Текст книги "Лед под ногами"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Московские старости. Сто лет тому назад.

Облегченно отдуваясь, Чащин пошел на кухню, достал из холодильника единственную оставшуюся со вчерашнего дня бутылку “Туборга”.

Торопливо открыл, сделал глоток… Выпил вчера немного, но состояние было, как с глубокого похмелья. Из-за этой старухи-соседки, наверное. Вспомнились бабушка с дедом. Они тоже как-то страшно резко, до невозможности больше**жить, обессилели: бабушка весной засадила огород, а осенью уже не могла дойти до него, стояла и плакала от немощи на крыльце; дед всю жизнь что-то мастерил, обувь шил, а потом лег – и все. И казалось, глядя на них в последние дни, что ничего интересного у них в жизни не было, всегда они были такими… И что лучше? На бегу умереть или так, – полностью и неизвестно на что, – исчерпав все без остатка силы?

Чащин вернулся в комнату. По радио уже шел блок нормальных новостей.

Во Владивостоке подсчитывали число жертв пожара в здании

“Промстройниипроект”, чеченское село Зумская подверглось ракетно-бомбовому удару федеральных сил, космический зонд “Гюйгенс” работает на поверхности крупнейшего спутника Сатурна…

Позавтракав, пошел за пивом.

На улице было свежо, небо ясное, на редкость глубокое; не растоптанный еще снег на тротуаре приятно похрустывал… Чащин остановился возле своего “Жигуленка”. Потянуло разблокировать дверь, сесть в салон, включить мотор. Счистить ледяную корку с лобовухи…

Вообще надо как-нибудь в выходные собраться и сгонять за город. Или в одном из ближних городков-музеев побывать. Ростов Великий, Сергиев

Посад, Суздаль… Столько лет в Москве прожил, а почти ничего не увидел. Даже в Третьяковку не сходил ни разу. Надо как-то поактивней зажить…

Ларек возле дома еще не открылся – воскресенье, девять утра, – и пришлось идти на противоположную сторону Варшавки – в “Копейку”.

В начале длинного подземного перехода у кафельной стены стояла, согнувшись, старушка в темном одеянии и, глядя в книжку, напевала молитвы жалобной скороговоркой; проходя мимо, Чащин уловил несколько слов:

– …Ты установил все пределы земли, лето и зиму Ты учредил…

“Учредил, хм… Библейское словцо”.

У ног старушки стояла пустая консервная банка.

На другом конце перехода высокий парень играл на гитаре знакомую, но подзабытую Чащиным мелодию.

Увидев приближающегося человека, с корточек вскочила девушка.

Некрасивая, бесформенная, с цыпками на щеках. Как смогла приветливо, заулыбалась, вытянула руку с засаленной бейсболкой, а парень запел, умело попав в нужный аккорд:

Пластмассовый мир победил,

Макет оказался сильней.

Последний кораблик остыл,

Последний фонарик устал…

А в горле сопят комья воспоминаний,

О-о, моя оборона!..

Да, песня была Чащину очень знакома – сам он тоже когда-то пел ее в переходах.

…Солнечный зайчик незрячего глаза,

Траурный мячик нелепого мира…

Может, выгреб бы из кармана пальто мелочь, может, остановился бы и послушал, а потом заговорил бы с ребятами, такими похожими на него самого восьмилетней давности – с немытыми волосами, в грязных толстовках с изображениями Егора Летова и Джонни Роттена; с горящими от голода и решимости изменить мир глазами. Да, заговорил бы, узнал, откуда они, где умудрились найти вписку в сегодняшней негостеприимной Москве, как вообще дела в России с андеграундом…

Но парень пел почти по-эстрадному, а девушка, сменив приветливую улыбку на жадную, чуть не совала Чащину бейсболку в лицо. И он брезгливо отшатнулся, ускорил шаг… Пение тут же прекратилось, чуть позже умолкла и гитара. Да, холодно попусту горло драть, резать пальцы о ледяные струны…

В “Копейке” было пусто и тихо. Все, кому надо было набрать продуктов, сделали это или в пятницу вечером, или в субботу, сегодня же отсыпались, смотрели телевизор, наслаждались покоем в своих квартирах…

Загрузив корзину четырьмя бутылками “Туборга”, Чащин остановился над огромным, похожим на бассейн горизонтальным холодильником. Из груды пестрых упаковок выудил полукилограммовый пакет с мидиями. Подумал и тоже положил в корзину… Сейчас вернется домой, сварит мидий, зарядит дивиди одним из любимых фильмов и отлично проведет два часа.

А там…

Но, подходя к кассе, решил, что поедет в гости, – сегодня необходимо было поговорить, пообщаться, – и даже выбрал, к кому. Впрочем, и выбор был невелик… Сунул руку в карман за мобильным, чтоб предупредить.

С Максимом – Максом – они познакомились в Ленинграде, в строительном училище номер девяносто восемь. Макс был местный и слабо походил на пэтэушника – симпатичный, тонкокостный, культурный; матерился неумело и мало, в столовой ел только второе, а суп отдавал кому-нибудь из общажников.

Однажды Чащин попросил у Макса на вечер модные и дорогие очки-лисички, чтобы нормально выглядеть на концерте группы “Авиа”.

Очки перед концертом отобрали гопники, пришлось отдать Максу за них пятнадцать рублей. Взяв деньги, Макс повел Чащина, Димыча и еще двух-трех одногруппников в пивной павильон. Хлебали горькое разливное “Жигулевское”, сосали сухую воблу до закрытия… Вскоре после этого Чащина забрали в армию.

Встретились три года назад – Макс появился у них в редакции, чтоб дать объявление о знакомстве с “милыми барышнями для делового общения с возможностью заработка”… Столкнулись в коридоре и сначала просто мычали, выпучив изумленно глаза, вспоминая, как друг друга зовут. Потом стали иногда ездить друг к другу в гости.

С училищных времен Макс изменился почти неузнаваемо – полысел, пополнел, стал словно бы ниже ростом, говорил торопливо, все время куда-то спешил, делал множество резких и лишних движений. И приключений у него за эти почти пятнадцать лет произошло столько, что на целую жизнь обыкновенному человеку хватит. И торговый бизнес в начале девяностых раскручивал, на бандитские стрелки ездил, и машину у него сожгли, чтобы заставить киоски в районе

Технологического института по дешевке продать, и “мерседесы” из

Германии перегонял, однажды в Польше его чуть не убили; и мясом он торговал, и героином, и в Крестах за мошенничество почти два года отсидел, получил четыре года условно; вышел, уехал в Москву, возил плавки и купальники в Сочи, а потом решил толкать девушек в Европу.

Дал объявления в газетах и интернете, и дело, кажется, пошло – недавно снял Макс двухкомнатную квартиру в сталинском доме рядом с

Белорусским вокзалом.

И вот у него Чащин оказался сегодня.

– Да-а, квартира ништячная, есть где развернуться, – то и дело повторял Макс и оглядывал большой, с высоким потолком зал удивленно-восторженно, будто это не Чащин приехал к нему в гости, а он к Чащину. – Но и плачу зато – штука грина! Каждое первое число по копью наскребаю.

– Ну, еще бы – самый центр, считай. И две комнаты. Ты как король…

– Нужно, нужно, Дэн. Для дела! Наконец-то выхожу на серьезный уровень. Завязался с немцем одним. Солидный. Артур Саклагорски. Не слышал? У него агентство свое во Франкфурте, журнал. Журнал, прикинь! Фотки шлю, сейчас насчет трех телок перетираем… – Макс озабоченно, но с удовольствием покряхтел. – Мне тоже бы надо журнал.

Без него по-любому масштабы не те… Классные мидии! Где брал?..

Ведь есть же “Знакомства”, “Распутин”, “Невская клубничка”. Вот это я понимаю!..

– Чем больше масштабы, тем больше риск, – заметил Чащин.

– Риск везде есть, всегда. Даже трусами торговать. На меня так наезжали там: ща в горы увезем, и никто не найдет… Нет, без риска нельзя – без риска можно только в дерьме торчать. Согласен?

– Так, вообще-то.

– Телки, правда… – в голосе Макса появилась досада, – геморно с ними. Каждую уговаривай, объясняй, учи. Большинство-то, блин, – коровы просто. Вроде худая, растянутая, а запись посмотришь – корова. Ни движений, ни линий. Кусок мяса шевелится… И еще претензии, каждый день звонят, на мыло пишут – как? чего? приняли?

Да кому вы нужны такие!.. И еще, бля, прямо бесит, – они платья, юбки перестали носить. Заметил? Все поголовно в штанах.

– Из-за погоды, наверно.

– Да ну! И летом так было. Джинсы сплошные. Одна из ста с голыми ногами. У меня сразу от таких, которые в юбках… Подбежал бы, у ног бы валялся! По фиг – кривые, прямые, хоть какие, главное, чтоб женщиной выглядела. А джинсы… бесит просто. Я их тут даже спрашивать стал: “Чего вы все в штанах? Вы же женщины, у вас ноги есть!”. И знаешь, что говорят? Все одно и то же, как сговорились!..

– Что? – Чащин уже начинал жалеть, что приехал. Месяца четыре не видел Макса, забыл о главной теме его разговоров – девушки; в семнадцать лет Макс ими, кажется, и не интересовался…

– “В джинсах, – говорят, – себя чувствуешь по-другому. Уверенно. В джинсах я могу с вами на равных…” С нами… Козы, а!

– Давай я за пивом схожу, – вставил Чащин; пиво кончилось, а мидий оставалось прилично.

– Сходи, если хочешь. Мне только много не надо. Всю ночь работать…

Я обычно днем отсыпаюсь, ночью работаем. Видишь, студию оборудовал.

– Макс кивнул на розовую драпировку в углу комнаты, гнутоногую софу, фонари на штативах. – А у тебя, кстати, телки есть симпатичные?

Заработать можно неслабо. У?

– Не знаю…

– Ну как? – Макс усмехнулся. – Как не знаешь? Они или есть, или нет.

– Я за пивом схожу, и поговорим.

Возвращаться не хотелось. И Чащин долго стоял у подъезда, курил, раздумывал, что делать дальше. Гулять по городу – холодно, на тротуаре уже не сухая корка, а перемешанная с реагентом снежно-ледовая жижа. По ней и до метро мученье дойти, не то что гулять… Ладно, иногда можно послушать. Даже забавно – в пятницу один к мужскому полу претензии предъявлял, сегодня этот – к женскому. Недовольные…

Макс сидел за компьютером, громко хмыкал, возбужденно бормотал, яростно стучал по клавишам.

– Давай, проходи, – заметил Чащина. – Я щас. Весь ящик забили…

Когда, когда… Когда надо, тогда и будет… Гляди, какая тыковка. Ух!

Чащин подошел, заглянул в экран. На каком-то старом диване сидела голая девушка, широко раскинув ноги. Почти в шпагате. Ее снимали чуть снизу, поэтому промежность казалась огромной, была видна во всех подробностях. Даже красные пятнышки раздражения после бритья…

Девушка смотрела прямо в объектив, серьезно, призывно.

– Откуда она?

– Ща-ас, – Макс свернул картинку, прочитал в письме: – Из

Долгопрудного. Местная, считай. Оля… Занимаюсь художественной гимнастикой, мечтаю работать фотомоделью… Ниче?

– Особенно прыщи между ног.

– Это не проблема. Хороший крем, и будет гладко, как… – Макс внезапно замолчал, продолжал щелкать мышкой, жмуриться, глядя в экран, что-то читая, быстро набирал ответы.

Чащин побродил по залу, осмотрел софу с потертой, поблескивающей алой обивкой. Включил один из фонарей – в глаза ударил белый, обжигающий свет… Выключил. Смаргивая зайчика, вернулся к столу.

Открыл бутылку.

– Щас-щас, – шептал Макс. – Ща-ас…

Сделал глоток, другой. Шелест компьютера и щелчки мышкой раздражали.

Это могло продолжаться долго – Чащин знал по себе, что, забравшись в интернет, блуждаешь там до упора. Или пока в туалет не захочется, или глаза не начнут слезиться, или кто-то не войдет…

– Ну все, бросай, – наконец не выдержал. – Потом ответишь. Покажи лучше съемки.

– А? А, давай… Вчера одна приходила… Садись сюда.

На экране появился этот же самый стол, компьютер. Глубокая тарелка, бутылка вина, стаканы. За столом сидела девушка в распахнутом тонком халате. Солнцезащитные очки в волосах, тонкие черты лица, две большие и, кажется, твердые груди с острыми сосками.

– Кушай, киска, посмотри на меня, – сладенько говорил Макс, но не сегодняшний, а тот, что ее снимал. – Скинь халатик, кисунь…

Девушка брала что-то из тарелки и клала в рот. Жевала, запивала вином. Поглядывала в объектив камеры, морщилась симпатично. Просила:

– Выключи камеру. Не надо меня такую… Ну выключи. – Она смущенно ежилась; при каждом движении груди тяжело покачивались.

– Алиной звать, – с улыбкой сказал реальный Макс. – Как, потянет?

Чащин покривил губы – смотреть на жующую девушку не очень хотелось.

– А на софе-то есть?

– Ясен перец! Но меня что-то больше такие прикалывать стали – как в жизни… Щас найду ее же. – Макс остановил этот ролик, запустил другой. – Ну вот, еще не смонтировал…

Очень яркое освещение, на софе Алина, но уже без халата. Поднимает и опускает ноги, перекатывается с боку на бок, проводит по губам темно-красным ногтем, улыбается, произносит, глядя в камеру:

– Иди сюда… Иди ко мне… Я хочу тебя.

– Ну как? – спросил Макс полушепотом.

– Да, честно говоря, не очень. – Чащин глотнул пива. – Камера прямо так, в лоб…

– Им так и нужно, немцам. Я видел их альбомы по фотоискусству – как наша порнуха. И лежат в каждом магазине свободно. Там и члены, и трах свальный, но в таком оформлении… В общем, изыски. А им хочется настоящего такого, мясного. Чтоб все родинки видно было, волоски, целлюлит слегка. Вот от этого они прутся конкретно.

Но Чащину было скучно наблюдать за однообразно изгибающимся телом, и в то же время постепенно росло тяжелое, неприятное возбуждение.

– Выключай. Давай так посидим.

– Чего, закипело? Хе-хе… У меня в Крестах вообще глюки были по телкам. Там я их и полюбил – без них-то никак… А это, – голос

Макса посерьезнел, – если хочешь, то давай.

– В смысле?

– Ну, с девчонками. Сегодня после десяти придут две. Я с ними насчет лесби договорился, но они и традиционно, сказали, любят. Скажем, что ты уже в порно снимался. И – погнали. Бабы, если надо им, без проблем соглашаются. И прутся – по любви так не бывает!.. Ну чего?

Есть желание?

Желание у Чащина было. Ни разу не представлялся случай с двумя, да еще с абсолютно незнакомыми…

– А они хоть симпатичные?

– Ну, ща заценим. – И Макс защелкал мышкой.

Чащин следил за раздражающе, болезненно быстро для глаз меняющимися на экране фотографиями девушек. В купальниках, без, в трусиках, в сползших на живот кружевных лифчиках, в расстегнутых джинсах, в задранных юбках, в колготках, чулках, кедах, ботфортах…

– И это всё прямо тебе присылают?

– Ну да. За последние дни. Надо сортировать, ответы писать. Времени не хватает…

Чащин почувствовал, что кровь внутри побежала быстрее, в глубине живота сжималось, щекотало, царапало. И вот захотелось, чтобы прямо сейчас в дверь зазвонили и вошли с холода две высокие, поджарые, с распущенными светло-русыми волосами и тонкими манерными голосками; с такими, наверно, отлично провести час-другой…

– Слушай, – возник вдруг останавливающий, спасительный вопрос, – ты снимать меня, что ли, хочешь?

– Ну да.

– А если увидит кто-то?

– Что увидит?

– Меня… как я с ними… Знакомый кто-нибудь.

– Да вряд ли. Это в Германию уйдет. – Макс оторвался от экрана, посмотрел на Чащина, повторил как-то задумчиво: – Вряд ли… Ну, вот они – Саша и Лада.

Девушки Чащину не понравились. Коренастенькие фигуры, простоватые лица, волосы так себе – он успел представить их другими. Да к тому же должны были прийти только после десяти вечера.

– У меня завтра работа, – вздохнул Чащин, – выспаться надо.

– Успеешь. Давай. – Макс хлопнул его по спине. – Оторвешься, гарантирую! Я ж говорю – они перед камерой офигеть как прутся. Без презика даже согласны.

– Хм! Еще не хватало заразиться…

– Ну, как хочешь. Можешь просто тогда поглядеть… Щас покемарим, в себя придем, а там и телочки…

Чащин посмотрел на часы. Почти шесть. Несильно, но плотно давило пивное опьянение – голова почти ясная, а тело отяжелело, мышцы расслабились. Даже в туалет идти было лень.

– Нет, поеду, наверно. Завтра на работу…

– Как хочешь. Вареный ты какой-то в натуре.

Пиво было допито, общение не принесло Чащину особой радости… Стал собираться.

– Да, кстати! – спохватился Макс. – Мы же насчет этого не договорились. – Снова стал что-то искать, но на этот раз не в дебрях компьютера, а среди бумаг.

– Насчет чего?

– Щас… Вот они. – Он протянул Чащину какие-то листы. – Это, короче, анкеты. Ну, для телок… Дай там кому из знакомых. Хрен с ним – страшная, нестрашная. Бывает, и страшные нарасхват идут…

Если выгорит, гонорар получишь.

Чащин принял анкеты, пробежал взглядом: “Фамилия… Имя… Адрес…

Телефон… Возраст… Имеете ли загранпаспорт… Цвет волос… Объем груди… Типы работы: дамское белье, топлес, эротика…”.

– Если найдешь подходящую, – шепотом, словно их подслушивают, говорил Макс, – десять процентов с нее – твои. А это может и охренительная сумма получиться. Как повезет, но в любом случае не в убытке останешься.

Поезд почти пустой. В вагоне десятка два пассажиров на сиденьях.

Дремлют… “Завтра в это время будет не протолкнуться”, – лениво, в полудреме думал Чащин, и завтрашняя давка представлялась почти с радостью – без нее становилось уже как-то скучно. Вот сидишь так, спокойно, никто не толкает, и есть опасность уснуть, заехать куда-нибудь. Пропа€сть.

Встряхнулся, огляделся. Напротив, чуть справа, девушка. Нет, таких принято называть – молодая женщина. Лет чуть за двадцать, а прическа, как у пожилой учительницы химии – волосы аккуратно зачесаны назад и собраны в шишечку, на лице почти нет косметики; симпатичная, но неприступно строгая. Серые сапожки, сероватый плащ… Да, после недели с ней наверняка на стену полезешь. Жесткий распорядок дня, идеальная чистота, посуда моется сразу после приема пищи, раздельные полотенца, аккуратно уложенное постельное белье.

Секс по расписанию… Хотя ему, тоже любящему порядок, такая, скорее всего, подойдет… Подошла бы. Влюбись в слишком живую, с которой нескучно, но и не знаешь, чего через минуту ждать, устанешь не через неделю, а через день. Бывали уже случаи – приводил к себе, был чуть ли не счастлив, с умилением слушал безумолчное щебетание, ночь казалась прекраснейшей, ослепительной, а утром кто-то шептал, дергал внутри: “На фиг, на фиг! Это не жизнь”. И он старался поскорее опять оказаться один.

На “Автозаводской” вошла женщина. Полная, плохо одетая, лицо жалостливое. Перед собой держит фотографию какого-то парня; к фото приклеена бумажка с надписью: “У меня убили сына”… Постояла и медленно пошла по вагону.

Большую часть перегона между “Автозаводской” и “Коломенской” поезд двигался по поверхности. Туннельный грохот колес превращался в мягкий перестук, и этим отрезком пути часто пользовались торговцы и попрошайки… Вот и теперь послышалось бормотание-причитание:

– Нету тебя, сыночек мой миленький… Нету… Кто вернет?.. Все, все живые, а тебя нету, сыночек…

Пассажиры отворачивались, опускали глаза. Чащин искоса взглянул на женщину… Нет, на профессиональную нищую не похожа. Хотя они на выдумки изобретательны – так иногда играют правдиво, чтобы разжалобить, бабок подзагрести… Но, стараясь убедить себя, что просто работает и фотография в руках у нее не сына, что деньги она сдаст хозяину – какому-нибудь цыгану, – Чащин все-таки достал полтинник:

– Держите.

– Что? – Женщина мутновато взглянула на него, на купюру и сморщилась: – Да не нужны мне деньги. Сын мне нужен. Кто мне сына вернет? – Остановилась перед Чащиным. – Вот все вы здесь. Все живые, а он… Он здесь каждый день ездил… Кто мне вернет?..

Чащин спрятал деньги обратно… Молодая женщина с прической учительницы строго смотрела в большую, в твердом переплете, книгу.

6

По утрам понедельников люди становились особенно торопливы, активны, словно тоже истосковались по суете, толчее, желали поскорее оказаться на своих уютных рабочих местах. И выразительнее в этот день призывала в микрофон дежурная в метро: “Во избежание несчастных случаев отойдите от края платформы!”; и Чащин с удовольствием вминался в упругую стену людей в вагоне, и без раздражения принимал давление тех, кто вминался в него… Этот понедельник начался, как обычно.

Оказавшись в кабинете, заварил кофе, включил компьютер. С удовольствием устроился за столом. Почувствовал, что соскучился.

Для начала просмотрел новости в интернете. Почти все опять про эту несчастную монетизацию: “У здания администрации Пермской области проходит пикет против замены льгот компенсациями”, “Православные христиане Санкт-Петербурга принимают активное участие в массовых митингах протеста против монетизации льгот”, “Члены национал-большевистской партии и ветераны войны собрались у здания краевой администрации…”.

– Тема месяца, – проворчал Чащин, открывая файл с материалами для будущего номера журнала. Покручивая ребристый валик на мышке, мельком прочитал рецензию на комедию “Знакомство с Факерами” с Де

Ниро и Стрейзанд в главных ролях, затем – рецензию на “Двенадцать друзей Оушена”. Эти материалы пойдут стопроцентно… Рецензия на

“Взломщика сердец” под вопросом… На отечественный комедийный боевик “Сматывай удочки” – желательно, а то сплошной Голливуд…

Дальше – информация, в каком московском кинотеатре что крутят. Плюс краткие аннотации. Вот с этими аннотациями и придется возиться – до строчки повысчитывать, поломать голову, что убрать, что оставить…

Перед самым обедом, стукнув в дверь и дождавшись разрешения, вошла секретарша.

– Игорь Юрьевич просил посмотреть, – подала несколько страниц. – Вот это, помеченное красным, поставить нужно обязательно, а остальное – на ваше усмотрение.

– М-да-а, – подчеркнуто расстроенно вздохнул Чащин: стоило показать, что не в восторге от такого известия. – Спасибо, конечно. Блок, правда, переполнен… Что ж, будем работать.

– Я сейчас перешлю материал по сети…

– Хорошо. – Он коротко улыбнулся секретарше, давая понять, что больше ее не задерживает. Она тоже улыбнулась, пошла из кабинета.

В который раз Чащин удивился ее привязанности к форменной секретарской одежде – белая кофточка, черная юбка, черные колготки и черные туфли на невысоком, но выразительном каблуке… Как бы рано он ни приходил на работу, она уже сидела на своем месте, приветливая и внимательная, и уходила позже остальных. Впечатление, что у нее ни семьи, никаких иных дел, кроме работы. А ведь хоть и выглядит неплохо, но уже в возрасте – лет за сорок. Действительно, есть ли у нее муж, дети, или, может, до сих пор живет с крепкими еще, считающими ее девочкой родителями?.. А мужчина любимый? Любовник?

Если вот так судить, зная ее только в роли секретарши, то легко можно решить, что это робот, которому больше ничего не надо, кроме исполнения установленной программы… Да и не вспомнить даже, как ее зовут – сперва Чащин все путался, называя то Аленой, то Аней, а она ни разу его не поправила; потом и вовсе перестал в разговорах с ней упоминать ее имя – и без имени как-то неплохо получалось. Для делового разговора имена, в сущности, не нужны… Кстати, секретарша тоже не слишком часто называла его по имени, тоже без усилий обходила эту деталь.

Хм, может, дать ей максовскую анкету? Там есть ограничение по возрасту – тридцать пять лет, но вдруг у нее прокатит.

Сохранилась-то действительно классно… Дать анкету, предложить попробовать все изменить. Рассказать про Макса с камерой, софу, возможность работы за границей… Вот, наверно, перепугается… Нет, а если молча протянуть? Она начнет с серьезным видом читать, вникать, подумает, что по журналу, а потом… Чащин хохотнул, тут же опомнился, кашлянул, возвращаясь в свое обычное состояние. Сложил в стопку бумаги, взял мобильный и пошел обедать.

Столовая была закрытая, лишь для сотрудников фирм, располагающихся в этом здании. Потому и блюда дешевые. Суп – шестнадцать рублей, второе – в среднем полтинник, салатики – в районе двадцати. Компот, кисель из вишни за десятку, слоеные пирожки в ассортименте…

Чащин сидел за квадратным столом на четырех человек. Остальные три места занимали молодые люди, мало чем от него отличающиеся – деловые костюмы, аккуратные прически, галстуки традиционно во время обеда засунуты между пуговиц белых рубашек, чтоб не залезли в суп… Этих молодых людей, как и большинство остальных посетителей столовой,

Чащин знал в лицо, но где работают, как их зовут, никогда не интересовался. Да и что интересного?..

– Как, Юр, обживаешься? – спрашивал один, лет двадцати пяти, рыжеватый, плотненький и, видимо, очень по жизни энергичный. – Давно тебя что-то не видели…

– Да сложно, сложно пока, – уныло отвечал другой, темноволосый, сухощавый. – Вилы, если честно.

– М-м! Зато, слышали, и зарплата недетская.

– До нее дотянуть надо…

– Я тут читал, – вступил третий, тоже чернявый, с родинкой над левой ноздрей, – что если за двадцать дней не адаптируешься к новому месту, то это сто процентов уже все. Дальше сплошные косяки, стрессы и в итоге…

– А ты сколько там, Юр? – перебил рыжеватый.

– Я… Две недели ровно.

– Это, значит, четырнадцать дней.

– Десять рабочих, – скороговоркой поправил сухощавый.

– Ну, так или иначе – экватор.

– Критический момент, – подтвердил с родинкой. – Не впишешься в систему, в коллектив – и писец.

Сухощавый перестал есть:

– Обживусь, думаю. Притрусь.

– Смотри, Юрик, это все может плачевно кончиться…

Эти двое – рыжеватый и с родинкой – явно издевались над знакомым, наверняка бывшим своим сослуживцем, мстя за то, что устроился на более денежное место. А тот верил и пугался все больше. Сидел над полупустой тарелкой рыбного супа и ловил каждое слово про свой кризисный момент. Смотреть на него было больно…

– А как там, – наконец тихо, жалобно поинтересовался, – замену мне подобрали?

– П-ху! – чуть не подавился рыжеватый. – Естественно. Такая девочка теперь сидит!.. МГУ закончила, полтора года в Англии стажировалась.

Ас, короче!.. Нет, Юрка, обратно тебе путь заказан. Сто пудов.

– Палыч на тебя злой, – добавил с родинкой. – Зря ты так свалил, со скандалом.

– Зря, зря, Юрий. Даже не знаю… – Рыжеватый поставил на пустую суповую тарелку тарелку со вторым. – Так вот люди и становятся продавцами на Горбухе. За лучшим рванут, обломаются, а потом – на дно.

– А что делать, ребята? – сухощавый чуть не плакал. – А?.. А?

Ребята не отвечали, уверенно отрезали кусочки от свиной отбивной, отправляли в рот, жевали.

Чувствуя приятную ленивость после сытного обеда, Чащин выкурил сигарету в холле. Заодно полюбовался ровными плиточками колен Наташи из отдела музеев, галерей и экспозиций… Наташа курила в кресле напротив, откровенно тяготилась его молчанием, и Чащину захотелось сказать что-нибудь остроумное, такое, чтобы она посмеялась. Но не нашел подходящего, бросил окурок в урну, пошел к себе.

Не стесняясь, громко и смачно порыгивая, включил компьютер. Нужно было позаниматься делом. Вставить необходимое из того, что принесла секретарша, сократить не очень нужное… Да, число кинотеатров растет, количество фильмов – тоже, все больше прокатчиков желают полнее прорекламировать продукт и платят за это журналу денежку. Так что, как говорится, это святое.

Когда-то, в самом начале, Игорь поручил ему блок “Концерты”. Чащин действительно неплохо знал музыку, исполнителей, клубы, мог и сам при необходимости написать статейку о предстоящем выступлении

“Аквариума” или “Крематория”… Но через полгода попросил перевести его в отдел кино, где как раз открылась вакансия. Слишком тяжело было неделю за неделей рекламировать бездарные группы, видеть их вычурные или тарабарские названия – “Ю-Питер”, “Ничего хорошего, тем не менее”, “Добраночь”, “Карибасы”, “Шао? Бао!”, “Ухо Ван Гога”,

“Нож для фрау Мюллер”, “Дети Пикассо”, “Старик и Моrе”, “Паперный

Т.А..М…”, “Хоронько-оркестр”… Таких групп были сотни, и когда

Чащин пробовал послушать их музыку, начинало ломить уши, настроение портилось окончательно… Клубы росли как грибы, и эти вредные для здоровья группы кочевали из одного в другой, бывало, за неделю давали по десять концертов… Чащин негодовал, досадовал, злился, а может быть, завидовал. Ему подобное в свое время не удалось…

С кино было проще. Особенно когда перестала приходить информация из

Музея кино. Там с утра до ночи крутили старые, часто первоклассные фильмы, которые нужно было сопровождать аннотацией, и Игорь следил, чтобы репертуар музея был представлен полно и вкусно и в то же время коммерческие материалы не страдали. Но вот Музей кино закрывался, его дирекции стало не до рекламы киносеансов…

В кармане пиджака запиликало. Морщась, что отрывают от дела, Чащин сохранил в компьютере правку, достал телефон, глянул на дисплей.

Номер звонившего не обозначился. Нажал кнопку с зеленой трубкой:

– Да, слушаю.

Сквозь помехи или шум улицы раздались выкрики:

– Алло! Дэн, алло, слышишь меня?.. Алло?

– Кто это?

– Да я, я! Димон!.. Дэн, это ты?.. Алло…

– Привет. – Чащин узнал голос Димыча и слегка обрадовался.

– Алло!.. Не слышу, алло!

Обрадовался именно слегка – Димыч в последнее время звонил раза по два в месяц, частенько нетрезвый, и обещал приехать. Чащин сдержанно отвечал “давай, жду”, но что он действительно приедет, верилось слабо – не то уже время, чтобы просто так из далекой провинции заявиться в Москву: нужно две с лишним тысячи на билет в плацкартном вагоне, еще сколько-то на питание, сколько-то на всякий пожарный. А ехать “на собаках” – пересаживаясь с электрички на электричку, – когда тебе за тридцать, малореально. Лично Чащин бы такого путешествия уже не выдержал.

– Я это, я! – крикнул в шум и треск, бьющийся в трубке. – Ты слышишь?

– Да, слышу… Я здесь… На вокзале тут.

– Что?.. На каком?

И Димыч затараторил, что в Москве, на Ярославском вокзале, такая толчея вообще…

– Как мне доехать?

– Погоди… – Чащин опустил руку с телефоном, начиная соображать, что вот-вот произойдет большой напряг. Но, может… И он снова прижал трубку к уху: – Алло, ты точно в Москве?

– Да ёптель! Ты чего, Дэн, глумишься? Стою тут, возле табло…

Магазин “В дорогу”… Людей – охренеть! Посадка, что ли… Как добраться-то? Диктуй!

И Чащин как-то безвольно-механически стал объяснять, потом понял, что бесполезно, к тому же и сам он не дома, и велел Димычу ждать.

– Через полчаса – буду.

7

Еще в детстве Чащин заметил в себе такое, может быть, спасительное, но непривлекательное качество, – когда происходило что-нибудь по-настоящему неожиданное, неприятное, требующее быстрого решения, поиска выхода, он словно бы засыпал. Точнее – что-то в нем отключалось, отмирало… И сейчас он как-то сомнамбулически пошел к

Игорю, отпросился, надел пальто. Без всяких мыслей, даже не запомнив, не отметив, как оказался в метро, садился в вагон, как переходил со станции на станцию, доехал до “Комсомольской”. И только тут, увидев Димыча возле огромного расписания движения поездов дальнего следования, не совсем, не полностью, но проснулся.

Друг не замечал его, и Чащин, с интересом и брезгливостью, которую когда-то чувствовал по отношению к себе, наблюдал… Сразу видно, человеку за тридцать. Грузная фигура, взрослое, потрепанное жизнью и алкоголем лицо, но одежда, прическа… Желтоватые волосы сбриты с висков, а на спину спускается длинный, тощенький хвостик; если намазать волосы муссом и зачесать вверх, получится полуметровый ирокез… Рваный, болотного цвета танкистский бушлат расстегнут, под ним, конечно, толстовка с портретом Егора Летова и надписью