Текст книги "Поперека"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Роман Солнцев Поперека

1.

Здесь всегда ветер. Даже если проливной дождь. Люди, сутулясь, бегут из-под укрытия к близко стоящему самолету. У кого-то полетел билет – догнали, притопнули ботинком, поймали. Зонты, выворачиваясь, хлопают. Из-за железной ограды на разные голоса кричат вослед пассажирам чартерного рейса:

– Сразу звони!

– Вот словарик подвезли! Надо?

– Постарайся спать!..

– Сразу сделай роуминг!

– Ребята, пейте красное вино!

Скорей бы! До последней минуты было тревожно – вдруг таможенники ее проверят. Но нет, полудетский, желто-зеленый рюкзачок Инночки Сатаровой просветить просветили, но шарить в нем не стали – она умеет беззащитно улыбаться. Вот юная женщина вскарабкалась с этим рюкзачком за спиной на верхнюю ступеньку трапа, обернулась и неуверенно помахала ладошкой, не нацепив очков, не видя своего наставника – но он точно где-то там, в толпе провожающих. Наверняка по своей привычке дергает шеей, как если бы ему мешал тесный ворот или тугой галстук, скалится и подпрыгивает от нетерпения.

Да, да, конечно, он смотрит на нее. Он умеет внушить уверенность.

Наконец, опустевшие трапы приподнялись и втянулись в брюхо самолета, но Поперека всё не уходил. На всякий случай надо побыть до взлета. Вдруг просочилась информация в службы аэровокзала (о, женщины, ваш язык! Инна могла пооткровенничать перед подругами...), или сами девицы, оформлявшие регистрацию, неожиданно вспомнят про смешной рюкзачок, небольшой, но очень тяжелый. В самом деле, что может везти такого в Барселону молодая женщина, если у нее, к тому же, сдан еще и чемодан в багаж?

Но нет, самолет, пыжась, проверяет двигатели, бурчит, и вот – побежал, побежал, разгоняется и уходит в тучи...

И нет его больше, не видно. Уж обратно-то не повернут, не посадят.

Из Барселоны, куда летят сибиряки этим чартерным рейсом на отдых, Инна должна переправить почтовой посылкой образцы грунта в Женеву, в радиационную лабораторию, профессору Гарцу. А если груз не примут на почте, Инна слетает в Швейцарию – у нее же шенгенская виза, а денег на непредвиденный случай Петр Платонович ей собрал. И конечно, ходатайство с печатью Президиума Сибирского отделения Академии наук к образцам приложил.

Хотя было бы лучше провезти груз поездом, не “засвечивая”. Кто знает, может быть, и в тех краях непросто официально протащить девять килограмм земли в другое государство, особенно если речь идет о земле с явной радиоактивностью. Правда, наиболее грозные образцы предусмотрительно завернуты в тонкие свинцовые лепестки. Да и во все пробы воткнуты цветы, как будто именно цветы (герань) везет Инна Сатарова. И конечно, на эти цветы также есть разрешающие бумаги.

Но имеется еще дополнительный вариант. Через знакомых Поперека выведал, что чартерный самолет иногда делает промежуточную посадку в Праге. Если такое случится, Инна сойдет в пражском аэропорту – из Праги до Женевы совсем близко. Если же с шенгенской визой не пустят на чешский самолет или на поезд, она отправит из Праги посылку и, дождавшись любого другого рейса в Барселону, улетит, наконец, отдыхать. А если посылку не примут...

Но у Инны такая беззащитная улыбка. Волосы белые, как сметана, до плеч (и зачем татарочка их высветлила?!), а вот глаза зеленые, как у ведьмы. Должно получиться!

“Главное – здешних обманули!.. – бормоча про себя, вертелся на месте желтолицый нервный Петр Платонович. – Обманули дурака на четыре кулака”. В городе, который еще недавно был закрытым, эта операция потребовала фейерверка анекдотов возле стойки таможенников – анекдотов от Попереки.

Куривший рядом низенький толстяк в вишневом кожаном пальто бросил тлеющий окурок через решетку на поле, и окурок понесло.

– Вы что делаете?! – раздраженно воскликнул Поперека.

– Не загорится... – хмыкнул толстяк и ушел, улыбкой шевеля уши.

– Я не том!.. Вон же урна. Ну, люди! – Петр Платонович всю жизнь сердится на бестолковщину и непорядок. Впрочем, пора на работу.

– Поперека! – окликнул внезапно его некто полузнакомый. Господин с лунным рябым лицом, в плаще, хлястик пояса болтается, – кажется, из университета. – Слышу голос. Тоже, провожали?

– Да, И-и... и... – “Инну” хотел было ответить Петр Платонович, да на всякий случай проглотил имя. Что тут срочно можно на “и”? – И-и кто их знает, испанцев, опять какие-нибудь взрывы... лучше бы в Анталию полетели наши... А? – И чтобы человек в плаще не вздумал расспрашивать, кого именно провожал Поперека, Петр Платонович по привычке начал забалтывать незнакомца. – Хотя в Анталии жарко... а Крым мы потеряли. Эх, Никита. Помните, была частушка?

Прижимал меня на танцах,

Говорил: любовь моя!

Кукурузою в кармане

Растревожил, блин, меня.

– Это верно, – нахмурился человек в плаще, не отходя и каким-то особенным взглядом оглядывая Попереку. Или это всегда так кажется (что кто-то смотрит особенным взглядом), когда есть что скрывать. – Много было ошибок у руководства.

Надо было бы уже уезжать в город (самолет в Испанию улетел, улетел!), но малознакомый господин не отходил от Петра Платоновича:

– Извините... у меня жена... болеет... не могли бы вы своей супруге сказать, чтобы приглядела.

“Сказать, что у меня не жена летит? И вообще, мол, не женщина летит... Но он явно видел, как я перешептывался с Инкой Сатаровой.”

– Как ее фамилия? – спросил, опережая и оглядываясь, как бы торопясь, Поперека.

– Говорова. Лилия Николаевна.

– Хорошо, скажу моей сестре. Она двоюродная. – И Поперека засмеялся, резко показывая, как фотографирующийся американец, едва ли не все 32 зуба. – Двоюродная, но слушается меня. – И чтобы господин в плаще не вздумал поспрашивать, какая у сестры фамилия, как ее зовут, Петр Платонович отрезал. – Бегу! Найдет и проследит! Не беспокойтесь!..

И уже в “жигуленке”, за рулем которого, откатив кресло на полметра, восседал коллега, грузный Антон по кличке АНТ в черной пахучей куртке и черных перчатках, Поперека подумал: “А если начнет звонить мне? Узнавать, как там его жена? Вот прилип, как банный лист... Но главное – образцы грунта уехали. Милая Инночка увезла. Как я ее люблю. Такая умница”.

Конечно, она боялась, но Поперека умел убеждать, таинственно понизив голос, дергая шеей и сдвинув комически-сурово брови.

– О, твой стальной взгляд... – краснея, хихикала Инна. – И зачем ты женат?

– Увы, в третий, кажется, раз. Но в новой, другой жизни, мы непременно встретимся.

– Не хочу, как стрекозы!.. и даже как крокодилы!.. – ныла Инна и сама поцеловала его на мокром ветру. Она, конечно, довезет. Кстати, она сказала: аэро – по-татарски разлука. Получается, что аэропорт – порт разлук. Счастливой дороги тебе, девчонка!

Месяц назад Поперека пытался отправить образцы для зарубежной лаборатории официально, как положено, почтой – ничего не получилось. Строгости нынче опять ужасные. Какая-то шпиономания.

– Сейчас куда? – спросил, пыхтя, Антон. Жарко ему, даже в дождливую осеннюю погоду, утирает рукавом лоб, виски.

– В институт. – И пропел из-за непрекращающейся нервной дрожи кусочек песенки из деревенского детства.

На деревне расставание поют...

провожают

гармониста в институт

хороводом...

В прошлом году было, пожалуй, попроще. Хотя нет, аберрация памяти... треволнений хватило и в прошлом году. Впервые получив приглашение посетить знаменитую радиационную лабораторию в Швейцарии, где есть приборы для тончайших исследований, Петр Платонович собрался в дорогу сам, кстати, тоже на чартерном – до Пулы (Хорватия, оттуда до Швейцарии вовсе недалеко). В кейсе – дискеты и письмо, отпечатанное на бланке НИИ Физики Сибирского отделения РАН, где перечислены эти дискеты, а также указан груз, который везет Поперека: 24 образца грунта. И вот их-то, скромные мешочки с номерами, таможня отказалась пропустить в самолет. Хотя, разумеется, металлоискатель не выявил металла и собака не унюхала наркотика.

Офицер сказал, что необходимо специальное разрешение из Министерства природопользования.

– Вы что, мужики?!. – запрыгал, как петушок, Поперека. – Самолет же вот-вот улетит! Смеетесь!

– Нам смеяться некогда. Следующий!

– Да как я сейчас в Москву попаду?! Парни! Позовите старшего!

Появился старший, угрюмый служака-хакас с желтыми от усталости глазами. Выслушав крики Петра Платоновича и разъяснение своего младшего коллеги, он подумал и дернул щекой:

– Возьми в администрации области.

– Запросто! – обрадовался Поперека. – Что должно быть в этой бумаге? То же самое, что в письме Академии? Мол, везу то-то и то-то туда-то?

– Нет. Там должно быть следующее. Что там, где вы брали образцы, рядом нет ценных месторождений.

Ни фига себе! Да в Сибири, куда ни ступи, везде на что-нибудь наткнешься – то на золото, то на графит, то каменный уголь лезет из земли, то нефть... Ну да ничего, Поперека уговорит геологов.

– Сколько еще стоит самолет? Час простоит???

К счастью, рейс из-за неисправности шасси задержали до вечера. Поперека, помнится, радуясь этому обстоятельству (судьба!), полетел на такси в город, пробежал в Геолком областной администрации, но председатель комитета Вараввин в отпуске (в Тайланде старый хрен!), а заместитель Мендель вдруг струсил. Петр Платонович бегал перед ним, как тигр в клетке, и хрипло кричал:

– Ну, давайте на вертолет, это рядом... покажу, где брали образцы... там глина, ил... мертвые сорожки...

– А в стороне? – бормотал старый геолог. – Быть не может, чтобы ничего не было.

– Ну вы что, этот квадрат не знаете? Где карта?! – бесился, опасно покраснев и дергая шеей, Поперека.

– Всё я знаю, – отвечал старик, – и справки не дам. Тем более, образцы радиоактивные. Может, там наводка на атомный завод.

– А на что же еще!.. – выпалил и осекся Поперека. И уже спокойнее, как бы небрежно. – Да там фон как везде.

– А если как везде, зачем везете? Нет, не дам справку.

Но Поперека есть Поперека. Узнав в агентстве “Дюла-тур”, где, в каком тайландском отеле остановились туристы из области, он дозвонился (на часах уже было 16.30) до председателя комитета, наговорил на тысячу рублей:

– Мы же входим в Европейское сообщество! Мы же цивилизованная страна, а не бяка с крышкой! Да всё уже со спутников сфотографировано на всех частотах!.. – пока не убедил Вараввина немедленно позвонить своему заместителю с приказом подписать необходимую справку для таможни.

Хотя и нынче не так всё плохо. Пусть и обманом, но добился результата, образцы грунта с берегов великой реки скоро будут в женевской лаборатории. И мы еще поборемся с Минатомом, с этим засекреченным от своего народа монстром, для которого Сибирь – безлюдная пустыня, куда москвичи-начальники, дружащие с американцами, надумали эшелонами везти отработавшее ядерное топливо из дальних стран и валить под первый попавшийся забор! Мало вам плутониевого завода за “колючкой” в горе и всего того, что он тайком натворил здесь за минувшие десятилетия?! И если вы не ставите ни в грош результаты наших химических и радиационных анализов, то посмотрим, как запоете, когда наши данные будут подтверждены и опубликованы в “Journal of Enviromental Radioactivity”.

– Фиг вам в ухо!.. – бормотал Поперека, почти не видя скачущую перед глазами дорогу. – Фиг в нос! В пятку!.. Думаете, дам отравить Сибирь, самые чистые в мире воды?! Встану, как столб железный!

– Ты о чем? – сопя, спросил Антон.

– Анекдот слышал?.. – завелся привычно Поперека. – Если вы чувствуете, что у вас всё есть, но чего-то не хватает, значит, вы пьете безалкогольное пиво. Или вот. Кроха сын к отцу пришел: “Папа, я на химии опыт проводил. Только всё взорвалось”. – “Учителка тебе двойку влепила?” – “Не успела”. – И до самого города Петр Платонович хрипло рассказывал смешные байки, зажмурив от усталости глаза с белыми кристалликами соли у переносья.

2.

Ночь он провел на старой квартире, у жены, по случаю дня рождения сына, а поскольку сын в 23.00 уехал на дежурство в свою колонию, то и заночевал у него в комнате, рядом с мотоциклом...

А утром случилось то, что случилось. Кажется, он даже потерял на секунду сознание, когда разглядел эту газету – Наталья, вернувшись с прогулки с собакой, принесла ее снизу, из почтового ящика, а он всегда читал первым, даже, бывало, бранчливо пошучивал, что, если жена его опередит, ему кажется, будто она выела все буквы, как воробей семечки из подсолнуха, – вот и выхватил, выйдя из комнаты сына, шуршащие новости у нее, бегло осмотрел первую полосу, глянул внутрь, мельком остановился на последней, где бывают забавные объявления... и вот там, внизу, справа, где печатают некрологи, перед ним предстала в черной рамке его собственная фотография.

Что это?! Померещилось?.. Нет, это его, его фотопортрет!!! И подпись:

“Патриоты Красносибирской области с прискорбием извещают, что известный физик Поппер П.П. скончался от разлития желчи. Прощание возле ворот АЭС, панихида в синагоге, похороны на мусульманском кладбище... Скорби, Америка! Группа опечаленных товарищей”.

Негодяи! Подонки!!! Его качнуло... в голове словно река зашумела... Грубо, как слепой, сложил, почти смял газету и, выдохнув: “Сплошная чушь!” – бросил на стол – как бы небрежно, но, быстро передумав, отнес подальше от жены в комнату сына (она в эту минуту мыла в тазике ноги Руслану), сунул, не зная куда лучше припрятать, под кровать и, набросив куртку, выскочил вон из подъезда, побежал мимо Института Физики в лес.

Он всегда так делал, когда нужно было пережечь раздражение, когда бесили обстоятельства. А тут такое творит пресса! Сволочи в кубе! Кстати, они напечатали “Поппер”, суки!.. соорудив на американский манер фамилию из его фамилии Поперека, видимо, на тот случай, если подаст в суд на газету?! Пошли вон!..

Сейчас бы головой в сугроб или сигануть, зажмурив глаза, на лыжах по холмам, но в лесу сопит осень, на трижды выпадавший снег трижды осыпался лиловый мрачный дождь... А вчера еще выпил водки, да лишнего... сын дерзил... спалось плохо... И Петр Платонович, сжав кулаки, бежал, огибая деревья и хлюпая по раскисшему, в рыжих и черных пятнах снежному покрову, сквозь который проглядывали листья берез и рябин... а над его головой проносились, подпрыгивая, красные, грузные гроздья рябин...

Он несся, дергая шеей, оскалясь от бессильной ярости, не в кроссовках – в летних ботинках, вмиг намокших и уже вихляющихся под пятками... Ах, жаль, не сообразил рассказать жене перед выходом из дома по неисправимой своей привычке хоть что-нибудь, хоть анекдот – она привыкла к нему такому, она и “выжила” его за то, что неостановимо говорит, голова от него болит. Теперь же заподозрит – с ним что-то случилось.

К счастью, никто навстречу не попался, физики и биофизики Академгородка отбегали своё часа полтора назад, в сумеречную пору рассвета. А сейчас, поди, уже шли, позавтракав, на работу. Стремительно сделав в березняке большой круг, под сопкой с передающими антеннами городских телевизионных станций, он повернул подкашивающиеся ноги к дому, где жил сам, в однокомнатной квартире умершей четыре года назад матери. Не дожидаясь лифта, взбежал на этаж и, вдруг подумав: не заглянула ли случайно жена под кровать сына, не вытащила ли почитать гнусную газетенку?.. (огорчится, сыну расскажет, дочери напишет...), скатился вниз и, перескакнув улицу, вознесся в старую квартиру.

Жена, к счастью, была на кухне, варила кашу, а когда удивленно выглянула – буркнул:

– Забыл записную книжку... Да, такая история! Останавливает гаишник шестисотый мерс, а у того стекла зеркальные. Ну, заглядывает в одно окошко, в другое – честь отдает: “Проезжайте, со своих не берем!” – Поперека быстро оскалил все зубы (о, эта его улыбка! “Лучше бы ты не улыбался!”, как говаривала Наталья в прежние годы), прочмокал во влажных носках в спальню, выхватил из-под кровати газету и затолкал во внутренний карман куртки.

И бессильно прилег на постель, задернутую покрывалом с красными звездами. Скоты!... И напечатано-то где?! В “Красносибирской звезде”, в единственной, казалось бы до сих пор, приличной газете, сторонившейся скабрезных материалов, бывшем официальном органе печати, с традиционно большим тиражом. Впрочем, если бы сегодня ночевал не здесь, не прочел бы – Петр Платонович с недавней поры не выписывает газет, обходится краткими новостями по телевидению.

Но, не полежав и минуты, вскочил – мелькнула мысль, что жена может встревожиться (мол, что это с ним?) или обрадуется (уж не надумал ли совсем вернуться в семью?), выглянул в прихожую и погладил дремавшего пса:

– Ну, как ты? – И Руслан, пушистый серебряный шар, взлетев на ноги, радостно залаял: думал, снова гулять поведут. Давно хозяин его не ласкал. И к себе в жилье не ведет, поскольку часто в командировках.

– Нет, нет, ты уже... пора и честь знать... – пробормотал Поперека, немедленно вслух сердясь на себя. – Ни к селу ни к городу эта поговорка... какая к чертовой матери честь в наше время?! – Присел возле напрягшейся в ожидании белой лайки, выдернул репей из паха. Пес, дернув животом – щекотно мужскому инструменту – жарко задышал, но, поняв, что хозяину не до него, отошел в угол прихожей и ворча, с дробным перестуком рухнул на пол – “бросил кости”. А Петр Платонович, поймав на себе вопросительный взгляд жены (А вдруг прочитала, еще когда поднималась с газетой? Или коллеги позвонили, соболезнуют? Надо перевести ее мысли на что-то другое), снова улыбнулся:

– Кстати, любимый анекдот Будкера. Я не рассказывал? – Ах, скорее всего рассказывал, и не раз, про своего учителя, академика. Но уже не остановиться. – Андрей Михайлович, кстати, сам любил его докладывать. Итак, Будкер помер, архангел Гавриил встречает: милости просим, Андрей Михайлович, заждались. А надо сказать, старик был раз пять или шесть женат. Архангел говорит: мы вам, конечно, рай не предлагаем, это пошло, но в аду какое-нибудь славное местечко подберем. Вот идут, а вокруг костры... грешников жарят на сковородках, в бочках с кипятком топят... И вдруг – зеленая поляна, цветы, скамейка, на скамейке сидит академик Мальцев, в натуре, так сказать... а у него на коленках Мерлин Монро. Будкер кричит: вот, мне сюда, я готов на такие страдания. Архангел тихо говорит: этот ад не для академика Мальцева, этот ад для Мерлин Монро. – И поскольку жена молчала, Петр Платонович отрывисто спросил:

– Ну, как? У тебя обычный день?.. дежурство?

Наталья удивилась: муж не помнит?! У него же острейшая память.

– Среда. Дежурство. А что?

– Так. – И вдруг, не удержав ярости в себе, дергая шеей, прошел в ванную и холодной водой стал ополаскивать лицо, бормоча. – Черт возьми, скоро новый год... ничего не сделано... ничего... – Обычное его состояние – недовольство всем и вся. На кухне стоя допил холодный чай и направился к двери. – Пош-шел!.. – словно не о себе, а ком-то ином, с неприязнью.

– У тебя, наверное, давление! – только и успела сказать вослед жена. – Свой телефончик-то включи...

3.

“Давление”.

Раньше были времена,

А теперь явления.

Раньше поднимался лифт,

А теперь давление.

Решил к себе на квартиру не заходить. Сойдет и эта сорочка, вчера специально достал из прозрачного хрусткого пакета (ярко-синяя, подарок сына ко дню рождения “бати”). Провел ладонью по щеке... щетина? Черт с ней. Светлая, не так заметна, не то что у сына – дикобраз и дикобраз. И в кого он такой? В отца Натальи? А может, он вовсе и не мой сын?.. Ха-ха!

Раздраженно постоял перед входом в Институт Физики, не обращая внимания на щелчки дождя, искоса кивая здоровающимся коллегам и не находя сил войти вовнутрь.

Наверное, все уже прочитали. И кто знает, может быть, про себя, молча, радуются. Этот выскочка Поперека, вечно лезет во все щели, гений нашелся, спаситель Отечества!

Ну и буду лезть, вы, вялые медузы на раскаленном песке! Но что же делать?! Не обращать внимания? Ну, была бы пусть хлесткая, но дельная статейка, где пытались бы поспорить с ним. Или даже фельетон, как в советские времена, – “Куда попёр Поперека?” – когда он, еще аспирант, похвалил на конференции ученых из Америки, специалистов по плазме... Но напечатать такую гнусность?

Дело даже не во мне!.. пугать народ чужою смертью... это безнравственно, ужасно! Конечно, надо подавать в суд. Но на кого?! Там же нет подписи. “Группа опечаленных товарищей” – поди, докажи, кто сочинил. И в редакции не скажут. Ответят что-нибудь в таком роде: к Вам, Петр Платонович, это никакого отношения не имеет, фамилия-то другая. А фотография, закричу я. А фотография, ответят мне, просто похожего человека. Как просто похожего?! Это же я, моя фотография!

Отойдя за кривые березы, которые скоро, видимо, рухнут из-за пламенного дыхания заводов, он вновь достал газету и, скрипнув зубами, принялся изучать напечатанный снимок. Несомненно, это его фотография. Правда, смутно отпечатанная, но это он, Поперека! Его нос, его усмешка, его ни черта не боящиеся глаза. И весь город, естественно, узнает его.

Кто же это написал? Конечно, у него всегда хватало завистников и недоброжелателей... но чтобы этакие шутки сочинять?! С чего вдруг? Через кого узнать? С кем посоветоваться?

И Поперека вынул из внутреннего кармана куртки сотовый. Он позвонит Фурману, доктору юридических наук. Лет десять назад они вместе пытались подать в суд на Минатом за взорванные на территории области в двенадцати скважинах (тайно от населения) атомные бомбы малого заряда. Бомбы взрывались москвичами по просьбе геофизиков, чтобы “прокачать недра”. А в итоге стала в реках рыба светиться, по деревням молодые люди облысели...

Только включил – раздался звонок. Звонила его бывшая вторая жена Люся, бывшая одноклассница, нежная веснущатая дурочка:

– Алло? Алло? Это правда?!. Правда?.. – она рыдала. – Это он или кто?.. Кто у телефона?

– Да я, я... – быстро же она нашла номер сотового. Наверное, Наталья сообщила. – Успокойся, Людмила, это... хохма. У нас, у физиков, так принято. – Именно такими словами он, бывало, успокаивал ее в недолгие времена их совместной жизни, если происходило некое пугающее ее действо, которое могло обидеть Петра Платоновича. – Ну, к примеру... в двадцатые годы... Один академик посадил в тумбочку своего маленького сына, а сверху трубочку вставил. И объяснил своему коллеге: это детектор лжи. Если правду говорить – белый мыльный пузырь вылетает. А если соврешь – красный. Кстати, тут и жена того ученого рядом стояла. Скажи, спрашивает академик, где ты был вчера. Ученый отвечает: в лаборатории. И вот из трубочки вылетел большой красный мыльный пузырь. Жена закатила истерику. Академик выпустил сына из тумбочки, тот оправдывается, что в темноте спутал мыло. Но не помогло, все кончилось тем, что ученый с женой развелся. Я тебе как-нибудь перезвоню. Успокойся... – Поперека набрал номер Фурмана.

– Александр Соломонович, это я, Пе-Пе-Пе. – Мудрый дед, он посоветует, как быть.

– Привет, Петр... понял... – отвечал с задавленной хрипотцей, словно хотел засмеяться, да передумал, это у него такая манера, старый профессор. – Приезжай. Я в универсе. Где место актеров? Место актеров...

“Место актеров в буфете, как гласит старая поговорка. Старик никогда прямо не говорит, со времен ссылки привык к иносказаниям”.

И судя по интонации, он уже прочел статью.

Петр Платонович вновь побежал по лесу – вверх, вверх, в гору, за шоссе, к белым корпусам университета. “Мы их обуем”, неслись в голове какие-то страшные чужие слова. “Мы заставим их землю есть! Я вас, гады, выверну, как перчатку...”

Не раздеваясь, лишь сунув кепку кожаную в карман куртки, прошагал через холл в буфет, привычно покосившись на мраморный бюст академика Лаврентьева. Могли бы живой цветочек положить, господа из хозчасти! Плакаты бессмысленные и дорогие развешиваете: “Слава российской науке!” Кого это греет?

Профессор уже сидел в углу буфетного помещения, перед ним на столике в подстаканниках дымились два чая, в тарелке лежали сочни, высунув белые языки творога. Александр Соломонович, как всегда, изящно и молодо одет, на нем клетчатый пиджак, под пиджаком рубашка с украинской красной и синей вышивкой крестиком, на увесистом носу сверкают небольшие круглые очки.

– Здрасьте, мэтр.

– От километра слышу. Садись, – старик кивнул, мышцы лица пришли в странное хаотическое движение, какое бывает на воде между качающейся лодкой и берегом, – это он улыбался. – Очень расстроен?

Поперека не ответил, только дернул шеей и огляделся – нет ли врагов вокруг. Здесь вполне могли оказаться “патриоты” с кафедры журналистики, откормленные парни и девицы с постными лицами, с крестиками поверх одежды. Они подвизаются на сочинении всего самого гнусного в местных газетенках, вроде “Дупы” – так в городе прозвали газету коммунистов “Дочь правды”. Ах, если бы некролог напечатала она, Петр Платонович и бровью бы не шевельнул! Плевать! С ее жалким контингентом подписчиков в две или три тысячи среди миллионного города! Это несмотря на демпинговую цену в 30 копеек... Но ведь напечатала большая газета. С огромным тиражом.

– Я подам в суд на газету, а они пусть разбираются, – быстро проговорил Петр Платонович.

Фурман успокоил мышцы лица, лысый, стал хмур, как выключенный торшер.

– Да? Во-первых, оппоненты этого и ждут. Вам не кажется? – Перейдя на “вы”, он давал понять, что говорит уже обдуманные вещи. – Оппоненты поднимут восторженный вой. Мол, на воре шапка горит... мол, фамилия-то не ваша... там Поппер...

– А фотография?..

– Фотография? Вы разве забыли: в наше время появилось много похожих людей? Мы с вами имели видеофильмы, на которых сняты двойники – генерального прокурора, министра юстиции... и ничего!

– Но есть же статья!..

– Есть. Сто двадцать девятая – о клевете. Распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица... или подрывающего его репутацию... Какие здесь заведомо ложные сведения?

Поперека сопел, нервно крутя стакан в подстаканнике.

– Пункт второй. Клевета, содержащаяся в публичном выступлении... в средствах массовой информации... это уже ближе. Но опять-таки в чем клевета? Что “умер”?.. Люди скажут: значит, будет жить.

– Я тогда вот что сделаю! – Страшно побледнев, Поперека вскочил. И яростно зашептал, глядя сверху в умные внимательные глаза старика. – Я... я поставлю на площади возле их истукана на двух табуретках гр-роб... приглашу телевидение... и – поднимусь из гроба под гимн Советского союза! Я им устрою! Не похоронят! Сколько стоит гроб, Александр Соломонович?!

Фурман шевельнул попеременно левой и правой щекой – улыбнулся.

– Остроумно. Но не советую, Петр, – игры в смерть и воскрешение вползают, так сказать, в подсознание... да и сын ваш испугается...

– Ничего он не испугается – менты у нас из гранита. А жена врач. А дочь далеко.

– Продолжаю, – старик отхлебнул чаю и кивнул Попереке, чтобы тот сел. На них уже поглядывали некие университетские дамы с ярко накрашенными ртами. – Клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления... Там таких обвинений нет. “Плачь, Америка”? “Панихида у ворот АЭС”? Ну, бодались мы с ними одно время. А уж упоминание про синагогу и мусульманское кладбище – просто хамство.

– Но всё вместе... это же не просто хамство!

– Статья сто тридцатая. Поближе к нам. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выразившееся в неприличной форме... Особенно пункт два: оскорбление в средствах массовой информации...

– Вот видите!..

– Конечно, можно узнать, кто автор публикации, и подать иск. Но повторяю, оппоненты только этого и ждут.

– Хорошо! – прошипел, косясь по сторонам, Петр Платонович. – Я хочу узнать. Поймите – я просто хочу узнать! Я ничего не буду делать. Но мне нужно знать: КТО?

Старик внимательно оглядел его.

– Узнать, наверное, можно. Хотя лучше, если не ты сам этим будешь заниматься. Такого рода тексты, я думаю, идут через отдел рекламы.

– Некрологи?!

– Конечно, если дело касается какого-нибудь известного в области деятеля, если там подписи губернатора, мэра, – это напрямую в секретариат, в печать. А от простых смертных в эпоху рынка – всё через деньги.

“Но если кто-то принес некролог, в редакции должны же были посмотреть на фотографию? Хотя бы для того, чтобы оценить годность ее для публикации. Неужели не могли узнать меня? Не последний же в этих краях человек! А почему ты думаешь, что тебя они знают в лицо? Но я же у них печатал пару статей по экологии! Может быть, решили – просто похожий человек... и вправду некий Поппер помер? А язвительные строчки насчет Америки, синагоги и мусульманского кладбища? Если там сидел выпускающим идиот, то почему бы и всерьез ему не воспринять подобный текст? В наше время чего только не печатают!”

Фурман тихо продолжал говорить, Петр Платонович, тряся головой, мучительно вслушивался.

– И все-таки ничего не нужно предпринимать. Петя, ты меня слышишь?! Да сядь же! Сделай вид, что не обратил внимания. – Он обращался уже на “ты”, видимо, счел, что убедил Попереку. – А спросят – улыбнись. Мол, слухи о моей смерти несколько преувеличены. А вот другой вопрос... что эту компанию ура-патриотов подвигло на столь глупую публикацию? Чем ты их на сей раз зацепил?

Петр Платонович растерянно крутанул взглядом. Вряд ли кто-то из них уже прознал про вчерашнюю незаконную отправку образцов за рубеж.

– Не знаю. Представления не имею! – Всю весну и начало лета он прокорпел над монографией – подгоняло издательство из ФРГ. А в августе – да, он и не скрывал – за счет своих отложенных отпусков обследовал с молодыми энтузиастами радиоактивный фон вокруг Красносибирска-99. Но это не могло вызвать раздражения даже у самых упертых коммунистов – они тоже за экологию. Как раз недавно в передаче “Час кислорода” по ТВ Поперека поведал о своем выводе, что за последние два десятилетия в засекреченном городке на военном реакторе случились как минимум два больших выброса, и эти его слова были с сочувствием процитированы во всех местных газетах, включая “Дочь правды”. В самом деле, по правому берегу реки и на островах к северу от зоны километров на двести ил заражен. На отдельных участках гамма-фон доходит до 220 микрорентген в час, это при нормальном-то уровне 10-20. А если покопаться в самом прямом смысле, с лопаточкой, что и делали Поперека с молодыми экологами, – сплошь и рядом попадаются “горячие точки”.

– Кстати, Александр Соломонович, “горячая точка” – это не Чечня, не пивларек. Вполне научный такой термин. Песчинка, частица грунта... проверишь на “Канберре”... или москвичам в Биохим пошлешь... волосы на всем теле встают! – И уже забыв на мгновение о своих обидах, вскочил и заговорил, накаляя голос, привычно обращая внимание всех юных дам в буфете. – Вот мы всё про плутоний двести тридцать девять, восемь... двести сорок... так сказать, оружейный. А про двести сорок первый не подумали. А его как грязи! А период полураспада – двенадцать лет! И он превращается в америций. Теперь весь Чернобыль оказался в этом америции... два полураспада... Только об этом молчат! Он – “бетта”-излучатель! Его просто так, обычным радиометром, не поймаешь. Ну и так далее! – оборвал себя Поперека излюбленной фразой.