Текст книги "Герои до встречи с писателем"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

«Приключения барона Мюнхгаузена», рожденные на германской почве, вернулись на родину в 1786 году, через год после выхода их в Англии. И хотя первое немецкое издание, тоже анонимное, было отпечатано в Геттингене, на обложке был указан Лондон. Автор перевода поэт-демократ Г. А. Бюргер, привнесший в книгу существенные добавления, новые эпизоды, основанные также на народных мотивах, не случайно, как и Распе, пожелал остаться неизвестным.

Когда Мюнхгаузен прочитал, какие чудеса заставил его вытворять сочинитель книжонки, какие плести небылицы, – престарелый барон был не то что обижен и огорчен, он был взбешен. С этих пор его засыпают письмами самого нелестного содержания, в маленький городок на Везере стекаются любопытные поглазеть на живого барона-враля. В имении не стало покоя. Тогда слугам приказывают патрулировать вокруг дома и не допускать посторонних. А в комнатах негодует барон Мюнхгаузен, грозит всеми карами нечестивцу, так позорно и нагло высмеявшего его, немецкого дворянина. Оскорбленный барон пробовал подавать в суд, привлечь к ответу обидчика. Но закон был бессилен перед анонимным титульным листом и фальшивой надписью «Лондон». Храбрецу, вояке, потомку крестоносцев не у кого было даже потребовать, как тогда было принято, сатисфакции, то есть некого было вызвать на дуэль за оскорбление и клевету! Знай Мюнхгаузен в тот майский вечер, когда впервые в его доме появился гость в красном мундире, какую он сослужит ему службу, – поостерегся и не стал бы распространяться при нем о своих подвигах. Но Иероним фон Мюнхгаузен так никогда и не узнал, кто же был истинным виновником его позора. Позора? Напротив – славы! Как это ни парадоксально, но маленькая книжка принесла владельцу поместья в Боденвердере большую популярность. Помимо своей воли он попал в литературу, приобрел известность как прообраз бессмертного литературного типа – враля и хвастуна Мюнхгаузена.

Благодаря такой известности мы многое знаем о жизни боденвердерского барона и, в частности, о его пребывании в России, где он действительно жил некоторое время.

Центром изучения жизни и деяний знаменитого барона – прототипа всемирно известного литературного персонажа – является музей Мюнхгаузена в Боденвердере. Давайте побываем в этом городке и посетим уникальный музей.

За два столетия в Боденвердере мало что изменилось. Великий гример – Время едва прикоснулось к городку своей рукой; повсюду приметы старины, осколки былого. Если про Веймар говорят, что это – город «домов» – здесь дома Гете и Шиллера, писателя Гердера, художника Кранаха, композитора Листа, философа Ницше и поэта Виланда, то Боденвердер – город одного «дома». Сегодня главная его достопримечательность – усадьба, где жил знаменитый барон Мюнхгаузен. В любом справочнике Боденвердер так и обозначен, как «родина Мюнхгаузена», а на туристских проспектах рядом с городским гербом неизменно красуется летящий на ядре приветливо улыбающийся барон – символ города, его рекламная вывеска, приманка для туристов.

В старинном доме, окруженном тенистым вековым парком, сейчас – комната-музей Мюнхгаузена. Около здания памятник-фонтан: Мюнхгаузен сидит на лошади, заднюю часть которой, как вы помните, отсекло во время жаркого боя: «Поэтому вода вытекала сзади по мере того, как она поглощалась спереди, без всякой пользы для коня и не утоляя его жажды». До наших дней сохранился и павильон Мюнхгаузена, где он имел обыкновение за бутылкой вина рассказывать свои истории. Немного на свете таких уголков – музей в честь литературного героя! Впрочем, это не совсем точно. Музей этот особый, можно сказать, специфический. Он посвящен прототипу героя книги и в то же время – подлинному Мюнхгаузену, приобретшему, однако, известность лишь благодаря своему литературному тезке.

Внутри дома старинная мебель, подвешенные на цепях огромные люстры из оленьих рогов. Всюду охотничьи трофеи барона, доспехи и мечи времен крестоносцев. Это оружие предков барона – потомка воинственного рыцаря Гейне, участника походов в Палестину в начале XIII века под знаменами германского императора Фридриха II. (Но род Мюнхгаузена упоминается уже в документах XII века.)

Стены его бывшего дома разрисованы эпизодами из жизни Мюнхгаузена. Огромная роспись: Мюнхгаузен со шпагой в руке несется на своем горячем «литовце» в атаку во главе отряда конников. Рядом – эпизод охоты на медведя: бесстрашный барон один на один с рассвирепевшим зверем; Мюнхгаузен в форме кирасира и даты его жизни: 1720–1797. Повсюду книги. Заядлый охотник, барон был не менее страстным книголюбом. Его экслибрис, выполненный с большим мастерством, хорошо известен коллекционерам книжных знаков.

На одной из стен – изображение фамильного герба Мюнхгаузенов: путник с фонарем и посохом в руке, как бы отправляющийся на поиски истины, и латинский девиз: «Бог – мое прибежище». Хранятся в этой комнате и подлинные вещи барона. Особенно ценные среди этих реликвий (они лежат в стеклянном шкафу): пенковая трубка – неизменная спутница вдохновений барона, его походный сундучок и пушечное ядро. Для маловеров оно, видимо, должно служить «вещественным доказательством» правдивости рассказа фантазера-барона о том, как верхом на ядре он вернулся целым и невредимым из «воздушной» разведки. Здесь же можно увидеть офицерскую сумку, пороховницы и даже пистолет, возможно, именно тот, как полагают доверчивые посетители музея, из которого находчивый барон выстрелил в недоуздок своей лошади, привязанной к колокольне, и, таким образом, благополучно вернул себе коня, чтобы продолжить путешествие в Россию. Что касается последнего факта, то это истинная правда. Мюнхгаузен действительно совершил поездку в Россию, прожил здесь много лет, сражался на стороне русских против турок и шведов и был отмечен наградами за проявленную храбрость. Эта сторона биографии барона для нас представляет особый интерес.

Конечно, в Санкт-Петербург Мюнхгаузен въехал отнюдь не бешеным галопом и вовсе не в санях, запряженных волком.

Однако это случилось действительно зимой 1738 года, как недавно установил по архивным документам историк А.С.Мыльников. Юный барон прибыл в столицу России, чтобы присоединиться в качестве пажа к свите столь же юного принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Произошло это после того, как императрица Анна Иоанновна избрала принца женихом для своей племянницы принцессы Анны (Леопольдовны), царствование которой на русском престоле впоследствии оказалось столь кратковременным.

Мюнхгаузен состоял пажом при Антоне Ульрихе, почти совсем еще мальчике, не отличавшемся ни внешностью, ни умом, про которого русский фельдмаршал Минних (кстати сказать, упоминаемый в книжке Распе) говорил, что не знает, «рыба он или мясо». Судьба Антона Ульриха, как и его супруги, будет печальной. Пережив жену и сына Иоанна (Антоновича), недолго продержавшегося на русском престоле и убитого в Шлиссельбургской крепости в 1764 году, он умрет десять лет спустя в заточении слепым, измученным, уставшим от жизни стариком. Но тогда, в первые дни приезда в чужую страну, будущее не представлялось ему таким мрачным. Не успел этот «отпрыск римских кесарей» прибыть в Россию, как тотчас же ее величество издает указ о переименовании бывшего Ярославского драгунского полка в Брауншвейгский кирасирский. Анна Иоанновна, как известно, благоволила больше ко всему иноземному, чем к русскому. Антон Ульрих назначается шефом этого воинского соединения. Причем при комплектовании сего полка отныне «дозволено было принимать в оный курляндцев и иноземцев, годных к службе, кои изъявляли на то свое желание».

Надел на себя мундир этого полка, который к тому времени стал называться Бевернским, и молодой Мюнхгаузен. Теперь он щеголял по Петербургу в лосиных колетах и перчатках, в красном камзоле и таком же красном плаще, с подбоем из синей байки. На шее, прикрытой воротником василькового цвета, красовался кожаный галстук, в косу парика вплетена черная муаровая лента. На «ботфортах» позвякивали шпоры, на боку бренчала шпага, патронная лядунка из черной кожи с медными овальными бляхами и вензелем императрицы. Для боевого костюма полагалась еще вороненая железная кираса, одеваемая вроде панциря на грудь. Мундир этот, подобно пропуску, дал возможность Мюнхгаузену проникнуть в высший свет. Это было тем более кстати, что юного любознательного немца интересовали различные стороны жизни «изумительной столицы России» того времени: образ правления, искусство, науки. Вскоре он оказывается в курсе придворных интриг, становится участником веселых приключений праздной молодежи. Обо всем этом барон не будет распространяться впоследствии. И не столько из-за скромности, сколько из-за того, что его занимали в то время дела «более важные и благородные». Больше всего его интересовали лошади и собаки, лисицы, волки и медведи, которых в России, по его словам, такое изобилие, что ей может позавидовать любая другая страна на земном шаре. Ну и конечно, еще дела рыцарские, славные подвиги, «которые дворянину более к лицу, чем крохи затхлой латыни и греческой премудрости».

Понюхать пороха ему пришлось довольно рано. В двадцать лет лейтенантом он отправляется вместе с русской армией в поход против шведов.

А еще через несколько лет, в 1750 году, Мюнхгаузен получит чин ротмистра. В патенте, выданном ему и собственноручно подписанном императрицей Елизаветою Петровной (ныне он хранится среди реликвий в музее Мюнхгаузена), говорилось: «Божией милостью Мы, Елисавет Первая, Императрица и Самодержица Всероссийская… Известно и ведомо да будет каждому, что Мы Иеронимуса Мюнхгаузена, который Нам почтением служил, для ево оказанной к службе Нашей ревности и прилежности, в Наши ротмистры 1750 года февраля 20 дня всемилостивейше пожаловали и учредили, якоже Мы сим жалуем и учреждаем, повелевая всем Нашим помянутого Иеронимуса Мюнхгаузена за Нашего ротмистра надлежащим образом признавать и почитать; напротив чего и Мы надеемся, что он в сем ему от Нас пожалованном новом чине так верно и прилежно поступать будет, как верному и бодрому офицеру надлежит».

Но именно в этот момент наш герой затоскует по родному Боденвердеру. А если учесть, что незадолго до этого барон женился на лифляндской дворянке, дочери рижского судьи Якобине фон Дунтен, то особенно понятно его стремление домой, к семейному очагу. Не долго думая, он выходит в отставку и покидает Россию.

И вот он уже в родовом поместье на берегу тихого Везера. Столь же тихо и безмятежно отныне течет его жизнь. Бывший кирасир занялся сельским хозяйством, управлял имением и предавался своей страсти – охоте, благо окрестные леса были так богаты тогда разной живностью. А по вечерам рассказывал истории о своих приключениях в России, полные безобидного хвастовства и выдумок. Когда барону исполнилось 70 лет, умерла его жена, не оставив ему наследников. А умер он 76 лет и 9 месяцев в полном одиночестве…

В прошлом веке, в I860 году, решили перенести прах барона из алтаря церкви на кладбище. Вот как описывает это в своей книге Алида Вайс «Кто был Мюнхгаузен в действительности» (I960): «когда гроб открыли, все были поражены: в гробу лежал не скелет, а спящий человек, волосы, кожа – все сохранилось.

Его похоронили в синем сюртуке как простого сельского жителя. Широкое, круглое, хорошее лицо с крепким носом и слегка улыбающимся ртом… В тот же миг мертвец превратился в прах».

А не так давно знаменитый барон буквально ожил и появился на улицах Боденвердера. Случилось это в юбилейные дни, когда город отмечал 250-летие со дня рождения своего знаменитого земляка. На празднество съехалось около десяти тысяч гостей, в том числе 60 человек, считающих себя потомками Мюнхгаузена. С лестницы ратуши гостей приветствовал «сам барон» в парадном мундире, – его изображал актер ганноверского театра.

Устроители праздника сумели создать яркое зрелище. Дома и улицы были украшены флагами и плакатами. Из городского фонтана, в виде Мюнхгаузена верхом на половине лошади, в течение двух часов вместо воды текло пиво (для того, чтобы получить его, надо было приобрести за плату специальный стакан). Затем был продемонстрирован знаменитый полет на пушечном ядре – на этот раз Мюнхгаузена изображала кукла. Вечером состоялся спектакль, в котором, кроме «самого барона», приняли участие еще два прославленных литературных персонажа и земляка «барона-враля» – лекарь Айзенбарт и Крысолов из Гамельна. Почтовое ведомство выпустило в честь события памятную марку, на которой запечатлен памятник-фонтан.

Но фигуру знаменитого барона можно встретить в Боденвердере не только по праздникам. Наш старый знакомый появляется на пристани каждое воскресенье. Он приходит сюда встречать прогулочные пароходы с туристами. На нем одет камзол по моде того столетия, в котором он жил, треуголка, на боку шпага. Роль Мюнхгаузена исполняет бывший учитель, «мобилизованный» местным туристическим объединением.

Экскурсовод из XVIII века приветствует прибывших пассажиров и ведет их через город, мимо множества вывесок, на которых написано: «Мюнхгаузен-аптека», «Мюнхгаузен-булочная», «Мюнхгаузен-кинотеатр»– к дому-музею. Здесь, в тени вековых вязов или в том самом павильоне он рассказывает приезжим, как когда-то подлинный барон, его небылицы. И сегодняшние слушатели от души смеются над забавными историями, как современники – над самим бароном.

Говорят, что самая опасная ложь та, в которую автор сам искренне верит. У медиков даже существует такое определение, как «Синдром Мюнхгаузена» – склонность к патологической лживости. Но барон Мюнхгаузен превосходит своих литературных собратьев – гоголевского Хлестакова, шекспировского Фальстафа, фонвизинского Вральмана – не столько тем, что он возвеличивает ложь, а, напротив, тем, что он мастерски разоблачает этот порок. В этом – тоже секрет его славы.

Имя героя этой книжки Распе стало давно уже нарицательным. «Субъект этот – настоящий Мюнхгаузен по лживости», – сказал однажды Карл Маркс об одном хвастливом буржуазном литераторе. И сегодня нередко мы говорим: «Ты – настоящий Мюнхгаузен», когда видим, что фантазия собеседника слишком разыгралась и вышла из берегов реальности.

3. Гарви Берч

Роман на пари и роман из жизни

Однажды, чтобы скоротать долгий вечер, Джеймс читал вслух жене модный английский роман. «Бьюсь об заклад, что смогу написать книгу ничуть не хуже, чем эта», – заявил он, когда доброе число страниц было прочитано. Сьюзэн усомнилась в такой способности мужа. Задетый за живое, Джеймс предложил пари. В июне того же 1820 года он положил на стол перед женой рукопись романа «Предосторожность». А в ноябре книга вышла в свет. Пари было выиграно. Так неожиданно, можно сказать случайно, началась писательская биография Джеймса Фенимора Купера, когда ему было уже за тридцать.

Едва ли он сам представлял, какое значение окажет эта проба пера на его творческую судьбу, хотя само по себе это сочинение и не имело особого интереса. Книга была написана в подражание семейно-бытовым романам из английской жизни. Нельзя сказать, что подражание оказалось бездарным, напротив, оно было настолько удачным, что многие принимали роман… за сочинение английского писателя. Мистификация облегчалась тем, что автор не указал на обложке своего имени, Купер не захотел подставлять его под удары критики. Но те, кто знал подоплеку дела, и прежде всего друзья Джеймса, стали упрекать его за то, что он, американец по духу и по рождению, написал книгу из жизни чужого общества. Все объяснения о случайности, о внезапном пари – никто из друзей не желал и слушать. Поправить дело можно было только одним способом – написать другую книгу.

О чем же напишет он свою следующую книгу? О патриотизме. Попытается создать произведение, темой которого будет любовь к родине. Желание написать такую книгу бродило в нем, пока не пришла на помощь память: он вспомнил рассказанную соседом Куперов Джоном Джеем историю безымянного патриота. Чем не сюжет для исторического повествования! Показать прошлое своей страны во всей его жизненности, напомнить о подвигах героев, о простых и скромных людях, которые вынесли на своих плечах все тяжести борьбы и остались безвестными. Литература была в долгу перед их памятью, события отечественной истории не нашли еще отражения под пером писателя, в то время как читатели ждали произведение, посвященное их молодой стране, ее суровой и прекрасной природе, ее смелым людям, ее истории. Такой книгой стал «Шпион», а следом за ним и другие романы Купера – более 30 томов.

* * *

Давно были израсходованы свинцовые пули, отлитые восставшими колонистами из головы повергнутой статуи короля Георга. Бывшие повстанцы мирно трудились на фермах и в городах Америки. Героическое прошлое Джеймсу Куперу представлялось эпохой, когда святое дело освобождения страны было долгом всех честных американцев. Каждый патриот, участвовавший в битве за справедливость, имел право быть назван героем, ибо с одинаковой отвагой и мужеством сражался весь народ, восставший против английского господства.

Но чем больше он задумывался над прошлым своей родины, тем отчетливее видел ту разительную перемену, которая произошла за эти десятилетия. Настоящее и прошлое все явственнее разделяла пропасть. Фасад новой буржуазной Америки теперь олицетворяли дельцы и торгаши, полулюди, наделенные одной страстью – всепоглощающей жадностью. Что значили для них самоотверженность, подвиг, отказ от личного благополучия? Разве они способны были поставить благо родины выше своих интересов, своей жизни? Ветер современности все настойчивее выдувал отовсюду поэзию героических прошлых лет. Джеймс часто видел ветеранов борьбы за свободу, с грустью и сожалением наблюдавших этот процесс выветривания.

Не раз с досадой говорил об этом и Джон Джей – сосед Куперов и старый друг их семьи. В прошлом сподвижник Георга Вашингтона, Джон Джей ревниво относился к памяти минувших незабываемых дней. Это было время, как он любил повторять, когда испытывались сердца, время бескорыстных поступков и самоотверженной борьбы. – Не то, что теперь, когда всюду на первое место ставят корысть, наживу… «Разве мы думали о личном благе! – воскликнул он однажды в присутствии Купера. – И разве об этом думал герой, с которым мне пришлось в свое время встретиться!..»

Во время войны судьба свела Дж. Джея с человеком – имени его он не назвал, – который был послан в тыл к англичанам как разведчик. Его услуги, казалось, мало чем отличались от дела обыкновенного шпиона. И тем не менее это слово к нему едва ли можно применить. Обязанности, возложенные на него его начальником (а им как раз и был Джон Джей), были сопряжены с большой опасностью. Дело в том, что американский разведчик вынужден был, в целях маскировки, выдавать себя за сторонника короля, делать вид, что служит верой и правдой англичанам. Каждодневно он рисковал попасть в руки американцев, что в конце концов и случилось. Его схватили и приговорили как английского шпиона к виселице. Только поспешные тайные приказания тюремщику спасли этого человека от неминуемой, да к тому же позорной гибели: раскрыть свое подлинное лицо он не имел права даже арестовавшим его соотечественникам. Ему дали возможность бежать.

Но вот надобность в его действии отпала. Джону Джею поручили встретиться с ним и вручить награду за ту пользу, которую он принес республике, подвергая свою жизнь великой опасности. Они встретились в полночь в лесу. После похвал за верность и ловкость, Джей предложил ему деньги, много денег. Но каково же было его удивление, когда тот решительно отказался взять награду. «Родина – сказал он, – нуждается во всех своих средствах, а я могу работать и так или иначе прокормить себя». Джей унес золото, а вместе с тем и глубокое уважение к патриоту, так долго совершенно бескорыстно подвергавшему свою жизнь опасности.

Какой высокий патриотизм живет в сердцах простых граждан, думал Купер, выслушав рассказ о безымянном герое. Сколько в них беззаветной любви к родине, самоотверженности и мужества! Купер не знал еще тогда, какую роль сыграет эта история в его будущей судьбе писателя.

Неизвестные герои исторического романа

Первые главы новой книги, которую он назвал «Шпион», были написаны в несколько дней. Повествование выливалось на бумагу легко и свободно: недаром его считали незаурядным рассказчиком. Одно тревожило Купера – в книге нет ни замков, ни лордов, ни других непременных атрибутов модных тогда английских романов. Встретит ли одобрение история простолюдина у читателей? Как отнесутся к подвигу его героя Гарви Берча в стране, где утверждался здравый смысл в ущерб поэзии жизни. Но ведь есть право каждого писателя – представить своему читателю лучшие черты того характера, который он хочет изобразить. В этом и заключается, по его мысли, поэзия. Того же, кто захочет найти в его сочинении сугубо «романтическую», вымышленную картину никогда не существовавших событий, ждет разочарование. Его рассказ – это правдивая история. И вымысел, который он допускает в изображении событий прошлого, отнюдь не искажает жизненную правду, – это необходимо лишь для «гармонии поэтического колорита».

Достоверность и историчность он сделает принципом своего творчества. И в этом легко убедиться, читая его лучшие книги. В таких исторических романах, как «Лоцман», «Осада Бостона», Купер всегда точен, вплоть до описания местности, где разворачивается действие. Когда ему, например, понадобилось в романе «Осада Бостона» рассказать о первых месяцах войны за независимость, он специально посетил те места, где происходят события, описываемые в его книге, проехал по маршруту скачки Пола Ривера, побывал на месте боев в Лексингтоне, интересовался даже тем, какая была погода в те дни. По существу, и печальная судьба Натти Бампо – этого рыцаря лесов и прерий, рассказанная им на страницах пятикнижия о приключениях Кожаного Чулка, – это тоже действительность, как он сам говорил, не подлежащий сомнению факт. Подлинный случай положил он и в основу романа «Шпион», хотя имени человека, о котором услышал от Джея, и не знал. И только когда книга была уже готова и появилась в продаже, рассказ Джея неожиданно подтвердился. У куперовского героя вдруг объявился живой прототип. Некий Энох Кросби, в прошлом сапожник, утверждал, что он и есть тот, кого писатель вывел в своем романе под именем Гарви Берча. Что же, вполне возможно, что Энох Кросби был тем, кого имел в виду Джей. История этого разведчика послужила пружиной сюжета книги. (В 1831 году вышли в свет «Воспоминания Э. Кросби», с посвящением Джеймсу Ф. Куперу, эсквайру, чье «перо впервые увековечило автора настоящих мемуаров»).

Герой Купера, приняв маску сторонника врагов, жертвует добрым именем, терпит оскорбления и бранные клички, оставаясь искренним патриотом. Даже попадая в плен к своим, он выдавал себя за торговца-разносчика и хранил тайну своего перевоплощения. Он молчал, несмотря на грозящую ему смерть от рук тех, кому помогал. Только один человек знал, что этот худощавый с крепкими мускулами и смелым взглядом «опасный враг» – действовал во имя родины. Этим человеком был сам Вашингтон. Гарви Берчу он доверяет больше других, ибо давно заметил в нем любовь к истине и верность своим принципам. И Вашингтон не ошибся в его преданности и самоотверженности. Когда потребовалось, разведчик, наотрез отказавшись от вознаграждения, ушел со сцены, тем самым совершая еще один гражданский подвиг. Он понимал, что никто никогда не узнает о его правоте, до самой могилы ему придется слыть врагом своей страны, после него останется лишь опозоренное имя. Единственная его награда – сознание того, что он честно служил справедливому делу и выполнил свой долг. Но историческое повествование Купера не вышло бы за рамки описания отдельного случая, если бы он не усложнил интригу, не ввел целый ряд подробностей, новые эпизоды, взятые из других источников. А главное – ни один документ не смог бы помочь Куперу в создании живых характеров. Для этого нужен был писательский талант.

Значит, не только случай с Энохом Кросби лег в основу куперовского романа? У нас нет на этот счет прямых документальных подтверждений. Но несомненно, что Купер, работая над книгой, пользовался разного рода материалами: мемуарами, письмами и т. п. Ибо таков был его метод, отличавшийся необычайной скрупулезностью. Однако косвенными подтверждениями того, какие еще исторические события и образы вдохновляли писателя, мы все же располагаем.

* * *

Джеймсу нередко приходилось слышать имя Натана Хейла. На фермах и почтовых станциях, в тавернах и на пристанях о нем пели песни, рассказывали легенды. Впервые Джеймс узнал о Хейле еще во время учебы в Йельском колледже, где задолго до него учился и Хейл. Преподаватели при каждом удобном случае напоминали об этом и ставили его в пример как истинного патриота. Что же это был за человек? И что он совершил такого, за что его так превозносили?

Семнадцатилетний капитан Натан Хейл из Ковентри, в недавнем прошлом школьный учитель, добровольно вызвался выполнить рискованное поручение. Ни уговоры друзей, ни опасность, которой он подвергал себя – ничто не остановило его. Хейл вполне сознавал, что, возможно, будет раскрыт и схвачен во время выполнения задания. Что же заставило его решиться на такой отчаянный шаг? Славы он не искал, не гнался за повышением в чине или вознаграждением. Он хотел одного – быть полезным своему народу. Вот его слова: «Родина требует от меня услуги, и я должен выполнить ее».

Его принял командующий и лично объяснил цель и задачу опасной миссии. Натану Хейлу предстояло на лодке, ночью, переправиться через пролив, где патрулировали английские корабли, пройти по Лонг-Айленду и пробраться в Нью-Йорк в расположение войск противника.

Разведчик высадился на пустынный берег. Ничто, даже всплеск волн, не нарушал тишину приближающегося дня. Вокруг не было никаких признаков жилья – одни холмы. Под видом бродячего учителя, сторонника короля, Хейл проник глубоко в тыл вражеских линий. Вместе с фуражирами, снабжавшими англичан продовольствием, и несмотря на строжайший приказ никого не пропускать, он оказался в городе. По дороге вел наблюдение, тщательно на латыни записывал добытые сведения и прятал их в башмак. Он уже был на обратном пути, как внезапно над проливом опустился сильный туман – дорога назад оказалась закрытой. Пришлось переждать непогоду в таверне. Видимо, здесь он обратил на себя внимание своей любознательностью. Когда он вышел на улицу, его уже поджидал патруль.

Лгать было бесполезно – уличающие его записи легко обнаружили. Генерал Хау предложил ему жизнь ценой измены, обещал чин капитана королевской армии и крупную сумму денег. Хейл отверг гнусное предложение. Участь его была решена. В последний момент ему отказали даже в бумаге для прощального письма.

«Разве это смерть для офицера», – с иронией заметил его палач, начальник военной полиции англичан. «Любая смерть почетна, когда умираешь за отчизну», – спокойно ответил Хейл. И Добавил: «Я сожалею лишь о том, что у меня только одна жизнь, которую я могу отдать родине!»

Первым документом, увековечивающим память Натана Хейла, была запись, сделанная вскоре после его гибели в городской летописи города Ковентри. В ней говорилось: «Капитан Натан Хейл, сын Дикона Ричарда Хейла, был схвачен в Нью-Йорке англичанами и казнен в сентябре 1776 года». Спустя несколько десятков лет его имя значилось одним из первых в списках национальных героев, оно было известно даже школьникам, о нем не только пели песни, но и слагали гимны поэты, позже ему воздвигнут памятники, напишут про него пьесы.

Мог ли Дж. Купер, начав писать книгу о подвиге разведчика, не вспомнить об отважном поступке благородного юноши! Романтический образ героя-патриота стоял перед его глазами. И хотя в романе имя Хейла упоминается только раз, но его подвиг как бы озарил все повествование. Нет, не один Энох Кросби послужил прототипом Гарви Берча.

Первый шаг в бессмертие

Опасения Купера оправдались. Роман «Шпион», изданный без имени автора в конце 1821 года, поначалу не заметили. Вернее сказать, не хотели замечать. Зато его сразу же перепечатали английские журналы. И только после того, как автор книги был назван в английской, а затем и во французской прессе «выдающимся американским романистом», газеты Америки поместили несколько весьма сдержанных откликов. Куперу не могли простить его героя из народа, прославление подвига простолюдина.

Через несколько лет Купер поймет, что подвиги тех подлинных героев, которых олицетворял его Гарви Берч, были напрасны. Он убедится в иллюзорности идеалов американской революции, идеалов свободы. И тогда он произнесет свои знамениные слова: «Народу Америки предстоит понять, что его кажущаяся свобода – не что иное, как болтовня его хозяев-демагогов». Для Купера станет очевидно то, о чем он напишет в «Письме к соотечественникам» – об измене американцев принципам демократии, о засилии денежных интересов, о том, что публика, охваченная жаждой обогащения, не испытывает уже былого интереса к литературе. Купер разойдется со своей страной, «пропасть между нами огромна…», – напишет он. Таков был печальный вывод, к которому придет писатель.

Несмотря на замалчивание и скупые оценки отечественной критики, роман «Шпион» принес Куперу всемирную славу. Книгу очень скоро перевели на многие европейские языки. Высоко ценили «шпиона куперовского романа» К. Маркс и Ф. Энгельс (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 281). Русская критика отмечала, что роман интересен сочетанием «подробностей американской войны с описанием нравов и обычаев сей страны».

Начало было положено, первый шаг – самый трудный – был сделан.

Первая книга Дж. Ф. Купера – одна из лучших в его творчестве, написанная уже не подражателем, а, по словам Белинского, «могучей кистью» большого мастера.

4. Вотрен

На рассвете со стен крепости раздались три пушечных выстрела. Местным жителям сигнал этот был хорошо известен. Он означал, что с Брестской каторги бежал преступник, и напоминал о том вознаграждении, которое ожидает всякого, кто поймает беглеца. На этот раз им был двадцатитрехлетний Франсуа Эжен Видок, известный, несмотря на молодость, как «король побегов». Излюбленным его способом был побег с переодеванием. Однажды он вышел из тюрьмы под видом муниципального служащего, сделав из трехцветной ленты пояс и кокарду. Нехитрый маскарад вполне удался – часовой вытянулся перед ним, отдавая честь. В другой раз совершил побег в мундире офицера. Стражник почтительно приветствовал мнимое начальство и сам распахнул перед ним двери. Приходилось ему совершать побеги и с помощью подкопов, веревочных лестниц, подкупа… Каждый новый способ побега рождался в изобретательной голове Видока, как импровизация, прямо на месте – в зависимости от обстоятельств.