Текст книги "Все о Нострадамусе"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

К утру 18 июня император был измучен долгими ночными болями, вызванными хроническим заболеванием мочевого пузыря. Усилия, направленные на поддержание империи, и пятьдесят сражений, проведенные им за двадцать лет, подорвали его здоровье. И все же он рассчитывал на победу при Ватерлоо.

Красный диск летнего солнца, поднимающегося над лагерем, окутанным туманом, напомнил Наполеону давний осенний рассвет над Аустерлицем, где полководец одержал свою самую славную победу.

Встречая три тысячи четыреста восьмидесятый рассвет после Аустерлица, стареющий и утомленный первый Антихрист желал верить в то, что это – знак грядущей победы. Наполеон отчаянно нуждался в том, чтобы солнце, взошедшее над Аустерлицем в декабре 1805 года, озарило июнь надвигающегося заката его славы.

Солнце, всходившее над полем под Ватерлоо, не смогло высушить покрытые грязью и мокрые от дождей поля. Когда стало светлее, Наполеон понял, что его пушки и пехота не вступят в сражение на рассвете, как это было при Аустерлице. Драгоценное время было потеряно. И никто не знал, где сейчас находятся маршал Груши и пруссаки.

Битва началась ровно в одиннадцать тридцать. Спустя час вдали на горизонте появились колонны солдат. Наполеону было достаточно одного взгляда в подзорную трубу, чтобы понять, что это не солдаты его маршала Груши, а прусская армия Блюхера, спешащая на помощь Веллингтону. Время бежало слишком быстро. Если Наполеон не сможет разбить армию Веллингтона до полудня, на его правый фланг обрушатся тридцать тысяч пруссаков.

Солдаты Веллингтона все утро держались на гребне горы Сен-Жан, что напротив Ватерлоо, отбивая атаку за атакой французской кавалерии и пехоты. Гренадеры шли в бой с неотвратимой: уверенностью в победе: за плечами у них была история двадцатилетних победоносных войн. Тоненькая красная полоска британских солдат, закрепившихся на горе Сен-Жан, становилась все более узкой. Веллингтон в ужасе произнес: «Если Блюхер не придет сию секунду, они разнесут меня по косточкам!»

В этот момент Веллингтон даже не знал, насколько он близок к победе.

Пока он глядел на гвардейские штандарты с орлами, поднимавшиеся из-за гребня горы, осуществилось пророчество, написанное за 261 год до битвы:

 
В третьем месяце солнце восходит,
Вепрь и Леопард встретились на поле битвы:
Усталый Леопард глядит на небо
И видит Орла, играющего с солнцем.
 

«Третий месяц» (июнь 1815 года), «…солнце восходит…» (воспоминание Наполеона об Аустерлице), «…Вепрь…» (Наполеон) «…и Леопард…» (Англию символизирует геральдический лев; имеется в виду герцог Веллингтон).

Видение Нострадамуса претворилось в жизнь для измученного герцога, когда он увидел блестящих на солнце медных орлов на штандартах французов, а британцы разразились первыми смертоносными залпами при виде наступающего врага.

 
Солнце и Орел явятся победителю,
Побежденный ободрен пустой вестью:
Ни сигналы, ни крики не остановят солдат.
Со временем через смерть придет свобода и мир.
 

Эти строки еще одного пророчества о Ватерлоо стали реальностью: «Солнце и Орел явятся победителю. Побежденный ободрен пустой вестью…»

Прежде чем императорская гвардия перешла в наступление, Наполеон распустил ложный слух среди своих войск, будто бы солдаты, надвигающиеся с фланга, – это французские солдаты Груши, а не пруссаки. Клонящееся к закату солнце над Ватерлоо озарило невероятную сцену: французские гвардейцы бежали вниз с гребня горы под градом британских пуль. В надвигающихся сумерках они заметили по правому флангу голубые мундиры и боевые знамена прусских солдат. Истина, стоявшая за «пустой вестью» Наполеона, тут же стала очевидна тысячам измученных битвой французов. Армия Наполеона обратилась в бегство.

«…Ни сигналы, ни крики не остановят солдат. Со временем через смерть придет свобода и мир».

Ни сигналы командиров, ни приказы не смогли остановить панического бегства. Строй сохраняли только отступающие гвардейцы, образовав боевые каре, чтобы встретить лицом к лицу англичан и пруссаков и выиграть время, которое дало бы возможность их кумиру избежать позорного плена. Тысячи гвардейцев тогда пали на поле под Ватерлоо.

Мир опустился на Европу, словно сгущающиеся сумерки, покрывшие тела шестидесяти тысяч убитых и раненых солдат из ста сорока четырех тысяч, сражавшихся в тот день.

«Я все еще не могу понять, почему я проиграл, – часто сетовал Наполеон на острове Святой Елены. – Лучше бы я погиб под Ватерлоо!»

В 90-м катрене десятой центурии Нострадамус предсказывал:

 
В столетьях сто раз умирают тираны,
Ученым и честным сдавая всю власть.
Не скоро затянутся старые раны,
Ведь низость и грязь не смогли обуздать.
 

Должно быть, он описывает душевные страдания Наполеона – деятельного, активного человека, скатившегося с гребня истории и вступившего в неравную битву с двумя величайшими врагами – временем и бездействием. Слова о том, что он умрет «сто раз», могут быть также намеком на период, который историки называют «Сто дней», – те три месяца, что прошли между триумфальным возвращением Наполеона в Париж 20 марта 1815 года и его окончательным поражением при Ватерлоо 20 июня.

И вот к какому выводу приходит ясновидец в 32-м катрене первой центурии:

 
Величие империи все-таки сгинет,
И скипетр положит такая страна,
Земель завоеванных нет и в помине,
Остался без зерен кровавый гранат.
 

По Нострадамусу, «приход простого народа» в 1792 году подготовил царство диктатора-простолюдина, который заставил коронованных особ Европы принять его законы и стратегию, чтобы в конце концов положить конец его империи. В итоге объединенная Европа, победившая Наполеона, стала еще более «наполеоновской», чем ее противник. Первому Антихристу – Наполеону удалось направить ход европейской истории к уничтожению монархии и заложить тем самым основу для деятельности двух последующих Антихристов. Нострадамус предсказывает их приход в 1940-х и 1990-х годах.

В девять часов утра в субботу 5 января 1895 года во дворе Французской военной академии перед строем солдат генерал зачитал приговор стоявшему рядом арестанту: «Альфред Дрейфус, вы недостойны носить оружие. Именем французского народа мы лишаем вас воинского звания».

В ответ огромная толпа за оградой истошно вопила: «Предатель! Смерть ему!»

Когда шум немного смолк, Дрейфус крикнул:

– Солдаты! Они наказывают невинного человека! Они бесчестят невиновного! Да здравствует Франция, да здравствует армия!

К нему поспешно подбежал сержант и сорвал с его фуражки и рукавов офицерские знаки отличия капитана. Но этого мало, сержант сорвал фирменные пуговицы с мундира и даже нашивки с брюк арестанта. В довершение он выхватил из ножен офицера шпагу и сломал ее о колено. Разжалованного провели мимо строя солдат, посадили в полицейский фургон и отвезли в городскую тюрьму, как обыкновенного преступника.

Так закончился первый акт трагедии капитана Альфреда Дрейфуса, обвиненного в шпионаже в пользу Германии.

Несчастного экс-капитана вскоре отправили в цепях в каторжную тюрьму на остров Дьявола. Перед тем как отплыть туда, Дрейфус написал жене: «О моя дорогая жена, сделай все, что только можно, чтобы найти виновного… Измен – ник действительно существует, только это не я».

С этого момента его жена и друзья стали доказывать невиновность Дрейфуса. За невиновного вступились многие, в том числе и писатель Эмиль Золя. Он написал свой знаменитый памфлет «Я обвиняю». Это было открытое письмо президенту Франции, в котором он бросил вызов несправедливому осуждению Дрейфуса. Письмо было напечатано в газете «Аврора». В нем Золя обвинил семерых высокопоставленных военных и троих экспертов-графологов в фабрикации улик против Дрейфуса. После этого и самого Золя привлекли к суду за клевету и признали виновным. Писателю пришлось укрыться в Англии.

Там же скроется и настоящий изменник майор Эстергази, когда почует, что разоблачение близко. Начальник контрразведки подполковник Пикар напал на след подлинного шпиона и добыл против него неопровержимые улики. Но когда подполковник решил доказать, что изменник – Эстергази, высшие военные из соображений армейского престижа посоветовали придержать добытые сведения. А сами тем временем приказали сфабриковать новые улики против Дрейфуса.

Сведения об этом просочились в прессу.

Более того, в правительственных кругах стали подозревать, что в деле замешано еще одно лицо. Пикару удалось тайно передать в правительство свою информацию. И тогда стало ясно, что бордеро, то есть шпионское донесение, было написано Эстергази, а не Дрейфусом. Об этом брат осужденного рассказал в письме в газету, а копию письма отослал военному министру.

Эстергази потребовал созвать трибунал. Он справедливо надеялся, что военные не дадут его в обиду. Так и случилось – судебная коллегия оправдала Эстергази.

Все эти события раскололи нацию на два лагеря: защитников армии и тех, кто верил в невиновность Дрейфуса. Однако новые свидетельства в пользу того, что Дрейфус никогда не передавал секретные документы немцам, все же вынудили власти назначить повторное слушание дела.

В июне 1899 года Дрейфуса доставили в Париж после пяти лет пребывания в каторжной тюрьме.

На повторном процессе по пересмотру дела Дрейфуса был назначен новый судья Вальдек Руссо.

Однако и новый судья действовал по старому сценарию. Надежды Дрейфуса на реабилитацию рухнули, когда в сентябре трибунал принял двойственное решение. Его признали виновным в государственной измене, но при смягчающих обстоятельствах. Дрейфус был вновь приговорен к десяти годам заключения. Золя назвал приговор образцом «невежества, глупости, жестокости, лживости и злодеяния». Будущие поколения будут содрогаться, предсказывал он, добавляя, что «Иисуса осудили только раз».

Принимая во внимание состояние здоровья осужденного, которое сильно ухудшилось, президент Лубе спустя десять дней после вынесения приговора помиловал Дрейфуса. Власть стремилась сохранить хорошую мину при плохой игре и спасти свою репутацию.

Дрейфус был вынужден принять помилование, но поклялся продолжить борьбу за свою полную реабилитацию. И он достиг цели. В июле 1906 года, после семи лет непрестанных усилий, удалось добиться отмены приговора второго трибунала. Дрейфуса восстановили в армии, присвоили звание майора и даже наградили орденом Почетного легиона. И когда в честь этого раздались крики «Да здравствует Дрейфус!», он ответил: «Нет, да здравствует истина».

За 350 лет до этих событий Нострадамус предсказал то, что произойдет в конце XIX века во Франции. Он предрек в 7-м катрене первой центурии:

 
Прибыл слишком поздно. Дело уже совершено
Ветер был против них
Письма перехвачены по дороге.
Четырнадцать заговорщиков в компании.
Руссо проявит предприимчивость.
 

Как сегодня расшифровывают эти строки Нострадамуса в связи с делом Дрейфуса?

Первая строка: «Прибыл слишком поздно.

Дело уже совершено…» Свидетельства появились слишком поздно, чтобы спасти Дрейфуса от острова Дьявола. На обоих судебных процессах явственно звучал антисемитский подтекст. На это также может намекать первая фраза катрена – «Прибыл слишком поздно». Она подразумевает сбой с «графика», то есть донесение, раскрывшее военные тайны Франции германскому военному атташе в Париже.

Вторая строка описывает затруднения, с которыми столкнулись защитники Дрейфуса: «Beтер был против них…»

Вальдек Руссо и во второй раз нашел Дрейфуса виновным, однако в результате вмешательства Эмиля Золя и других президент Лубе простил Дрейфуса. Новое расследование позволило обнаружить настоящих преступников и доказать, что письма, уличавшие Дрейфуса, были сфабрикованы. «Письма перехвачены по дороге. Четырнадцать заговорщиков в компании…» Четвертая строка указывает на численность участников заговора, хотя до сих пор точно неизвестно, сколько именно их было. В пятой строке Нострадамус, крещеный еврей и ясновидец, по-видимому, обвиняет судью-антисемита в участии в заговоре: «Руссо проявит предприимчивость».

В 15-м катрене восьмой центурии Нострадамус предрек:

 
Великая женщина Север разбудит
И блеск всей Европы к себе привлечет,
При ней два затмения мир не забудет
И Польша к великому горю придет.
 

Комментаторы усматривают в этих строках явный намек на Екатерину II, на ее обширные связи с западными просветителями, на раздел Польши и преследование неведомых двоих, которые на поверку оказываются княжной Таракановой и поручиком Мировичем. О самозванке Таракановой писано немало, а вот о злосчастном авантюристе Василии Мировиче, пожалуй, и сегодня не все еще ясно. Оба они ставили под сомнение ее право занимать российский престол, и с обоими она коварно и жестоко расправилась.

Чтобы лучше представить обстановку, на фоне которой случится «шлиссельбургская нелепа», как назвала Екатерина II авантюру Мировича, следует обратиться к тому, что происходило в России накануне.

Пожалуй, никогда в русской истории не было замыслено и осуществлено столько заговоров, как в XVIII столетии. Это был век дворцовых переворотов и кровавых убийств. Обстоятельства некоторых из них до сих пор не. вполне ясны.

Долго зрел и вынашивался в начале века заговор и измена царевича Алексея, сына Петра I. Когда провели жесточайший розыск, царевича пытали, после чего были открыты его сообщники, самого Алексея «за все вины и преступления против государя и отца своего, яко сын и подданный его величества» приговорили к смерти.

Следующий акт исторической драмы о заговорах и дворцовых переворотах при русском дворе разыгрался двенадцать лет спустя. В августе 1740 года императрица Анна Иоанновна стала бабушкой. У ее племянницы Анны Леопольдовны родился сын, которого нарекли Иоанном в честь деда, царя Иоанна Алексеевича, старшего брата Петра I.

Видимо, предчувствуя свой скорый конец, Анна Иоанновна воспылала нежной любовью к внуку, преемнику престола. Она усыновила его, велела колыбель с младенцем перенести в свою спальню. Не обошла императрица лаской и вниманием и мать новорожденного, а также ее мужа, герцога Антона-Ульриха Брауншвейгского.

Два месяца спустя Анна Иоанновна скончалась, как тогда говорили, от каменной болезни, и двухмесячный ребенок, согласно ее завещанию, был провозглашен императором. На подушке, прикрытой порфирой, его выносили при торжественных случаях, и вельможи лобызали его ножку. Малютку-императора показывали в окно народу и войску, которое приветствовало его раскатистым «ура». В честь царственного младенца устраивались нескончаемые придворные балы, фейерверки и иллюминации. Поэты славили его в своих одах, прочили великое царствование, жизнь долгую и спокойную. Увы, ни одно из этих предсказаний не оправдалось. Не прошло и трех недель со дня провозглашения малолетнего наследника императором Иоанном VI, как случился переворот. Скоро и неожиданно пресеклось недолгое регентство ненавистного всем Бирона. Началось правление Анны Леопольдовны – матери младенца-императора. Длилось оно всего год и кончилось в осеннюю ненастную ночь столь же неожиданно, как и началось.

В ночь на 25 ноября 1741 года на Красной улице в доме цесаревны Елизаветы собрались те, кто вознамерился возвести на русский престол дочь Петра I. Среди заговорщиков находился и лейб-хирург Иоганн Герман Лесток, служивший еще при ее батюшке. Он-то и являлся одним из вдохновителей и организаторов будущего переворота.

Потомок знатного французского рода, родившийся в эмиграции на ганноверской земле, подвизавшийся здесь в качестве не то лекаря, не то цирюльника, однажды решил попытать счастья в России, где требовались знающие свое дело медики. В 1713 году авантюрист и искатель приключений прибыл в Петербург.

Знание языков, приятная внешность, а главное, веселый и обходительный нрав пришлись по душе царю. И только что прибывшего чужеземца определяют хирургом к высочайшему двору. Назначение это было тем более удивительным, что одновременно с Лестоком в Россию приехали шесть хирургов из Лондона, но ни один из них не удостоился такой чести. Считают все же, что, если бы Лесток не был хорошим специалистом, если бы он являлся шарлатаном, ловко прикинувшимся знающим медиком, его непременно бы разоблачили. Сам Петр I обладал немалыми познаниями в медицине, особенно в хирургии, бывало, лично делал операции, собственноручно пускал кровь и выдирал зубы.

Карьера Лестока в России сложилась более чем удачно при жизни Петра I. Но и после смерти царя, благоволившего к своему лейб-хирургу, ловкий ганноверец сумел удержаться на поверхности и в бурные дни правления Меншикова, и при верховниках. Остался он при дворе и с началом царствования Анны Иоанновны, исполняя должность лейб-хирурга при цесаревне Елизавете Петровне. Подле нее он задумал и выносил свой план: дочь Петра должна «восприять отеческий престол». В случае успеха пятидесятилетний Лесток лелеял себя надеждой получить новые должности и титулы, не говоря о золотом дожде, который польется на него. Ради личного преуспеяния и трудился неутомимый лейб-хирург над осуществлением плана переворота.

Время выбрано было благоприятное. Новая правительница, восприняв любовь своей покойной тетки Анны Иоанновны к увеселениям, беззаботно наслаждалась маскарадами, балами и балетами. И на все предостережения о том, что ей и ее сыну грозит опасность, не обращала внимания, так как не могла и не хотела поверить, что ее двоюродная тетка и кума станет что-либо против нее замышлять. Беспечность дорого обошлась ей и ее сыну.

Была полночь, когда лейб-хирург вошел в комнату Елизаветы и доложил, что все готово.

Дочь Петра стояла на коленях перед иконой и молилась. Рядом с ней осеняли себя крестным знамением другие заговорщики. Лесток услышал, как тихим голосом цесаревна дала обет – упразднить смертную казнь, если Богу будет угодно способствовать осуществлению ее замысла.

Елизавета поднялась и, почти не помня себя от волнения, вышла со всеми на крыльцо, где ждали двое саней. В первые села Елизавета, Лесток и другие главные зачинщики. Сани тронулись в сторону Преображенского съезжего двора.

В отличие от цесаревны да и некоторых других участников заговора, Лесток сохранял удивительное спокойствие. Его хладнокровие и находчивость проявились и тогда, когда дежурный барабанщик, увидев знатных гостей, готов был забить тревогу. Лесток проворно выскочил из саней и тотчас распорол кинжалом барабанную кожу. Этот небольшой хирургический надрез позволил без шума арестовать дежурного офицера, после чего Елизавета Петровна предстала перед толпой гренадеров. Восхищенные тем, что к ним обратилась сама дочь великого Петра с просьбой поддержать ее, они дружно прокричали в ответ: «Да здравствует матушка императрица Лисавета Петровна!»

Полдела было сделано. Гренадеры дружно присягнули новой царице. Лесток был доволен – все шло гладко. Во главе эскорта из двухсот новых приверженцев Елизавета и ее сподвижники направились к Зимнему дворцу. Здесь Лесток столь же ловко повторил операцию с надрезом барабанной кожи. Дворцовая охрана, как и гренадеры лейб-гвардии, с готовностью присягнули Елизавете. Тем временем Лесток с тридцатью гренадерами арестовал правительницу со всем ее семейством, в том числе и низверженным императором Иоанном VI Антоновичем. Затем всех их доставили во дворец Елизаветы Петровны и разместили в разных комнатах.

Утром Россия узнала о том, что престол заняла «законная» государыня. Не о ней ли Нострадамус предречет, что

«Дама воссядет на царство одна,

Отпрыск ее единственный в бозе почиет,

Семь лет его оплакав, она долго будет править,

И будет ей всегда сопутствовать удача»

(катрен 63-й, центурия седьмая).

Пушечная пальба, прозвучавшая по этому поводу над городом, радостью отдавалась в сердце Лестока, назначенного в тот же час лейб-медиком двора. Последовали и другие назначения и награды участникам переворота. Не забыли, однако, и о тех, кто в результате его оказался низвергнут. Прежде всего было дано указание уничтожить все следы краткого правления Иоанна. Запрещалось упоминать его имя; бумаги и документы, где оно встречалось, подлежали сожжению; были изъяты из обращения монеты с изображением свергнутого ребенка-императора.

Вместе с тем новая владычица милостиво объявила, что повелевает «всю Брауншвейгскую фамилию вместе с Иоанном отправить в их отечество с надлежащею честию и с достойным удовольствием, предавая все их предосудительные поступки крайнему забвению». Поначалу действительно принц Антон-Ульрих, его жена Анна Леопольдовна, император Иоанн VI и сестра его Екатерина были отправлены в Ригу. Здесь, однако, их догнало распоряжение задержать семейство и впредь, до указа, содержать его под строжайшим надзором. С этого момента с бывшей правительницей и ее мужем стали обращаться как с государственными преступниками. Было запрещено допускать кого-либо для беседы с ними, получать и отсылать письма.

Что побудило изменить торжественно произнесенное ранее обещание?

Видимо, Елизавета Петровна, спохватившись, поняла, какую угрозу ее трону будет представлять бывший император, окажись он на свободе. К тому же распространился слух, будто узники дважды пытались бежать: однажды переодевшись в крестьянское платье, другой раз якобы на корабле. Тогда еще более усилили надзор за ними, запретив прогулки далее крепостного сада.

Но уже не слух о попытке бегства, а действительная попытка заговора в пользу свергнутого императора не на шутку встревожили царицу. Не прошло и семи месяцев после переворота, как летом 1742 года был открыт заговор – первый в ряду последующих – в пользу Иоанна VI при его жизни. Участники заговора, их было трое – камер-лакей Турчанинов, прапорщик Преображенского полка Ивашкин и сержант Измайловского полка Сновидов, – замыслили умертвить Елизавету Петровну и герцога Голштинского, ее племянника (будущего императора Петра III), и возвести на престол низложенного Иоанна Антоновича. Они утверждали, что Елизавета прижита якобы вне брака и потому является незаконной дочерью Петра I. С заговорщиками скоро расправились: высекли кнутом и сослали в Сибирь, вырвав язык и ноздри у главаря, а у остальных – только ноздри.

Случай этот породил при дворе «страшную боязнь и тайное смятение», вплоть до того, что императрица опасалась спать одна и проводила ночи в обществе нескольких приближенных, а отсыпалась днем, когда, как ей казалось, она была в безопасности.

Ровно через год появилось так называемое «лопухинское дело», и снова в пользу Иоанна Антоновича. На сей раз вдохновителем заговора был австрийский посланник маркиз Ботта. В числе участников оказался подполковник Иван Лопухин, заявлявший, как установило следствие, что, мол, через несколько месяцев будет перемена, намекая тем самым на возвращение низложенного Иоанна Антоновича. «Рижский караул, который у императора Иоанна и у матери его, – говорил он, – очень к императору склонен, а нынешней государыне с тремястами канальями ее лейб-компании что сделать?» А посему «перемене легко сделаться», тем паче что король прусский поможет и маркиз Ботта «императору Иоанну верный слуга и доброжелатель».

«С пристрастием» проведенное следствие выявило тринадцать русских участников заговора и одного иностранца. Замешанными оказались и две женщины – первая статс-дама Наталья Федоровна Лопухина и графиня Анна Гавриловна Бестужева, известная красавица. Обеих их высекли на Сытном рынке при народе, в кровь рассекли тело, тянули клещами языки изо рта.

И хотя вся вина подсудимых состояла, видимо, лишь в неосторожных высказываниях, расправились с ними скоро и жестоко: высекли кнутом, урезали языки, сослали в Сибирь. Что касается Ботты, то его по распоряжению австрийской императрицы Марии-Терезии посадили в замок Грац, где содержались государственные преступники.

Не успел пройти у Елизаветы Петровны страх, охвативший ее в связи с этим заговором, как новые тревожные слухи лишили сна императрицу. Доносили, что в Кенигсберге некий Штакельберг таинственно намекал на возможность в России новой революции. С юга, из Малороссии, тоже стекались донесения о разговорах, будто в столице существует сильная группа в пользу сверженного императора.

Требуются крутые меры, чтобы удержать власть в руках, нашептывали царице. Необходимо обезопасить трон – настаивал Лесток и предлагал крепко-накрепко заточить бывшего императора и его семью где-нибудь в глубине России, упрятать подальше и содержать в строгой тайне.

И Елизавета принимает решение перевести арестантов в крепость Дюнамюнде, затем следует новое распоряжение: отправить всю семью в Раненсбург – городок под Рязанью. Но и отсюда, кажется императрице, они могут угрожать ее трону. И следует новый указ. Осенью 1744 года узников переводят в Холмогоры, под Архангельском.

В здешнем остроге и суждено было провести семейству остальную часть жизни. Здесь вскоре скончалась Анна Леопольдовна, оставив вдовцом отца пятерых детей. Антон-Ульрих провел в заключении тридцать лет и умер глубоким слепым старцем. Дети его – две дочери и двое сыновей – были в 1780 году отпущены во владения их тетки, королевы датской Юлианы-Марии. Остаток дней своих они прожили в городе Горзеисе, где и похоронены на местном кладбище. Иная участь, еще более горькая, суж-дена была их старшему брату Иоанну.

…Страх быть низложенной в результате заговора неотступно преследовал Елизавету Петровну. Заняв престол с помощью силы, она как бы ждала ответной меры. Тем более что все еще существовал низвергнутый ею реальный претендент на российский престол, поощряя пылкие головы предпринять что-либо для его освобождения.

Новая попытка могла произойти в 1749 году. Распространилось известие, что при дворе раскрыт заговор. Его многочисленные участники ставили своей целью, когда умрет Елизавета Петровна, арестовать наследника Петра Федоровича и его жену Екатерину и возвести на престол законного императора Иоанна Антоновича.

В народе то и дело возникали разного рода слухи о судьбе Иоанна. Будто, вопреки всем предосторожностям, мальчик в двенадцать лет узнал о себе правду от одного из солдат, охранявших его темницу. В другой раз он якобы с помощью какого-то монаха пытался бежать за границу. Судачили о том, что императрица назначила наследником престола не Петра Федоровича, а Иоанна Антоновича. Иные договаривались до того, что утверждали, будто царица одно время предполагала вступить в супружество с Иоанном и тем самым уничтожить возможность всякого рода восстаний и заговоров в пользу низложенного императора.

Все эти слухи раздражали и злили царицу, побуждали принимать особые меры предосторожности. Так, тюремщикам, приставленным к узнику, содержащемуся с самого начала заточения отдельно от родителей, сестер и братьев, была вручена особая инструкция. Согласно ей офицерам, находившимся при Иоанне, вменялось умертвить узника в случае попытки освободить его из заключения. Существование подобной инструкции – важный факт, способный объяснить многое в дальнейших событиях. А они развивались следующим образом.

Умерла Елизавета Петровна, российский престол занял Петр III. Многие вельможи, сосланные при покойной царице, были возвращены ко двору, им вернули титулы и поместья. Только в жизни Иоанна Антоновича все осталось без перемен. Правда, по некоторым данным, новый император намеревался отправить его на родину отца, в Германию. Поговаривали даже, что Петр III мечтал усыновить Иоанна и назначить наследником. Но ничего, подобного не произошло. Все, на что решился молодой царь, – это посетить царственного узника в его заточении, не раскрывая перед ним свою особу.

К тому времени Иоанна Антоновича, прожившего в Холмогорах под именем Григория двенадцать лет, скрытно перевезли в Шлиссельбургскую крепость. Здесь и состоялось тайное свидание царствующего императора с царственным узником. Но кроме царя, как и прежде, никто не смел видеть арестанта. Однако чем был вызван перевод узника из одной тюрьмы в другую? Тому были особые причины.

Дело в том, что с некоторых пор на находившегося в заключении бывшего российского императора стали делать ставку в своей политической игре соседи России – Австрия и Пруссия. Нет сомнения, например, что Ботта действовал отчасти по указанию своего правительства. Особые планы связывал с Иоанном и Фридрих II. Можно предположить, что русское правительство располагало данными о том, что прусский король готов поддержать переворот в пользу Иоанна VI.

Если учесть остроту тогдашних политических отношений между двумя странами, к тому же находившимися в состоянии войны, намерение Фридриха не покажется таким уж наивным и неосуществимым. Видимо, в Петербурге учитывали такую возможность. Чтобы обезопасить себя на этот счет, захватить инициативу, выведать замыслы и переиграть политического противника, в России разработали хитроумный план.

Среди бумаг Канцелярии тайных розыскных дел находится дело о тобольском купце Иване Васильевиче Зубареве. Приключения этого авантюриста не только выделяются сложными и запутанными обстоятельствами, но и в известном смысле превосходят многие необычные судьбы, которыми так было богато тогдашнее время.

Однажды в декабре 1751 года Елизавета Петровна вышла на крыльцо Зимнего дворца, собираясь отправиться в Царское Село. В тот момент, когда царица начала спускаться по ступенькам к карете, в ноги ей бросился человек в простом армяке и подал доношение. Это был Иван Зубарев, прибывший в столицу с важным открытием.

В доношении говорилось о серебряных и золотоносных рудах, якобы добытых в известных просителю местах. Царица приказала рассмотреть дело Зубарева. Образцы руд, которые он представил, были переданы на экспертизу в три учреждения, часть образцов попала в лабораторию к Ломоносову. Он один лишь высказал мнение, что образцы «все содержат признак серебра». Остальные эксперты категорически это отрицали. Рудознатца заподозрили в шарлатанстве. Сам Ломоносов не исключал своей ошибки из-за несовершенства инструментов, которыми пользовался.

Предположив, что тобольский купец намеревался всучить фальшивые руды и действовал со злым умыслом, его посадили в крепость. Тут он объявил «слово и дело», собираясь якобы поведать нечто особенное. Его перевели в Тайную канцелярию. Но уловка не помогла. Новые показания были признаны также ложными, а их автора приговорили высечь кнутом и вернуть в крепость. Тогда неудачливый золотоискатель задумал побег. План удался довольно легко. Попросившись в город без караула для покупки-де рубахи, арестант не вернулся, хотя ранее обычно исправно возвращался в подобных случаях.

Вскоре Зубарев объявился не дальше как в Берлине, где потребовал доставить его к самому королю. Благодаря Манштейну, бывшему прежде на русской службе, ему удалось встретиться с принцем Брауншвейгским, братом заточенного в Холмогорах Антона-Ульриха, а следовательно, дядей Иоанна Антоновича. Тот и представил россиянина самому Фридриху II. О своих истинных злоключениях Зубарев скромно умолчал, а выдал себя за беглого гренадера лейб-компании, проигравшегося в карты.