Аж, но не наставительно, а как-то… вроде как по давно и прочно приобретенной привычке.

– А я и не лгу, – хмуро ответил Гором. – Я его серьезно предупредил. Меня уже тошнит от таких объяснялок. Считай что каждый день их выслушиваю.

Стражник испуганно замолчал, приложив обе ладони к ушам, для чего ему пришлось бросить алебарду. Гором скривился.

– Идите за нами, все трое, – лаконично приказал Аж и, повернувшись к стражникам спиной, пошел прочь с площади. – За небрежение службой ответите по закону, – не оборачиваясь, добавил он. – Брат Гором!

– Ага?

– На тебе крикун.

– Да уж и так понятно, – откликнулся детина и зашагал рядом с Ажем, волоча за волосы спотыкающегося голого, все так же трясущегося и молчащего.

Смеркалось. На улицы Дарбиона, когда-то многолюдные, шумные и ярко освещенные факелами, а сейчас гулкие и пустые, опускалась черная и холодная осенняя ночь.

Несмотря на позднее время, Грязный двор оживленно гудел. Заканчивалось строительство третьей башни, где предполагалось, как и в остальных двух, сделать казармы для рекрутов Училища. По той причине, что и первая, и вторая башни давно уже были переполнены, рекруты старались завершить строительство как можно быстрее. Подгоняло их еще и то, что оставалось не так много – лишь перекрыть крышу да укрепить лестницы, ведущие с яруса на ярус.

Оттар только через два дня должен был вернуться с Собачьего хутора. Возвращение Герба ожидалось не ранее чем через пять-шесть дней – он налаживал работу на другом хуторе, название которому еще не успели придумать. Поэтому управление Училищем в ближайшее время целиком лежало на Кае.

Он задержался у строящейся башни всего на несколько минут. Среди рекрутов-новичков нашелся один опытный каменщик, поэтому руководство по завершению строительства вполне можно было доверить ему. Само собой разумеется, под присмотром кого-нибудь из старших рекрутов. Кай выбрал Якоба. Не потому, что Якоб лучше других понимал в мастерстве каменщиков, и не потому, что он доверял Якобу больше, чем прочим старшим рекрутам… Просто Якоб оказался первым, кто попался на глаза Каю. А главное из неписаных правил Училища гласило: старший рекрут долженуметь учиться. Пусть сын барона Матиана никогда ранее в своей жизни не сталкивался с тем, как перекрывают башенную крышу. Он долженкак можно скорее вникнуть в суть этого мастерства и овладеть им в совершенстве. Это означало то, что, когда строительство третьей башни Училища закончится, Якоб будет разбираться в кровельных работах не хуже чем тот новичок-каменщик.

Кай был абсолютно уверен в том, что так оно и произойдет. Ведь Якоб – один из старших рекрутов. То есть один из тех, кто отучился год – и остался в Училище. Чтобы учиться дальше и учить других.

Никто из первого выпуска, что состоялся два месяца назад, не потребовал себе сотню золотых и место на королевской службе. Более того, никому из выпуска это даже и в голову не пришло. Выпускники восприняли перспективу покинуть Училище и уйти куда-то еще – с недоумением.

Иначе и быть не могло.

Потому что именно этому здесь и учили: что золото и власть ничего не стоят без возможности следовать Долгу. Золото и власть – одни из тех костылей, что нужны слабым людям для достижения их целей. Идущий дорогой Долга человексилен сам по себе.

Кай пересек Грязный двор, до сих пор называющийся так лишь по давнему обычаю. Теперь двор был выложен плоским отшлифованным камнем – весь, кроме участков тренировочных площадок, покрытых толстым слоем утрамбованного речного песка. Все строения, находящиеся на территории двора, были отремонтированы либо снесены и выстроены заново – и блистали чистотой.

К слову сказать, в последнее время Училище разрослось далеко за пределы Грязного двора Дарбионского королевского дворца. Еще весной, столкнувшись с тем, что дворец начал испытывать трудности с обеспечением Училища провизией, мастера решили построить пару хуторов, где можно было бы выращивать овощи и некоторые зерновые культуры. Вскоре появились охотничьи хутора и хутора, где рекруты занимались рыбной ловлей. К концу лета общее число хуторов достигло дюжины, и, несмотря на гибельную засуху, Училище получило возможность не только кормить своих рекрутов, но и жертвовать немалые излишки городу, который давно уже задыхался в петле голода. И вот уже почти полгода, как на рекрутов Училища легла еще и обязанность следить за порядком в великом городе и его окрестностях, гасить очаги народных волнений, вспыхивающих то тут, то там; отлавливать, разоружать и сдавать стражникам банды разбойников, промышляющих на дорогах и предпринимающих налеты на небольшие деревеньки.

Его величество король Гаэлона Эрл Победитель специальным указом распорядился относительно этого, когда у городской стражи не стало доставать сил справляться со своими обязанностями.

На тренировочных площадках зажигали факелы. Оглянувшись, Кай определил, что в команде рекрутов, ожидающих его, недостает трех человек. Впрочем, до начала тренировки оставалось еще немного времени, и Кай собирался использовать это время, чтобы смыть с тела пот и грязь – несколько дней и ночей подряд он провел на строительстве башни, ненадолго отвлекаясь лишь на еду и проведение тренировок. Дел в Училище накопилось невпроворот, и, чтобы справиться с ними, просто необходимо было жертвовать сном.