Текст книги "Спасти Москву"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Михаил Ремер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

И версию с бомжами, покрутив и так и сяк, отбросил окончательно. Она, конечно, многое бы объяснила: и быт примитивный, и одежки простецкие, даже по меркам пожилого человека худые, и пища однообразная – каши на злаках с золой вместо соли да репа. Да вот только неурядица с вещами получалась: до сих пор даже пуговицы не пропало с одежек Булыцкого, не говоря уже о таких ценностях, как айфон, цепочка серебряная с крестом нательным или электрошокер! Калина, вон, хоть и плут, да и тот не тронул ничего. Да и почему бомжи соль так ценят? Купить ведь – дело плевое! Цена – три копейки! На самый крайний случай можно бутылок или банок там жестяных насобирать да сдать их за деньги!

С ролевиками проще было: могли они, по разумению Булыцкого, увлечься играми своими до такого, что разум потеряли. Могли. Но тогда откуда восторг такой от вещей простецких. Топорище вон пластиковое достопримечательностью землянки стало. Такой, что Николай Сергеевич в конце концов подарил его ошалевшему от радости Калине. Все равно таскать его с собой тяжело было; проще, домой вернувшись, новый купить. Да и актерами должны были быть все поголовно. Такими, что в самом Голливуде с руками и ногами! Иначе как объяснить такие потрясающе правдоподобные эмоции радости от плевых по меркам пенсионера вещей.

Таким образом, более или менее правдоподобным оставался вариант, что он просто сошел с ума… Ну не считая последнего, самого фантастического, предполагающего перемещение во времени. Ну или на крайний случай – что шутка это, как в фильме каком-то, недавно им смотренном, где мужика по-жесткому разыграли, создав в отдельно взятом городе инсценировку не очень далекого прошлого. Все, все ведь говорило сейчас именно за этот вариант развития событий, и Булыцкий, забыв про все на свете, отчаянно вцепился в эту версию!

Деревня в три двора?! Отлично! Так проще создать видимость отдельно взятого мирка, затерянного во времени. Удивление местных жителей и странный язык общения – так то актеры; зря, что ли, сын в театре каком-то там народ потешает? Дорог худо-бедно значимых нет поблизости никаких? Самолеты не летают? Связь упорно отсутствует? Да мало ли глуши какие тут? Заберись подальше за Переславль-Залесский или вон в Брянские леса, и пожалуйста тебе! Глухоманей непроходимых тебе сколько влезет! Что действительно осталось непонятным, так кому, зачем и, главное, на какие шиши устраивать этот карнавал?! Но все-таки проще было убедить себя в том, что это скорее действительно чья-то не совсем удачная шутка, чем путешествие во времени. Или хотя бы сумасшествие. Ну или, на самый худой конец, какой-то неведомый эксперимент великих внеземных цивилизаций, неведомо зачем забравших пенсионера на далекую-далекую планету, вроде как Румату.

А раз так и Николаю Сергеевичу досталась главная роль в этом безумном спектакле, то и сыграть ее следовало достойно. Он старательно общался с местными обитателями, рассказывая про свою жизнь, демонстрируя прихваченные с собой причиндалы и искренне удивляясь мастерству актеров. А еще тщетно пытаясь подловить тот момент, когда кто-то из немногочисленных лицедеев допустит ошибку и правда наконец откроется. Впрочем, длилось это недолго.

Местные за заботами каждодневными привыкли к присутствию необычного гостя, и хоть держались с ним как с заведомо более высоким по статусу, но былого интереса уже не было. Разве что со стороны женской половины. Необычный нарядом, диковинами невиданными, статностью буквально манил он к себе девок незамужних. Уже не раз ловил он на себе взгляды страстные, да все как-то не замечать старался. Все ж таки возраст. Да и Милован со своим разговором. Потому и, сделав морду тяпкой, мыкался по осточертевшей землянке.

И хоть иной раз одолевали его сомнения, и нет-нет и начинало казаться ему, что, может, действительно унесло его в прошлое, но все-таки отчаянно цеплялся он до последнего за соломинку спасительную… Бред это все. И ложки деревянные – тоже бред. А то, что на современные ну один в один похожи, а не на привычные расписные, черпаком сделанные[19]19
  Современная ложка повторяет форму ложек, использовавшихся в быту и в Московской Руси. Привычная нам ложка-черпак лишь современная стилизация.


[Закрыть] – бред вдвойне! И лучины – бред! И серпы – бред! И лук Милована – тоже бред!!! И люлька, к потолку прикрепленная, и игрушки грубые деревянные, и молитвы перед едой – бред! И каши эти однообразные злаковые! И Милован, особняком вечно держащийся! Все бред!!! Все!!! Все!!! Все!!! Впрочем, Николай Сергеевич уже и сам начинал искренне верить в то, что он и на самом деле сходит с ума! И не важно, где это происходит: в настоящем или прошлом!

Уже и четыре недели провел в этом странном месте учитель, а ничего не менялось. Ну за исключением настроения: то в депрессию впадал он, то, видя убогость быта, сам хватался за топор и начинал ладить простенькие полочки, еще чего-то там, поражаясь отсутствию элементарных предметов: гвоздей, дрели со сверлами, клея. А как без всего этого хоть что-то сделать?! А длинными зимними вечерами собирались «местные» в землянке Третьяка и подолгу слушали «россказни», как они сами их называли, комментируя и бурно обсуждая услышанное. Один только Милован внимательно внимал всему тому, что говорил Булыцкий, да только прищелкивал языком, выслушав очередную историю. Только с ним у Николая Сергеевича начало складываться нечто вроде дружбы, и пенсионер уже прикидывал, как они вдвоем посидят в баньке после того, как все-таки закончится весь этот цирк. Однако планам этим сбыться было не суждено.

Страшные крики привели в себя сонную деревушку. Крики и рев дикого зверя. Похватав что попадется под руку, мужики высыпали из землянок, очертя головы бросаясь на шум. Напялив куртку и схватив топор с не разрядившимся пока электрошокером, вслед за всеми бросился и пенсионер. Отчаянные вопли раздавались где-то совсем рядом, буквально в полусотне метров от деревушки. К ним уже добавились свисты и крики подоспевших селян. Выскочив на открытую поляну, Булыцкий содрогнулся. Третьяк на шатуна[20]20
  Шатун – не залегший в спячку медведь.


[Закрыть] наткнулся, неизвестно зачем выдравшегося из берлоги. Теперь он, страшно крича, корчился на забрызганном кровью снегу, а зверюга, поднявшись на задние лапы, откатывался в чащу, понукаемый рогатинами да палками растрепанных мужиков. Те разошлись не на шутку, благо было их с дюжину, и уже на шкуре косолапого виднелись свежие кровоточащие раны. Матерясь, мужики наступали. Так что казалось, зверюга вот-вот ретируется, но в этот момент тот вдруг подался всей тушей вперед, бросаясь на одного из атакующих. Раздался вскрик и треск переломленной пополам рогатины. Мужик успел отскочить, но в руках у него теперь осталось лишь два черенка. Остальные, не ожидавшие такого маневра, тоже предпочли отвалить подальше от греха. Все, кроме Милована. Воспользовавшись секундным замешательством, он с протяжным воплем подался вперед, с размаху всаживая острие рогатины в бок мишке. Миг! И Милован буквально повис на своем орудии, наваливаясь на него всем своим весом и буквально продавливая плоть зверя.

– У, шельма! Получи!

Ох и разревелся тот, почувствовал боль! Взмахом лапы буквально стряхнул он повисшего на орудии человека вместе с обломком рогатины. Стряхнул и тут же со страшным рыком бросился прямо на отползающего прочь обидчика.

– А ну, не зевай! – отчаянный вопль вернул к жизни всех остальных, и те, бешено орудуя своими рогатинами, снова ринулись в яростную атаку. Несколько точных ударов, и косолапый, забыв про первоначальную цель, принялся кружить на месте, отчаянно отбиваясь от насевших охотников. Они же, оттопыривши на вытянутых руках заостренные жерди, медленно наседали, беря того в кольцо, однако же и вперед бросаться не торопились. То ли сноровки не хватало, то ли бить уже наверняка решили.

– Заходи, Хлын, сзади!

– Ерема, гляди в оба!

– Да не суйся ты под руку!

– Млад, поди прочь!

– Бей его!

Напряженно переругиваясь, мужики окружали зверя, который, истекая кровью, бросался то сюда, то туда, однако же, напоровшись на выставленные острия, отворачивал и снова начинал метаться в сужающемся кольце. А те перешли в наступление, и мишка, вяло отмахиваясь передними лапами, лишь жалобно выл, то пытаясь вырвать из кровоточащей раны обломок деревяшки, то поднимая морду и скаля зубы на окруживших его охотников. По всему было видно, что удар Милована оказался роковым для животного и тот стремительно теряет силы. Поняв это, бородач бросился на помощь раненому. Впрочем, тот уже притих, и теперь лишь конвульсии проходили по окровавленному телу.

Пришел в себя и Булыцкий, до этого наблюдавший за разворачивавшимся действом, словно во сне. Бросившись к пострадавшему, замер, едва лишь увидев рану: медведь вспорол мужчине живот и успел разворошить внутренности, прежде чем подоспела подмога. Бедняга умирал. Было видно, то его уже не спасти, даже будь сию минуту рядом аптечка Булыцкого. Шанс один из ста, да и то если подмога подоспеет в ближайшие же секунды.

– Телефон у кого?! – все еще уверенный в версии розыгрыша, проорал он на скорбно стягивавших головные уборы мужиков. – Быстрее, ну! Быстрее же! – сев рядом с умирающим и стараясь не глядеть на разбросанные по снегу внутренности, тот приподнял голову Третьяка. – Да что вы стоите столбами?!! – стянув куртку и свернув ее наподобие подушки, он подложил ее под косматую голову и поднялся на ноги, ожидая, что хотя бы один человек, но судорожно набирает номер телефона спасения.

– Не шуми, чужеродец. Бога не гневи; дай душе уйти.

– Чего? Сто двенадцать – экстренный вызов!

– Уйди, чужеродец. Не мешай, – скорбно отвечал Калина.

– Что вы? – попятился он назад, но, оступившись, грузно приземлился в сугроб. – «Скорую»! Кто-нибудь. Он же… Он… Да что за цирк?! – глядя в отрешенные лица мужиков, проорал тот. Затем, чертыхнувшись, принялся судорожно хлопать по карманам, выискивая мобильник. – Ну что вы как истуканы?! Звоните! МЧС, «Скорая», полиция!!! Да сделайте же что-нибудь! – он ринулся к Миловану и, схватив того за грудки, проорал прямо в лицо: – Ну что вы стоите?! Он же умирает!!!

– Оставь, чужеродец, – выдохнул тот в ответ. – Знать, воля Божья.

– Боже мой, – разжав кулаки, Булыцкий сполз на обагренный кровью снег и затрясся в беззвучном плаче.

Все остальное он помнил с трудом: как добрался до землянки, как, не раздеваясь, бухнулся на топчан. Как шарахнул разрядом подоспевшего помочь Милована. Как поднимал оглушенного мужика и, путаясь, пытался объяснить принцип действия электрошокера. Как самого шандарахнуло… Как отказывался принимать назад куртку, что под голову Третьяку подкладывал. Как только-только пришедшее в себя после болезни тело вновь затрясло в горячке.

Впрочем, в этот раз он не слег. То был просто шок. Шок от осознания того, что ни фига это не розыгрыш никакой, а самый настоящий другой мир. Мир прошлого. Да, да. Самого что ни на есть реального. Настоящее прошлое, как бы ни банально это звучало.

Мир рухнул. Николай Сергеевич ушел в себя и теперь чурался общения с обитателями деревеньки. И хоть чувствовал он себя теперь намного лучше, его это мало радовало: что с того, раз он все равно незнамо где и непонятно что тут делает. Дотянуть бы до лета, а там будь что будет.

– Городской ты, чужеродец, – подсел как-то к нему Милован. – К князю тебе надобно бы.

– К какому князю? – вяло поинтересовался тот.

– Наш князь – Дмитрий Иванович, – важно отвечал тот. – Хотя и к Ольгердовичам можно. За ними тоже – сила.

– А что мне князь? И я ему что? – отрешенно поинтересовался мужчина.

– Как что? – удивился бородач. – Расскажешь ему про диковины свои. Про грядущее… Ты же сам сказывал поперву: из грядущего. Или путаю что я? Ты вон и чудные вещи глаголешь, не всякому понять. Не всякому и принять, – помолчав, добавил он. – И не архангел ты, хоть и с мечом огненным… И не князь, и не боярин… И не пустобрех, – задумавшись, закончил тот.

– На том спасибо, – невесело ухмыльнулся в ответ Булыцкий. – Я много чего сказывал, так для всех то – россказни. Или не так называли все рассказы мои? И чужеродцем прозвали меня. А тут – на тебе: из грядущего. Поверил, что ли?

– Ну так, – согласился мужик. – Поверил. Душевный ты да ладный. Хоть и с мечом огненным да диковинами, а от человека в тебе уж слишком много. Грешен ты, что и я и все остальные. Не может быть архангел грешником. Да и чужеродец – вряд ли. Так что правда в словах твоих, а не в их.

– А тебе какая беда?

– Мне? – Задумавшись, Милован наконец негромко ответил: – Знавал я человечишку одного. Так посмотреть на него – тьфу человечек. В чем дух держался, непонятно – тощий, сухой. Кореньями питался да травками всякими. С птицами все разговаривал и молитвы какие-то свои читал. Его тоже все юродивым за глаза звали… Целителем был он, – со вздохом продолжил тот. – Все пытался поучать, какая травка хворь какую лечит, молитва какая что правит. А еще талдычил, что все тело человеческое – что княжество доброе. Коли в части одной все не слава богу, то и в другую лихо приходит. Коли у князя на уме что недоброе, так и беды жди для всех. Вот и тут: мысли худые, так и хвори тебе – пожалуйста. Так на тебя посмотрит раз и как на духу расскажет, что неладно да как поправить. И правили, да не думаючи совсем.

Не слушали тогда его особенно. Он-то про любовь и доброту говорил, а нам все попусту было. Чего лихим[21]21
  Лихие – обозначение профессиональных преступников, в том числе неоднократно совершавших преступления.


[Закрыть] печалиться почем зря? Раны да хвори залечивает, и то ладно, – с горечью закончил тот. – Ему бы в Белокаменную, душ бы сколько спас! А так помер ни за грош. Уж и не найдешь, где схоронен.

– Ты, – после продолжительного молчания продолжил он, – сдается мне, не пустобрех. А раз вещи чудные рассказываешь да диковины показываешь, так тебе дорога прямая к князю. Московия вон крылья расправляет. Люди толковые нужны.

– Так князь меня и принял, – горько усмехнулся в ответ тот. – К князю с дарами ходят, а не с пустыми руками.

– Так твои диковины чем не дары?! – так же искренне поразился его собеседник.

Булыцкий уставился на мужика так, словно бы впервые в жизни увидал его. В голове молнией пролетела сумасшедшая мысль. Разве что и осталось узнать, какой год нынче.

– А ведь и прав ты, – живо кивнул он головой. – Но помоги мне, мил человек. Что же я рассказывать буду князю, если даже год не знаю на дворе какой? Расскажи мне, что на дворе происходит.

– Время, – статно прогудел в ответ тот. – Московии время… Сильная крепость, Кремль белокаменный. Но и время неспокойное. Много всяких, не щадят друг друга. И князь не щадит.

– Дмитрий Иванович?

– Верно.

– Неспокойное время?

– Мамая[22]22
  Имеется в виду Куликовская битва.


[Закрыть] побили только вот. Рязанского княжича побили, с новгородцами условились, да литовцы только угомонились…

– Мамай, рязанский княжич… – Николай Сергеевич уставился на говорившего. – Еще что?

– Сеча Куликовская недалече была. Летом прошлым. Побили ордынцев. Князя Дмитрия Ивановича Сергий Радонежский на сечу ту благословил, – важно добавил тот.

– Сеча? Прошлым летом? – живо встрепенулся пенсионер. – А про Тохтамыша кто слыхивал?

– Тохтамыш? – Милован лишь покачал головой. – Может, и слыхивал кто, да не про наши уши слух тот.

Булыцкий крепко задумался. Выходит, что и правда занесло его в далекое прошлое, в год между Куликовской битвой и нашествием Тохтамыша на Москву. А раз так, то… у Булыцкого закружилась голова от одной только мысли об открывшихся ему перспективах! Ему, обычному преподавателю и с недавних пор пенсионеру, неведомо за какие заслуги шанс выпал изменить весь ход истории России, а быть может, и всего мира! Только подумать: предупредить князя о надвигающейся беде! Отвести удар и сохранить Москву! Десятки тысяч спасенных только жителей столицы. А по окрестным городам сколько полегло да в плен взято, так никто и не считал!

– Послушай меня, Милован, – собравшись с духом, начал Булыцкий, – мне очень нужна твоя помощь. Я могу рассчитывать на тебя?

– Человек предполагает, Бог располагает, – простодушно отвечал тот.

– На Москву беда идет большая. Скоро уже, но я могу ее упредить: рассказать, показать, обучить.

– Беда?

– Не веришь?

– Тебе верю, – чуть подумав, согласился тот.

– Поможешь?

– Помогу.

– Проведи к князю. Переговорить с ним надо да рассказать о беде грядущей.

Милован задумался.

– Не поможешь, значит? – раздосадованно бросил пенсионер.

– Отчего же не помогу, – отвечал тот. – Да слова мне твои припомнились: не будет тебя князь слушать. А то и в поруб кинет, как смутьяна, или, того хуже, на кол посадить велит.

– И что делать? – голос Булыцкого упал.

– К старцу, в монастырь Троицкий надобно бы тебе сперва. Князь его речам больше поверит, чем твоим да моим, вместе взятым. Да и примет тебя Сергий, а к Дмитрию и не дойдешь, может. Там своих шельм[23]23
  Шельма – 1. разг. – ловкий, хитрый человек; 2. прост. – нечестный человек; мошенник, плут, пройдоха.


[Закрыть] хватает. Неспокойно нынче. А Сергий Радонежский если примет, так выслушает. А как выслушает, так, Бог даст, поверит да слово замолвит.

– Расскажи, как дойти.

– А со зверем диким не боишься повстречаться? Или на меч свой огненный уповаешь?

– Боюсь, – вспомнив растерзанного Третьяка, вздрогнул тот. – И на меч не уповаю… Нет в нем силы прежней. – Задумавшись, он замолчал. – Но еще больше беду грядущую допустить боюсь, – вздрогнув, словно бы проснувшись, закончил тот.

– Оно бы лучше лета дождаться, – мрачно сплюнул мужик, – медведи, конечно, проснутся, но так и живности поболе будет. Нынче зима лютая. Голодная. Зверье вон из лесу выходит.

– Не могу до лета ждать, – выдохнул Булыцкий. – Падет Москва. Тохтамыш сожжет. Объяснишь, как дойти?

– Проведу, – мрачно отвечал тот.

Еще через дюжину[24]24
  Дюжина – мера поштучного счета однородных предметов, равная 12.


[Закрыть] дней пришелец почувствовал себя настолько здоровым и отдохнувшим, что решился выходить. По меркам современным расстояние не бог весть какое: Краснознаменск – Сергиев Посад. Чуть больше тридцати километров, но по меркам того времени… Впрочем, ждать весны пенсионер тоже не хотел. Ну, во-первых, сама идея провести несколько месяцев в этой всеми богами забытой деревеньке вгоняла в тоску, а длинные тягомотные вечера, перетекающие от его публичных выступлений к заунывным запевам хозяев… Нет, это было выше сил Булыцкого. Все-таки, несмотря на свой уже почти почтенный возраст, Николай Сергеевич просто клокотал энергией и был охоч до всякого рода движений, будь то исторический поход со школьниками или организация генеральной уборки в школе.

А во-вторых, и это самое главное, его буквально грызли изнутри сомнения на предмет самого времени, в которое занесла его судьба. Ведь если все было именно так, как он предполагал, то буквально через несколько месяцев беда великая на Москву обрушиться должна была, от последствий которой еще долго потом княжеству оправляться придется.

В общем, едва набравшись сил, Булыцкий и Милован, раскланявшись с хозяевами и нацепив лыжи, двинулись в путь.

Выходили, едва лишь солнце осторожно выглянуло из-за горизонта, щедро разлив по макушкам деревьев горящую позолоту. Холодный воздух стянул кожу на лице, склеил ноздри и резанул по легким, да так, что Булыцкий с непривычки зашелся в натужном кашле.

– Не робей, чужеродец, – подбодрил его Милован. – Даст Бог, дойдем! Путь торговый рядом. Глядишь, и людей добрых повстречаем, – поправляя вечно сопровождавший его лук, бросил он. – А нет, так и с лихими сладим! – закашлявшись, продолжил тот.

Взгромоздившись на лыжи с непривычными креплениями, пенсионер покорно двинулся вслед мерно шагающему Миловану. Морозило. Крепко. Так, что приходилось идти не торопясь и почти статно. Поначалу рисовавший картины едва ли не марш-броска протяженностью в один, ну максимум полтора дня, Николай Сергеевич теперь лишь посмеивался над собственной самонадеянностью. Наглотаться обжигающе холодного воздуха, чтобы слечь посреди лесов (вот удивятся потомки в далеком две тысячи четырнадцатом году, когда вдруг при раскопках обнаружат доисторический айфон, магнитный бейдж да пластиковые застежки-молнии с едва заметной гравировкой: Made in China. А еще забавнее получится, если его же поисковый отряд и найдет. Они, помнится, позапрошлое лето с ребятней именно здесь поисками и занимались. Собственную могилу отыскать возрастом в семь столетий, вот жесть! А какая реклама из глубины веков!). Нет, это точно не входило в планы пришельца!

Милован, то и дело кашляя, брел, по обыкновению своему, молча, и Булыцкий решил не отвлекать его, полностью сосредоточившись на дороге, дивясь знанию пути своего сопровождающего. Его непривыкшему глазу все вокруг одинаково было, а бородач знай вышагивал вперед, время от времени чуть меняя курс да натужно откашливаясь. Да в общем-то и не хотелось по морозу такому глотку рвать, пытаясь докричаться до мужика. Застудишь, чего доброго, себя или еще хуже – и без того вечно дохающего товарища, вот тебе и конец в снегах этих непролазных. Так и прошел первый день их путешествия, выведший путников на плотно укатанный полозьями путь. Быстро сориентировавшийся в пространстве Милован махнул рукой, указывая направление.

– Ну не собьемся теперь. А даст Бог, люд торговый повстречаем. Пошли, – махнул он рукой, выходя на дорогу.

Пенсионер с готовностью пошагал следом. Впрочем, в этот день им не повезло: дорога словно повымерла. Ни одного попутного обоза так и не повстречали. Все больше навстречу.

Гремя бубенцами, небольшие черные косматые лошаденки уныло тащили деревянные сани, подобно змеям огнедышащим выплевывая клубы пара. Останавливаясь на несколько мгновений, чтобы перекинуться парой-тройкой слов с купцами, провожатый снова двигался в путь. Остановились, когда уже солнце коснулось верхушек елей. Милован, следуя каким-то только ему известным знакам, просто свернул с дороги и углубился в чащу. Впрочем, ненамного. Лес расступился, открывая раскорчеванную площадку, на которой уже потянулись в небо молодые елочки. Оглядевшись по сторонам, мужик двинул прямо к огромному сугробу, в котором преподаватель ни в жизнь бы не угадал жилое помещение.

А Милован между тем вел себя как хозяин. Отыскав дверь, он без стука распахнул ее и решительно вошел внутрь. За ним же последовал и Булыцкий. Кромешную тьму распороли яркие всплески – то Милован, достав огниво, принялся разводить огонь. Грозные силуэты продавленной крыши да покосившихся стен вынырнули из темноты, буквально набрасываясь на визитеров, так бесцеремонно нарушивших их покой. Еще немного времени, и язычки пламени с треском набросились на предусмотрительно захваченные с собой дровишки, наполняя помещение ощущением тепла и уюта. В их неверном свете стало понятно, что землянка хоть и заброшена, но в ней, случается, кто-то останавливается. По крайней мере, у одной из стенок ютилась целая горка поленок, а подломившиеся бревна кровли кое-где были подперты или даже заменены на более свежие, чтобы остановить дальнейшие разрушения.

– Четыре зимы назад тому хозяева ушли, с тех пор люд лихой да путники останавливаются здесь.

– А чего ушли-то? – поинтересовался Булыцкий, но его сопровождающий, занятый разведением огня, не ответил.

Огонь вдохнул жизнь в покинутую землянку, наполнив ее теплом и светом. Прижавшись спина к спине, путники молча думы свои думали. Уже скоро Булыцкого сморило, и он начал клевать носом, а после и вовсе заснул. Проснулся от того, что затекли мышцы. Непривычный к тому, чтобы спать сидя, он попытался сменить положение, но заприметил, что Милован как загипнотизированный сидит у костра, глядя прямо на пламя.

– Милован, – окликнул его старик, но тот даже не пошевелился. – Милован! – уже чуть громче позвал преподаватель.

– Чего тебе, чужеродец? – неохотно отозвался тот.

– Отдохнул бы.

– Успею, – мрачно отвечал тот, явно не желая вести беседу дальше. Булыцкий настаивать не стал. Тем более что, как ему казалось, Миловану все равно нужен собеседник, и рано или поздно тот заговорит. Оба молча сидели, глядя на огонь да слушая пение волков. – Мой дом это был. Жена, ребятишки. И ладно все было, пока людишки лихие не осмелели. При Калите[25]25
  Иван Калита – князь Московский с 1325 г. (фактически с 1322 г.), Великий князь Владимирский (ярлык от хана в 1331 г.), князь Новгородский c 1328 по 1337 г. Князь, положивший много усилий для начала объединения русских земель.


[Закрыть], говаривают, повырезали их всех, так что сидели ниже травы тише воды… А как Богу душу отдал князь, так и осмелели. И путь для них торговый рядом, что мед сладкий. И на руку им же, что у Дмитрия Ивановича нынешнего забот невпроворот.

Я тогда тоже в порядье[26]26
  Порядье – система взаимоотношений между пользователем земли и крестьянином, по которой последний по сути арендует у пользователя землю, расплачиваясь выращенными продуктами или трудом на других землях (барщины еще не было).


[Закрыть] бывши с сыном боярским Аникитой. Землю пахал да жил с того. И как-то прислал за мной Аникитка, так я и в Москву поехал. А как вернулся, так и застал только что дом пустой… Лихие люди здесь местечко обжили. Я тогда руками их голыми рвать готов был, да повременил. Сам к ним притерся: «Научите, мол, промыслу вашему». Больше года разбойничал, пока не узнал, кто души моих сгубил… Потом уже никого не пощадил. Как моих тогда не щадили.

Как с последним душегубом поквитался, побрел куда глаза глядят, да и набрел на селение Калинино. Мне чего: рукастый, смекалистый и в меру лихой. Все шутя ладилось, да вот тоска заела скоро; сидишь сиднем на одном месте. Думал лета дождаться да в Москву податься, да тут на тебя набрел посреди чащи.

– А в столицу тебе на что?

– В дружинники пойду, – мрачно отвечал Милован. – Или к кузнечным.

– А меня зачем тогда ведешь? Москва так в другую сторону?

– Я на своем веку душ сгубил достаточно, – мрачно глядя на растекающиеся по дереву язычки пламени, отвечал тот. – Может, грешки решил замолить перед Всевышним.

На том разговор и закончился. Милован половчее поправил тлеющий в кострище пень и, поглубже закутавшись в тертый зипун[27]27
  Зипун – русский кафтан без козыря (колнера, стоячего ворота). Вообще крестьянский рабочий кафтан.


[Закрыть], повернулся лицом к стенке. Чуть подумав, его же примеру последовал и Булыцкий. Впрочем, в этот раз заснуть не удалось. Леденящие душу волчьи молитвы отбили всякий сон. И хотя дверь была надежно подперта, непривычному к таким звукам Николаю Сергеевичу было очень не по себе; не спасали даже лежащие рядом лук, кизлярский ножичек да электрошокер. Хотя через пару часов усталость взяла свое, и мужчина погрузился в дремоту.

Проснулся и тут же почувствовал запах жареного мяса. То Милован, поднявшись раньше Булыцкого, уже успел сходить в лес и разжиться дичью.

– Просо подчистить всегда успеем, – здраво рассудил он.

Позавтракав, они двинулись в путь. Тело, отвыкшее от подобных нагрузок, да еще и толком не отдохнувшее после перехода прошлого дня и сидячей ночи, отозвалось болью в суставах да неприятной «ватностью». Так что пришлось какое-то время «раскочегариваться», прежде чем удалось выйти на вчерашний ритм. Впрочем, и Милован оказался человечным провожатым – дал время, чтобы прийти в себя.

– Ох, и крепок ты, чужеродец, – в очередной раз остановившись, чтобы дождаться спутника, усмехнулся мужик. – И мочи уже нет, а все прешь себе и прешь!

Потом, немного пообвыкшись да размявшись, Николай Сергеевич пошел чуть живее, а затем, подстроившись под ритм провожатого, начал поглядывать по сторонам. Ему и раньше доводилось бродить по окрестностям Красноармейска, и знал не понаслышке и про дремучесть, и про непроходимость лесных массивов, но такого он не видал еще никогда. Лес. Непокоримый. Нетронутый. Такой, что и солнце не всегда видать было за тяжкими кронами разлапистых елей, могучих дубов да стройных осин. Если бы не дорога торговая, то вряд ли тут было возможно найти хоть какой-то путь.

– Милован, – попытался окликнуть он мужика, но тот, видимо, выговорившись вчера, теперь топал впереди молча и лишь вечером обронил пару дежурных фраз. В этот раз повезло: ближе к ночи набрели на торговый караван, остановившийся на ночлег. Купцы, поворчав, приняли путников и даже позволили разместиться в санях. В благодарность за это Булыцкий отдал бородачу одну из диковин: связку ключей от дачи, увенчанную пластиковым брелком в виде залитого в прозрачный пластик скорпиона, что привело торговца в настоящий восторг.

Утром позавтракали из общего чана и, распрощавшись с приютившим на ночь Гордеем и его провожатыми, двинулись в путь уже с новыми знакомыми. Уже через какое-то время Милован скомандовал:

– Недалеко, чужеродец, осталось. Отсюда через лес напрямки, мимо дороги; та крюк на день делает. Бог даст, скоро и дойдем!

Сергий основал свой монастырь подальше от проторенного пути. Так, чтобы любопытствующие путники не докучали вечным присутствием, но при этом чтобы и добраться можно было. Экономя время, шли через лес, по одному только Миловану понятным приметам; видать, бывал он здесь и до этого не единожды.

Все в этом лесу чудно было Булыцкому: и тишина, разрываемая разве что дробью дятлов, вскрывающих древесную породу в поисках личинок, треском сломанной ветви, глухим звуком падения снежной шапки в сугроб, и непривычно глубокие сугробы, и кристально чистый воздух. Настолько, что, казалось, разглядеть все можно на многие-многие километры вперед.

Экономя батарею, пришелец выключил айфон, и теперь, оставшись без привычного гаджета, он очень быстро потерял счет времени. Поначалу еще как-то пытавшийся ориентироваться по распластанным на снегу теням, он быстро забросил и эту затею: уж слишком медленно ползли они по снегу, чтобы невооруженным глазом можно было отследить такие изменения.

Чтобы убить время, он попытался заговорить с Милованом.

– В ту ли сторону идем, Милован?

– В ту, – мрачно отвечал тот, бросая тревожные взгляды то по сторонам, то на небо.

– Что-то не так?

– Не к добру, – ушел от объяснений сопровождающий, да так, что его беспокойство передалось и пожилому человеку. Тот начал зыркать по сторонам, словно ожидая засаду или ловушку, жалея, что руки заняты палками, а то бы достал и нож свой, и электрошокер. Впрочем, Милован пока не торопился брать в руки лук, а лишь постепенно ускорял шаг.

Тут же разыгралось богатое воображение Николая Сергеевича, за каждым шорохом, треском и скрипом искавшее новую опасность. Тревожный бой сердца, лязг многочисленных застежек, хрип снега и тяжкие вздохи стонущих под собственным весом могучих исполинов, подпирающих небо, – все, все теперь заставляло дико озираться по сторонам, выискивая в чаще зловещие силуэты и тени. Даже дистанция между мужчинами и та сократилась, словно бы Булыцкий, ища защиты, хотел прижаться к шагающему впереди Миловану.

– Гляди-ка! – остановился тот так резко, что следовавший за ним преподаватель едва не врезался в своего сопровождающего.

– Что там? – Булыцкий уставился на пышную ель, на которую указывал Милован, но ничего не увидел.

– Ветви сгибаются… Вороны раскричались… К метели… Не к добру. Поторопиться надо, чтобы до ненастья поспеть. Схоронит иначе!

Его товарищ посмотрел на раскидистые лапы ели, но ничего необычного не увидел. Да и небо не предвещало никаких сюрпризов: ясное, почти прозрачное. Разве что вороны, сидя где-то высоко по своим веткам, действительно угрожающе разорались хриплыми своими голосами.

– Да не вижу я ничего, – пробубнил он в ответ, но спорить не стал.

– Идем! Там, – Милован ткнул рукой куда-то в ельник, – монастырь. С Божьей помощью успеем, – и, налегши на палки, ринулся вперед. За ним следом бросился и Николай Сергеевич.