Текст книги "Спасти Москву"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Михаил Ремер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Тьфу ты! – раздосадованно махнул рукой в ответ тот. – И жизнь собачья, и сами собачимся, а потом все удивляемся: чего неладно все так-то? Не брошу я тебя, Леха, – помолчав, добавил он. – Не уйду я на пенсию, не бойся ты так.

– Спасибо тебе, Сергеич, – растроганно отвечал физрук.

– Расплачусь сейчас, – проворчал в ответ тот. Потом, подумав, добавил: – Но приглашения не ждите! Один отдохнуть хочу.

– Так мы, по правде сказать, коллективом решили… Ну не отпраздновать, – замялся Алексей в поисках нужного слова, – а отметить это знаменательное событие, что ли. Юбилей такой, он, Сергеич, только один раз в жизни бывает.

– Ага, знаменательное, – проворчал в ответ тот. – Нет уж, спасибо! Как-нибудь обойдусь.

– Но мы тут подготовили кое-чего: стол, программа. Сувенир… – неуверенно продолжал тот.

– Еще один айфон? Так есть у меня уже один… Ценный подарок, чтоб его!

– Шутишь, что ли? – физрук подпрыгнул от неожиданности. – Откуда такие деньги? Ну так как? – чуть подумав, добавил он.

– Слушай, Леха, – зашипел тот. – Я же как человек хотел: по-хорошему. Манатки собрать и день на рыбалке провести. А вечером в баньку. И самогоночки тяпнуть холодненькой да с огурчиком хрустящим! Да с внуками потетешкаться. Как человек, понимаешь ты это?! Как человек!

– Так и мы ж как люди, – с жаром принялся увещевать тот. – По-хорошему. Курам ведь на смех, если не отметить. Мы уже и программу подготовили, и стенгазету… Силами и руками ветеранов школы. Опять же, Сергеич, перед учениками некрасиво получается. Они тоже сюрприз приготовили. Ну, Сергеич!

– А может, в другой день, а?

– Тут Бэкаэм телевизионщиков пригласил, – потупившись, покраснел Леха. – Просил очень с тобой поговорить.

– Ах ты, Иуда! – в сердцах сплюнул Булыцкий. – Так вот ты как?! – волна ярости снова захлестнула, аж в глазах потемнело. – Я-то, дурак, думал, они на самом деле устроить решили вечеринку. А они как обычно – под дудки пляшут чужие! Шельмы!

– Да ни при чем он здесь! – яростно принялся оправдываться физрук. – Мы сами хотели, без него. Без официоза. Так ты сам знаешь, стукачей хватает. Пронюхал, зараза, ведь!

– Хватает, – так же внезапно успокоился преподаватель. Чего он в самом-то деле взъелся? Как будто не знал, как оно все тут… – Показушники, – прошипел лишь он. – Давай еще этого, родственника пригласим, – усмехнулся он.

– Его-то зачем?

– Ну пусть его поснимают. В музее моем. Он счастлив будет!

– Да сдался тебе этот бандюга!

– Мне? Нет, – тот равнодушно пожал плечами. – Ему приятно. Пусть порадуется пилюле сладкой. Ему же тачку на днях спалили, – усмехнулся Николай Сергеевич. – А до этого сколько раз гопали? Мои же бывшие, – горько усмехнулся Булыцкий. – Как без дела остались, так и снова вразнос пошли. Вон, участковый уже горькую пить приходил. Все плакался: так, мол, хорошо было. А теперь…

– По делам воздастся вашим! – подняв указательный палец, наставительно отвечал Леха.

– Да что-то слабо верится.

– Верится или нет, так все равно. Должна же быть в мире этом справедливость.

– Справедливость – только в булгаковских сказках. И та – один раз в тысячу лет.

– Так договорились? – робко поинтересовался физрук.

– Куда от вас денешься-то? – вздохнул тот, глядя на реконструкцию. – Все! Баста! По домам. Мне на дачу завтра. Для вас, троглодитов, принести чего-нибудь к столу.

– Чувствуешь себя как? Сам домой дойдешь?

– Что, проводить хочешь? Лет на двадцать бы раньше предложил, так я бы подумал. А так, прости.

– Да ну тебя! – разозлился Леха. – Все, я пошел. Пока.

– Удачи.

Всю ночь не спалось Николаю Сергеевичу. Все кошмары мучали: Бэкаэм в шелковых нарядах, ведущий в бой армию родственников. Яростный штурм отгородившейся от всего мира деревянным частоколом крепости, внутри которой сам Булыцкий почему-то вдруг оказался. И то, словно наперед зная, куда ломанется армия родственников, преподаватель каким-то неведомым образом перераспределяет силы защитников крепости, подсказывая, поучая и советуя. И так и сяк ворочался преподаватель; капли успокаивающие даже принял, да без толку все! Вновь и вновь штурм ему этот проклятущий снился!

Утро, как и ночь, не задалось: сначала «ценный подарок» забарахлил. Сеть то видел, то не видел. Ладно, бывает – в районе, где жил Николай Сергеевич, со связью всегда беда была. Потом погода испортилась, с минус шести в плюс укатившись, да так, что воздух, отсырев, наполнился плотной-плотной дымкой.

– А может, ну его? – призадумался без пяти минут пенсионер. Идти не хотелось вообще никуда. В такую-то слякоть! Хотя, с другой стороны, после вчерашнего обострения да после ночи беспокойной этой проветриться надо было всяко. Вон, до сих пор колотило со злобы. Оно бы, конечно, на лыжах прокатиться, да не уверен был мужчина, что сердце такую нагрузку выдержит. Потому и решил, что прогуляется на дачу. Там, если что, сыновьям позвонит. Заберут, если потребуется. Уже собираясь, прикинул: а может, не стоит так тепло одеваться? Оно, конечно, если бы вчерашняя погода осталась, так и ладно. А тут и упреть недолго. Впрочем, подумав, решил он, что пропотеть лучше, чем померзнуть на фиг, тем более что погода вон как переменилась. Кто знает, как оно там дальше пойдет?

По лесу топая мерно, пришел он таки в себя. Успокоился, воздуху лесного полной грудью вдохнув. Аж так ему хорошо стало, что голова закружилась! Да так, что пришлось под елью раскидистой на пару минут остановиться, передохнуть. А там и сообразил, что с пути сбился. На радостях, что ли?! Еще с час потерял, по лесу плутая. Тут, правда, айфон спас: нащупал он таки связь и навигатором вывел пожилого человека прямо к улице знакомой.

Уже там, в домике своем дачном, обнаружил он следы аккуратного, но беспощадного налета на погребок. Почти все банки с разносолами исчезли. Разом. Ну за исключением забившихся в самые углы. По всему видно было, что здесь уже побывал кто-то из сыновей, а не зачастившие в поселок бомжи; аккуратно, без стекол разбитых да замков свороченных. Пашка же, вон, собирался заехать да банки позабирать, чтобы не померзли.

Чертыхнувшись, Булыцкий сообразил, что по-хорошему надо было бы сыновьям отзвониться, прежде чем идти на дачу. Впрочем, и это мало что изменило бы; разве что рюкзак бы взял из дома небольшой, а так придется с полупустым дачным баулом тащиться. А в остальном… Все равно Николаю Сергеевичу надо было погулять. Таблетки и капли, конечно, здорово, но пользу от прогулок таких он, перепробовавший уже, казалось, все на свете от медикаментов и йоги до медитаций и методик Норбекова, оценил давно.

– Вот зараза, – выругался хозяин, – хоть бы предупредили!

Выругался, впрочем, больше для порядку. Без злобы.

В полумрак погреба выплеснулся зыбкий свет жидкокристаллического монитора – Булыцкий достал подаренный айфон.

– Да чтоб тебя! – раздосадованно проворчал пожилой человек. – Ценный подарок, блин! Толку-то от него! – зло глядя на монитор, снова показывающий отсутствие сети, прошипел он. Никогда его древний «кирпич» здесь не глючил, и связь всегда была устойчивая. Тем более что и вышку влепили недалеко совсем новую. Чего этот космический корабль тупит-то? Может, в погребе потому что?

Николай Сергеевич выкарабкался наружу и подошел к окну, надеясь, что там его телефон поймает сеть, но тот лишь беспомощно показывал, что связи нет…

– Ценный подарок, – снова проворчал Булыцкий, с наслаждением представляя, как с размаху разбивает его о черепушку того самого успешного предпринимателя, который отжал у него школьную мастерскую. – Ох и мать моя! – подняв глаза, пробормотал пожилой человек, и было отчего.

Облака поднялись выше. Намного. Так, что уже и клоки пронзительно-голубого неба проклюнулись сквозь мохнатые их брюхи, а иногда можно было разглядеть зыбкий силуэт солнечного диска. Усилившийся ветер разорвал в клочья, разметал прочь утреннюю дымку, вместо нее принеся миллиарды острых, как осколки стекла, снежинок. Да, обратно стоило поторапливаться, если, конечно, не собирался оставаться здесь на ночь. Вот дернуло его согласиться на проведение этого никому (и ему в первую очередь) не нужного юбилея!

Вообще-то следовало бы отказаться. Вежливо, но жестко. Ну не лежала у Булыцкого душа ко всем этим празднованиям и отмечаниям. Тем более в таком кругу. Нет, конечно, против коллег своих лично он не имел ничего; в конце-то концов не один пуд соли вместе сожрали. Хорошие все они люди. Ну за редкими исключениями. И шумел он не со злобы, а больше, конечно, за правду-матку да для виду. Ну за исключением, конечно, таких вот эпизодов, как последний. Там, понятное дело, – на всю катушку и от души.

Удручала просто сама перспектива выслушивать стандартные тосты, запивая быстрорастворимым кофе и заедая все это набившей оскомину «Чародейкой». И все это еще и на камеру! Еще и с Бэкаэмом за столом одним. Бред! Хотя, конечно, и польза от директора тут быть могла чисто меркантильная: может, стол поприличнее накроет. Событие как-никак, да еще и для телевизора; ну никак нельзя тут было в грязь лицом! Но как же не хотел Николай Сергеевич этого юбилея! Не хотел, и все тут!

Нет, был когда помоложе, сам закатывал такие пирушки – мама не горюй! Одно время даже и перебивался тем, что тамадил на свадьбах, когда совсем лютые времена были. Ничего. Пережили и их. Потом вроде налаживаться стало. Сыновья в столице один за другим осели на работах приличных, у него у самого все худо-бедно устаканилось да в гору помаленьку поползло. Хотя бы история с валенками этими треклятыми!

Оно сперва вроде как забава для мальцов была. И как факультатив. И как времяпровождение для сложных. Тех, кому предыдущий еще директор прочил блестящую карьеру… на нарах. А вот Булыцкий всем наперекор углядел в них что-то такое, что заставило заняться этими парнями поплотнее. Углядел да привлекать начал к делам своим. А потом Зинаида, царство ей небесное, в администрацию устроилась; субсидии какие-то там выбивать мужу начала, бонусы какие-то, а то и просто информацию полезную. И закрутилось-завертелось! И старикам отрада, и пацаны при деле, и даже в люди кое-кто из сложных повыбился. А вот потом…

А потом и посыпалось все к едреной фене. Сначала дом этот треклятый с квартирами. Зинаида, блаженная душа, все по закону; дескать, интернатовцам надо что-то, многодетным, льготникам. А тут – очередь из приблатненных да избранных на нее толпой всей. И всем – квартиры. А тут – начальница предпенсионного возраста посмела возразить что-то. И так ее уговаривали, и эдак, а она – ни в какую. В общем, когда поняли, что не угомонится старушка, гнобить начали обеих. И мастерскую у мужа отобрали, пардон, коммерциализировали, и с работы обоих чуть не поперли, и письмами закидали; мол, оптимизация! Мол, урезается ваша ставка на тридцать процентов, а не нравится – так милости просим на выход. У нас вон молодые да некормленые родственники на места ваши метят. И с должности поперли Зинаиду, а начальницами вдруг у нее стали дурочки – вчерашние выпускницы не бог весть каких вузов. Безмозглые, беспринципные, но борзые да с самомнением зашкаливающим; оттого и управляемые донельзя. В общем, не выдержала она; сама написала заявление. А потом – бесконечные переживания: «А как же так-то?! Ведь по закону должно быть!» Какие-то письма открытые, хамство чиновников в ответ… два инсульта за полгода, и не стало Зинаиды. Да и сам Булыцкий постарел лет на десять, да и веру потерял. Хотя незадолго до этого крестился даже. Думал, может, крест невзгоды одолеет, но нет. Не помог. Вот и запил с тоски тогда. Лехе-физруку спасибо: помогал чем мог и даже в самые лютые времена поддерживал как умел. А потом разом улеглось все, словно бы и не было ничего.

– Эх, Зинка, Зинка, – тяжко вздохнул Булыцкий, беря со стола фотку покойной супруги. – Пойдем-ка домой, – наглядевшись на портрет грустной женщины и смахнув скатившуюся по небритой щеке слезу, тяжко вздохнул он и, поднявшись на ноги, начал собирать оставшийся скарб.

До весны визитов на дачу не планировалось, поэтому следовало забрать остатки из домика. То, что забыли или не захватили сыновья. Оно бы, конечно, правильнее было подождать до завтрашнего дня и доехать сюда на машине с «малыми», как он называл сыновей. Ну или коль скоро, по обыкновению своему хоть печь растопить да остаться до утра в тепле, поджидая, когда появится сеть, чтобы дозвониться до Пашки или до Вадьки, чтобы те заехали и забрали его. Может, даже сегодня вечером… Вот только связи все не было и не было. Что ж, остаться все-таки до утра? Или до председателя дойти товарищества дачного? У него-то точно со связью все в порядке быть должно. Там и до сыновей дозвониться. Хотя нет… Председатель – та еще жила. Телефон даст, но и плешь проест, и настроение попортит окончательно. Оно ведь и после вчерашней перепалки не особенно хорошим было. Злой, раздражительный. Нет, в таком состоянии не годилось ни с кем общаться, а тем более с близкими. По опыту знал Булыцкий это. Да и родственники тоже накрепко на носу зарубили. Оно, конечно, правильно говорится: сор из избы, а не в нее тащи, да вот такой вот человек Николай Сергеевич, что если не так что-то, то всем достанется.

А вот по лесу погулять, оно никогда худо не было. Такие прогулки расслабляли. Особенно раньше, когда древний «Зенит» еще не был столь тяжел, а сменные объективы не отягощали настолько. Часами мог наблюдать молодой тогда мужчина за белкой какой-то или любой другой живностью, ловя кадр, да домой возвращаясь уставшим, но довольным. А сейчас разве что на прогулку сил хватало от дачи домой. Но и то хорошо. Не всякому в его возрасте и такие давались прогулки. Уже только за одно это благодарен он был. Ну и, по правде говоря, за айфон. Все-таки камера там как ни крути, но будь здоров. И это успел уже оценить преподаватель.

А еще благодарен за то, что каждый сезон с весны ранней и до осени сил хватало, чтобы возделывать землю и засаживать пять соток ненавистной ему картошкой. А почему возился – так потому, что понимал: как бросит он занятие это, так совсем двигаться перестанет, а там все: пиши пропало. Ведь уж почто в школе работа нервная, да все равно по большей части сидячая. А в последнее время еще и особенно крикучая. А здесь, как ишак, взвалив рюкзак на спину, снова и снова брел через лес знакомой до боли дорогой, чтобы, наковырявшись в земле да облившись ледяной водой, остаться на ночь или двинуть обратно домой.

Хотя, конечно, чего там таить; уже и привык он к такому режиму, и по-другому как-то и не умел время свободное проводить: либо в школе, либо на даче. Да и применение картофелю тому широкое в семье Булыцких. И Зинаида покойная маски все делала хитрые свои; так и выглядела моложе лет своих. Настолько, что завидовали втихаря ее более юные коллеги. И Николай Сергеевич, вечный язвенник, без него уже как-то не мог, и сыновья, вечные жертвы фастфудов, приезжали отпаиваться соком картофельным. Это уже не говоря про мелочи всякие досадные типа ожогов… Да и во время годов лютых за счет огородика того и выезжали на картошке; Зинка, царство ей небесное, уж почто мастерица была! Рецептов – миллион! И в мундирах, и жареная, и с зеленью, и так, и сяк! Бывало, месяцами, кроме картошки с капустой да хлебом черным, и не видели ничего на столе! И пережили ведь! Хотя стоило ли?

– Вот и дожили, – тяжко вздохнул он. – Экспонатом музейным стал. Как диковину какую-то по телевизору показывают, когда гости высокие понаедут. Заслуженный учитель, грамот почетных пачки, благодарностей коробки, а что с того-то? Оно понятно: всем тяжко сейчас, – обращаясь к фотографии своей супруги, продолжал он свой монолог. – Да обидно до желчи. Оно как раньше нас воспитывали: человек – строитель великого будущего! Строитель! И верили! Рвали, строили! Все для потомков, жилось чтобы им не как нам. Кто же знал, что так оно все выйдет; что все для потомков избранных только? Молодые были. Горячие. Оно все как лучше ведь думалось, а вышло только уж очень криво. Оно бы наперед знать, что и как будет, так, может, поумнее были бы. А может, и нет. Вот так и дожили. Может, и хорошо, что ты не видишь этого. Ты как ушла, так и у меня все из рук вон. Так, глядишь, и свидимся скоро.

Разговаривая так, пенсионер параллельно собирал рюкзак: аптечка на все случаи жизни, будь то укус насекомого или подскочившее давление, порез или вывих. Вот-вот должны были ударить морозы, и дачу посещать будут только сыновья, а им все это ни к чему, молодые. Да и свои аптечки в машинах есть. И правильнее забрать было бы, чтобы не померзли пузырьки. Оно вроде и не очень затраты большие, да все равно копейки считать привык преподаватель. Да и препараты были там, кроме обычных, только по рецептам отпускаемые, а вот их стоило беречь как зеницу ока. Несколько банок солений да варений: презенты от соседей (ну кроме финансовой помощи). Кто за выложенную в доме печку, кто за крышу починенную, кто за дренаж. Там в погребе еще что-то оставалось, но то еще с прошлого года, и тащить смысла не имело, а это свежак. Не стыдно на стол поставить, для гостей. Не тех, что на показушном мероприятии в школе соберутся, а для тех, кого он лично пригласил к себе домой на празднование. В школу, – он уже твердо решил, – не понесет в этот раз ничего, тем более что чуть ли не силой его затащили на празднование его же собственного юбилея.

Фонарик с электрошокером; оно идти час, да за заботами и не заметил, что уже вечереть начало. Свет да защита. И портативный проигрыватель: пара колонок да считыватель MP-3-устройств. Не то чтобы сильно нужен был он. Просто прогулку эту хотелось совершить под соответствующие настроению мессы Баха. Если, конечно, метель к тому времени не разгуляется и негромкое пение простеньких динамиков не потонет в вое ветра.

Все это покидал он поверх пакетов с морковкой, свеклой да картошкой, а уже с самого верху положил душистый кусок свежего окорока, по случаю приобретенный для украшения печального стола. Подумав, рассудил он, что пусть проветривается сверху, а не то напитает запахов аптечных. Топорик с ярко-желтым топорищем; подладить кое-что по квартире. Ножик перочинный; долго искал такой, чтобы и глаз радовал, и в руке лежал, и клинок чтобы живой. Вот и попался кизлярский ножичек. Острый, мерзавец! Надежный! Ничуть не жалея, отвалил он тогда за него всю свою зарплату. Машинально сунул в рюкзак потрепанный китайский зонтик; оно хоть и зима вроде как на улице уже да метель даже собирается, а все одно не поймешь; сегодня так, а завтра – наперекосяк все и оттепель с месивом этим снежным и с дождем на головы. Подумав, забрал и фотку супруги в аккуратной самодельной рамке. Потом уже, перед тем как выйти прочь, накапал он себе корвалол, а вслед забросил горошины валидола. Так, на всякий случай.

Уже собравшись и заперев все окна да двери, потоптался он перед калиткой, словно в последний раз глядя на своими руками построенный небольшой, но симпатичный домик.

– Ну, покедова, старик, – почему-то вдруг растрогался Николай Сергеевич. – Давай, не вешай нос! – и, повернувшись, он зашагал прочь по уже окрепшим ледяным глыбам, радуясь тому, что в кои-то веки послушался шепота внутреннего голоса и оделся добротно. Как на рыбалку подледную: камуфляжная куртка да ватники с валенками добрыми да рукавицами плотными. На дачу шел и плевался с собственной дури. Аж останавливался пару раз, спарившись, потому что сердце колотиться начало и опасения у преподавателя появлялись, что прихватит его приступ. А вот теперь благодарил бога, что так приоделся. И температура упала, и ветер стегать принялся, да так, что ветровка с дутиками-сапогами вряд ли бы спасла.

Уже вышагивая по знакомой улице дачного общества, бросилось в глаза ему то, что вроде как и знакомое все, а вроде как и нет. И заборчики поприземистее стали, а кое-где и исчезли, и домики покосились, и лес подступил ближе. Впрочем, это он списал на действие препаратов да усталость, навалившуюся буквально в последние пару дней. И, доковыляв до конца улицы, он, почему-то перекрестившись, шагнул в навалившийся на дачный поселок лесной массив.

Вторая часть

Расползшаяся на все небо хмарь наполнила все вокруг ощущением безнадеги и какого-то беспросветного уныния. Неторопливая и вальяжная, то и дело цепляющаяся на острые верхушки особенно высоких елей, она готовилась разродиться обильным снегопадом. Могучие стволы по-старчески кряхтели и постанывали, не справляясь с такой ношей. Казалось: еще пара мгновений и…

Надсадно завыл ветер, деревья натужились и особенно жалобно заскрипели, едва выдерживая массу нанизанных на макушки туч, и небосвод, таки не выдержав, обрушил на землю весь свой многодневный запас колючего как иголки снега.

Николай Сергеевич, чертыхнувшись, повесил увесистый походный рюкзак на сук и, сжавшись в комочек, прибился к шершавому стволу, прячась от пронизывающего насквозь ветра.

– Угораздило же! – зло процедил он, ударившись о собственный рюкзак, болтающийся на крепком суку. Вышвырнуть бы его, но там припасы. Там – жизнь. Мужчина скукожился, устраиваясь поудобнее. По всему было видно, что он здесь – гость случайный, если, конечно, «гость» в данном случае применимое определение. Пленник, скорее.

Рюкзак под очередным напором ветра снова дернулся, пребольно долбанув по лбу. Вот еще приключение на седую голову. Заблудиться на дороге, по которой каждые выходные уже лет как двадцать исправно вышагивал туда-сюда: на дачу и домой! Николай Сергеевич уныло посмотрел на знатно похудевший рюкзак. На вечеринку попадут лишь остатки деликатеса. Если, конечно, попадут, а не достанутся на закуску волкам или кто тут еще водится. Да и не уверен он был уже ни в датах, ни в числах: может, прошел уже юбилей. Без него-то?!

Сколько вышагивал он по причудливо петляющей тропке, мужчина не помнил. Больше часа. Намного. Заподозрив неладное, попытался развернуться и пойти назад, да офигел: тропинка исчезла! Исчезла, хоть он готов был поклясться чем угодно, что только что видел ее собственными глазами. Постояв истуканом, он попытался сообразить, где находится. После пары минут исследования стволов деревьев на предмет наличия мха да прочих туристических хитростей, вычислил он, где какая сторона света. А раз так, то и к выводу пришел, что пилить ему правильнее всего сейчас направо. Так, чтобы на Ярославку выйти, а там уже на попутках как-то добраться домой. По расчетам, трасса должна была появиться где-то через час. Ну с учетом того, что приходилось прорываться через невероятной глубины сугробы да буреломы – два с половиной. Ну три! А в итоге, прошагав несколько часов, Булыцкий не обнаружил даже ни намека ни на Ярославку, ни на какую-либо другую трассу. Даже ЛЭП не попалось ни одной!

– Что за чертовщина?! – притулившись к могучему стволу дуба, просипел он. – Вот это угораздило!

Хотелось есть, но, посмотрев на часы, преподаватель одернул себя: не время. Уже сейчас он начал жестко контролировать себя в еде; за блуканиями этими четверть окорока, а вместе с ним одна моркошка да половина луковицы уже исчезли. Если и дальше так пойдет, то придется разносолы и варенья открывать, благо этого добра было несколько банок. Гораздо хуже дела обстояли с питьевой водой. Литровая бутылка уже почти опустошилась, а есть снег как-то не хотелось. По крайней мере, пока. Ружье бы сюда!

Хотелось остановиться и, прислонившись к стволу дерева, расслабиться и просто закрыть глаза, но делать этого было нельзя ни в коем случае. Остановиться даже для того, чтобы повыкидывать из давящего рюкзака лишние вещи: овощи, картошку, еще что-нибудь там, означало умереть. Измученные такой прогулкой мышцы гудели нещадно, да так, что казалось, вот-вот, натянувшись до предела, просто порвутся подобно струнам.

Чтобы как-то притупить чувство голода, он зачерпнул пригоршню снега и отправил ее в рот, затем извлек из внутреннего кармана мобильник и с надеждой посмотрел на экран. Тот все так же беспомощно выдал: «сетей не обнаружено».

– Спасибо главе администрации за подарок! – заблудившийся картинно поклонился воображаемому собеседнику. – Отличный телефон. Модный, крутой, да только не работает! Сынку – бизнес, Николаю Сергеевичу – игрушка и грамота почетная! – распаляясь, выкрикивал он в темноту. – Конечно, кто, если не Булыцкий? Тряпки вокруг одни, вот и слова поперек никто не скажет! У, я вас! – погрозил было кулаком куда-то во тьму.

Откуда-то раздался протяжный вой. Ветер? Пожилой человек завертел головой, пытаясь разглядеть хоть что-то. Бесполезно! Слишком густо росли деревья, да и сумерки навалились. А тут еще и пурга. Вой повторился, но уже ближе. Так, словно кто-то учуял жертву и теперь медленно и неумолимо приближался к перепуганному, сжавшемуся в комочек человеку. Николай Сергеевич нервно встряхнул головой, гоня прочь наваждение, и покрепче стиснул расчехленный уже топорик. Сердце нервно заколотилось, выбивая неровный бой, и по правой руке пробежала уже знакомая судорога. Скверно. Особенно здесь, в лесу, без связи. Случись чего, и все, привет. Порывшись в карманах, пленник судорожно извлек связку цветастых, как он сам их называл, «упаковок первой необходимости». Отыскав нужную, с противным хрустом извлек он пару кругляшков и быстро заглотнул их, заедая снегом. Совсем скоро страннику стало легче. Намного. Настолько, что он смог подняться на ноги и, взяв в руки подобие посоха, вырубленного из прямой ветки орешника, тяжко двинулся в путь.

Большого смысла в этом, конечно, не было, хотя и рисков минимум; уже и так было ясно, что он безнадежно заблудился. Но, как решил мужчина, уж лучше замерзнуть, чем быть живьем сожранным волками. И откуда их столько появилось-то? В прошлом охотник, он давно считал, что постреляли уже почти всю живность в округе; сам еще лет десять назад ходил. А еще – деревья. Как в мире другом. Все больше лиственные да сосны. А вот елок почти и нет. Хотя как так? Помнил же преподаватель, что леса дремучие, да все ели больше. В таких, говаривают, и нечисти больше, чем в лиственных. Лешие, Бабы-ёги, те же волки, что только и ждут зазевавшегося путника, чтобы наброситься да на куски разорвать. Да вот только за жизнь свою заблудившийся решил держаться – будь здоров! До крови! До боли! До ора! Одной рукой опираясь на ветку, в другой сжимая топор, он двинулся вперед. Наугад. В темноту. Как там бишь:

– Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие… – с трудом шевеля потрескавшимися обмороженными губами, читал он обрывки молитвы. Закончить не смог. Не успел, вернее. Свинцовая тяжесть вдруг наполнила окоченевшее тело, и он погрузился во тьму.

Чутьем он каким-то скорее понял, что не один. И не в снегу. Непонятно было только вот, жив он или уже нет. За первую версию говорила пульсирующая где-то в глубине черепа боль, ощущение горизонтального положения тела в пространстве да жестких досок под спиной. За вторую – «невесомое» состояние онемевшего – а было ли оно вообще – тела, запах дыма и гари да совершенно незнакомые голоса, о чем-то там настороженно переговаривавшиеся на каком-то непонятно-распевном языке. «Ангелы?» – как-то совсем равнодушно подумал он. Вроде и помолиться было бы не худо, но не было сил. Неуместно, вернее, было сейчас. Ну в самом деле, ошибись он, и над его душой уже колбасились бы бесы, как бы глупо он выглядел со своей молитвой.

Впрочем, и об этом думалось с трудом. Да и вообще еле думалось. Мысли, под стать гипотетически существующему телу, были вялыми и какими-то… несуществующими, что ли. Булыцкий попытался открыть глаза, чтобы окончательно расставить все точки над «i», но даже это незначительное действие вызвало такой приступ головной боли, что он снова провалился в глубокое забытье.

Следующее пробуждение было намного более приятным, если такое описание вообще применимо к текущему состоянию. Ощущение тела вернулось. Вернее, боли в гудящих икрах да обмороженных, пораненных пальцах рук. Попытался сглотнуть, но не смог. Горло распорола резкая боль, как будто полоснул кто по нему ножом раскаленным. В висках тут же отозвалось резкой болью, взрывая и без того измученный мозг. «Жив!!! – обрадованно подумал он, и эта мысль, словно высоковольтный разряд, молнией пронеслась по телу, возвращая тому способность чувствовать внешний мир. – А эти? Ангелодемоны? Они действительно были или мне просто причудилось?» – задумался тот, и тотчас, словно ответ на его вопрос, сбоку донеслись знакомые голоса и чей-то хриплый кашель. И говорили они действительно на каком-то непривычном языке, Булыцкий хоть и не без усилий, но смог уловить в нем что-то знакомое. Эти усилия вновь вымотали странника, а тут еще и возникло рядом расплывчатое пятно неопределенного пола, бесцеремонно сунувшее под нос плошку с неким дымящимся отваром. Несколько глотков омерзительно горькой жидкости, и Булыцкий вновь провалился в забытье.

– Боярин, не иначе, – первое, что услышал он, придя в себя.

– Княжьих, гляди-ка, кровей.

– Репей тебе в рот! Где ты князьев с боярами такими видывал? Чужеродец. Точно тебе говорю: чужеродец!

– А чужеродцев таких где видывал? – сквозь кашель отвечали ему.

– А как лихих дел промысловик?

– Репей тебе в рот!

Николай Сергеевич тяжело застонал и приоткрыл глаза. Темнота. «Все-таки умер?» – молнией пронеслось в голове. Картинка перед глазами, еще немного поплясав, наконец-то начала приобретать резкость. Прямо над ним угрожающе навис почерневший от копоти потолок. Грубые брусья, плотно уложенные в ряд, из зазоров которых бесстыже торчали клочья соломы или пакли вперемешку с комьями земли. Место совершенно незнакомое и чужое. Чтобы лучше сориентироваться, пожилой человек повертел головой, но тут же отказался от этой затеи, без сил закрыв глаза.

– Смотри, смотри, кажись, не мертвый.

– Не дошел то моста Калинова[7]7
  Калинов мост – мост через реку Смородину в русских сказках и былинах, соединяющий мир живых и мир мертвых.


[Закрыть].

– Мож, не доделал здесь чего?

– Душу Бог не взял. Грешник, может.

– Пить, – с трудом превозмогая рвущую горло боль, просипел Николай Сергеевич.

– Слово молвит.

– Кажись, попросил чего-то.

– Мож, не надо было волочить сюда?

– Репей тебе в рот, Третьяк! Тварь Божью от смерти уберечь дело великое.

– Третьяк! Водицы-то принеси. Вон, в горячке бьется. И мне, – сквозь сиплый кашель добавил кто-то.

Чья-то крепкая ладонь приподняла его голову, и на губы полилась обжигающе холодная влага. Секунда, и, забыв обо всем на свете, старик принялся жадно глотать студеную воду. Ледяная свежесть растеклась по телу, охлаждая его и в то же время наполняя болью.

– Ишь, бедолага.

– Жаром внутри полышет.

– Не помер бы.

– Не помрет. Крепкий.

Только сейчас Булыцкий сообразил, что на лбу у него – кусок грубой материи, наполненный мелко накрошенным льдом. Снова приоткрыв глаза, он попытался сориентироваться: а куда, собственно, он попал?!