Текст книги "Поперека"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

В молодости, в степях Забайкалья, он служил в армии танкистом. Перед дембелем ему предложили поехать в Афган, пообещали большие деньги, но Вася не согласился. Перед самым уходом на гражданку накуролесил, попал в анекдоты и в газеты – на танке из Борзи пьяный среди ночи покатил в Читу к любимой женщине. Подняли по тревоге едва ли не весь корпус, перехватили, съехавшего в овраг, – недолет, перелет, пауза... Мог угодить в тюрьму, но психиатры сказали, что находился в состоянии аффекта из-за слухов о неверности подруги. А тут еще непонятно каким образом об этой истории узнали и заворковали радиостанции врага. Оказывается, в амурном деле был замешан командир одной части, имевший квартиру как в Чите, так и в Борзе, а поскольку подруга Братушкина снимала комнату в общежитии, то командир молодую тоскующую дурочку легко совратил. В итоге полковника перевели в Баку, а Васю амнистировали.

– А ты-то сюда зачем? Тут болото... – продолжал бормотать Братушкин, глядя мертвым лицом во тьму. – Ты птица важная... летел бы подальше... и уж точно не воспринимал бы всерьез эту фуетень в интернете...

“Ему плохо... – догадался Поперека. – Наверное, у самого что-то случилось. Но как я отсюда могу помочь?”

В последний раз Петр Платонович был у него в гостях весной, на праздновании дня рождения, вместе с сотрудниками. Запомнилось, как бедно в малогабаритной квартире Васи. Хоть и тесно, он почему-то не открыл дверей ни в спальню, ни в комнату сына. По слухам, жена ушла от него в пору очередного братушкинского запоя, а сын, женившись, снял в городе угол и тоже не навещал отца – видимо, не мог простить за мать. В зальчике, где Братушкин, собственно, и жил, в одном углу стоял старый телевизор, в другом тихо осыпалась елка с погасшими лампочками. Спал он на узкой тахте, над изголовьем висела старая ленинградская гитара. Ветхий разноцветный коврик прыжками бегал под ногами людей по скользкому линолеуму.

Братушкин особо переживал разлад с сыном. Он ему на четырнадцатилетие купил мотоцикл (кстати, и Поперека в тот же год купил мотоцикл – марку подсказал Вася), помог мальчику поступить в институт (устраивал за деньги на курсы подготовки). И вот, празднуя свой “полтинник”, Вася вдруг заморгал, заплакал, сорвал со стены шестиструнку и запел песни “Боже какими мы были наивными”...

Братушкин играет на любом музыкальном инструменте. Вместе были в гостях у академика Алексеева – Поперека удивился, увидев, как Вася аккуратно исполнил на белом рояле “Фюр Элиз” Бетховена. Такой вот самоучка, пальцы корявые, а точные...

Кстати, с академиком Алексеевым он куда раньше Петра Платоновича познакомился, работал с ним по договору на “оборонку”. Алексеев однажды и рассказал Попереке: сразу после армии, наслышанный (наверное, опять-таки по вражескому радио) про гибель наших подводных атомных лодок, Вася написал письмо в Министерство обороны – предложил делать подводные лодки с двумя пусковыми установками – на носу и корме. А не клепать “гробы” на 120 человек – их же легче засечь. И как будто предвидел – ныне матросы боятся на них выходить в море, из лодок сделали береговые АЭС. А ведь можно было бы в самом деле конструировать маневренные, небольшие, с экипажем в три человека в съемной кабине – отстрелялись и отцепились. А пустой небольшой корпус нехай идет на дно...

Академик Алексеев, сверкая очками, помнится, сказал:

– Не ценим своих. Если бы Васька в Америке жил...

На стенах в квартире Братушкина ни одной фотографии. Ни одной картины или эстампа. Плохо живет Вася, одиноко. Стрёмно, как говорит он сам (вместо слова стыдно). А ведь достоин хорошего счастья, одаренный человек. Немногословный. Это сегодня он что-то разворчался. И всё сворачивает на письмо Жоры из Америки.

– Наверно, по пьянке Жора травит... тоскует – вот и обижает.. Ты ж сильнее его. Ты бы, конечно, куда выше взлетел... – Далась ему эта высота. – Нет, правда... я же вижу, все время здесь сам по себе... никогда не расскажешь... в Новосибирске-то хорошо было, да? Мне не повезло.

Может быть, не стоило бы Попереке рассказывать о первых своих годах в науке, но Братушкин странным образом засиделся, не уходил, и Петр Платонович, тронутый его визитом в больницу, заговорил неповоротливым языком, пожалуй, таким же трудноразборчивым, как у Васи. Хотя редко он рассказывает о себе, а уж жаловаться на что-нибудь – никогда, Поперека гордый.

– Да, Василий, конечно, повезло. Все зависит, куда в какое время на парашюте приземлишься. Третий курс – специализация. Я оказался на раскаленной сковородке – в Институте ядерной физики! В лаборатории у Игоря Евдокимова, которая лазерами занималась. Естественно, начинаю с нуля. Дуб дубом. Но мы сделали лазер, у него рекордные параметры... ну, сколько мощности с метра длины... сто ватт с метра мы получали... это по договору с институтом атомной физики, еще Александр Николаевич Прохоров был живой... Измерили вероятности переходов... раньше был разнобой в литературе... а наши данные вошли в энциклопедию по лазерам... П-двадцать-ноль один... основной переход для СО-два... и так далее... Потом бац – новая программа, придумали новый тип ловушки... магнитная для будущего термоядерного реактора...

– Бутылочная? – глухо спросил Братушкин, не оборачиваясь. Он слушал!

– Нет! – дергая шеей, оживленнее заговорил Поперека. – Да! Но многопробочная... И как раз в аспирантуру поступил... Ловушка уже была рассчитана... Смирнов, Будкер.. а мы должны были сварганить эксперимент... Работа как раз диссертабельная... я два года отдал... Мы начали на полгода позже американцев и на месяц раньше опубликовали результаты, то есть обогнали их... Она для меня, как лучший тест для молодого ученого по физике плазмы. Конечно, Юра, конечно, конечно, конечно!.. повезло, что оказался там... Иногда что-то случайно получается, но сам знаешь – когда много работаешь, желания материализуются... Нас трое вкалывало – я, Евдокимов... и один парень – инженер. Когда народу много, это Чикаго, говорил Евдокимов. А когда группа маленькая, каждый виден, как суслик на лугу. Три – оптимальный вариант. Наш инженер Женя, кстати, недавно приезжал, песни пел в Доме ученых, бард, ты не слушал?.. он сейчас в Америке...

Братушкин угрюмо молчал.

– Вспоминаю те времена, Вася... аппаратуры мало... помню первый цифровой вольтметр, который жужжал, как “феликс” с электроприводом... Веришь – я пальцами вычислял корень квадратный, интеграционные формулы брал на обычном калькуляторе...

– Иди ты!.. – наконец, вскинулся Братушкин, не поворачиваясь к коллеге.

– Честно! Ламповые калькуляторы... да и “феликсы” еще были на первых курсах... строил кривые по точкам... И вот получаем вполне хорошие результаты, с этой маломощной установки на щелочной плазме... потом на водороде, нагрев производится электронным пучком... А жизненная ситуация такая: я в целевой аспирантуре... а распределения нет.... как раз время спада во время распада...Можно было попроситься остаться в ИЯФе. Евдокимов говорит: будет скандал, аспирант не поехал. А куда ехать-то?! На одной вечеринке разговорился с Дерипасом... не путать с Дерипаской... этот из тех, кто в пятьдесят восьмом основывал новосибирский Академгородок. Он и говорит: молодежь должна ехать на новые места, строить новые Академгородки. – Поперека вдруг яростно воскликнул. – Но это была ошибочная идея!

– Почему? – промычал Братушкин и, наконец, покосился на Попереку. То ли протрезвел и вник в его рассказ, то ли с самого начала всё прекрасно слышал, но вот именно последняя фраза его задела: уж казалось бы, чего еще не хватает везунчику Попереке?!

– Почему?! – Петр Платонович уже подустал от долгого говорения, голова кружилась, но он не мог не ответить. Хрипло, шепотом, но столь же страстно объяснил то, что давно понял. – Новосибирский Академ был создан благодаря Хрущеву. Ему сказали: все мозги у тебя в Москве и Ленинграде, одной бомбой бац – и у тебя никого не останется. Надо ученых отселять. Сначала хотели в Красносибирск, но город закрытый... а ученым надо общаться с зарубежными коллегами... Вот и создали центр. А плутониевый-то реактор здесь, а ракетный здесь, радиохим, электрохим... А надо бы вместе, чтобы получился мощный кулак, как силиконовая долина в США, и работать над одной задачей. А в нашем городе фундаментальную науку некуда воткнуть. Можно было вокруг Новосиба новые заводы поставить, но для этого надо много людей и денег. А главное – не хватило воли. Косыгин постарел... а замены нет. Эпоха застоя, так сказать...

Поперека замолк, не хватало дыхания. Он хотел бы еще добавить, он не мог не уточнить, что считает: те годы лучше назвать эпохой отдыха. В самом деле, в 14-ом году началась мировая война... потом в России переворот... гражданская... красный террор... Великая отечественная... и до конца века – непрерывные катавасии. Народу просто нужно было отдохнуть. Устали. Эта сжигающая эпоха привела к тому, что ярких людей не осталось или осталось очень мало...

Впрочем, можно было и с немногими много сделать. Не хватило понимания наверху. Есть технологии, в которых годами нарабатываются победы, в химии например, в точном машиностроении, а есть высокие технологии, те же компьютерные, где каждые пять лет всё обновляется, никаких традиций... сейчас вы никто, а через пять лет – первый. Так что горевать нечего, в самом деле поезд никуда не ушел, мы в любое время в России можем в высоких технологиях оказаться впереди всех.

– Это как хромая овца... идет позади стада... а как поняли, что уткнулись в тупик, повернули назад – она первая... Надо только не бояться оказаться первым...

Поперека что-то еще пошептал и внезапно уснул. Братушкин молча посидел рядом с больным коллегой и, словно очнувшись, быстро заковылял в тапках по гладкому полу прочь.

14.

– Та-та-ТА-а та-та-та-ТА-та

Та-та-та-та-та-та-ТА-та...

Слилось танго, юность, первые восторги?.. Молнии первых гроз на Оби, интегралы, стихи?..

Ночью Петр Платонович проснулся, весь мокрый. Ему стало дурно. Видимо, подскочило верхнее давление, сердце захлебывалось... в голове шумело и стучало... Дежурный врач вызвал из дому Наталью, та прибежала и вогнала мужу сосудорасширяющее с демидролом.

Потом, поставив капельницу, долго стояла возле его койки, ругая себя последними словами, что не досмотрела. Дежурная медсестра доложила, что у Петра Платоновича был гость, некий физик, и ушел поздно.

– И всё время трепались?! Как базарные бабы!.. – не могла успокоиться Наталья. – Я тебе плеер принесла, слушал бы лучше медитативную музыку.

Поперека отрывисто дышал, уставясь в сторону, в темное окно. Наталья, не дождавшись ответа, кивнув самой себе (такая у нее привычка), в который раз прочитала мужу лекцию, как он должен теперь вести себя. Меньше ИМЕННО разговоров. Меньше раздражения. Гнева.

– Анекдот рассказать? – улыбнулся Петр Платонович. – Прокурор спрашивает подсудимого: “Почему вы пытались бежать из тюрьмы?” – “Я хотел жениться”. – “Странные, однако, у вас представления о свободе”.

– Да ну тебя! Я сказала – лежать!

– Только с тобой!

Жена укоризненно покачала головой. Он, улыбаясь, зажмурился, но, понимая, что она смотрит на него, освободил мышцы лица и притворился спящим. Однако в девять, когда она тихо ушла (у главврача в это время планерка), Поперека вытянул сотовый телефон из-под подушки и, потыкав в кнопки, дозвонился, наконец, до своего старого знакомого, господина Выева, бывшего физика, ныне бизнесмена. Причем, дозвонился лишь после того, как все же вынудил себя сказать секретарше Александра Игнатьевича (так зовут старого знакомого), что лежит в больнице. И Выев немедленно снял трубку, и прорычал, этот шкаф с широким розовым лицом, с вечно кривой, плохо приклеенной улыбкой: приедет в обед, с часу до двух.

И Поперека принялся ждать Выева. Когда-то с Сашей они вместе искали выход из кризиса. Да, в девяностых пришлось тяжело. Если в прежние времена что-то не ладилось, Поперека знал: надо больше работать – и прорвемся. Хоть двенадцать часов, хоть двадцать часов в сутки! Это в крови, это все та же новосибирская школа. Любая идея должна быть любой ценой доведена до результата. Но случилось то, о чем никто и помыслить не мог: государство развалилось, наука просто-напросто оказалась брошена, как ненужная шляпа или очки. Это коснулось и Петра Платоновича с его лабораторией под крышей Минсредмаша (военной, военной крышей!), с первоклассным оборудованием, частью привезенным из ИЯФ. В Красносибирске только недавно всё отладили, принялись решать архиважные прикладные задачи для космической промышленности.

Группа Попереки составляла всего 13 сотрудников. Немного, но по результативности она могла сравниться с крупнейшими – до 100-150 человек – лабораториями Москвы. Причем, иной раз яростный Поперека подумывал, а не ужать ли коллектив: двое парней слабовато тянули лямку... но, поразмыслив, пришел к выводу: они нужны, чтобы не отвлекать на подсобные роли более талантливых...

Так вот, стало ослепительно понятно: отныне денег нет и не будет. Поперека отстучал телеграмму в Минсредмаш, смысл которой сводился к восклицанию: НЕ ПОНЯЛ! В самом деле, разве жизнь остановилась? Новые спутники стране нужны? Нужны! А коли новые нужны, будут и проблемы с ними возникать в космической плазме! Что теперь делать? С кем посоветоваться? Может, с какими-нибудь зарубежными фирмами разрешат наладить контакт?

Имелись небольшие личные деньги (да и доллар тогда был подешевле), Поперека впервые полетел в Америку, на конференцию. Спрашивал у англоговорящих коллег: как у вас с конверсией? Ему отвечали: нормально, процентов на 5 конверсия. А у нас – на 95!

И как же теперь быть Петру Платоновичу? У него коллектив. Ему народ смотрит в глаза. Чем занять мозги и руки?

То, что случилось с Поперекой, врачи называют кратким словом стресс. А то, что последовало затем, – депрессией. Нет, он не запил – сидел, уставясь в никому не нужные приборы, курил, как бешеный, сплетал и расплетал жилистые ноги. Иногда сдирал друг о дружку ботинки и отшвыривал их в угол. Сбрасывал пиджак, свитер – ему было жарко, тоскливо. Трое парней уехали на Запад, один из не самых умных сбежал на завод, а один – очень, кстати, талантливый – заделался таксистом. Среди тех, кто остался возле Попереки, был Сашка Выев.

Он-то как раз крепко запил – еще недавно собирался сотворить диссертацию, но из-за того, что работы в лаборатории прекратились, разумно счел, что материала недостаточно. А Поперека горестно размышлял: “Это что же получается? Что бы я ни придумал – ничего не нужно. Как быть? Если у Маркса товар-деньги-товар, империализм – деньги-товар-деньги, то в России – деньги-деньги-деньги? Ни науки тебе, ни производства. На дворе первоначальное накопление капитала, царство спекуляции... кто у кого больше украдет, у кого больше денег окажется, тот и выживет...”

Но, прекрасно все это понимая, Петр Платонович объявил друзьям, что коммерцией они заниматься не будут. Сказано у Христа: гони торговцев из храма. То есть, не надо, господа, путать жанры, нужна хоть какая, но именно научная деятельность. Новые технологии и их внедрение. С чего начать?

И решение пришло смешное, почти анекдотичное. За здоровьем Попереки испуганно следила его жена Наталья, она уговорила его, наконец: “Ты мне не веришь, потому что я жена. А у тебя губы синеют, сердечная недостаточность. Иди к любому другому кардиологу”. Он пойти пошел, да перепутал кабинеты, попал к психотерапевту, к Ариадне Васильевне, она еще и экстрасенс, проработала лет двадцать в реанимации. Глянула на него: “Что такой желтый? Печень?” – “Я не пью”. – “Может, жареное любишь?” – “О, да”. – “Тебе нельзя. Тебе надо есть кедровое масло”. – “Что за масло? Я не пробовал”. – “А его нет нигде”.

Поперека вернулся в лабораторию и завопил: “Эврика! Нет ничего полезнее кедрового ореха! Включаем фосфор! Ищем решение! Проблема номер один: как доставать ядрышки из орешков?” В итоге родилась машина, которая напоминает автомат Калашникова. Итак, имеется трубка, в нее подается под углом сжатый воздух, он всасывает орешек, тот, как в воздушном ружье, в трубке ускоряется, а в конце бьется о поверхность и раскалывается точно на две половинки. Практически без отходов аппарат щелкает орешки, колошматит со страшной скоростью – воистину автомат Калашникова.

Но возникла попутно следующая задача: как эти зернышки пастеризовать. Чтобы расширить производство, нужны деньги. Поперека пошел в областную администрацию, знакомый заместитель губернатора, кстати, бывший физик, сказал ему проникновенно: “Петя, вот у меня есть сотня баксов, к концу года будет двести. И ничего не надо делать, никаких производств. Не дам”. Поперека обошел весь город, но денег не собрал. А нашел их Сашка Выев, он еще со школы дружил с одним парнем по кличке Удав, который со временем стал известным бандитом. Поперека помнит его – парень под два метра ростом, с остановившимися, словно удивленными синими глазами. Тот дал пять тысяч долларов, и колесо закрутилось.

Через год группа Попереки рассчиталась с Удавом, а еще через год хозяин орехового дела Выев, пообещав коллегам дивиденды, ушел со своим заводиком из лаборатории. Да и Петру Платоновичу стало скучно заниматься одной этой проблемой, хотя осталась нерешенной интереснейшая задача: что делать со скорлупой. Например, взять Шотландию... чем живут тамошние люди? Выращивают ячмень и овец. От овец имеют шерсть, которую не сносить. А из ячменя гонят самогонку, заливают в дубовые бочки из-под хереса и получают высококлассное виски. А мы? Кедровые ядрышки съедаем, а скорлупу, самое ценное, выбрасываем тоннами. Неспроста сибирские охотники настаивают на кедровой скорлупе водку – напиток тонизирует не хуже жень-шеня. Можно было бы организовать производство сибирского бренди. Но Выев, помнится, заявил, что спиртного в магазинах и так хватает, а он лично к тому времени зашился, боится развязать... да ведь и то правда – алкоголики, даже только вдыхая алкоголь, пьянеют... Короче, Выев стал богатым в городе человеком, ездит, говорят, на черном “линкольне”, никаких дивидендов от Александра Игнатьевича лаборатория Попереки, конечно, не дождалась...

Да и черт с ним! Попереке просто захотелось увидеть его, смышленого, хитрого, набитого жизненной энергией под завязку. Саша, помнится, запросто двухпудовой гирей в воздухе УРА МАНДЕ писал. А может быть, и больнице чем-нибудь поможет. Здесь не хватает кислородных подушек, шприцов, недавно рентгеновский аппарат сломался...

Но Петр Платонович зря ожидал прихода своего старого знакомого – Выев обманул его, не приехал ни в час обеденного перерыва, ни вечером. В другие времена Поперека усмехнулся бы и плюнул мысленно на новоявленного капиталиста, но на больничной койке он вдруг стал обидчивым.

– Сволочь!.. ты же парням нашим даже рубля не занес!.. – бормотал он, набирая все следующее утро телефон Выева. Ему вновь отвечали, что Александр Игнатьевич на выезде... что он в цехах (каких еще цехах? У него цеха?!)...

И случайно Поперека дозвонился – Выев сам снял трубку. Скоре всего, он ожидал чьего-то конфиденциального звонка именно на городском телефоне (сотовому сейчас умные люди не доверяют).

– Саша... – промычал Петр Платонович. – Ты что же, мурло?! Это Поперека... я в больнице, мне от тебя ничего не надо... но ты же вчера...

– Извини, брат, – запыхтел, заюлил на другом конце провода бизнесмен. – Тут у меня налоговая крутилась... со временем туго... если нужны деньги, я сейчас через помощника...

– Да не нужны мне твои сраные деньги!.. – зарычал Поперека, краснея от напряжения, и вдруг почувствовал, что снова в голове начинает шуметь река. – Ты украл у нас идею... мог бы хоть... – И бросил свою сотовую трубку в угол, под батарею. – С-сука!..

И странно – Выев неожиданно прикатил. Видимо, все-таки совестно ему было перед своим бывшим научным руководителем. Явился в палату, воняя французскими духами и черной мягкой кожей, в которую был облачен. Морда его, большая, как голая грудь борца, только с глазами, сияла все той же кривой, мокрой улыбкой.

– Петя!.. Не изменился!.. – залопотал он, протягивая коротковатые руки к Попереке. – Верно, суки мы! Так с нами, новыми русскими, и надо.

Он сел рядом с враждебно молчащим Петром Платоновичем, участливо спросил:

– Что-нибудь нужно? Может, капусты на лекарство?

У Попереки от злости зубы ныли.

– Ну, если можешь, – наконец, процедил он, прижимая плечом дергающийся нерв в шее. – Купи прибор для больницы. Узи.

– Автомат? – ухмыльнулся Выев. – Сделаю.

– Не валяй дурака Ты же понял. Или не болел никогда? Лечишься в швейцариях?

– Да какие швейцарии, – сменив лицо, сделавшись как бы даже скорбным, пробормотал Выев. – Знаю. Знаю. Сделаю. Это – сделаю.

– А мне не надо ничего, я тут временно... я счастливый человек, – дергая шеей, с вызовом продолжал Поперека. – Мне плевать на тебя, на твои деньги! Только иногда не хватает... живой музыки. Читал – в США?.. когда появилось звуковое кино, много людей оказалось выброшенными на улицу. Раньше перед кино тапер играл на пианино. И каждый раз по разному. Был кайф! Как Америка вышла из этого? В местах, где собирается народ, стали играть оркестры. В каком-нибудь холле сидит человек, тренькает на рояле. Создает ауру. Вот динамик – та же музыка. Но когда человек... Они из кинозала вышли в фойе, понимаешь?

Напрягшись, ничего не понимая, Александр Игнатьевич слушал странные речи давнего приятеля. Ему было одно ясно: болен человек.

– Кстати, помнишь, я занимался бальными танцами... но я танцевал под живой оркестр. А сейчас – пусть хоть стереосистема, квадро – это не живой оркестр, Саша! Когда играет оркестр, мурашки по спине. Кстати, слышал стихи Эрдмана? Того самого, который написал пьесу “Самоубийца”.

На чьем-то теле под рубашкой

Муравка встретилась с мурашкой...

– Заметь, тридцатый год! – Поперека хрипло захохотал. – Что ж удивляться, что посадили... А у электроники, Саша, не хватает обертонов, что ли... гамма бедная... Возникает проблема одиночества.

Он изливал тоску свою толстому Выеву, тело которого, казалось, свисает с обеих сторон стула. Нет, Выев слушал, кивал, время от времени утирая платочком мокрый лоб.

– Понимаешь, Саша?.. Прессинг века. Выдавливает у человека способность воспринимать слово. Слово стало голой информацией. Это нужно, это не нужно. Принцип полезности. Переполнение ячеек. Поэтому нужно что-то делать: клубы, семейные филармонии... если играют живые инструменты, там уже будут стихи читать. Слушать друг друга. Хотя!.. Смешно! Многие, даже поэты мечтали о технической цивилизации! – Поперека резко замолчал. Кажется, потерял мысль. И глянув на принесенные медсестрой газеты, заговорил о другом. – Вот ты богатый. Я рад за тебя. Но что такое сегодня наша страна? Пять процентов, ну десять – богачи. Пять – их охрана. Пять – работники развлекательных услуг, пять – чиновники. Остальные – нищие. Тут все мы – учителя, ученые, крестьяне, бомжи.

– Да, ты прав, прав, – ворковал Выев, мучительно прикидывая, под каким же предлогом уйти. Но неудобно уходить – больной говорит.

– А ведь могли страну повести по другому руслу. Например, убрать деньги, перевести страну на безналичный расчет, это сильно подкосило бы преступность. Ведь сам знаешь: чем больше наличных, тем больше преступность... это пища для преступности... ведь не пометишь все дензнаки... А вот если расчеты производить перечислением, то легко доказать, куда ушли какие денежные потоки...Эту идею не приняли, потому что, я думаю, партийные боссы давно уже начали приворовывать... на фига им контроль... они начали вывозить бриллианты, недвижимость... золото прикупать... – Поперека оперся на локоть. – Я тебе рассказывал про своего деда? Он хохотал, когда читал, как наши стахановцы ночью на комбайнах шуруют в полях. А мы, говорит, в субботу с пашни приезжали, в бане помоемся, за стол сядем, еще и заря не догорела... потом по девкам успевали... а в понедельник снова на пашню. Крестьянин работает медленно, устойчиво. А тут давыдовский пролетарский способ: давай-давай! И половина зерна в поле остается!..

– Хорошо, что пришел капитализм, – поддержал бывшего своего завлаба Выев.

– Да не тот, не тот капитализм!.. – сердился в постели Поперека, закатывая глаза и снова падая на спину. В голове гул стоит, но хотелось говорить и говорить.

Однако на его беду (или на его счастье) появилась на пороге палаты жена Наталья.

– Это еще что такое?! Вы кто?.. Почему в обуви?!

Выев тяжело, но с великой радостью, раскорячась от долгого сидения, поднялся.

– Извините, я к другу... – И присмотревшись. – Разве вы меня не помните, Наталья Зиновьевна?

– Помню, – холодно кивнула женщина в белой халате. – У него снова будет криз. Приходите, когда я разрешу.

Кивая, пятясь, Выев выкатился из палаты. Поперека лежал, закрыв глаза, и кусал белые губы. Нет, не тот капитализм пришел в Россию. Нас обдурили элементарные воры. Надо вмешаться. Но как? Когда?

15.

Самочувствие немного улучшилось, давление слетело до 12095, но головная боль не проходила – это, как говорит Наталья, самое опасное. Видимо, крохотные гематомы где-то все же блокируют свободную работу мозга. Бедный сынок, а каково ему?!

Наталья не разрешает много читать, но разве удержишь? Тем более, что, наконец, в местных газетах развернулась война между сторонниками завоза иностранных ОЯТ и противниками. В Красносибирск прилетели новый министр атомной промышленности и чиновник из Госатомнадзора, в брифинге перед журналистами ими поминалась и провокация Попереки. Причем, министр к удивлению многих сказал, что лично он признателен ученому за такой, пусть некрасивый, но побуждающий к действиям метод. Госатомнадзор же заявил, что вокруг города №22 всё чисто, охрана бдительна, как никогда, и напрасно местные физики будоражат общественность.

– “Напрасно”... – обозлился Поперека. Он попытался рассказать жене, какие на его памяти чудовищные примеры равнодушного отношения со стороны атомного спрута к людям, а она не слышала. – В семидесятых взрывали вдоль Енисея в скважинах атомные бомбы... потом многие скважины текли... люди лысели... – Он продолжал говорить, когда приходила медсестра ставить уколы. – Верите, нет, Таня? На Мангышлаке построили реактор на быстрых нейтронах. Опытный реактор. Он должен был месяц работать, а месяц стоять. А его как врубили в сеть вместо ТЭЦ... ресурс рассчитан на пятнадцать лет, а он уже тридцать пашет... Я был там, в городе Шевченко, ходил-ходил, ничего понять не могу, какая-то дверь, охраны нет. Потом по проводам смотрю, куда кабели идут, пришел – у них круглые глаза, они в белых халатах, шапочках... ты как сюда попал? Бардак. И там не знак радиационной опасности в коридоре, а написано просто, по-русски: “Пробегай!” Представляешь? “Пробегай!”

– Ужас, – ответила медсестра и, нежно улыбнувшись, вышла из палаты.

А поздним вечером в дверь палаты робко постучали. Это уже когда Наталья, убедившись, что муж сегодня чувствует себя неплохо, ушла домой. Почему-то Петр Платонович решил, что вновь явилась медсестра... может, еще послушать его захотела.

– Конечно, – весело отозвался Поперека.

Однако в палату юркнула не румяная медсестра, а маленькая женщина – Люся. Она была также в белом халате, наброшенном на узкие плечи, на мальчишеский синий джинсовый костюм, и в тапочках, в руке держала прозрачный кулек с яблоками.

Увидев удивленное, а затем и негодующее острое лицо бывшего мужа, Люся залепетала:

– Я только навестить... посижу и уйду. – Присела рядом на стул и уставилась на него обожающими, обведенными синей краской глазами.

“Господи, какой страшненькой стала... как летучая мышь... – смиряясь, продолжал думать Поперека. – Интересно, когда после меня замуж вышла, точно так же смотрела на своего нового покровителя-строителя? И чего развелась? Говорила, от аллергии... от него будто бы все время пахло нитрокраской... Ей бы жениха подыскать. Вон, Сашка Выев богат, силен...”

– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросила Люся, сжавшись от мысли, что он ее сейчас выгонит.

– Дурацкое слово! – снова осердился Петр Платонович. – Если я в руку возьму морковь, я ее чувствую. Но я же себя не лапаю за всякие места... – “Впрочем, я, кажется, сполз на сомнительный ответ. Зачем грублю?! Она же хороший человек”. – А у тебя как дела, Люсенька?

И она расцвела, и тут же нашлась.

– А я себя чувствую плохо... мне без тебя...

– Только не надо! – пробурчал Поперека. – За яблоки спасибо... ела бы сама... вон, бледная стала... как бумага.

– На которой ничего не написано, – отвечала неугомонная Люся. – Я как Марина Цветаева... нет, нет, не как поэтесса.. а я – как одинокая женщина... – И вдруг вспомнив, засуетилась, достала из-под белого халата, из кармана джинсов, свернутую газету. – Вот.

– Что? Что там? – И поскольку она, робея, ничего не смогла сказать, выхватил у нее “Дочь правды” и быстро нашел на первой же странице в недельном обзоре некоего А. Иванова подчеркнутые красным карандашом строчки про себя.

“В преддверии зимы медведи залезают в берлоги, все-все твари лесные и полевые готовятся к спячке. И наш храбрый физик, который вечно поперек течения (ладно бы против!), нагадив в душу истинным патриотам области, срочно спрятался в больнице! Ах, ах, он болен, он под капельницей! Никого не пускать!”

– Будь проклят этот мир – и тот, что над нами... кукловоды миров!

– Хочешь, ночью по киоскам... я сожгу тираж газеты...

– “Спрятался в больнице”. Скоты!.. И правда, пора выходить из нее! – И сделав знак Люсе, чтобы она не визжала, не мешалась тут, он выскочил из постели, с кружащейся головой пробежал к шкафчику, быстро оделся. Люся помогла ему зашнуровать ботинки. – Подонки!.. Уходим!..

Внизу, за стеклом регистратуры, сидели дамочки в халатах, но Попереку, одетого, да еще он голову в кепке отвернул в сторону, они не узнали.

Ключ от квартиры был с собой, он отпер дверь бывшей материнской квартиры, и они с Люсей зашли. И в темноте замерли – на раскинувшемся диване кто-то спал. И не один человек. Обритый наголо мужчина и девица с длинными белесыми волосами.

Поперека забыл, что предлагал сыну свою квартирку. И здесь, разумеется, устроился Кирилл.

– Батя... – хрипло спросил он. – Ты чё, тоже с девкой?

– Не твое дело, – заскрипел зубами Поперека.

– А, тетя Люся... здрасьте. Ну, если бывшая жена, это не разврат. А у меня тут невеста, батя. Покажись, Татьяна! Наша, православная... – Кирилл толкнул в плечо стыдливо накрывшуюся углом одеяла подругу. – Ну, чё стесняешься? У нас с батей демократия. – И все тем же насмешливым тоном – отцу. – Мне одеваться?! Тем более, что пора на службу. – И снова подружке. – Вахтенный метод, Татьяна...