Текст книги "Из неопубликованного"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Несгораемый дом

В нашем городе решили выпрямить и расширить улицу Лопатина – она соединяет бестолковый район железнодорожного вокзала с новым районом города, и уже давно здесь в часы пик выстраивается очередь разномастных машин – гудят, толкаются.

Здесь прежде царила деревянная окраина с названием Николаевка, на огородах за полусгнившими заплотами, да ещё кое-где с колючей проволокой, желтели подсолнухи и безгрешно разрасталась конопля, во дворах кричали и бегали петухи, сипло лаяли собаки. В пригороде время от времени вспыхивали пожары, ночами слышалась перестрелка, жил не сказать хулиганистый, но отчаянный народ. Да и в самом деле – ни город, ни деревня.

Со временем от Николаевки остался маленький дощатый базарчик с коричневым от крови пнём, старая церковь с новым, деревянным крестом да пара кривых улиц. И вот, на том самом месте, где остановились бульдозеры, чтобы освободить пространство для широкой асфальтовой полосы, на самом локте переулка оказалась избушка одной старухи, Галины Михайловны Никоновой.

Галина Михайловна – грузная больная женщина, лечит ноги в тазу с муравьями, которых носит из недальнего, за оврагом, бора. На старом жакете у неё криво пришпилена верхняя половинка медали «За труд» (сама латунная кругляшка давно слетела), на шее два крестика перепутались на цепочках, один – собственный, а другой – сына, который попал в тюрьму ещё при советской власти за разбой, крестик его был сорван и брошен в кусты милиционером с соседней улочки, когда обритого Саню увозили.

Галина Михайловна всю жизнь говорит негромким, но гулким голосом дородной женщины, живёт бедно, питается картошкой и свёклой со своего огородика, пенсия у неё крохотная, нет и тысячи рублей, хотя в молодые годы она и на железной дороге шпалы таскала, и уборщицей в николаевской школе работала, пока та не сгорела…

И приходит к ней молодой паренёк, завитой, как барашек, одеколоном пахнет.

– Баба Галя, – кричит с порога, – день твой счастливый грянул. Хочешь в новую квартиру?

Старуха оглядела его без очков, жмурясь, словно против света:

– Что-то я тебя не помню.

– Да наш я, наш! Но разве в этом дело?! В одном городе живём. Вот и о тебе решили позаботиться. Хочешь переехать в новую городскую квартиру?

– Нет, – ответила старуха.

– Ты, наверно, меня не поняла, – моргает рыжими ресницами парень. – Тебе в полную твою собственность новую квартиру дадут на улице Щорса, там многим дали с нашей Николаевки. – и, надо сказать, в эту минуту Галина Михайловна вспомнила, признала паренька – он возле рынка крутился, велосипеды воровал. Его ещё сын лупил. Видимо, потому и подослали такого – своего, авось легко договорится.

– Да всё я поняла, Толя. Иди своей дорогой.

У Толи глаза моргают, как две бабочки над сладким цветочком.

– Подожди, баба Галя! Ты тут в гнилой избе. а там отопление, свет, лифт. Антенну проведут общую, в грозу нечего бояться.

– Да не желаю я, – таков был ответ сумрачной большой старухи.

Сплюнул парень в раздражении с её крылечка и ушёл. И явился в тот же день мужчина, этот повыше ростом, одет получше, при галстуке, и волосы на пробор.

– Уважаемая Галина Михайловна, – громко начал он ещё с улицы, отворяя калитку, которая едва держится на проволочных восьмёрках, – Уважаемая госпожа Никонова. Позвольте войти к вам?

– Входите, – тихо отвечала старуха. Она стояла перед ним в валенках среди лета, кофта цвета горчицы на локтях продрана, на плечах обвисла старая шаль с выцветшими петухами и подсолнухами.

– Уважаемая Галина Михайловна. Я инженер, дорожный работник, вы сами когда-то на железной работали? А я вот – на каменной. Но тоже надо, Галина Михайловна! Здесь будет широкая улица, жить станет веселей, машины не будут собираться в кучу и душить своим дымом народ. Можно, конечно, пройти стороной с заворотом, но, согласитесь, это большая трата народных денег. Если же вы согласитесь переехать в новую квартиру, мы спрямим шоссе и сэкономим народные деньги.

Старуха молчала.

– Вы согласны?

– Я никуда отсюда не уеду, – ответила еле слышно Галина Михайловна. – Я сына дождусь.

– Я знаю, знаю, – закивал головой начальник. – Такое горе. Сколько ещё ему сидеть?

– Семь лет. Обещали раньше, да он гордый… ни за что, говорит, посадили, прошение писать не буду.

– Напрасно. Хотите, мы посодействуем? – Инженер достал записную книжку и ручку, что-то черкнул. – Обратимся в надлежащие структуры…

– Обращайтесь, – без особой веры ответила хозяйка избы. – Но покуда он не вернётся, никуда я не съеду.

Через пару дней инженер вновь явился, лицо весёлое.

– Галина Михайловна, у нас маленькая радость для вас. Нам пообещали. Мы объяснили генералу, женщина, говорим, одинокая… страдает… просим срочно рассмотреть вопрос.

Старуха молчала.

– Так что давайте переезжать. – Инженер кивнул за окно. – У нас техника стоит. Люди стоят. Войдите в положение, Галина Михайловна!

– Вот сына дождусь, там, как он решит.

– Что значит, он решит?

– Может, и согласится. Дело молодое. Инженер нахмурился, поправил бордовый галстук.

– Сколько ему сейчас лет?

– Тридцать три.

– Конечно, он согласится! – Важный гость нетерпеливо посмотрел на часы на своей руке. – Давайте прямо сейчас письмо ему напишем. И если он ответит «да», вы переедете. Хорошо?

Старуха молчала, ухватившись от слабости за узкую спинку обветшалого стула.

– Галина Михайловна, тут сыро… гул стоит от соседства с дорогой. электропроводка, вижу, старая. Не дай бог искра – и сгорите…

Никонова, молча, смотрела на него.

– Так мы напишем ему?

– Напишите, – отвечала старуха. И тот ушёл.

Наверное, приходивший человек очень где-то хлопотал, попросил своё ли, чужое ли начальство, но явился через три дня с ответом из колонии. Старуха надела очки в толстой роговой оправе, с одной дужкой, и внимательно прочитала письмо, написанное на бумаге в клеточку.

«Мама, – писал сын. – Конечно, переезжай, чего уж там. Только собери по углам все мои вещи. Поняла? Фотографию Татьяны найди, хоть ты её не любила. Обнимаю. Твой Саня».

Прочитав и перечитав ещё раз, Галина Михайловна отвернулась от гостя и долго стояла у окошечка с подоконником не выше её колен, с горшком расцветшей красной герани.

– Ну? – спросил участливо начальник.

– Нет, – ответила старуха. – Как он меня потом найдёт? Где я буду?

Инженер раздражённо сжал и разжал кулаки.

– Да мы можем прямо сейчас сказать ваш будущий адрес! И ему написать!

Старуха сложила письмо и вздохнула.

– Я должна посмотреть сама.

– Да ради бога!.. идёмте, садитесь в машину! Вот же, «Чероки» стоит, бьёт копытом!

И дорожный начальник повёз хмуро молчащую старуху на другую окраину города, и привёз под заводские трубы. Вот и улица Щорса, вполне хорошие бетонные дома. Даже тоненькие деревца у подъездов посажены.

– Это ваш дом, видите? Совсем новенький! Ну как? – спросил инженер, ослабив узел галстука. Ему было душно, ему было некогда.

– Я сюда не поеду, – ответила Галина Михайловна.

– Почему?

– Тут заводы всякие. У сына моего лёгкие больные. он с детства кашлял.

– Кашлял!.. А сам человека убил!.. – уже злясь, пробормотал инженер. – Здесь вполне чистый воздух! Люди же живут! Видите вон, идут, смеются! У вас будет двухкомнатная! Две комнаты с балконом. да ещё кухня!

– Нет, – отвечала Галина Михайловна. – Отвезите меня домой, я дорогу не найду.

И начальник, резко газуя и тормозя на перекрёстках, отвёз упрямую старуху в её избу, а на следующий день вновь явился к ней.

Но явился уже не один – с ним приехал толстый, важный руководитель с масляными губами, чернобровый.

Он был в украинской расшитой рубашке в синий крестик, в распахнутом пиджаке, в штанах, висевших на помочах.

Он, топоча, как медведь, вошёл и расхохотался:

– Люблю я русский наш народ! Упрямый! Смелый! Галина Михайловна, меня зовут Николай Васильевич. Я сам из простого народа. Давайте честно – в какой район вы бы хотели переехать?

– На кладбище, – отвечала старуха, – вот как только сын вернётся.

– Да ну уж, на кладбище! – ещё пуще заржал начальник, оглядываясь и подмигивая инженеру. – Кроме шуток. Хотите, в Октябрьский район, там возле леса новый дом сдают… куда уж лучше!

Хозяйка избы медленно покачала головой.

– Что?! – удивился, даже попятился толстяк.

– Не поеду. Сон видела – сын говорит: дождись на старом месте.

– Что значит сон? Вы же письмо читали? Читали.

– А может, это и не он написал.

– Как же не он? – Толстяк начал сердиться. – Что это вы такое говорите? Почерк видели? Там и про фотографию Татьяны.

Старуха пристально на него посмотрела.

– А ты, что ли, тоже читал? Откуда знаешь? Начальник смутился, утёр лицо просторным платочком.

– Вы уж извините, в тюрьме без конвертов… мы уж сами в конверт вложили… ну, глянули. Чтобы только узнать, согласен ли он.

– Вот он мне и говорит – не съезжай. Толстяк скрипнул зубами. Но улыбнулся.

– Так это во сне! А в письме-то.

– Какая разница, – тихо отвечала старуха, ухватясь жилистой рукой за косяк двери. – Вы уж извините меня, никуда я не поеду. Тут мой огород. смородина. картошка.

– Да мы дадим вам огород. за городом. на хорошей земле!

– Нет, милый человек. Тут всё моё. Начальник побледнел от злости.

– Слушайте, гражданка Никанорова. то есть, Никонова! Вы понимаете, что ваше упрямство обойдётся Облдорстрою в семь миллионов рублей?!. – И, не дождавшись ответа, он продолжал. – Ну, что, что вы хотите? Сына мы освободить сами не можем. обращались к начальству, но они говорят, что он ведёт себя там вызывающе, прошение о помиловании на имя президента отказался подписать… и выйдет ещё не скоро. Что же, нам тут так и держать технику, людей, лишив половину города удобной развязки?

Старуха угнетённо молчала, глядя вниз. Начальник сопел, не находя больше слов, за его спиной ходил в сенях, треща пальцами, инженер.

– Ну, ладно, – буркнул начальник. – Сколько вы хотите?

– Чё? – спросила старуха.

– Денег. Мы вам заплатим полмиллиона… это стоимость трёхкомнатной квартиры… Сами выберете, где захотите… И участок вам выделим за городом.

– Я уже сказала, никуда отсюда не поеду. Моё последнее слово. – И старуха Никонова закрыла дверь перед носом начальника строительства дороги.

– Она сумасшедшая… – только и услышала через дверь.

– Н-да. – Гости вышли на крыльцо. – Но вы знаете, Николай Васильевич, тут что-то не то. Сын её был большой разбойник. И письмо странное. «Собери мои вещи по углам». И добавляет: «Ты меня поняла?» Может, он какой-нибудь клад закопал. чего она за эту избу держится?

– Брось. Какие нынче клады.

– Ну, мало ли… золотишко… Я Толю попрошу, он местный, по-свойски поговорит. стены вместе обстукают.

– Перестань.

Но мысль о кладе, видимо, запала в голову инженеру в галстуке.

Однажды Галина Михайловна, придя из церкви, где ставила свечку во здравие и благополучное возвращение сына своего, обнаружила, что в доме кто-то побывал.

Она, наклонясь, обошла избу – вот, половицу в углу фомкой или топором поднимали… сор земляной не смели. Вот, комод её ветхий не так закрыт – дверца сползает вместе с медными петлями, и надо её приподнять, чтобы встала на место. Вот, и за настенным зеркалом письма потревожены – ближним выглядывало письмо от покойного брата, с портретом Гагарина на конверте.

Что-то искали.

Усмехнулась старуха, огорчилась старуха, голова у неё сильно заболела, и левая рука будто отниматься собралась. И пошла Галина Михайловна, еле волоча ноги, в поликлинику. Но там длиннющая очередь к невропатологу. да и платить, говорят, надо.

Вернулась она в сумрачную свою избу с занавесками и легла на кровать одетая, чего себе редко позволяла.

Миновали сутки.

Утром в дверь постучали. Вошли двое мужчин в белых халатах.

– Галина Михайловна. Вы нездоровы?

– Да маленько, – не подумав о подвохе, простонала старуха. – Голова кружится.

– Давайте мы вас в больницу отвезём.

– У меня денег нету. – отвечала она.

– А мы бесплатно. Вы же пенсионерка… – И на длинные носилки её, и в машину с красным крестом.

И оказалась она в больнице, где рядом кто-то хохочет-заливается, а кто-то усердно молится на водопроводную трубу с утра до ночи со словами: «Вода живительная, тебе поклоны бьём!..»

Наконец, дошло до старухи, куда её привезли, и поднялась она, идёт-шатается.

– Мне к доктору.

– Он сам к вам придёт, – отвечают санитары и, больно ухватив за локотки её, кладут назад на кровать.

И старуха закричала:

– Изверги! Отпустите меня домой! Отпустите!.. Явился пухлый врач в белом халате, что-то жуёт, на лбу очки.

– Тихо-тихо-тихо. Отпустим мы вас, отпустим. Голова уже не болит?

– Нет. Только жужжит что-то.

– Вот ещё укольчик сделаем. и завтра отпустим.

– Нет, отпустите сегодня.

Врач вздохнул и, ласково улыбаясь, спросил:

– А куда отпустить? Вы куда хотите отсюда пойти?

– К себе домой.

– Ах, Галина Михайловна! Придётся сказать правду. будьте мужественны. Ваш дом сгорел. у вас была старая проводка…

Старуха стала метаться, рычать, кусать зубами хваткие руки санитаров, которые её мигом какими-то ремнями обвязали.

И когда она очнулась, было утро следующего дня.

Перед ней стоял с сокрушённым видом моложавый начальник строителей, с прилизанными волосами и при бордовом галстуке.

– Галина Михайловна… не подумайте на нас… правда же, изба сгорела сама по себе. Поедем на улицу Щорса.

– Чтоб тебя на том свете на примус посадили, – только и сказала старуха. – Вези меня туда, где я жила.

– Зачем? – Но, переглянувшись с врачом, инженер подумал, видимо, – хочет проститься со своей землёй.

Когда машина подкатила к улочке, где до недавней поры стояла изба старухи и сына, там уже стрекотал бульдозер, окутываясь сизым дымом, пыжась и толкая ножом гравий и засыпая те шесть или семь метров, где ещё валялись чёрные угольки – всё, что осталось от человеческого жилья.

– Выпустите, – хрипло простонала старуха. Ей открыли дверцу, помогли выйти из машины.

Она медленно двинулась туда, где прожила жизнь. бульдозер остановился… Вот одно бревёшко в стороне сохранилось, не убрали… чёрное, с ракушками, словно всё из чёрных цветов.

Галина Михайловна опустилась возле него на колени и легла набок.

– Верните мне мою избу. Я никуда отсюда не поеду.

– Перестаньте хулиганить, гражданка Никонова! – завизжал, возникнув над нею, низенький руководитель Оболдорстроя в расшитой украинской рубахе. – У кого сотовый?! Надо милицию вызвать.

Приехал на чёрном воронке наряд милиции, во главе группы – лейтенант Володя с соседней улицы, тот самый, что арестовывал сына.

– Володенька. – запричитала старуха. – Ну, скажи им… они чужие!.. я тут хочу Саню дождаться.

Володя хмуро постоял, глядя на неё и на дорожников, и отказался старуху забирать в отделение.

– Мы проведём расследование… – только и сказал Володя толстяку. – Если ваши подожгли, смотрите, Николай Васильевич!

– Пошёл на х.! – заорал на него начальник. – Хочешь своих копеечных звёзд лишиться?!

Старая женщина лежала на куче гравия, закрыв глаза. Журналисты сбежались. И депутаты всякие.

– Господа! Что происходит в нашем государстве?! У человека отнимают дом, родину, землю, которую он потом поливал!

– Да, да, товарищи! Вот до чего довёл людей антинародный режим!

– Эй, вы, молчите! Кто до шестьдесят первого года нас за холопов держал!.

– Нужно немедленно обратиться в Гаагский суд!.. Или в Страсбург!..

И вдруг все замолчали. Галина Михайловна услышала – подошёл кто-то явно уважаемый, может быть, мэр, а может быть, даже губернатор области.

– Друзья… земляки… – негромкий голос человека дрогнул. – Что мы творим? Нельзя, нельзя. Тут из каких газет? Есть тут кто с телестудии? Я хочу сделать краткое заявление. Земляки. Нельзя силой принуждать человека… надо уважать его… Сколько можно?! Мы для этой несчастной женщины, ждущей сына, для труженицы с медалью, здесь, на старом месте, согласны построить избу, какая была… даже чуть пошире и светлее… и огород оставим за ней.

Галина Михайловна не верила своим ушам и глаза боялась открыть. «Наверное, я брежу… – думала она. – Может быть, уже померла, не дождавшись Саню.»

Но нет, ей помогли подняться. С ней фотографировались какие-то политики, мигали вспышки. Её повёз к себе домой, это на соседней, тоже пока деревянной улице, милиционер Володя. Пока строят ей новую избу, она поживёт у него в гостях.

Вечером по телевидению повторили речь большого начальника области, а потом толстяк из Облдорстроя, заикаясь и улыбаясь, объявил, что сам хотел предложить такое, что он сегодня дал приказ своим подчинённым обойти по кривой место, где стояла изба старухи, задев её огород ну разве что на метр. Наверное, уж Галина Михайловна Никонова простит его за такое самоуправство. Что происходит в мире? Откуда такая благодать? Кто объяснит старой женщине, ждущей сына, как счастья, перед тем как умереть? То ли очередные выборы на дворе, то ли, правда, большой начальник пожалел её (а почему? может, своей не жалел), а может быть, просто потому что есть Бог на свете и порою, пусть не часто, пусть даже редко, но вмешивается в наши недобрые побуждения, и мы к своей собственной радости вдруг видим: а право же, если не обидеть человека, как потом-то сладостно на сердце!..

Скоро сказка сказывается, да не скоро кончается. Жизнь вносит коррективы, и не всегда корректные. Распахнулась со скрипом новая дверь новой избы – сын вернулся. Да не один – с угрюмым дружком вернулся, все кулаки у того в синих и красных наколках. А сын хохочет.

– Ты спятила, мать! От городской хазы отказалась?!

– Так я тебя тут ждала. – у матери не было сил подняться. Она сидела на койке, опустив ноги в шерстяных носках на жёлтый, недавно покрашенный пол, и глазам не верила. – Тебя отпустили?

– Отпустили, отпустили! – веселился сын. Подошёл, обнял, в окно посмотрел. – Какая х. – ня! Проси городскую.

– Теперь уж не дадут. – Мать измученно улыбнулась. – Тут такое было.

– Да видел я по телику. Танька не заглядывала?

– Н-нет. Я уж её позабыла.

– Могла бы и навестить, красотка-чесотка. Говорит, ждёт, верна.

Мать промолчала.

– Ну, ладно. Где этот начальник сидит?

– Не помню я. Ну, рабочие-то знают. Дорстрой, что ли.

– Ясно, как под лупой! – снова заржал сынок и, подмигнув товарищу, первым выбежал вон.

Старуха перекрестилась и снова легла. Вот и вернулся сынок, слава тебе Господи. Видать, амнистия.

Тем временем Саня и его приятель по кличке Шуруп стояли уже перед толстым чернобровым начальником Облдорстроя в украинской расшитой сорочке и по очереди подмигивали ему.

– А ты постарайся, Николаша, – хмыкал Саня. – Ты ж обещал. слово надо держать.

– Так она ж отказалась, – потея, бормотал Николай Васильевич.

– Она говорила: дождусь сына на старом месте. Я вернулся. Вот я. Давай теперь хату с балконом.

– С двумя, – угрюмо проскрежетал из-за спины друга Шуруп. – Щас такие делают.

– Но позвольте, братцы, – заволновался начальник, робко протягивая руку к телефону и отдёргивая. – Мы ж потратились… дом ей заново из листвяка.

Саня шагнул вперёд и схватил начальника Облдорстроя за грудки – только белые пуговки брызнули.

– Я тебе что сказал?! А эту… забирай себе… можешь баню сделать. Дарю!

– Но у меня. сейчас. нету средств. мы ведём кольцевую… – пытался шептать чернобровый Николай Васильевич, не понимая, почему он не завопит, не вызовет секретаршу, а через неё – милицию.

– Ишь ты!. – проскрипел мрачный Шуруп и, обойдя друга, приблизившись к начальнику, вдруг воткнул ему в бок остро наточенную отвёртку.

– Зря… – только и сказал Саня. – Рвём когти!.. Но было поздно, в кабинет уже вбегали милиционеры. И среди них Вова, друг детства.

– Вован!.. – завопил, как пьяный, Саня, раскидывая руки, пытаясь обнять земляка, а вернее – спрятаться за ним, за его телом, но тот саданул ему ручкой пистолета по лбу, и Саня свалился. На синих кистях Шурупа уже сверкали браслеты.

Прошло недели две. Бандитов снова отвезли в тюрьму.

Начальник дорожных строителей не умер, его спасли от заражения крови.

И однажды утром он пришёл в новую избу к гражданке Никоновой.

Старуха стояла на коленях перед иконой и плакала.

– Галина Михайловна. можно к вам?

Она обернулась и ничего не сказала. Только руками замахала… гость понял, что она пытается встать. Он подскочил, помог ей подняться и сесть на койку.

– Простите нас, – тихо и гулко, как из какой ямы, сказала старуха.

– Да что уж теперь. вот, живой.

Он молча оглядел её свежеструганное жильё, устало улыбнулся.

– Ну, что, Галина Михайловна? Может, правда, вам перебраться. нашли мы один вариант. А тут стоянку соорудим. Согласны? Мы и переехать поможем.

Она тускло смотрела на него, а может быть, и мимо него. Седые жиденькие волосы свиты в девичью косу. Рубашка белая, словно в церковь или помирать собралась.

И наконец, старуха покачала головой.

– Спасибо… нет… – прошептала она. – Теперь уж я никуда. Буду сына ждать.

Начальник изумлённо уставился на неё.

– Галина Михайловна. так он же и просил. он же вернётся. Нет, я не боюсь, что опять убивать придёт… ведь мы тогда его и вытащили… письмо писали начальнику гуин… мол, вот, старая мать ждёт не дождётся.

– Нет уж… – повторила старуха. – Буду ждать на месте. Где он меня потом найдёт?

Начальник махнул рукой, вышел из сеней и сплюнул.

– Погибнет Россия. – бормотал он, садясь в «Волгу». – Сами не знаем, чего нам надо. А чего мне-то надо, старому дурню?

Николай Васильевич попросил шофёра остановиться у супермаркета, сам зашёл и купил литровую бутылку водки «Парламент» и, позвонив по сотовому главному инженеру, сказавшись больным, поехал на дачу, где у него подсолнухи, пчёлы, благодать.

Все мы из деревни.