Текст книги "Поперека"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Он мог бы добавить, что его группа обнаружила (только не стоит пока пугать людей!) “точки” с плутонием-241, которые дают фон в две-три тысячи беккерелей. А еще наткнулись на нептуний-237! У него период полураспада несколько миллионов лет. А еще нашли кюрий! Абсолютно ясно, что на военном заводе лет двадцать назад был опасный выброс...

Телевизионное выступление Попереки сводилось к тому, что, если к нам начнут завозить еще и чужое отработанное ядерное топливо, мы рискуем оказаться в зоне опасней Чернобыля. Нет, авторы ужасной шутки – не “красные”. В чем в чем, но в пристрастии к завозу ядерной грязи компатриотов трудно заподозрить. Кто же, кто?!

Даже если они вдруг прознали о вчерашней “контрабанде”? И кто-то сказал: видите, тайны Родины продает? Все равно так быстро, за одни сутки, подобные материалы не готовятся. Слишком ужасный, бесчеловечный удар...

Старик Фурман молча смотрел маленькими зоркими глазами в рыжих ресничках на Попереку. Тот, кусая губы, сел, наконец.

Александр Соломонович старше своего друга-физика лет на пятнадцать. Но, если Петр всю жизнь кипятится, живет в агонии, вечно торопясь, то Александр Соломонович со слабой улыбкой посматривает по сторонам и помалкивает. Однако, когда возникает необходимость, это он, старик, защищая честной народ, пишет во все суды, включая Конституционный суд, грамотные блестящие иски. И конечно, пишет бесплатно. За двадцать последних революционных лет России что бы делала без него Сибирь?

Впрочем, Минатом – случай особый. Судиться с Минатомом – все равно что разговаривать в темноте с черной кошкой. Она тебя видит, а ты ее нет. Секретность, товарищи и господа. До сих пор. А кому охота? Никому.

4.

Простившись с Александром Соломоновичем, Поперека побрел, как пьяный, прочь от университета через лесок вниз, к месту своей работы. И подойдя к корпусу Института Физики с горельефами Королева и Ландау на торце, никак не мог заставить себя зайти в лабораторию. Вернулся в рощу за кривые березы, встал, прислонясь плечом к черному, с белыми выгнутыми ложками бересты, стволу.

Какой страшный розыгрыш! “Группа опечаленных товарищей”. Может быть, кто-то из Института, отсюда? Вон прошла медленно в серебристом плаще Анна Муравьева, вдова гениального Григория Бузукина... она не заметила Петра Платоновича за деревьями, а если бы заметила, улыбнулась бы, поздоровалась, протянув руку ладошкой вверх. Замечательная, великолепная женщина. Как гласят легенды, во времена их счастливой молодой жизни с Бузукиным часто случались розыгрыши, но не такие же!

Почему-то лицо у нее сегодня печально, глаза опущены вниз. Может быть, Анне Константиновне уже известно, кто автор этого некролога в газете? Нет, Поперека не выйдет к ней, у женщин нельзя о таких вещах спрашивать. Если она и знает, то, будучи вынужденной рассказать, еще раз огорчится. А если не знает, тем более разволнуется. Нет.

Идет на работу Карсавин, профессор, член-корреспондент РАН, в длинном черном пальто, в шляпе, красивый, с седыми острыми висками, со стеснительной улыбкой, старик, чем-то похожий на знаменитого артиста начала прошлого века Вертинского. Приостановился, глаза у него цепкие, рукою в черной перчатке тронул шляпу, поклонился Попереке. От неожиданности Петр Платонович смутился, показал пальцем на наручные часы: мол, жду кое-кого... тоже сейчас иду...

Хотя кто ему Карсавин? Просто прелестный сосед по коридору. Занимается ядерным резонансом, правда, заканчивал не Новосибирский университет, а Ленинградский. Он из тех – первых. И уж конечно, никогда не опустится до пошлых хохм, которые позволила себе некая группа “опечаленных товарищей”.

Подъехал на синем джипе директор НФ Юрий Юрьевич, низкорослый, меднолицый, движется словно на шарнирах, мастер спорта по самбо, академик. Поперека качнулся за березу – лицо горит, нет же, сегодня никакого желания с кем-либо говорить. “А чего же я тогда тут стою? Иди в лабораторию. Если ребятам всё уже известно, высокомерно пошути, как ты умеешь, обсмей идиотов”.

Зазвонил телефончик в куртке.

– Алло?..

– Петя!.. Петя!.. Это ты?

– Ну, я, я. Все нормально.

– Не нормально! Не нормально! – уже плачет и визжит Люся. Она волнуется, она запаленно дышит в трубку, она, наверное, прыгает возле телефона, как птичка. – Мы отомстим! Я все узнала!

– Да перестань!.. Что ты узнала?

– Кто сочинил. Я сейчас была в редакции, у меня там подруга Ленка в отделе писем... она сходила и узнала. Всё обошлось в коробку конфет.

– Молодец! – словно очнулся Поперека. И мстительным шепотом: – Кто?

– Я не могу по телефону. Зайди ко мне, все расскажу. Я сейчас дома.

– Почему нельзя по телефону?

– Ну, зайди... я тебя не буду тревожить... ну, посидишь, чаю попьешь.

Поперека застонал от нетерпения.

– Ну какой чай! О чем ты?! Говори кто!

Но бывшая жена стоит на своем.

– Ты у меня сто лет не был. Ну, побудешь шесть минут и уйдешь.

Подыгрывая физику, любящему во всем точность, она называет странное число – шесть минут. “Но что можно за шесть минут и почему шесть минут? Опять на грудь падёт, будет плакать, трястись, стихи свои читать... мол, я напрасно ее бросил... что мы явно созданы друг для друга...”

– Я в другой раз. А сейчас расскажи по телефону...

– Нет! – голосок ее зазвенел. Не зря в школе ее прозвали Копейкой – смех у нее всегда был звонкий и прерывистый, как у брошенный на камни копейки. А уж если рассердится эта малявка... – Или ты приходишь ко мне, к одинокой, бедной.. у меня ни красного вина, ни шоколада... у меня картошка и хлеб... ну, рюмку водки я найду..

– Хорошо, – сквозь зубы вымолвил Поперека и, пряча телефон в карман, поспешил к остановке автобуса.

Через минут двадцать он уже входил в вонючий подъезд дома №21, из подвала чем-то знойно несло, лифт не работал. Петр Платонович поднялся на восьмой этаж и, не отдышавшись, позвонил. Дверь тут же отворилась вовнутрь и перед ним предстала, зябко поводя плечиками, Люся с крашеными в желтый цвет волосами, в маечке и кожаной миниюбке, руки протянуты к нему:

– Входи, мой милый.

О, этот театр! Всегда была такой.

– Оденься же!

– А раньше ты говорил наоборот... – хихикнула, прижимаясь к нему, Люся.

Неугомонная.

– Ну говори, кто. Я побегу.

– Я сказала? – Отпрянув, обиженно заплескала жирно намазанным ресницами. – Сначала посидишь у меня... шесть минут. – Схватила за руку, повела по квартирке, захламленной черт знает чем – тут и невысокая гипсовая копия Венеры Милосской (ах, ее же Поперека сам и купил когда-то), и маска Есенина на стене, и старый, но, видимо, когда-то дорогой диван с облупленными золочеными львиными мордами на подлокотниках... И книги лицом к гостям – Библия и Булгаков, Солженицын и Мандельштам. – Снимай, у меня тепло.

– У тебя холодно! – воскликнул Поперека, никак не желая раздеваться и надолго здесь оседать. И как ребенку пояснил. – Градусов пятнадцать у тебя.

– А вот и нет! – забегала по комнате Люся. – Вот градусник! Видишь – девятнадцать! – И в самом деле, на градуснике было почти девятнадцать.

Она помогла ему снять куртку, потянулась за пиджаком, он рассердился.

– Ну ты чего?! Говори. – Он сел, нетерпеливо потер левой ладонью правый кулак. – Кто?

Бывшая жена укоризненно взглянула на него. И он посмотрел. Давно не видел ее. Вокруг глаз словно птички лапки ходили, губы бледные, на щеках малиновые точки.

– На тебя вареньем брызнули? – не удержался он.

Она обиженно сомкнула губки. И тут же передумала сердиться.

– Ты всегда был жестоким. Истинный мачо. За что тебя и люблю. У меня есть стихи... – Но, увидев, как он скривился, замотала головой. – Не буду, не буду! – И деловитым тоном. – Говорят, ты окончательно ушел от этой своей врачихи. И правильно.

Поперека всхлипнул от нетерпения.

– Люся!.. Ну, прекрати. Говори кто. Как узнала и кто это?

Люся поднялась, молча прошла к серванту, вернулась с бутылкой красного вина (Молдавия) и двумя высокими стаканами. Налила, молча же протянула один гостю.

– Ты ко мне уже не вернешься! – трагически напряженным голосом произнесла она. – А я все равно тебя обожаю. Пей.

Поперека торопливо выпил вино, как воду, вскинул серые свои волчьи глаза.

– Ну?

Она кокетливо улыбнулась. Отпила глоток и сама, булькнув горлом.

– А со мной не хочешь побыть? – Подалась к нему. – Я тебе до сих пор не изменяю, Петя, – уже как безумная, забормотала она, обвивая его шею руками. – да, да, да, да!... Никому... то есть, ни с кем... Да, да, да!.. Ну, полчаса потеряй – ты дашь мне кислорода на год! Петя?

Наверное, лицо у него было страдающим. И она опустилась перед ним на колени.

– Ну, хорошо, мой повелитель... не раздевайся... я так тебя люблю....ты мне весь всегда был сладок...

– Прекрати!.. Люся!.. – Это ужасно. Так же нельзя! Мы же русские!..

..........................................................................................

– Ну, говори же, Люся! Мне это важно! Это как в шахматах! Ну, не мучь!..

– Ты же... видишь – я занята... – Юмор. Рот до ушей.

..........................................................................................

– Я пошла в редакцию, Ленку свою нашла... Я им вообще хотела устроить хай! Сказать, что бомба у них... но решила сначала тебя найти. Некролог приносил некий молодой юноша, фамилия Карсавин. Из газеты “Дочь правды”.

– Карсавин?! Ты не путаешь???

– Я никогда ничего не путаю. – Это верно, память у нее тоже всегда была отменная на цифры и фамилии, хотя Люся вечно прикидывалась этакой рассеянной нимфеткой из богемы.

– Карсавин... – Петр Платонович знал этого юношу. Сын Виталия Витальевича Карсавина, с которым у Попереки славные отношения. Мальчик пару раз приходил к отцу в лабораторию. Кажется, зовут Олег... под два метра, с голубыми сонными глазами... значит, вон он где теперь подвизается... Но почему написал такой ужасный текст? Кто его подтолкнул на это? Не отец же! И если написал, почему не в своей “Дупе” напечатал? Понятно, из-за малого тиража...

Но как же сотрудники большой уважаемой газеты могли принять к публикации этот ужасный некролог?

– Поцелуй меня. Я же помогла тебе? – Она приблизила порозовевшие губки свои, которые только что были черт знает где. Он отшатнулся, но превозмог негодное чувство, чмокнул их. – Вернись ко мне... Мы созданы друг для друга... – вновь шептала она.

– Я хочу быть один, – вставая, уже твердо ответил он.

– Ну хоть сегодня... у меня еще есть идея...

– Насчет еще одной идеи, – он улыбнулся во все зубы, ослепительно, как янки. – Любимый анекдот Будкера. Это когда нужно было остановить какую-нибудь программу... Умерла у Мойши курица... что делать? Сара говорит: сходи к раввину, посоветуйся, что делать. Приходит к раввину, говорит: ребе, у меня умерла курица... для меня это существенная потеря... ты можешь мне что-нибудь посоветовать... Я кормил как надо, почему?.. Хорошо, Мойша, говорит ребе, есть великолепная идея. Очерти вокруг курятника квадрат, сходи в синагогу помолись, и больше тебя беда не тронет. Мойша все делает, как ему сказал ребе, но умирает еще одна курица. Мойша снова идет к ребе, вот умерла еще одна.. как быть? Ребе советует нарисовать вокруг курятника звезду Соломона... и еще поверх ее круг... Мойша не приходит день, не приходит два... Раввин сам идет к нему. Мойша, что, как, помогло? Нет, говорит Мойша, умерла последняя курица. Да, говорит, раввин, жаль, а еще было столько идей!.. Я пошел!

– Хорошо, хорошо.. не сердись... – она бежала за ним к двери, набрасывая на плечи старенькую дубленку с вышитыми на спине цветами. Уж не собирается ли в таком виде с ним на улицу? – Нет-нет... просто холодно... без тебя... – Уже пытается красиво говорить. Надо будет цветы ей в дверную ручку затолкать, какие-нибудь хорошие розы, она из этого сочинит себе новый грандиозный роман, стихи напишет. Работает она техником на Химзаводе, сейчас предприятие стоит, времени у нее много...

Выскочив на улицу, пряча лицо от прохожих, он быстро зашагал к автобусной остановке. В автобусе, к счастью, знакомых снова не оказалось.

5.

И вот он вновь маячит, раздраженно дергая шеей, перед застекленными алюминиевыми дверями своего института.

– Сучонок! Наверное, отцу-то не рассказал?

А отец его, Карсавин, – здесь, вон, на втором этаже... лаборатория напротив лаборатории Попереки... Высокий, симпатичный старикан. И фамилия какая красивая. Наверное, осердится, если узнает про проделки своего Олега. Ведь никогда между Карсавиным-старшим и Поперекой не случалось никаких ссор и недоразумений. При каждой встрече здоровается первым, опережает молодого коллегу, такая у него привычка.

Правда, лет десять назад Виталий Олегович немного обиделся на Попереку, это когда они вместе полетели (Петр впервые) в США на конференцию. Чтобы не таскаться с чемоданом, да и слегка рисуясь (в фильмах американских видел: многие экстравагантные профессора на свете так делают), Петр взял у дочери рюкзак. Но он не ведал тогда о том, что Карсавин невероятно мнителен и боязлив. Когда садились в самолет, Петр в шутку спросил у него: “А почему вы не с парашютом? Это первый рейс аэрофлота... мне, например, свои люди посоветовали...” Академики из Новосибирска, слышавшую эту фразу, прыснули от смеха. Но, как позже выяснилось, Карсавин всю дорогу над океаном, все четырнадцать часов, сосал валидол...

Когда уже позже, в отеле, Поперека признался, что пошутил, Карсавин рассмеялся звонко, как мальчишка. Нет же, не может он до сих пор сердиться на этакую мелочь, да еще одобрить бесчеловечные действия сына. Когда Поперека защищал докторскую диссертацию, Карсавин, тогда еще не член-корреспондент, одним из первых на ученом совете поднялся и поддержал ее.

И недавно, на семинаре, когда Виталий Олегович не без гордости показал свою публикацию в “Sience”, после того, как Поперека, не удержавшись в силу своего характера, упрекнул ученого, что статья написана туго, уныло, без блеска, а ныне все ученые мира сообщают о своих работах в раскованной манере, это и читается, и воспринимается легче, в ответ на это Карсавин мило улыбнулся и сказал, что согласен с критикой, что цепи академизма и вправду пора срывать.

А вот поди ж ты, каков сын!.. в мерзейшей газете работает, и губы извилистые, как “М”, символ “Макдональда”...

Но если говорить о неприязни, может быть, и твой сын кому-то неприятен своими пухлыми розовыми щеками и щеткой усов, как у Саддама Хусейна. Да шибко ли он умен? Пошел работать воспитателем в тюрьму... А дочь? Заявила: провинция воняет, поехала в Москву, мигом нашла жениха с квартирой и там осталась... И в кого она такая?! Ах, у них у всех, нынешних молодых, странное представление о достойной жизни. Или расчетливость, или полная глупость.

Может быть, и не стоит ввязываться в войну с молодыми? Минуют годы – этот пучеглазый Олег Карсавин устыдится, подойдет, попросит прощения? Но как мне сегодня с людьми здороваться, как вести себя, как жить, черт возьми, если меня хоронят – пусть даже в шутку?

И почему, почему они снова пошли на меня? Уж экология-то всех касается.

Ведь когда с Фурманом мы собирали подписи под иском в Верховный суд, они даже помогали, эти коммунисты. У них везде ячейки, агитаторы. Мои товарищи-неформалы вряд ли собрали больше подписей, чем члены КПСС. Впрочем, тогда в руководстве был Горбачев, и партия уже расслаивалась, надвигались перемены, и, возможно, партийцы, особенно молодые, в самом деле хотели помочь людям своей земли. А сегодня? С чего вдруг я вызвал у них такую ненависть?

Да, я против черносотенцев. Когда черные рубашки повалили на еврейском кладбище несколько памятников, выступил с осуждением... да, я подержал строительство мечети... вас что, ничему не научила Чечня? В конце концов, мы – многоконфессиональное государство, каким, кстати, была и царская Россия, по могуществу которой вдруг стали слезы лить коммунисты, чьи учителя и порушили ее могущество...

Да, я и сам, наверное, не чисто русский. Во мне и украинская кровь (одна фамилия чего стоит!), и татарская или хакасская, скулы вон какие... И жена у меня полуеврейка, Наталья Зиновьевна, в девичестве Майкина. Рыжая красавица с длинным носиком, с божественными ножками, один из лучших кардиологов. По этой причине вы так на меня?

Почему, ну почему-у, как орет блатная певица Земфира с утра до ночи по всем каналам телевидения?

– Петя, привет! – окликнул его коллега, один из ближайших приятелей Анатолий Рабин, узкоплечий, с тонким вытянутым лицом – такими предстают кино-герои из старых широкоэкранных фильмов, когда их пытаются вместить в телевизионный экран. – Куришь?

Как и старик Красавин, тоже замечательный человек. А вот газету, наверное, не прочел. Сказать: мол, тут закуришь!.. пожаловаться хоть ему? Нет. Рассмеялся, как мог... получилось вроде блеяние овцы....

– Прочел одну глупость в журнале “Радиохимия”... А еще академик.

– Сейчас академиков, сам знаешь.

– А давай создадим Академию рыжих. Готов покраситься, – неосторожно бросил Поперека, забыв, что Анатолий Павлович красноволосый и может воспринять это предложение, как скрытое издевательство.

– Давай, – незлобливо откликнулся приятель, хотя по лицу его прошла тень, как от близко пронесшейся птицы. Рабин очень уважал Попереку, если не сказать – обожал, и во всем с ним соглашался, что, в свою очередь, часто вызывало раздражение у Петра Платоновича.

Помолчали. К радости своей, Петр Платонович увидел – к Институту спешит другой его коллега, Вася Братушкин. Наконец, поднялся медведь – болел с неделю, простудился на огороде на сыром ветру, когда копал картошку. В длинном пуховике, в мохнатой кепке, молчаливый, грузный, носками стоптанными ботинок вовнутрь, тащится, озабоченно хмурясь. Увидев коллег, остановился, кивнул, улыбнулся темными зубами. Подумав, достал сигарету, закурил.

Этот, наверное, тоже еще не видел поганой газеты. Хотя и с великой мукой, но все же не пропускает прессу. Бывает, неторопливо рассказывает новости, выбирая и прессуя весьма неожиданно факты. Например: Буш зовет к войне, Венесуэла танцует, у Киркорова отключили во время концерта электричество, Чубайсу так и не обломили рога, его покровитель Касьянов непотопляем... “Титаник” и Зюганов близнецы-братья, паразитируют на страхе. И во время этих ленивых сообщений он обычно продолжал своими золотыми пальцами паять или клеить... Высококлассный инженер.

Но сегодня он молчал, выпуская дым в сторону.

– Пошли? – кивнул Рабин. И они миновали вертушку из никеля, бессмысленную – низкую, ее перешагнуть можно, но по настоянию начальства здесь водруженную с того дня, как одному из сотрудников ИФ было предъявлено обвинение “Шпионаж в пользу другого государства” (кажется, статья №175). Правда, дело до суда не дошло, но вертушку поставили. И тетеньки, дежурящие за столом с телефоном, строгими глазами оглядывали только незнакомых.

В лаборатории было зябко – тепло еще не дали, у Института нет денег. К счастью, электричество не отключили – парни продолжат работу на лазерной установке, расположившейся как козлы для распиливания дров посреди помещения. В кабинете Попереки – на полу электрообогреватель, но завлаб, экономя энергию, не стал включать. Разве что если заглянут дамы из соседних лабораторий. Да и лучше бы никто не приходил!

Петр Платонович сел за стол, уставясь в стену. Статья в газете словно что-то надорвала в нем. Хотя, если холодно подумать, – экая мелочь! Ну, резвятся подонки! Не обращай внимания! Будь выше, как говорит спасатель на водах, вытаскивая за волосы тонущего! Кстати, неплохая острота родилась, надо подарить Братушкину.

Зазвонил телефончик в кармане куртки. Наверное, Наталья.

– Слушаю.

Сквозь шум и треск снова – жалкий, звенящий голосок Люси:

– На гениального человека!.. Я придумала, какую месть мы можем соорудить! Сказать?

– Прекрати.. ну, Люся... – Поперека отключил аппарат и попытался собрать мысли – он должен был сегодня завершить статью для того самого швейцарского экологического журнала, не успел отправить с Инной. Да по электронной связи все равно ее опередит. Получат в «Journal of Enviromental Radioactivity» сей “донос» мировому научному сообществу...

И как хорошо, что свой человек повез образцы. Почтой такое нельзя посылать – вполне может не дойти, а то и могущественные люди Минатома подменят: насыплют в пакеты нейтральной глины... государство в государстве, этот Минатом.

Нет, не работается. Не выходит из головы дурацкий некролог.

Он решил найти юного негодяя и с ним поговорить. Спросить: почему? За что?

6.

Мальчик вряд ли успел жениться, еще не ушел, наверное, от отца, живет с ним здесь, в Академгородке, в том же доме, что и академик Марьясов, в так называемом «сливочнике».

Дрожа от возбуждения, кривя лицо, чтобы не быть узнанным случайными прохожими, Петр Платонович побродил возле обоих подъездов этого дома из красного и белого кирпича, с башенками по четырем углам, с телевизионной тарелкой на островерхой крыше, – но увы, юноша, видимо, домой обедать не приезжает.

На часах уже половина третьего. Его надо ловить в редакции.

“Дочь правды” располагается там же, где большинство других редакций газет, – в Доме Печати, на 11 этаже. Большая областная газета «Красносибирская звезда», напечатавшая некролог, занимает шестой и седьмой этажи, – хулиганы из «Дупы» просто спустились вниз и передали свой материал.

Но ведь многие в этом здании встречаются, и если не близко знакомы, то в лицо друг друга помнят, – неужто в солидной газете не возникло подозрение: с чего вдруг шкет из «желтой» газетенки пришел к ним с материалом?

Наверное, всё просто: сунул деньги и подмигнул. Теперь это так.

Как же выловить начинающего негодяя?

Зашел в лифт, еще не решив, куда поднимется – на седьмой или одиннадцатый, как вдруг на втором этаже в остановившийся лифт вошла румяная толстуха с глазами-щелочками и воскликнула:

– Поперека!..

От этого картавого «попереки», как от «курареку», все прочие стоявшие рядом вздрогнули и, естественно, обратили внимание на Петра Платоновича. А толстуха в белой блузке и белой юбке с дырочками (с первого взгляда можно подумать, что в пеньюаре), нажав кнопку девятого, продолжала, почти мурлыча от удовольствия:

– Статью несешь? Наслышана о твоих успехах. – И пояснила окружающим. – Он, товарищи, очень хороший ученый.

– Ну, как же... знаем... – пробормотал кто-то. Другие молчали.

А от нее пахло буфетом, она только что откушала, и настроена была благостно. Но быть не может, чтобы не ознакомилась с ужасной публикацией. Стало быть, можно лишь поразиться ее партийной выдержке, – горестно не заахала, а если считает, что правильно укололи Попереку, на людях не развеселилась. Ведет себя простецки, словно только что вчера виделись. А ведь эта дама – может быть, читателю здесь станет смешно – но именно эта толстуха в белом с дырочками, с просвечивающими розовыми пятнашками кожи, была первой женой Петра... когда же это было? В ХХ веке, господа, в ХХ веке... лет 25 назад...

Если не попал в аспирантуру... сдуру...

Собери свой тощий чемодан...

Поцелуй мамашу, обними папашу

И бери билет на Магадан...

А Поперека попал в аспирантуру, впрочем, ему пророчили ее аж с третьего курса. Но жил он по-прежнему в общежитии, в длинном желтом доме возле глубокого оврага, по дну которого, содрогая землю, проходили круглыми сутками поезда. И вот свела же их тогда судьба.

Друзья Петра в те времена прозвали ее ТСВ – Тумбочкой cо Сластями Внутри – кареглазая, ему под подбородок, с нежным украинским говорком, все время сосала карамельки и угощала желающих. Соня оказалась его первой любовью...

Не дневной, нет – ночной, заполночной. Каждый раз когда в общежитии была пьянка-гулянка, она в темном без горящей лампочки коридоре встречалась ему. Петр обнимал будущую юристку, а она начинала мурлыкать, как кошка. Он не знал, что девушки могут мурлыкать, как кошки.

И каким-то образом она увлекла Петра, хотя была не очень умна, более всего занималась спортом и комсомольскими поручениями. Им выделили комнату, они вместе прожили год, он уже сочинил диссертацию, а она заканчивала пятый курс. Слава богу, ребенка не успели родить – во время долгого отсутствия Петра (Поперека уехал в Москву, в лабораторию Прохорова), она успела изменить ему с секретарем комитета комсомола университета Васей Кошкиным, о чем ему честно доложил сам Кошкин.

Безо всяких скандалов Петр сказал Соне:

– Дело житейское. Брысь.

И она, обиженно задрав носик, ушла, и немедленно вышла замуж за того секретаря. А через год или два Вася Кошкин помер от туберкулеза, чахлый был, как Феликс Эдмундович, хотя и горячий малый, и Соня снова оказалась свободна. Но к этому времени, говорят, переменилась – стала суровой, в партию вступила, стала судьей в одном из районов и более не попадалась на глаза Попереке. Но зачем-то перебралась тоже из Новосибирска в Красносибирск. Не за Петром же Платоновичем следом?!

Ныне Софья Пантелеевна расцвела – или это макияж? Как будто с дальнего юга, смуглая и пышная, вся сверкает серебряными капельками жемчугов и серебра в ушах и на шее. Раньше облик Сони был скромнее, тусклее. Но говорит она вновь, как в юности, мурлыча в нос.

– Нет, в самом деле, что тут делаешь? – спросила она, когда они вместе вышли из лифта на девятом этаже. – Если идешь качать права, напрасно. Они этого только и ждут.

“Так это твои друзья!” – хотел он крикнуть! Он знал: теперь она замужем за известным финансовым воротилой, членом обкома КПРФ Копаловым. И конечно же, не может быть – по определению – на стороне Попереки. Или все же остатки прежней нежности поспособствуют тому, что Петр Платонович кое-что у нее выведает?

Нервно дернув шеей, он ничего ей не ответил. И она долго смотрела на него. Она всегда медленно соображала, эта сладостная Тумбочка со Сластями Внутри, но в здравом смысле ей не откажешь. Хотя странная у Сони судьба: нынешний муж – коммунист, первый муж – вольный забияка. Душа плывет между Сциллой и Харибдой? Так любила она говорить, объясняя Петру некие политические новости прежнего времени. Между свинством и харизмой, ха-ха. В самом деле, пусть не думает, что растерялся и жить уже не хочет!

– Анекдот слышала про новых русских? – Поперека, склонясь и скалясь, как прежде неугомонный, забормотал ей на ушко. – Слышь, Вован, это ты мне на пейджер сообщение кинул? – Ну-ка покажь... Не, не я, почерк не мой.

– Кстати, моего мужа зовут Владимир... но он не такой... – И Соня снова замолчала. И наконец, мигнув глубоко сидящими маслянистыми глазками (это она приняла решение), она заявила. – Сочувствую, но помогать тебе не буду.

Ох, какая принципиальная. Или мстительная. Поскольку в расставании всегда мужчина виноват...

– А я и не нуждаюсь в помощи! – рассмеялся Поперека. – Разве я когда-нибудь был похож на человека, который нуждается в помощи?! – И повернулся, и пошел-позапрыгал по гулкой лестнице вниз. И на шестом этаже вынырнул в коридор и сходу набрел на приемную редакции “большой газеты”.

Здесь сидела за компьютером и телефонами томная девица в платье, подпиравшем грудь и с декольте, над которым роскошно белело нечто, напоминающее развернутый на два полушария атлас Земли. Увидев Попереку, она побледнела.

– Вы... к Игорю Александровичу?.. – пролепетала она. Она, конечно, узнала профессора. Да в редакции наверняка уже состоялся разговор о сомнительной публикации. – Его н-нет...

Петр Платонович дружелюбно улыбнулся.

– Деточка, я не за тем. Позовите сюда автора... я ему пару слов – и пойду. Бить не буду.

Ни словом не возразив, не валяя ваньку (мол, о ком это вы говорите?), она розовыми ноготками набрала номер и тихо бросила в трубку:

– Олег Витальевич... сойдите к нам еще раз... на минуту...

Положила трубу и, слегка покраснев, потупилась.

Через пару минут за спиной Попереки кто-то появился, тяжело дыша.

– Это вы Карсавин? – спросил Петр Платонович не оглядываясь.

– Д-да, – отвечал вошедший.

– Станислав Ежи Лец сказал: знаешь ли ты пароль, чтобы войти в себя?

– Вы... вы из прокуратуры?

– Йес, – вдруг веселея буркнул Поперека. – Что будем делать?

Юноша молчал. И Петр Платонович медленно обернулся к нему. Мгновенно признав его, Карсавин качнулся, словно его ударили. Но Поперека уже не улыбался, не мог улыбаться. Уставясь невидящим закаменевшим лицом на юношу, он пробормотал:

– Я вас, сударь, хотел бы вызвать на дуэль... но вы обосретесь в первую минуту, так как понимаете – я не промахиваюсь. Выйдите на улице и ждите меня – я вам скажу всего лишь пару фраз, и мы расстанемся. Пошел вон! – зарычал Попрека.

Молодой журналист, жалобно сморщив плоское лицо, вышел из приемной. Поперека постарался как можно более ласково посмотреть на девицу:

– Вашему главному редактору привет.

– Вы... будете в суд подавать? – спросила девица. – Я думаю, Игорь Александрович поймет.. произошла ужасная накладка...

“Кстати, неплохо бы содрать с них... именно через суд... но стоит ли?!”

– Вот мой сотовый... – Поперека записал номер на белом краешке одной из газет на столе девицы. – Пусть позвонит.

Олег Карсавин стоял на улице – даже не на крыльце редакции, а за воротами, возле замерших машин.

“Что же мне ему сказать?..” – мелькнуло в голове у Попереки.

– Ну, докладывайте, – только и смог пробормотать он, не глядя на юношу.

– Мой папа ни при чем... – сразу ответил Олег.

– А кто при чем?

Юноша моргал, как от ветра. Он был рослый парень, в джинсах, но шея тонкая, мясистые губы – истинно символ Макдональда – надкушенные... на тонких пальцах два перстня... А мой сын добровольцем, дурачок, воевал в Чечне. Вытаскивал трупы товарищей. Ночами орет: пригнись!.. снайпер!.. Сейчас с заключенными лепит из бетона памятник Петру Первому, сочиняет им письма в стихах домой.

– Я ничего не знаю, – наконец, отвечал Олег. – Мне сказали – я отнес. Я только знаю, наши руководители на вас сердятся.

– За что?! – кажется, наивно воскликнул Поперека. – Я занимаюсь экологией... За что??? – Ох, не унижается ли он сейчас перед этим мальчиком, а в его лице перед вождями местной организации КПРФ? И тут же сменил тональность. – Пошли они, я делом занимаюсь... спасаю Сибирь... Они что, охерели?! Политики-паралитики! Зачем хоронить-то? Ну, обозвали бы.

– Родители прочтут? – выдохнул-догадался юноша.

– Нету у меня родителей! – вдруг багровея, завопил Поперека. – Пшел вон, коза безрогая! Я тогда, блин, и сам займусь политикой! Так и передай!

И кипя от слепого гнева (кому он говорил только что свои слова? В пустоту!), подняв воротник куртки до ушей, Поперека поехал в Академгородок.

7.

В лаборатории все были на месте, мирно тикали электронные часы в простенке над стационарным измерителем гамма-излучения, цвел мелкими розовыми цветочками кактус на столе возле компьютера, у герани в горшке на подоконнике ее красные, словно тряпичные лепестки скукожились, некоторые потемнели и уже отвалились.