Текст книги "Поперека"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Поперека прошипел что-то невнятное, отвернулся. Люся стояла рядом, прижавшись к нему и съежившись. Она помнила, конечно, как это нахальный Кирька прибегал к ней в гости, когда Петр женился на ней и они сняли квартиру не в этом ли тоже доме – Петру нужно было, чтобы жилье располагалось ближе к месту работы. Кирька, помнится, задирал Люсю:

– А я уже выше тебя...

Кирилл, замолчав, наконец, быстро, по-военному оделся, постоял у дивана, подняв за концы, как высокий занавес, одеяло, и вот уже привела себя в порядок скуластая, широкоплечая девица.

– Всех благ!.. – буркнул Кирилл, обнимая ее за плечи и уходя с ней. И откуда нахватался черт знает каких слов этот парень!

Надо было ключи-то отобрать. Сын их в той, большой квартире, в прихожей, из ящика вынул, – если потеряет, запасных более не будет. Но и отбирать неловко... поди, сам положит на место, поймет отца...

Поперека зло шастал по квартирке, не зная, что ему сейчас сделать – выгнать и Люсю, или напиться с ней. Обидно было, прочитав оскорбительные строки о себе, оставаться одному. Он открыл холодильник – стояла початая бутылка водки “Гжель”. Гнусна водка, страшна водка, но что делать?..

Расплескивая, наливая в крохотные рюмочки, уронив одну вместе с водкою и налив по новой, Петр Платонович продолжал говорить:

– С другой стороны, всё мура – законы физики, законы математики. Не было никого – ни Ньютона, ни Эйнштейна, есть гениальный мозг, который время от времени с улыбкой забрасывает к нам сверху в наши головы идеи. Кто-то их понял и записал, а кто-то, увы, не поверил, трепещет от непонятного страха и спивается. Но, как сказал Ганди: там, где нет воли, там нет любви. Значит, дозволяется любить лишь небесную одну красотку, а все остальное грех, так?..

Не зная, что ответить, возразить или согласиться, Люся молчала, прикасаясь холодным краешком рюмочки к губам...

– Но, как заметил он же, этот мудрый индус, “вынужденное сотрудничество – как разбавленный цемент, ничего не скрепляет”. – Поперека налил себе еще раз. – Спасибо, что вспомнила обо мне.

– Я о тебе помню всегда.

– Леонардо да Винчи говорил: есть три группы людей. Первые: это те, кто видят. Вторые: те, кто видят, если им показывают. И третьи: те, что не видят.

– Ты первый, – польстила Люся и вновь съежилась, готовая к его насмешкам. Но Поперека милостиво воспринял ее слова. Худо ему было сейчас, тоскливо, да и Люська – в самом деле, добрый, добрый человек. И малосчастливый. Наверное, давно бы повесилась, если бы не было своего угла – спасибо ее бывшему мужу, строителю, оставил ей, уходя квартиру. А выдержать ее дольше одного вечера трудно – своим тоненьким голоском говорит-говорит, да еще стишки читает. Правда, сегодня помалкивает, но глаза за нее говорят.

А Поперека от некоего смущения за свою физическую слабость (да еще сын узрел отца не со своей мамой!) распалялся все больше, сыпал цитатами и анекдотами, не забывая впрочем основную, болезненную тему:

– Понимаю, ты можешь сказать словами Тургенева: кто пожил, да не сделался снисходительным к другим, тот сам не заслуживает снисхождения. Я снисходителен, снисходителен, но сколько же можно?! Помнишь анекдот? Актриса режиссеру: “Почему мне в сцене выпивки вчера подали обыкновенную воду? Я требую, чтобы подавали настоящую водку!” – “Согласен. Но с условием, что в последнем акте вам подадут настоящий яд”. Апломб бездарей! Ты же помнишь?.. Я приехал сюда и тебя встретил...

– Через столько лет!.. – пропела Люся. – Я специально тоже...

– Дело не в этом! Не могу сказать плохого об этом городе... но Будкер в ИЯФе создал новый механизм общения, где свободные отношения между людьми, критика не имеет личностного характера, она по существу. Идет интенсивный обмен мнениями! Но здесь, ха-ха, если использовать этот стиль, получаешь в физиономию, так как здесь воспринимают критику идей как личностную... К тому же у меня к дерзости, увы, предрасположенность. Ну, ты знаешь, наследственное, казачье... да плюс вольное воспитание...

– Да уж! – хихикнула Люся. – В таком поселке выросли – воры да бандиты!

– Это создает определенные сложности. Я понимаю, мог бы добиться всего легко и просто, будь более коммуникабельным, следуя идеям Карнеги. “Умей слушать... если хочешь что-то с человеком обсудить, то прежде спроси: что ему нужно... ля-ля...” А я на это не обращал внимания. Я считал: форма общения не столь важна. А оказывается, другой мир живет по другим законам, для него форма важнее смысла.

– Да, да, – радостно кивала Люся, разглядывая любимого. Она выпила свою рюмочку.

– А во-вторых, личностное восприятие для меня – нонсенс! Если критикуют мои идеи, так это не меня. Я всегда могу ошибиться. Да, я этого, например, не понял. Ну и что? Но я зато сделал то-то и то-то. Почти каждый человек в жизни что-то доброе сделал, это как бы опора, на которой он стоит. И после этого вы говорите: я дурак?.. Но я же это уже сделал!

– Ты очень, очень великий, – уже заплетающимся языком поддакивала вторая, нет, третья жена Попереки.

– И дальше – больше. Я со всеми ссорюсь, потому что все привыкли ехать на кривой козе. Социализм! Я ненавижу социализм! От всех по возможности, всем по потребности... Ха-ха-ха!..

– Ха-ха-ха!..

– Отсюда – если ты не с нами, ты против нас! Заповедь Моисея!

– А я чисто русская...

– Дело не в этом! Дело в убожестве посредственностей!.. Дело в том, что... – Она тенью скользнула возле столе и, ловко опустившись ему на колени, прилипла горячими тонкими губами к его губам, но он еще долго мычал, что-то объясняя ей и всему миру...

16.

Люся, конечно, не дала ему толком отдохнуть. На рассвете, когда Петр Платонович выпроводил ее и с ноющим сердцем, с посверкивающими пятнами в глазах лег, чтобы все же выспаться по-настоящему, – к его досаде зазвонил звонок двери.

– Кто?.. – простонал из постели Поперека.

На лестничной площадке что-то пробубнили. Кажется, не женщина. Пришлось встать и открыть.

– Здравствуй, родной наш... – это явился Рабин в сопровождении какого-то грузного, неповоротливого человека в белесом пуховике, с детским лицом, с белыми ресницами и белой челкой, будто весь в муке. – Знакомься, Леша Заовражный, спец по интернету.

– Что? Опять? – тоскливо взвился Поперека, бегая перед ними босиком и еще не расслышав, с какими новостями пришли.

Рабин складывал ладонями в воздухе некий шар – это он так умолял выслушать.

– Мы с твоего компьютера полезли... Нет, Леша, рассказывайте сами.

Толстый белесый гость сел на стул, словно очень устал от ходьбы, помолчал, тяжело дыша..

– Позвольте сначала маленькую лекцию. У вас есть время?

– Есть, есть, – за Попереку ответил Рабин. – Мы в этом не особенно шурупим. Мы же только пользователи.

И странный гость, отдуваясь, страдальчески глядя перед собой, начал рассказывать, какие нравы в мире Интернета. И еще не ничего не поняв, Петр Платонович с жгучей злой радостью в сердце стал готовиться к новости, которая что-то наконец объяснит в истории с ужасными электронными письмами Жоры Гурьянова из США. Если этого не произойдет, зачем они здесь, да так рано?

– Если нужно схулиганить, опорочить кого-нибудь, есть много вариантов. А поскольку пишущий рискует, что его адрес элементарно вычисляется, то для таких дел проще простого завести себе ящик на каком-нибудь бомжатнике, вот тебе бесплатная почтовая система. Лучше на западном бомжатнике, например – йаху-ком... заходишь на него, есть кнопочка мейл... заводишь там ящик и отправляешь письмо с этого адреса.

– Понимаю! – зарычал, натягивая носки и бегая перед гостями Поперека. – Кто?!

– Погодите, не так всё просто. И лучше сделать это не с домашней машины, а откуда-нибудь... из интернет-кафе, например... Господину Гурьянову написать с того ящика: что ты мелешь? Он отвечает на этот новый ящик. Дальше дело техники. Это при условии, что корреспонденция из Штатов не перехватывается. А вот если еще туда к нему загнать “троянца”... Хотя хакер может и это сотворить...

– Ничего не понимаю! – остановил его Поперека. – Четче!

– Хорошо. Четче. Неизвестный нам негодяй может воспользоваться услугами умного хакера один раз.

– Но этот-то еще раз ответил! – вмешался Рабин. – Неужели нельзя вычислить?!

Гость страдальчески помолчал, давая понять: ну, выслушайте же.

– Итак, один человек решил опорочить другого человека. Он начинает в сетевом сообществе компанию: под одним ником кинет сплетню, потом под разными другими никами...

– Ник – это кличка, – пояснил Рабин Попереке, но тому это-то было понятно.

– Дальше!..

– Под разными другими никами добавит... будто какие-то еще люди участвуют... А сам, кстати, может стоять как бы стороне. Даже если он ходит с одного и того же места, найти его местоположение можно, только если заведено уголовное дело. Можно установить провайдера, через которого он выходит. А вот дальше, кто был к нему присоединен в этот момент – для этого надо открыть базу данных Электросвязи, где записывается, с какого телефона в какие периоды звонили. А для этого нужна соответствующая санкция прокурора.

– Я подозревал! – проскрипел Поперека. – Значит, не Жорка... но кто? Я бы ему, гаду, по морде раскаленным кирпичом! Обмотал бы газетой и...

– Кстати, недавно аналогичное уголовное дело заводили... об оскорблении и клевете... Хакеров вот так и поймали. Есть группа “К” в МВД, очень грамотные парни. Найти провайдера я найду, но до человека не доберусь.

– А как... в этот отдел “К”?..

– Нужно подать заявление в прокуратуру.

– Нет! Этим я заниматься не буду!.. – отмахнулся Поперека. – Опять всякие подонки начнут писать в газетах...

– Но другого пути нет. Возбуждается уголовное дело. Оперативники плотно садятся, отслеживают все потоки, которые к вам поступают... и откуда... Они имеют право открыть телефонную базу... до компьютера дойдут, а это как правило и человек... Начинают следственное действие.

Рабин умоляюще махал руками перед Поперекой, строя загадочные фигуры: мол, соглашайся. А гость монотонно продолжал:

– Записываются пути прохождения письма. При письме же идет внутренняя здоровенная вещь, в которой написано, как и откуда пересылалось письмо. Сопроводительный текст можно посмотреть. Хотя умеют подделывать и исходящие данные. Лучший результат – выяснить пи-адрес компьютера. Пи-адреса поделены по зонам, у каждого провайдера – краслайн, челенж – есть перечень пи-адресов, которые ему выделены. Ага, этот товарищ с краслайна заходил! И это уже ограничивает зону поиска. Далее – через “К”... – Заовражный, кажется, впервые заглянул в глаза Попереке. – Или если лично знаешь администратора, он может посмотреть логи, истории соединений... но он не может определить номер телефона... И тут приходится нам самим изобретать “троянского коня”.

“Боже!” Петр Платонович напрягся и сел на стул, как школьник, перед гостем. Кажется, парень все-таки что-то знает.

– Ну, это такая программа, типа вируса. “Троянец” может беспорядочно расходиться, а если указать конкретное место – и засадить туда... Например, я могу вам прислать “троянца” в письме. Прицеплю к фотке – посмотри. Вы смотрите фотку, открываете, может, она даже и покажется вам, но в этот момент “троянец” и сядет у вас. А где? Внедряется в операционную систему. И ты его не видишь!

– А как же антивирусная программа, Касперский? – влез в разговор Рабин.

– Касперский?.. – Гость моргнул белесыми ресницами. – Он отслеживает известных “троянцев” и вирусов. И подозрительные проявления. Вируса, мол, нет, но что-то работает система не так... Но можно так написать “троянца”, так замести следы... “Троянец” подсаживается, ловит на ходу все ваши пароли, которые вы вводите, и пересылает их мне. И я, зная ваши пароли, могу от вашего имени послать письмо.

– Да?! – ахнул Поперека.

– Вот вы получили письма от Георгия – а он не писал. Это мы доподлинно выяснили.

– Правда?! А кто, кто писал? – У Петра Платоновича от радости и гнева закружилась голова.

Гость с важным видом безмолвствовал минуту, видимо, давая понять, как непросто было разгадать загадку, и что все-таки он разгадал и сейчас сообщит ошеломительную весть.

– Операция была проделана... неким человеком... из вашей лаборатории, с вашего компьютера.

– С моего?! – Поперека наотмашь глянул на Рабина, тот раскинул руки. – Этого не может быть!

– Операция проделана так, что практически концов не найти. Но я применил, помимо своего “троянца” в компьютере Гурьянова, один ход... обманку, как если бы посылавший письмо по кругу через бомжатник ошибся и неточно прописал одну сущую мелочь... то есть, он был вынужден повторить последнее свое послание, снова после себя заметя следы, разумеется... но мой “троянец” уже вцепился в ниточку... Последнее его, вынужденное письмо, вы можете также прочесть. – И он протянул Попереке распечатку. – Короче, писали с вашего компьютера.

Поперека схватил листок бумаги: “Повторяю, ты скурвился и продался за мнимую славу, как за ножки Буша-старшего”.

– Кто же эта сволочь?!.. – мучительно скривился Петр Платонович, съедая глазами строчки неизвестного недоброжелателя. – Кто?!

Тем временем Заовражный медленно встал и вопросительно глянул на Рабина.

– А, да-да!.. Петр Платонович... – Анатолий потер большим и указательным пальцами. – Надо сотенку. – И уже шепотом. – Баксов.

– Конечно, конечно! Извините... – Пошарив по карманам и в бумажнике, Поперека набрал три тысячи рублей и протянул гостю.

Тот столь же неторопливо сунул их в карман пуховика, протянул Попереке визитную карточку:

– Если возникнут вопросы по пользованию машиной... – и, кивнув Рабину, удалился.

Поперека, дергая шеей, рухнул на стул, Рабин присел на краешек дивана с неубранной постелью. Наступило молчание. Кто же из сотрудников лаборатории писал эти послания? И главное, зачем?

– Лаборантка наша – нет. Антон? Бред. Вася Братушкин? Еще бредее!.. Кто?!

– Я тоже нет, – печально усмехнулся Рабин. – Но, знаешь, к нам проще простого зайти. Вилкой можно отпереть.

– Но если так, мы никогда не вычислим... в институте сотни народу. Ну и хрен с ним!.. Главное – я знаю, что Жорик не писал. Но как мне теперь к нему пробиться?! Если мои письма попадают к этому типу – через его “троянца”? Так это называется?

– Элементарно, – ответил Рабин. – Ты гений, а такого не сообразил. С любого другого компьютера.

– Бездарь! – хлопнул себя по лбу Петр Платонович. – Я уже развалина. Но я выздоровею, клянусь!

17.

Через день на работе у Попереки зазвонил телефон – это была жена.

– Петр, – холодно сказала она. Как тонкая тугая струна, звенел ее голос. – Ты бы зашел к нам, есть разговор.

Почувствовав неприятное (узнала про Люську?), Поперека растерянно начал бормотать, что у него сегодня сеансы связи по Интернету и вдруг, обозлившись на самого себя за то, что вынужден изворачиваться, как мальчишка, крикнул:

– Ну, хорошо!

Пошел на старую квартиру часов в девять, сеялся дождь со снегом, теперь рано темнеет. Надо будет, кстати, забрать из дому длинное кожаное пальто.

Дома на кухне сидели за пустым столом жена и сын. То есть, чайник был заварен, накрыт полотенчиком, но Наталья и Кирилл словно бы ждали Петра Платоновича.

Можно было бы, конечно, с улыбкой, небрежно, спросить, как, мол, тут дела, поругать сына за дурацкие усы (в этом Наталья была на стороне мужа), но Наталья не дала и слова сказать. Она в лоб громко начала:

– Это что же получается? Дожили. Разврат.

И замолчала, моргая глазами. Сын молчал, но пунцовый вид его доказывал, что он чувствует себя неловко – наверное, донес матери, а теперь кается.

– Ну, взрослые же люди... – забубнил Петр Платонович. Он терпеть не мог слез. – Ну, ты тоже зря... ну, было...

– Если бы было?! – взъярилась жена. – Он же на ней хочет жениться!

– На ком?.. – Поперека удивленно воззрился на сына. Тот заметался глазами. – Это вот на той... что я в автобусе видел? – добавил он совершенно лживую фразу, но имея в вижу, конечно, ту, что была с сыном на его квартире.

Жена ахнула, всплеснула руками.

– В автобусе? Как же может зэчка покидать колонию? – И накинулась на сына. – Ты использовал служебное положение?! Тебя, сынок, просто посадят! Вместе с ней на десять лет!

Постепенно до Попереки дошло, что сын женится на молодой женщине, отбывающей срок в колонии, где он служит воспитателем.

Поперека не знал, как к этому отнестись. Он ее в глаза не видел, не слышал ее голоса, только помнит оставшийся после нее в постели горьковатый запах истомившегося без любви женского тела. Наверное, по этой причине он и не выгнал сразу Люсю домой – его возбудил, как зверя, этот чужой запах.

Сын сидел, надув губы, и упрямо молчал.

Чтобы помочь ему, отец спросил:

– Как хоть зовут? Сколько ей лет?

– Таня... – шмыгнул носом сын. – Аникеева. Ей двадцать два, она хорошо поет.

– И за что она туда...залетела?

– Статья сто двенадцатая, часть вторая... “д”...

Мать вскочила, отошла к окну, оттуда посмотрела на сына.

– Ты может по человечески? Убила кого? Или ограбила?

– Ну... из ревности... побила подругу... Вообще, должны были ей дать сто тринадцатую... в состоянии аффекта... но она пришла к ней домой через два часа... врачи говорят... – Кирилл махнул рукой и замолчал.

– Представляешь?! – Наталья уже обращалась к Петру Платоновичу. – Ты где-то бегаешь, ну, ладно тебе плевать на свое здоровье... тебе плевать на семью, а эта халда через неделю выходит на волю и будет тут жить. Я так понимаю, не выгонять же!.. – И Наталья навзрыд заплакала.

Поперека сел рядом с сыном и положил руку ему на могучее плечо.

– Ну, я же тебе сказал – иди на мамину квартиру... а я в твоей комнате поживу.

– Поживу! – взвилась Наталья. – Тут не проходной двор! Он поживет! У меня могут и свои планы!

– Пожалуйста! – улыбнулся Поперека. Уже свободой запахло. Хотя жаль, конечно, Наталью, если и сын уйдет, и муж. И дочь далеко в Москве. Замуж Наталья вряд ли соберется...

Петр Платонович помнит, как обычно сдержанная Наталья рыдала, когда они вновь сошлись: “Я эту твою Люську, идиотку, никогда не прощу... она же блядь... она же тут, в Академе, со всеми спала...”

Да, стоило ехать из Новосибирска в другой город, чтобы встретиться со школьной любовью. С постаревшей, конечно, блеклой, смешной... но любовью! Было!

– Наташенька... – мягко молвил Петр Платонович, переходя в наступление – только так можно успокоить женщину. – Ну что ты такое говоришь? Ловишь на каждом слове, как мент. Я просто ему предлагаю пойти жить на ту квартиру. Если у тебя планы, я поживу в другом месте.

– В каком? – напряглась Наталья. – Где ты собираешься жить?

– Ну я же ночевал, и не раз, в лаборатории? Там диван. Там все удобства. – И он вновь обернулся к сыну. – Я тебе дал ключ? Флаг в руки и вперед.

Кирилл хмуро молчал, толстый, жаркий, с облупленным до сих пор с лета носом.

– Не надо нам ничё, – ответил он, наконец. – Мы к ее матери поедем жить. Это на Байкале. А тут жить мне западло. Про тебя все говорят – крутишься волчком... ни нашим, ни вашим... Я человек определенный во всем – вот решился. И я ей буду верен.

Стиснув зубы, Поперека смолчал.

– Ладно, сын... – молвила, смягчившись жена. – Иди спать. Мне еще с ним поговорить надо.

“Интересно, о чем еще она собирается со мной говорить? – подумал Поперека и вновь ощутил тоскливый холодок на сердце. – Неужто Киря все-таки наябедничал?”

Насупленно склонив бритую усатую голову (тоже казак нашелся!) и не глядя на родителей, сын прошастал в свою комнату. А Наталья тихо, но резко прошептала:

– Посмотри мне в глаза? Ты опять с ней встречаешься?

– С кем?

– Соседка видели. Ты забыл, мы у Анны Михайловны мед покупали, когда еще мама твоя была жива... Позор! Стыд! – снова заплакала Наталья. – К нему женщины ходят!

“Ходят? Женщины ходят?” К Попереке только одна “приходила” на рассвете – Соня. Но и уходила одна на рассвете – Люся. Какая мерзость. Ведь и вправду, Петр Платонович вполне мог без них обойтись. Рассказать про Соню... что она приходила его предупредить об опасности? Но ведь она осталась у Петра Платоновича... ну и что? Дело-то было днем.

Жена что-то продолжала бормотать, подбородок ее покраснел, на нем сверкали слезки:

– Ты или разводись, или веди себя достойно...

Дело было днем. Но оправдываться все равно стыдно. Да еще гадать, кого из этих женщин видела милейшая тишайшая метр с седой косичкой бабушка.

– Да ладно, – дернув шеей, скривился Поперека. – Приходила одна и уходила. Им нужен не я, им нужна моя слава... что вот со мной встречаются, а на меня гонения...

– Правда? – доверчиво спросила остроносая гусыня Наталья. Милая моя, гениальная моя танцорка.

– Конечно. – Поперека вскочил, быстро завел ладонь за ее некогда осиную, а ныне пчелиную, как он шутит, талию и, напевая вальсовый ритм, закружил. – Пам-па-па... пам-па-па... Особенно после того, как мы с Толей Рабиным эту “бомбу” подложили под забор хранилища.

– Но ведь тебя могут посадить! – вспомнила жена. – Ты зачем, дурень, все на пленку снял и на телевидение отдал?

– А без этого наш поход в зону не имел смысла...

Наталья отстранилась и утерла глаза ладонью. Кивнула в сторону комнаты сына.

– И он по твоим путям. Они сожгли портрет президента. Так говорят. Его со службы погонят. Собственно поэтому он про Байкал... Ой, какие вы оба неосторожные!.. – И вдруг прильнув к Петру Платоновичу, обвила его за шею. И родной медицинский запах словно опьянил Попереку, он сам заволновался, поцеловал жену в ушко...

И в эту минуту сын из комнаты громовым своим баском произнес:

– Не погонят со службы... наши недовольны президентом... боится олигархов... разворовали Россию... – И помедлив. – Мы ему срок даем... год... Если не возьмет их за ухо, не быть ему паханом новой России.

Вмиг покраснев до удушья, Поперека отстранился от жены и заорал:

– Прекрати этим языком говорить! Ты сын интеллигентов!

– Он нарочно, нарочно... – пыталась успокоить его жена. – Он же всю жизнь играет.

– И доиграется!

“Он как ты...” – хотела сказать Наталья, но ничего не сказала.

– Черные рубахи, понимаешь ли, – сердился Поперека, наливая себе остывший чай. – Сабли... клятвы... Пошел бы лучше на физмат, я сколько раз говорил... был бы ученый. С твоей-то головой.

Но сын молчал. Да и что такое сегодня в России ученый? Достаточно образованный нищий человечек. Если, конечно, у него не такой сильный характер, как у Попереки. “Ни нашим, ни вашим, говорите? А именно так! Я сам по себе!”

– В ванную пойду... – заторопилась Наталья. – В двенадцать горячую отключают. У тебя там на третьем этаже ничего? А тут... То Лазо, то Карбышев... – Она говорила свои привычные слова, имея в виду, что вода идет то горячая, то ледяная.

И слушая эти слова, словно после долгой разлуки, Поперека остался на старой квартире и жил долго – четыре дня. На пятый из лаборатории домой не вернулся – пошел на день рождения к Васе Братушкину и после застолья не смог вернуться к Наталье. Нет, не по причине опьянения.

Раскрылись истины яркие...

18.

Впрочем, он не собирался идти к Василию Матвеевичу – недавно виделись, о чем еще говорить? Но случились два события, омрачившие жизнь, после чего захотелось посидеть в шумной компании, чтобы ни о чем не думать.

Во-первых, наконец пришел ответ из США от Жоры Гурьянова, которому Поперека написал письмо с почтамта, с официального компьютера – уж тут-то не может быть “троянцев”.

Ответ на лабораторный компьютер прилетел к утру и был вновь невообразимым: “Да, Петр, это я, я! И я с тобой не хочу больше иметь дел. Ты работаешь против интересов России. Гур”.

“Может быть, мне это снится?” – скрипел зубами Петр Платонович, читая на экране слова надменного Гурьянова. После чего вновь проехал в город и запросил Жору ответить на компьютер почтамта – и на компьютер почтамта грохнулся точно такой же ответ. И еще добавлено три слова: “Ты всем надоел”. На раздраженный вопрос Попереки, нет ли в сети почтамта вирусов, “троянских коней” и прочей нечисти, оператор-девушка за стеклом обиделась и молвила:

– У нас всё чисто. А вот у вас... – И показала лакированным ногтем мизинца на висок. – Поищите.

Беззвучно матерясь, Поперека бросился в Академгородок. И только вбежал в лабораторию, случилась новая неприятность: снова позвонил Говоров, тот самый, что просил присмотреть за его женой в Испании. Он с тревогой кричал в трубку:

– Я не мог найти вас ни вчера, ни позавчера! Ваша сестра пропала! Мне позвонила жена – ее до сих пор нет в пансионате!

– Не может быть! – пробормотал Поперека. “Почему же Инна так долго добирается? Задержала таможня? В Праге или в Цюрихе? Или в швейцарской лаборатории ее попросили что-то объяснить? Немецкий язык она знает хорошо”.

– И я вынужден был сообщить в Дюла-тур... – продолжал Угаров. – Видимо, вашу сестру объявят в розыск.

– Да кто просил!.. – вспылил Петр Платонович. – Какое их дело?.. – И смиряя себя, уже спокойней добавил. – Благодарю. Наверное, она у наших знакомых... есть там, в Праге. Спасибо.

Настроение испортилось вдрызг. В самом деле, что происходит? Конечно, Инна Сатарова не пропадёт – деньги у нее есть, в паспорте шенгенская виза. А если понадобилась виза чешская... наверное, ей не отказали. В конце концов, заплатит, в маленьких государствах визы продают. Но почему до сих пор Инна не в Барселоне? Ах, надо было спросить у беспокойного мужчины номер телефона отеля, где остановилась его больная жена. А если и позвонишь, что в “reception” скажут? Нет человека. Пора бы, кстати, черт побери, ей самой аукнуться. Неужто образцы не дошли по назначению? Не приведи Бог, случился скандал? Голова кругом...

И Петр Платонович побрел к Братушкину.

У Василия Матвеевича собралось много разного народа, из своих – толстый АНТ и Анюта, она весело режет хлеб, колбасу, Антон откупоривает шампанское, целясь с ухмылкой в Анюту, та визжит и отпрыгивает в сторону. Остальные парни стоят, ждут. Среди них полузнакомый (где-то виделись) мужичок лет пятидесяти, в тесной темной тройке, в очках, и совершенно неизвестный Попереке высокий старик, с седым завитком над лбом, благодушный, с клубничками на щеках и на носу.

Дверь в спальню сына приоткрыта (кажется, впервые) – там на заправленной кровати лежит одетый, но без ботинок, и, кажется, пьяный человек – руку подвернул под себя и не вытащил. На васиного сына не похож – возраста такого, пожалуй, как у Попереки.

– Рабина нет? – спросил Петр Платонович и тут же пожалел об этом.

– Ко мне евреи не ходят, – процедил Василий Матвеевич и рассмеялся, как бы давая знать, что пошутил. А лицо у него сегодня совершенно черное, пил, что ли, всю ночь.

Поперека подобных шуток не признает. Мгновенно озлившись, зыркнул глазами по собравшимся:

– Тогда и мне тут нечего делать. Моя жена еврейка.

– Наполовину, – пискнула с улыбкой Анюта. – А вообще она хорошая.

– Любая жена – не более, чем подстилка, – пробубнил Братушкин. – И нечего о них. Давай, садись.

– Жена – второе тело мужчины! – не соглашаясь, уже завелся Поперека.

– У тебя, вижу, много было тел, – видимо, пытаясь смягчить ненужный разговор, сказал Василий Матвеевич. – И это хорошо. Садимся же, мужики.

Поперека помолчал, опустился на самый дальний, у торца стола, расшатанный стул и, кивнув Братушкину, выпил полстакана водки. И уже собрался встать и пойти прочь, как новорожденный взял гитару:

– Ну, чё, не уважишь, не споешь с нами?

– Споет, – торопливо закивал Антон, утирая платочком пухлые губы.

Оскалившись, словно пьяный, Братушкин запел “Степь да степь кругом”. Все молчали. Собственно, никто Братушкину сейчас и не был нужен – он пел очень хорошо, пронзительным, высоким голосом, каким никогда не говорил.

– А л-любовь твою-ю

я с собой унес... – И сверкнув синими злыми глазами, буркнул: – Наливай!

Когда выпили по второй, хозяин квартиры увидел, что Поперека тоскливо поглядывает на часы, и намеренно захохотал:

– Анекдот хотите? – Знает, что Петр Платонович любит травить анекдоты. – В самолете “Аэрофлота”. “Кушать будете?” – “А каков выбор?” – “Да или нет”.

Или еще. Пельменная в Одессе. Клиент: “Мне пожалуйста, еще одну порцию пельменей”. Официант: “Вам что, мало? Или понравилось?”

– Кстати, анекдот еврейский, – не удержался Поперека. Но сам не стал ничего рассказывать. Из головы не выходила Инна с рюкзаком, а также непостижимые ответы из Нью-Йорка.

Когда выпили по третьей, за память о родителях, Василий Матвеевич вдруг отбросил гитару и, словно ожесточившись, стал быстро говорить-шипеть, как он рос на окраине города, как возвращались из лагерей бывшие пленные, в том числе и родные Братушкина.

– И все равно свою р-родину не проклинали! – В кого же метит Братушкин этими словами? Уж не в Попереку ли?.. Да нет, наверно. Все ж таки старые коллеги, почти друзья. – Всем тяжело, надо терпеть... друг друга не предавать!

Из его сбивчивого рассказа-вопля можно было понять, как предвоенный террор прокатился по семье Братушкиных. Отец Василия, Матвей Иванович, работал председателем райисполкома, когда к нему приехали чекисты из области и попросили подписать для “тройки” список односельчан Братушкина, которых следовало раскулачить и сослать в Игарку. Матвей Иванович отказался – вокруг беднота, за что ссылать? И с того дня он ждал, когда приедут за ним. Но его всё не трогали. Через год внезапно взяли брата Ивана (а их было трое братьев, Михаил, Иван и Сергей). Через два года началась война, Михаил ушел добровольцем на войну, вернулся в 45-ом, а в 47-ом вернулся из лагерей Иван. Михаил спросил у него: “Когда тебя арестовывали, почему не сказал, что ты не Михаил?” – “Я подумал, меня все равно теперь уже не отпустят, а тебя тоже посадят”.

– Вот какие были наши отцы?! Своих не предавали, семей не бросали, с молодыми блядями под венец не шли...

“Постой-постой, он все же в меня метит, – наливаясь раздражением, поднялся из-за стола Поперека. Ишь, уставился, и Анюта испуганно глядит в эту сторону. Да, отец мой женился на молодой, уехал в Томск... но вам-то какое дело?! И кого он предавал? Тоже служил в армии, Венгрию прошел...”

А Братушкин вдруг завопил, уже брызгая слюной, с ненавистью сверкая сизыми глазищами:

– Да, да, это я тебе вместо Жорика ответил! Я!.. Я это всё умею, а ты – фуиньки! Губы развесил, поверил, ага? Выскочка, самозванец, хера ли ты можешь? Без меня бы твоя лаборатория сто лет в говне задом сидела!..

– Василий Матвеевич, – шепотом пытался одернуть Братушкина седой старик. – Ну, зачем на своем-то дне рождения?

– Какой день рождения? День поминок! Я всё умел, а эти демократы разорили мою Россию!.. Слышишь, ты?!

Поперека молчал, лицо его презрительно искривилось. Вот, значит, как! Рука судорожно воткнула вилку в огурец, потом в хлеб. Но Петр Платонович сильный, он, поймав взгляд Братушкина, кивнул.